Гроздь всевкусных ягод

      Море лижет босые ноги и ласково шепчет о доме, который остался позади. О светлых днях, когда он, глупый котёнок, мог безнаказанно бродить по саванне в поисках приключений. Вода ледяная, от холода сводит ноги, но Т’Чалла не может, не желает отступить и лишь сильнее стискивает зубы. Здесь, в этих северных широтах, он чувствует себя лишним, уязвимым, чужим.       И именно поэтому он ещё здесь.       Т’Чалла хмурится и молчит, когда прибой солёными каплями мажет по строгим брюкам. Хмурится и молчит за его спиной Окойе, прямая и жёсткая, как и копьё в её сильных руках. Тишина давит, и шум прибоя нисколько не разбавляет повисшее молчание. Шури могла бы многое сказать, наверняка по-детски глупое и одновременно гениальное, взбодрить, убедить, переупрямить, но её нет здесь.       Т’Чалла сжимает руку в кулак.       Отца не стало. Его отца, мудрого короля Т’Чаки, не стало.       Т’Чалла пытается смириться с этим, теперь, когда его убийцу ждёт суд, теперь, когда он смог отпустить неверный путь и найти выход. Он только сейчас начинает понимать. До этого погоня, схватки, сила Пантеры пьянили его, туманили разум не хуже вина, отравляли рассудок жаждой мести и яростью.       Но всё кончено.       Долги розданы, силки ослаблены, когти спрятаны.       Отца больше нет.       Т’Чалла должен взойти на трон. Должен стать мудрым и справедливым правителем, ничем не хуже своего отца, даже лучше, намного лучше, ведь отец так в него верил! Т’Чалла должен продолжить его дело, вести Ваканду, охранять границы, помогать нуждающимся и в первую очередь — своей семье. Но он везде опаздывает, раз за разом, снова и снова: спасти отца, утешить мать, поддержать сестру. Он снова и снова наступает на те же грабли: бежит, цепляется и рвёт на части, не прислушиваясь к тому, что пытаются доказать другие.       Он станет лучше.       Т’Чалла научится править и научится слушать, он станет лучшим из королей. Лучшим из Пантер. Лучшим из сыновей. Лучшим.       Но Окойе вздыхает, и Т’Чалла знает: эта невозможная женщина, несгибаемая и верная, понимает его лучше всех на свете. Она любила Т’Чаку, возможно, больше, чем положено любить короля, но и меньше, чем можно любить мужчину.       Море тихо шепчет, и Т’Чалла закрывает глаза, прислушиваясь к его тихому ропоту. Ни ему, ни морю не нужны слова, на которые так падки люди и нелюди, нужно лишь чужое присутствие за спиной и бессловесный шёпот.       Т’Чалла развязывает галстук, расстёгивает пиджак и передаёт его Окойе. Она смотрит на него, на своего короля, и в её тёмных глазах рождаются и гаснут вселенные, а лицо бесстрастно и пусто, словно высеченное из базальта небрежным скульптором, любящим мягкие формы, но не материал.       Т’Чалла кивает и отворачивается. Он смотрит на зелёную воду, а видит зелёные травы и мальчишку, бегущего за отцом. Он слышит зов моря, но в тихом ропоте волн печально звучит привычное «сын».       Т’Чалла закрывает глаза.       Это всего лишь поблажка, крохотная уступка себе и миру. Искупление. Самообман. Иллюзия.       Т’Чалла вдыхает, в последний раз зарываясь пальцами ног в холодный песок, и бросается в воду.