***
Как порой иногда удивительная такая повседневная вещь, как время. Оно бывает столь различным, может быть тягучим и продолжительным, словно мёд или чума в своём чистом виде, когда её только-только извлекли из лозы или других не самых приятных источников, а может при том пролетать так неуловимо и незаметно, словно тех мгновений не было совсем и ты возможно даже теряешься в догадках: существовал ли ты вообще те секунды? Во время бессонницы, до невозможности скучной работы или же томительного ожидания оно, словно издеваясь над тобой и твоей ничтожностью, ползёт медленно, как улитка. А стоит тебе отключиться после дня, который выжил из тебя все имеющиеся силы, или же потерять сознание по тем или иным причинам, то его словно нет, проходит пара секунд или даже меньше, как ты вновь можешь ощущать нескончаемый временной поток. В самом-самом начале твоего пробуждения к тебе приходит осознание твоего существования в целом, после, спустя откровенно говоря не долгого ожидания, способность различать шумы, даже самые тихие звуки, а также осязание. И только потом тяготы отхождения от какого-либо рода дремоты, которые проявляются в виде непонимания где ты вообще очутился и что с тобой случилось, иногда порой вовсе плохое самочувствие, если до этого тебя угараздило заболеть чем-либо и повезло, если это будет обычная простуда. Квиррел же в сей момент ощущал и первый пункт, и, как неудивительно, второй. По телу разливался не самый сильный жар и в то же время его панцирь пронизывали тончайшие иголочки холода, особенно в области лба. С уст сорвался еле слышный, но при том не совсем беззвучный вздох, пока глаза очень вяло и с усилием раскрылись в попытках хотя бы поверхностно оценить обстановку, в которой он очутился явно не по своему желанию и ему кто-то да помог. Просторная кровать находилась посреди комнаты возле окна, шторы, которые скорее имели декоративный характер, ведь, что абсолютно естественно, в подземелье не пробивается солнечный свет, максимум искусственные его источники. Остальной интерьер определял эту комнату как жилую. Такие имелись в Архивах и предназначались для тех, кто работал в их стенах или просто для более или менее почётных гостей. Ученик Мономоны кое-как приподнялся, уложив ладонь на мокрый лоб, который предательски оказался горячим, тело пробивал неприятный озноб, а на затылке была новая, старательно наложенная марлевая повязка. Он хотел было встать, но это желание покинуло его так же стремительно, как и осознание, что он здесь совершенно один. Сперва раздались размеренные шажки с привычным и знакомым цоканьем, спутать которое с другим не представлялось возможным ни при каких обстоятельствах, а после дверь очень тихонько открыли, не иначе как опасаясь ненароком разбудить уже больного странника. Маленький призрак забрёл в комнату, держа в лапках глубокое блюдце с холодной водой, за которой ему по всей видимости пришлось отлучиться и оставить любимого одного на некоторое время. В то же время на его личике красовалось чистое беспокойство, трогающее за живое, которое может заставить тебя ощущать на своих уставших плечах груз вины и при том невесть за что. С самого начала его прихода в комнатушку он машинально расположил принесённое на прикроватной тумбочке и не сразу осознал то, что его возлюбленный сумел вырваться из оков морфея. Уяснить сей факт удалось лишь тогда, когда Квиррел, поднеся немного дрожащую руку к малышу, коснулся его тоненьких, аккуратных пальцев и с ожиданием, что его наконец заметят, глядел на рыцаря, по въевшейся за долгое время привычке пытаясь выдавать как можно более жизнерадостный взгляд. Но это ему удавалось всё труднее с каждым разом и дело не столь в самом его состоянии, сколько в том, насколько хорошо его знала и даже чувствовала родная душа. Сосуд дрогнул и, переведя взгляд на жука, сразу же взобрался на край кровати, обхватив ручками лицо чумного и долго в него всматриваясь, словно пытаясь понять, что это всё тревожное сновидение или же глупая шутка со стороны любимого. Но несмотря на все его надежды-все мольбы будут напрасны. В этом мирке нет своего божества иль всевышнего, они все отданы себе же и со всеми невзгодами обречены справляться лишь полагаясь на свои силы и возможности. -Прости, что я так напугал тебя- Пролепетал ученик Мономоны, грустно улыбаясь, уложив руку на затылке малыша и не отрывая взгляда от его миловидных глаз из своих полуоткрытых век. Воин кивнул, одарив пылающий лоб жука приятным поцелуем и тихо, вяло посмеявшись, когда в ответ он почувствовал щекочущий, мимолётный поцелуй на своей шее, хитин на которой был одним из самых мягких и, следовательно, чувствительных. Он в привычной для себя манере, несмотря на ситуацию, пытается разрядить грустную обстановку хоть чем-либо и это в значительно частых случаях даёт ощутимый результат, давая тебе понять, что всё не так плохо, как могло бы быть. Рыцарь отстранился, взяв кусок ткани и смачивая его в воде, чувствуя на себе взгляд, совершенно не пугающий и не кажущийся чем-то странным. -Мадам Мономона сумела где-то расположить великого Юста?- Сосуд коротко усмехнулся, выжимая лишнюю жидкость и вновь устремляя взгляд на странника. Несмотря на настрой Квиррела он не мог полностью скрывать выступающую из себя печаль и быть жизнерадостным, как до сего случая. -Я готов рассказать тебе большее-она сумела завести с ним разговор на тему помимо его великих свершений- В ответ на такой необыкновенный поворот событий, которого не ожидал никто, жук в изумлении вытаращил глаза и приоткрыл рот, вновь добившись тихого смеха предмета влечения. Малыш вновь придвинулся к ученику, расположив ткань на его лбу и словно ощущая всю неловкость, которую испытывает больной, так и не сумевший привыкнуть к подобного рода помощи. Ситуацию не облегчал и ещё один очень не приятный и, если хорошенько задуматься, пугающий факт. Маленький призрак также заражён и домыслы второго о том, что вскоре в Архивах станет на одного чумного больше не были сказочны и наверняка в скором времени окажутся действительны. От раздумий его отвлёк любимый, который, забравшись под одеяло к Квиррелу, прижал того к себе, обнимая за подобие плеч. Правда для сего жеста заботы пришлось чуть ли не забраться на подушку. Однако, это того стоило, ведь увидеть на щеках жука румянец удавалось не всегда и судя по всему тот не противился, только примкнув получше и мирно закрыв глаза, хотя при том свыкнуться с напряжением ситуации он себе позволить никак не мог. -Побереги сильную тревогу на другой случай, я ведь не собираюсь покидать и это бытие- Вновь донеслось сонное лепетание, но пока ещё слабо приметная хрипота в голосе говорила сама за себя и, говоря начистоту, владелец сей фразы сам не был до конца уверен в своих словах. Кто знает во что может обратиться одна лишь лихорадка, которая и без того представляет собой вполне серьёзный симптом, к которому нельзя относиться простодушно. Вышесказанное понимал и рыцарь, чувствуя, как вновь засыпающий странник содрогается, а в попытках скрывать дрожь делает только хуже, в ответ на что малыш ласково проводил рукой от его макушки до виска и это в значительной мере убаюкивало чумного. Его не пугала перспектива заразиться, он сам уже с давнего момента поражён чумой и хочет лишь оказывать помощь возлюбленному всей недолгой жизни, во всяком случае, пока может. Страшит его больше только лишь перспектива вновь остаться в одиночестве, как после пребывания на берегу Голубого Озера иль во время разлуки в мире иных грёз.***
Течение какой-либо болезни, несомненно, очень неприятная и не самая, как бы большинству того хотелось, быстрая процедура, а если уж тебя угораздило быть подверженным чем-то серьёзнее гриппа, то в таком стечении обстоятельств изложенное выше тем более не поддаётся сомнениям. Это на себе, как неудивительно, испытывал и Квиррел, не покидающий постель уже около двух суток и к общему плачевному состоянию которого добавился кашель с характерной хрипотой в голосе и лёгких во время глубоких вздохов. С момента его появления уже никакие попытки жука смягчить тревогу окружающих не приносили желаемого результата, что заставило его сдаться, а неспособность к любым действам приказала практически опустить руки. Ничто не давалось без должных усилий. Дабы разобрать чей-то голос, понять его содержимое по меньшей мере поверхностно, приходилось долго обдумывать смысл сказанного и концентрироваться только и только на этом, что в значительной мере утомляло. Единственное, что могло придавать сил и что всегда будет самым желаемым, воодушевляющим на свете для чумного, так это то, как маленький призрак, украдкой, устраивался рядом, окружая нежностью и разбавляя тишину не менее ласковыми словами, а странник всё старался ответить взаимностью, несмотря на более чем плачевное состояние. Рыцарь в принципе почти не покидал его. Или же то, как матушка, отложив нескончаемые хлопоты подальше, обеспокоенно проверяла состояние своего ученика, а во взгляде читалась неподдельная, материнская любовь и где-то в потёмках всей той бури негодования и печали затаилась усталость. Неужели никогда не произойдёт начало спокойной, размеренной жизни? Во всяком случае насколько она вообще может быть размеренной в подобном, мягко говоря негостеприимном мирке. Ночью же свершилось то, чего опасался не только один лишь Квиррел, но и все Архивы в целом, хотя при том абсолютно каждый осознавал неизбежность сего. Ученик Мономоны уже почти погрузился в дрёмы-единственное состояние, в котором он мог передохнуть от жара, который менялся быстрее, чем сосуды на пути боли, и от кашля, начинающего сдавливать грудную клетку всё сильнее с каждым его ненавистным приступом. Его покой потревожили, хотя с самого начала уже почти дремлющий не подавал каких-либо знаков внимания и беспокойства, показывая свою расположенность, когда в комнатушку забрёл малыш, устало расположивший накидку на стуле и пристраивающийся рядом с любимым. Только тогда жуку пришло осознание того самого неизбежного, когда маленький призрак, отчаянно жмущийся к родному, обхватывал ручками его и мелко дрожал, отчаянно пытаясь расслабить уставшие мышцы, которые при любых условиях итак содрагались. -Всё хорошо, малыш.- На выдохе произнёс ученик, накинув одеяло на подрагивающие, хрупкие плечи сосуда и чувствуя, как тот в свою очередь благодарно уткнулся в хитин немного ниже его подбородка. -Враз мы сумели дойти до сего момента, то и этот преодолеем.- Успокаивающий тон блаженно окутывал, но при том тревога, посетившая ни в чём не повинного рыцаря, крепко-накрепко вцепилась в его подсознание и казалось, что никакие добрые слова не сумеют вытравить её. -Квиррел, какой смысл только лишь пытаться из раза в раз?- Подрагивающий голосок во время моментов, когда малыша не посещали абсолютно никакие чувства, помимо печали и неподдельного страха, заметно завышался в тоне, свидетельствуя о напряжении, однако сейчас он был абсолютно монотонным и вялым. Странник на секунду округлил глаза, точно не предчувствовавши подобного рода вопроса, который, говоря на чистоту, загнал его в самый настоящий тупик, словно обезумевшая оболочка неопытного и совсем юного исследователя. Хотя нет, не оболочка, а самая настоящая Богиня забытого света. Больше всего в такие моменты его пугало то, что он так и не сумеет дать хотя бы сносного ответа, разочаровав обеих. И судя по всему продолжительные раздумья Квиррела сдали его с потрахами, так как маленький призрак отчасти начал жалеть о том, что у него так развязался язык, ведь видеть странника таким сосредоточенным в попытках подобрать нужные слова ему представлялось очень и очень не часто. Маленький призрак уже начинал погружаться в сон, так и не получая со стороны жука ни единого слова, ни малейшего жеста, но как бы глубоко он не пропал в снах за столь поразительно короткий срок, его прервали. Ученик прильнул устами к устам любимого, совсем ненадолго, отстранившись на моменте, когда маленький вновь начал подавать признаки присутствия в разговоре, успев лишь коснуться щеки родного кончиками пальцев, а затем и вовсе уложив лапку на ней. -Возможно, ради таких моментов,- Уже уставший, но не менее ласковый голос вновь прогнал мирную тишину во всей округе. -Или когда после исцеления мы вместе отправимся в сады, как-никак было проблематично насладиться их красотами в тех неблагоприятных обстоятельствах.- А ведь и вправду, его слова не держали в себе ни капли лжи, ведь во время странствий до сего момента большую часть своего внимания приходилось сосредотачивать на выживании себя и спутника странствий. Он, отвернувшись в сторону, прокашлялся, пытаясь делать это как можно тише и лишний раз не тревожить любимого. -После сего времени у нас будет предостаточно- А на этом моменте в своих высказываниях Квиррел был уверен лишь отчасти. Он в большей мере был уверен в том, что легче и, что самое главное во всём предположении, вообщем перенесёт болезнь именно сосуд. Как бы ты не смотрел, но его физиология имеет видные невооружённым глазом отличия, что явно были предусмотрены монархом с целью победы над янтарным светом, а потому шансов у того куда больше, нежели чем у обыкновенного жука. Ученик вновь прижал к себе хрупкое тельце, чувствуя на брюшке недавнюю перевязку и помимо сего ощущая его успокоение, когда тот наконец более или менее расслабился. -Спасибо- Он частенько благодарил всех и вся за мелочи, ещё толком не разобравшись в том, насколько порой не к месту бывает сей жест и в этом было своё очарование. Возлюбленный пустил на лице улыбку, пока любимая всему сердцу близость, тёплые одеяла и ничего не предвещающая тишина заставляли его веки вновь и вновь непроизвольно закрываться, пока морфей не утащил его в своё царство, давая возможность на короткую передышку от невзгод, хотя в любом случае время в который раз пролетит неумолимо быстро. Он надеялся лишь на одно-отдать за отведённое время своему любимому своё время, расположение, успокоение.***
Всё плывёт, не на шутку измотанное сознание мутнеет с каждой мыслью, с каждой самой маленькой попыткой привести его в порядок, в алфавитном порядке разложив по полочкам собравшиеся в хаатичный комок мысли. Всё бестолку. Он изредка вставал и бродил по комнатушке, когда сил только лишь лежать в постели более не было, и видел своё отражение в зеркале неподалёку от письменного столика, лицезрея янтарные, яркие мешки у себя под глазами. Порой он мог делать записи в своём дневнике, который вновь приходилось прятать от маленького призрака, дабы не лицезреть всего страха утраты на его миловидном, будто созданным для улыбок личике. Странник не мог этого допустить, даже если ситуация выходит из под его контроля, ускальзывая из болезненной хватки, словно жизнь ребёнка беспечных родителей в самый разгар чумы, когда молодой твёрдый панцирь практически растворяется, а опекуны не делают ничего помимо странных ритуалов и обращений к липовым врачам, методы лечения которых оставляли желать лучшего. Хотя и без наличия забытого света в этом примере он оказался бы весьма кстати и не утратил своего сходства в описании. Иногда он не мог сразу уяснить кто именно зашёл в спальню и для этого требовалась дополнительная фокусировка. Это пугало, тревожило до невозможности изнемогший разум и не менее уставшего хозяина. Его могла радовать лишь одна хорошая весть из всей бури плохих обстоятельств, затягивающих тебя в свой беспорядочный вихрь, спасти из которого может только самое настоящее чудо. Малыш был в относительном порядке, перенеся невзгоды чумы лишь лихорадкой, не продлившейся и пары дней, а благодаря поистине поразительной регенирации рана на брюшке затянулась практически полностью, оставив после себя отличающийся по тону шрам, хотя и тот может со временем почти исчезнуть. После такого события Квиррел отчасти страшился близко подпускать его к себе, опасаясь повторного заражения и, что более неприятно, в более тяжёлой форме. Благо, его страхи оказались напрасны и даже после лёгких поцелуев любимый оставался в полном порядке. Он сумел сберечь всех дорогих ему персон, подаривших его жизни незабываемые, приятные и грустные, но при том самые дорогие эмоции, за которые он готов благодарить их всех. Благодарить мадам Мономону за всю её материнскую заботу, просить прощения за предоставленные беспокойства и печали. Благодарить рыцаря, своего любимого рыцаря, в то время, как для описания всех тех ощущений рядом с ним не хватит всего словарного запаса выражений, обозначающих и привязанность, и ласку, и любовь. Эти размышления он старательно затачивал в строках дневника, опасаясь, что всё это отправится в затмение его разума, оставив место всепоглощающей пустоте. Он крепко-накрепко держал надежду на то, что даже при таком стечении обстоятельств сумеет вспомнить всё, даже самое незначительное воспоминание, если пробежится по страницам своих рукописей. Странник перед тем, как отправиться в дрёмы, раз за разом перечитывал дневник, возвращаясь в прошлое и погружаясь глубоко в него с головой. Он не мог позволить себе снова потерять память, при том имея при себе такие воспоминания. "Тот малыш в храме выглядит таким хрупким, это не очень хорошо гармонирует с его весьма и весьма потенциальными способностями." Голосили где-то в сознании строки, написанные при первом знакомстве с тем, кого он будет любить всю свою оставшуюся жизнь. "Хотя при том в этом есть своего рода очарование." Квиррел бегло улыбнулся, ведь ещё мог вспомнить, что во время написания его стеснение начинало весьма стремительно зарождаться. "Я не в силах просто наблюдать за тем, как его жизнь медленно затухает, при том понимая, что тот не станет меня слушать." В то время он отчаянно пытался отгородить свою персону от себя самого, находя оправдание за оправданием. "Его целеустремленности позавидует даже сам монарх." Но всё бестолку и оставалось лишь принять свою трусость, от которой к настоящему времени, к счастью или же к сожалению, мало что осталось. "С сего момента я влюблён в него." Записывал он строкам своё признание, мечтая о том из раза в раз, что столь головокружительное влечение окажется взаимно. "Я беспокоюсь о нём". Веки становятся всё тяжелее. "Я хочу быть рядом несмотря ни на что". Подобие блокнота выпадает из рук, устремляясь на пол страницами к верху. "Я не хочу снова оставлять его в полном одиночестве". Мышцы поддаются расслаблению, как и рассудок. "На самом деле я очень напуган". И Квиррел погружается в дрёмы. "Ведь я не хочу умирать". Возлюбленный, как и до сего, вернётся приблизительно после полуночи, измотанный обходом Каньона в поисках выживших, дальше он так и не осмелился сунуться, опасаясь оставлять жука без своего внимания, даже если за ним и его состоянием приглядывает такая заботливая персона, как леди Мономона. Маленький призрак вновь сложил накидку, но перед тем, как забраться в мягкую постель и примкнуть ко всегда недостающему страннику, он обнаружит дневник совсем рядом с ложе, над которым свисала выглядывающая из под одеяла рука с изящными пальцами. Передвинув жука от края кровати, дабы избежать его дальнейшего падения, которое, судя по тому, насколько глубоко тот погряз в сновидениях, его нисколечки не побеспокоит и тот без колебаний продолжит дрёму. Когда самое главное было сделано, сосуд, дабы его без видимого конца не донимала собственная совесть, запретил себе же погружаться в страницы дневника, несмотря на весь опрокинувшийся на него соблазн разузнать, что же такое сокровенное от него вновь скрывают. Он уже было закрывал блокнот, но одна фраза не смогла ускользнуть от его любопытного взора и после прочтения которой он более не мог противиться из-за накатывающего страха за любимого. "Я не хочу умирать". Было выделено особенно наклонным и неровным почерком, похоже именно после написания этой фразы он более не смог противиться своей усталости, берущейся можно сказать из воздуха. Малыш перевёл испуганный взгляд на Квиррела, который без доли напряжения на лице лицезрел мир необъятных, причудливых мечтаний. "Спит крепко-крепко": подметил рыцарь, осознавая, что другой такой возможности не подвернётся. При том он полностью отчитывал себя за такой поступок, но зная упрямство странника, тот вежливо попросит перевести тему разговора или же ответит уклончиво, что ни в какой мере не сумеет погасить зародившийся испуг сосуда. Пламя уже знатно подтаившей свечи, которую не успели потушить и которая худо-бедно, но помогала различить текст, освещало совсем маленькую область комнаты и лица главных действующих персон, подрагивая и почти затухая от малейшего дуновения, будь то чьё-либо дыхание или простой сквозняк. Чем больше малыш углублялся в написанные недавно слова, строки, абзацы, тем больше его охватывала боязнь потери и неизбежности сего, вместе с прямым осознанием его беспомощности в этой ситуации. А ведь и вправду, кто он такой? Просто сосуд, которому привалило счастья дожить до этих дней, пережив кошмары всяких разных мастей. В конце-концов все новые записи были прочитаны за поразительно короткий срок, оставляя своего рода читателя относительно одного, посреди тихой комнатушки, отдающей безмятежностью. Он сидит на самом краю кровати, на который дремлет погибающий возлюбленный, который с каждым днём чахнет лишь сильнее от чумы, которую до сего не могли исцелить даже самые прославленные лекари. Максимум, которого удавалось добиться-это продлить существование больного иногда даже на неделю, но при том ни о какой гуманности в этом случае и речи не шло, когда страдалец не мог даже вспомнить кем он является и в каком королевстве он пребывает. Маленький призрак располагает дневник на прикроватной тумбочке, рвано вздыхает и невольно, приглушённо всхлипывает в конце, испугавшись перспективы разбудить второго и зажав рот лапками, сильно вздрагивая и пытаясь выровнять дыхание, однако, невзирая на усердные старания, точка невозврата была достигнута и плача избежать было уже не по силам. Слезинки уже давно закапали на пол и малышу ничего не оставалось, кроме как изо всех сил прижаться к любимому, который живой, который настоящий и который совсем рядом, прямо здесь, он никуда не пропадёт! Правда ведь? Он ведь при любом удобном случае твердил это, да?"Не должен, он просто не посмеет!": пытается утешить себя надеждами сосуд, задерживая дыхание для сдержки накатившей паники и горечи, но всё бестолку. Было бестолку до тех самых пор, пока рука странника не обвила его можно сказать без повеления хозяина. Такое частенько происходило, когда даже в самых сладких дрёмах кто-то из возлюбленных стремился как можно крепче прижать к себе второго, из-за чего при пробуждении те так или иначе не сразу могли выбраться из запутанных объятий. И это то, что так было необходимо именно в этот момент, именно в этой ситуации. Рыцарь сжался всем тельцем, подумав, что всё-таки разбудил чумного, но, к изумлению, когда он поднял на него заплаканные глаза-тот всё ещё спал. Как бы то ни было, даже при этом малыш заметно успокоился, только тихо шмыгнув и зарывшись лицом куда-то в пространство между Квиррелом и подушкой. Он так и пролежал около двух часов, находясь в полудрёме, отрицая очевидное и пытаясь примкнуть к любимому ещё сильнее, несмотря на достигнутый в этом предел. Нет сомнений вовсе, что он бы и не сдвинулся с места, находясь под охраной заботливых рук и ощущая непередаваемое ощущение и тревоги, и уюта, неугомонно конфликтующих между собой. Остался бы, но при том мысль, вспыхнувшая с такой же ослепительной вспышкой, как вспыхнула эпидемия чумной напасти, заставила его резко подняться, несмотря на крепкую хватку жука. А догадка была следующая:"Если жизни всех страдальцев губили сладкие обещания Лучезарности, а не сама чума, то и исцеление от неё не такое уж и сказочное". От этого тельце свело необъяснимой дрожью, совмещающей в себе дикий восторг в придачу с озадаченностью и неизвестием всех за и против, из-за чего все мысли до единой слились в единое неразборчивое месиво. Если лечение станет куда более тяжёлым и в действительности сумеет вытянуть странника из того света, если тот вообще имеется, то захочет ли того сам больной? После заражения никто не выживал, ни одна душонка, лишь встречались индивиды, которым выпала доля прожить чуть меньше месяца, но при том описывать то, во что они превращались, до сих пор находясь в сознании, не стоит во избежание мягко говоря не самых приятных картин перед глазами. Испуганные бедолаги, их может заставить в миг побледнеть даже собственное отражение в зеркале, которого они может быть и не узнают. Стоит ли пытаться, учитывая эти факторы? Подверженые мучались изо дня в день, стонали от боли, которую им приносил свет, молили лекарей о спасении или же родных о смерти, зависит уже от запущенности болезни. Даже самые молоденькие к концу хотели поскорее сгинуть. После этих раздумий взгляд вновь упал на мирное лицо Квиррела, вид которого вызывал чувство влюблённости у сосуда, от чего на душе творился лишь больший кавардак. Нет, он ни в коем случае не может просто лишь наблюдать за тем, как угасает его жизнь. Единственное, что, возможно, сумеет остановить сосуда, так это просьба со стороны возлюбленного, о которой он не хочет думать от слова совсем. Спустя пары секунд гляделок в пустоту маленький призрак расслабляет плечи и опускается к ученику, одарив его лёгким поцелуем в щёку и поглаживанием макушки, на что короткие и чувствительные усики, находящиеся под платком во избежание повреждений, ответно дёрнулись навстречу, вызвав грустную улыбку. Он встаёт с кровати, подбирает горящую свечу, которая являлась единственным источником света во всей комнате, в последний раз бросает беспокойный взгляд на любимого и покидает спальню, направившись в библиотеку. Не было смысла со слепой надеждой перечитывать книгу за книгой в попытках спустя часы, а то и дни стараний обнаружить хоть что-то, что сумело бы стать ответом на все его вопросы. Нет уж, он определённо знал, что ему требуется и активно искал нужные книги, складывая подходящие в небольшую стопку на одном из столов, подсвечивая их наименования крохотным пламенем восковой свечи. За всё время разговоров с Квиррелом, который словно знал всё про всё на белом свете, в памяти рыцаря довольно точно отпечатался разговор о неком лекарстве от янтарной смерти, которое продлевало жизнь обречённым, но которое при том страшились применять абсолютно все, даже те, кто находился на пороге смерти. Оно было способно сохранить трезвый склад ума и сохранить жизнь, но не побороть свет забытой Богини, который вновь обращал несчастного и симптомы никуда не пропадали, от чего некоторые жертвы сходили с ума, начиная умолять лишь об одном-поскорее умереть. Последнего и опасался сосуд, пролистывая страницы книг и оценивая их содержание, словно подражая страннику, который не с меньшим стремлением проделывал тоже самое не более двух недель назад, а то и меньше. Первые попытки поисков результата не принесли, ибо на страницах не было ни намёка, даже самого незначительного, словно всё об исцелении просто стёрли! Это не на шутку выводило из себя маленького призрака, ведь подходящих книг становилось всё меньше и меньше. Помимо всего накала страстей между ним и стопкой бесполезной в его случае литературы, которая становилась всё выше и выше, ощущение возникшей сравнительно недавно слежки не давало расслабленно выдохнуть. Подобное ничуть не удивительно, когда ты практически в кромешной темноте, посреди ночи пребываешь в немалых габаритов библиотеке, при том в которой, как ты предполагаешь и как ты хочешь думать, находишься лишь ты и больше никого. Так пытался вразумить себя и малыш, с большей концентрацией уткнувшись в старые страницы и стараясь не обращать внимания на свою, как он надеялся, паранойю. В любом случае, шаги, которые были невыносимо громкими на фоне кромешной тишины, заставили выбросить все надежды из головы и прислушаться. Квиррел навряд ли проснулся или покинул спальню из-за плачевного состояния, а Мономона сразу же не берётся во внимание, когда дело касается чьего бы то ни было шумного приближения. Да и при том походку, если рассуждать судя по звукам, язык не поворачивается назвать ровной и размеренной. Из всего крошечного списка знакомых остаётся лишь... -Как я и предполагал ранее он так и не пришёл в норму- Раздался спокойный и даже глухой голос, который немного подпортила недавняя болезнь и который ещё долго будет восстанавливаться. Юст собственной персоной явился, вооружённый вполне сносной тростью вместо импровизированного костыля. Он доковылял до стола, за которым сидел сосуд, и с признаками презрения окинул взглядом стопку из пяти старых книг примерно одной смысловой категории. -А ты и не усомняешься в своей правоте.- Донёсся до калеки уставший голос с нотками ещё не истратившей себя обиды. Как-никак эти двое практически не пересекались с момента их пребывания в Архивах, они не горели желанием каким-либо образом коммуникацировать друг с другом. Во всяком случае рыцарь точно препятствовал этому, иногда почти избегая горе-советчика монарха. И судя по всему все немые просьбы маленького, помрачневшего призрака были услышаны и Юст без единого слова поспешно покинул его, ковыляя в сторону другой секции, после чего со стороны малыша послышался еле слышимый вздох облегчения. Ему с головой достаточно свалившихся на него забот и выслушивать "увлекательное" хвастовство Юстаса он не намерен от слова совсем. И вот он уже принялся пролистывать оставшуюся пару книг, как вдруг спустя поразительно малое количество ожидания подсказки в строках он вновь услышал надоедливое стуканье трости об пол. Когда к нему вновь подошли, то тот даже не оторвал взгляда от страниц, но неожиданный хлопок прямо перед носом заставил его чуть ли не упасть со стула, проклиная про себя весь род ранее чумного. -Удача подсобила пропихнуть в Архивы ещё при жизни.- Юст, кинув ничем неприметную книжечку чуть ли не в рыцаря, пододвинул второй стул поближе, расположившись на нём. -Ты меня тогда по всей видимости совсем не слушал, я верно подметил?- Оглушил тишину голос с нотками тщеславия, которые, к удивлению, горе-советчик пытался скрыть, но тщетно, раскрывая не самых больших размеров книгу и активно перелистывая страницы. -Да что ты такое Черва ради удумал?- В голосе же сосуда имело место быть раздражение, хотя нетерпение ответа на его лице отражалось знатно. -Я же половину пути твердил тебе, что сумел отыскать исцеление от этой заразы!- Рыцарь пошатнулся, широко раскрыв глаза с немым вопросом и уже почти было открыл рот, чтобы его озвучить, но как-либо сформулировать его, при том не задев самолюбие Юста, было ой как не просто. От такого глупого вида Юстас закатил глаза. -Кто обратит на тебя внимание, если ты не будешь голосить о своих заслугах каждому встречному? А в каком свете об этом отзываются зеваки-это уже не так важно.- Больше никаких вопросов не возникало, от чего маленькому воину пришлось лишь ожидать, сложив руки вместе и наблюдая то за выражением лица калеки, то за его стараниями отыскать нужные страницы. Он мог с хлестающей через край уверенностью предполагать, что помощь в данном замысле ему предоставит Мономона, в самом крайнем случае любимый, если надежда не появится на горизонте вовсе, но Юст в этом контексте не рассматривался от слова совсем. И вот, спустя минуту густо тянущегося ожидания сосуду настойчиво почти что впихнули раскрытую книгу, написанную от руки и которая с огромной долей вероятности являлась единственной в своём роде. Рыцарь же сразу же окунулся в написанное, изменяясь в лице с каждой просмотренной строчкой, с каждым осознанным фактом, проскальзывающим в его сознание. После прочтения в глазах малыша без прилагаемых усилий читалось крайнее сомнение. -Постой, это ведь смесь тяжёлых препаратов,- Маленький воин сразу же неаккуратно подтянул к себе одну из громоздких, прочитанных ранее книг, из неосторожности опрокинув на пол несколько листов с заметками. Он вновь начал изучать строчки, водя под ними пальцем, ведь накатывающая сонливость не по-детски сбивало фокусировку на чём-либо. -Очень тяжёлых, они скорее покалечат, а не исцелят.- Юстас же, вальяжно опираясь на спинку стула, впервые за долгое время был увлечён беседой и еле дожидался момента, чтобы наконец расставить все точки над "и". -Обычных смертных пошатнёт, а аристократов, изнеженных роскошью, покалечит, в этом ты прав.- Горделиво заявил хромой, не глядя указывая на нужные абзацы, стараясь привлекать внимание и к своей персоне, и к страницам, от чего маленький призрак уже не знал куда уткнуть взгляд. -Всем им лишь бы подавай панацею от всех болезней, иные способы исцеления они даже во внимание брать не будут. В итоге возомнили, что невозможно исцелить болезнь, а на самом деле всё дело в свете.- Чтож, во всяком случае это довольно многое объясняет. Он закинул ногу на ногу, покачиваясь на стуле и смотря куда-то в сторону и с трудом унимая свой пыл с шумным выдохом в конце фразы и, наблюдая за лицом собеседника, эмоции которого опознать было довольно проблематично, ведь те скрывались под пеленой озадаченности. -Но тебе понадобилось всего-то нескольких дней, чтобы прийти в относительную норму!- Юст улыбнулся, имея при себе ответ и на этот вопрос, попутно радуясь, что в кои-то веки с ним заинтересованы в разговоре на тему помимо планов королевства или того, кто кому из знати изменил, кто кого предал и подобной ненужной на его взгляд болтовни. -За то время, пока оболочка подвержена свету, носитель способен переболеть, но так как чума справилась быстрее и его душонка покинула бренное тело, то это не представляется возможным, от того и зараза в теле остаётся.- Калека почти было вскочил со стула, еле как успев ухватиться за трость и опереться, дабы предотвратить болезненное падение на больную ногу. -А так как свет пропал, то и чуму в моём теле больше ничего не сдерживало! Невероятно!- Рыцарь во всей этой буре восторга второго чувствовал себя, если можно так культурно выразиться, полнейшим глупцом, который пытается понять прелести той или иной науки, от чего тот был как на иголках большую часть разговора. Но главный вопрос продолжал терзать его всё это время: "Стоит ли оно того?". Вновь его накрыла волна уймы догадок, которым он сопротивлялся как мог до поры до времени, заставляя себя подумать о чём-то другом, хоть о том как его сбросили в Бездну, несмотря на все обещания и мольбы о пощаде. Даже это на фоне терзаний всех за и против казалось просто детским лепетом, ведь до этих событий впереди его ждала уйма времени, которое он сумеет провести с дорогим Квиррелом, самым дорогим на свете возлюбленным. Он поник всего в пару секунд, облокотившись обеими руками об поверхность стола и держась за основания рогов, пока бледные зрачки бегали туда-сюда, стараясь зацепиться сами не зная за что. Это заметил даже торжествующий в стороне Юст, возгласы которого об невероятной природе янтарной чумы стихли довольно стремительно, настолько, что тот подсознательно сам того не ожидал. Имелось в этом образе отчаянного сосуда что-то, что сумело притупить будто врождённое самолюбие, внедрив рядом с ним нечто странное, явно испытанное им ранее, но совсем чужое, напроч забытое, как забыт этот треклятый мирок. -Не стоит так бояться чумы, когда её не поддерживает свет.- Донёсся до рыцаря голос, заставивший обратить полный растерянности взор на собеседника, стоявшего на расстоянии локтей пяти от злосчастного стола. Голос не таил в себе насмешки, скорее его можно было назвать рассудительным, что заводило абсолютно любого, кому это будет суждено услышать, в глубокое заблуждение. -Я предоставлю всё примерно к утру, хоть какое-то занятие будет.- Бегло бросил Юстас, покрепче ухватившись за трость, без которой его способность передвигаться сводилась к минимуму, хотя на ум приходило то, что он более чем привык к подобному исходу. Маленький призрак и пальцем не двинул, от всего вороха мыслительных процессов начинала болеть голова, а усталость в совокупности с недавно пережитой болезнью подпитывали этот неприятный симптом, который выбивает из тебя все желания, разве что помимо сна или отдыха. Когда хромой был на полпути к тому, дабы скрыться за стеллажами, его окликнули. -Юстас!- Он резко затормозил, немного испугавшись такого резкого возгласа, который в гробовой тишине был сравним с ударом молота о наковальню в одинокой кузнице, а в кузнице всего один кузнец, без компании. Юст вопросительно обернулся, не показывая каких-либо выдающихся эмоций на своём лице, хотя из-за темноты разглядеть его в любом случае не представлялось возможным. -Прости за тот случай в Глубинках.- Уже куда тише дополнил малыш, смотря куда-то в стол, словно ему до сих пор были интересны габаритные книги, неравномерно и второпях расставленные чуть ли не по всему столу. Было очень совестно за такую поверхностную оценку нового знакомого, что привело мягко говоря не к самым лучшим последствиям. И эта самая вина отражалась в голосе сосуда, подрагивая и утихая в некоторых моментах. Юст не стал каким-либо образом комментировать это, вместо слов просто подняв в не до конца понятном жесте руку, давая понять, что обиды его не терзают в ощутимой мере, развернулся обратно в сторону выхода и удалился. В этот момент он был озадачен куда не меньше рыцаря, что можно было понять по пустому взгляду, ведь всё его внимание было направлено прямиком на распутывание клубка вопросов, ответы к которым он был способен находить самостоятельно и не прилагая к этому непосильных усилий. Священные Архивы поистине величественны, но при том поразительно отличаются от Белого Дворца ощущениями во время пребывания в пределах их стен, своей атмосферой, которую при том в обеих случаях довольно сложно описать. Но самое главное их различие заключается в окружающих тебя персонах и если бы Юст осознавал насколько колоссальны эти различия, то без раздумий посвятил бы свою жизнь работе в Архивах. И всё-таки удивительно как окружение способно изменять личностей, ну не правда ли? Тихие, но при том с характерным цоканьем шажки раздаются эхом в длиннющих коридорах, когда малыш вновь направляется в спальню к возлюбленному, сонно потирая слипающиеся очи. Сколько ещё жизней должна подкосить чума, дабы в полной мере исчезнуть? Как долго она будет ползти от одного жилища к другому, оставляя смертоносные следы и отбирая жизни? Эти вопросы будут актуальны ещё очень долгое время и будут терзать явно не одно поколение, ведь жители иных грёз уверены, что она до сих пор терзает мир яви, благо куда меньшими масштабами и не с таким рьяным упорством. Инфекция никуда не делась, лишь свет оставил их в долгожданном покое. Сосуд тихонько зашёл, с горестью подмечая, что впредь вместо тишины в этой комнатушке будет слышно ещё более отчётливое хрипение. Он в привычной манере подошёл к кровати и присел на колени рядом со странником, прислоняясь губами к его лбу и моментально вздрагивая, в ту же секунду отпрянув. Его состояние стало в разы хуже и жар, ставший в разы сильнее, лишь подтвердил эти опасения. Маленький призрак, устраиваясь рядом, дабы поскорее прижать к себе своего бедного, дорогого Квиррела, чувствовал как тот дрожит, как тихо бормочет во сне что-то нечленораздельное и не связанное между собой, иногда всхлипывая из-за той же дрожи. Ему было страшно, чертовски страшно потерять того, кто оберегал его, с кем он прошёл такой поистине громадный путь и всё заканчивается здесь, в тихой спальне, пока любимый медленно чахнет на руках сосуда. Принявшийся целовать горячий лоб и поглаживать гудящие от головной боли виски малыш чувствовал, как уставшие мышцы слабеют в его объятиях, а странник сильнее примыкает в поисках малейшего успокоения. Сосуд не оставит несчастного ученика и будет хвататься за любую возможность облегчить течение болезни, дабы вновь наблюдать за тем, как Квиррел с энтузиазмом исследователя рассматривает пещеры королевства, как тот иногда часами не покидает библиотеку, как тот то и дело всеми силами и упорством добивается улыбок окружающих. И как тот просто-напросто может вновь радовать малыша банально своим присутствием в добром здравии. Рыцарь из последних сил одаривает его переносицу мягким поцелуем, очи без воли хозяина на то закрываются, а ощущение близости до сих пор худо-бедно, но способно успокоить мечущееся в беспокойствах крошечное сердце. Главное, чтобы это не вылилилось в повторяющееся раз за разом отрицание неизбежного.