cherry lip tint for a teacher, please

Иноске небрежно забрасывает свою спортивную сумку в отсек для багажа, а после — недовольно жмурится и ворчит, когда Котоха целует его в щеку и обнимает на прощание. Не то что бы он стеснялся своей мамы — вообще-то она у него просто загляденье, — просто не достаточно было бы просто обнять? Ему же все-таки уже не десять лет. — Мам, не надо, — басит он ей, краем глазом замечая, как подавляет смех Агатсума, — Мне неудобно. — Да брось, сынок, — щебечет она, потрепав его щеки, — Я ведь тебя целую неделю не увижу! Танджиро и Зенитсу чуть в стороне стояли, ожидая, пока Хашибира наконец зайдет с ними в автобус. Со своей семьей Камадо уже попрощался — они дружно ушли открывать пекарню, а дедушка Зенитсу разводить долгих речей не любил, поэтому, дав внуку еще немного денег на карманные расходы (дело молодое, знает он этого транжиру) и для приличия — поворчав, уезжает восвояси. И вот сейчас мама Иноске топит в своей безграничной материнской любви своего сына, что лишь смущенно (!) отмахивается, вызывая у женщины смех. Наконец, она отпускает юношу, помахав ему на прощание и отходя на тротуар к остальным родителям, что тоже пришли своих детей проводить. — Хоть слово скажешь, Моницу, и я тебе всеку, понял? — тихо произносит Хашибира, проходя мимо ехидно улыбавшегося Агатсумы. Они заходят в автобус, и Хашибира внимательно осматривает салон. Заметив виднеющиеся с кресел две синие заколки, он целеустремленно пошел на свободные места сзади. — Эй, Нанзаки! — басит он приветливо, махнув ей рукой — девушка, заметив его, удивленно распахнула глаза и чуть покраснела, помахав ему в ответ, — Дарова! — Я Канзаки, болван, — промолвила девушка тихо, чувствуя, как он, уверенно подходя к ней, бодро усаживается на сиденье, — Эй! Куда сел! Это место для Канао-чан! Танджиро, заулыбавшись, помахал однокласснице, усаживаясь вместе с Зенитсу на самый последний, длинный ряд вместе с Шинадзугавой Геньей, что с абсолютным безразличием смотрел в окно. — В смысле?! Ты должна была ей сказать, что сидишь со мной! — Что? С чего это вдруг, кабан?! Канао, когда заходит в автобус и видит разъяренно спорящих одноклассников, округляет глаза. Находясь в небольшом замешательстве, она поспешила оглядеть автобус, отмечая, что почти все свободные места были заняты. Она посмотрела на Аой, что уже даже не скрывала своих пунцовых щек и что-то упрямо доказывала Иноске. Тот, в свою очередь, с еще большим рвением стремился ей втереть, что она должна сидеть именно с ним, потому что он — Хашибира Иноске (и шанс сидеть с ним, на минуточку, выпадает не каждой Танзаки Иой). А Тсуюри и вовсе «может посидеть с Гонпачиро!». Танджиро же, увидев Канао, что смущенно стояла посередине салона, высунулся из кресел и приветливо помахал ей. — Канао! Проходи сюда, у нас тут свободно! — Камадо зазвал девушку к ним с Зенитсу на задние ряды, хлопая ладонью по месту рядом с собой. Он излучал исключительно солнечный свет и позитив, и Канао, ведомая его доброжелательной аурой, присела рядом с ним, снимая рюкзачок с плеч. Танджиро галантно взял ее ношу и закинул на полочку над сидениями, беззаботно улыбаясь: Тсуюри же, по правде говоря, хотелось умереть оттого, насколько ее это все сильно заставляло краснеть. Неловкость между ними прошла, но все же оба немного стеснялись, и потому, усевшись на места, они старались не прикасаться друг к другу. — Вот! Пускай и сидит там, с Монджиро! — сетует Хашибира, оборачиваясь назад, а после, переводя взгляд на девушку, четко произносит: — А ты, сиди! Со мной! Канзаки на юношу смотрит, пытаясь утихомирить буйствующее трепетание внутри себя, и уже открывает рот, чтобы что-то сказать — однако лишь переводит дыхание и, тихо обозвав его «тупым кабаном», переводит взгляд на окно. Узуи-сенсей довольно лениво и небрежно проводит инструктаж, отмечает присутствующих и, когда автобус трогается, говорит о планах на эту неделю. Сегодня они едут в Нару, ходят по храмам и японским садам — этой части поездки учитель уделил достаточно много времени, объясняя значение их путешествия и напоминая правила. После исторической экскурсии они отправятся в Киото, где их ждет гостиница с горячими источниками и, разумеется, ужин. Иноске довольно закивал, потирая подбородок, будучи абсолютно незаинтересованным в остальной части программы. Аой косится на него и вздыхает, укоряя его в том, что «Тебе лишь бы поесть!». Хашибира, в общем-то, отрицать ничего не стал. На завтрашний день их ждет увеселительная поездка в океанариум, в следующие дни они отправляются в парк развлечений, храмы Киото и бамбуковые рощи, затем вновь горячие источники и, как вишенка на торте, — поход в горы с ночевкой в палатках. Учитель утомился долго говорить, и, почувствовав, что большинство учеников все равно его не слушает, попросту раздал всем буклеты, а после, развалившись на своих креслах, поспешно заснул. Иноске абсолютно скучающим взором обводит все вокруг: какие-то девки о чем-то увлеченно болтают (за три месяца он не посчитал нужным запомнить их имена), одноклассники отчаянно рубятся в планшеты, Кенитсу заснул на плече у Монджиро, который, в свою очередь, смотрел видео на телефоне, поделившись наушником с той, что «должна была сидеть с Кинзаки». Он сворачивает губы трубочкой и поджимает их к носу, а после смотрит на Аой, что все это время читала книгу. — Эй. Юноша тычет пальцем ей в бок, заставив девушку вздрогнуть: она отодвигает книгу в сторону и, нахмурившись, вопросительно изогнула бровь. — Чего тебе, болван? — Че читаешь? — Какая тебе разница? Хашибира кладет подбородок ей на плечо и, заглядывая в книгу и пробежавшись по паре строчкам взглядом, заключает, что книги — это очень скучно. Разрумяненная от того, что кровь резко прилила к лицу, Аой в это время сидела, крепко вцепившись пальцами в страницы — так сильно, что на белой бумаге останутся непоправимые вмятинки. У Иноске дыхание жаркое, опаляющее ее голые плечи (она не думала, что так скоро пожалеет о том, что надела новый сарафан на бретельках), и его руки, что нагло тыкали в незнакомые иероглифы, вызывали в Канзаки такой приступ негодования и дикого смущения, что она долгое время молчала, не произнося ни звука. — Скучно, — заключает Хашибира, а после, удобнее расположившись на плече девушки, прикрывает глаза. Довольно быстро он засыпает, заставив девушку окаменеть и бояться шелохнуться — впереди ее ждали увеселительные два часа пути. Аой возводит глаза наверх, прося небеса о помощи.

***

Шинобу, когда села в автобус, быстрым взглядом обежала салон и проворно двинулась в самый конец на эксклюзивное одиночное место. Нет, с одноклассниками у нее были отношения хорошие, но среди них у девушки не было друзей или приятелей: парни смотрели на нее чуть ли не благоговейно, девушки — с некоторым восхищением. В общем, репутация отличницы, умницы и красавицы с позитивной аурой «старшей сестры» сыграли значительную роль в становлении ее «высокого образа» — принадлежавшей всем и одновременно недосягаемой, недоступной. Обычно это Кочо смущает, однако сейчас — лишь на руку, потому что она как никогда в жизни нуждалась в личном пространстве. Томиока-сенсей заходит в автобус последним, держа в руках список и громко зачитывая фамилии присутствующих. Привычный синий (дурацкий совершенно) спортивный костюм сменили белая футболка и шорты. Кочо, огладив фигуру учителя взглядом, подумала, что даже в такой повседневной одежде он выглядит несуразно (или горячо?). Вообще, узнав о том, что их класс в эту поездку будет курировать Томиока, она долго не могла сомкнуть глаз, провалившись головой в подушку и буравя взглядом потолок. В голове кипело сумасшедшее количество мыслей, но среди них чаще всего мелькала одна: почему он? Почему он, а не Ренгоку Кёджуро-сенсей, который сын их классного руководителя, учитель истории и вообще самый прекрасный человек на свете? Почему не Узуи-сенсей? Почему он?! Шинобу возводит глаза куда-то наверх, когда Томиока-сенсей дует в свисток, строго призывая всех к тишине. Хотелось бы ей верить, что это просто ошибка, что он просто ходит по всем автобусам и проверяет посещаемость — или что там еще делают учителя перед поездкой? Однако, нет: вот он, стоит посередине салона и фамилии перебирает. — Кочо! — Здесь. Томиока кидает взгляд поверх высоких кресел и, заметив вытянутую миниатюрную руку, ставит галочку в журнале. Он сидел впереди, и Шинобу замечает, как к нему подсаживается девушка: ее имени она не знает, но осведомлена, что это новая учительница по английскому. Молодой человек же сидел у окна: с кресла виднелась только его иссиня-черная макушка, однако Кочо вполне хорошо видит его соседку, которая (зачем-то) смеется и весело (зачем-то) с ним болтает. Шинобу хмурит брови и недовольно поджимает сухие губы, вжимаясь в кресло напряженнее. Она знала, что многие старшеклассницы млеют при виде Томиоки-сенсея (никогда она не была так разочарована во вкусе половины школы), и все же никто не разговаривал с ним вот так непринужденно, кроме нее. И тут — внезапно появляется молодая, невероятно красивая ровесница учителя физкультуры, только выпорхнувшая из-под крыла университета, — и сразу же ладит с ним. Кочо до этого момента думала, что ревность — это незрело. Это глупо. Ревнуют только дураки и все такое. Тем более — ревновать Томиоку-сенсея: раньше ей эта идея даже смешной казалось. Но сейчас она раздраженно клацает по плееру, иногда косится в их сторону и выпускает воздух из ноздрей, пытаясь сохранить внутреннее спокойствие. Получается откровенно хреново: оказывается, это довольно мерзкое чувство, которое неприятно оседает в груди и топит ее в самых мрачных мыслях, довольно сильно бьющих по ее самооценке. Шинобу нервно трясет ногой и переводит взгляд на окно, смотря на свое отражение. Внутри пытается перевариться осознание того, что шансов быть с учителем изначально катастрофически стремились к нулю. В отличие от учительницы английского: уж в отношении нее Томиоку не остановит ничего. Сегодня у них была запланирована поездка в Нару, где целый день они должны были провести среди святилищ японской культуры, храмов и садов камней. До города надо было ехать часа два, поэтому девушка, провожая монотонным взглядом мелькающие пейзажи за окном, вскоре задремала. Гию прошелся по автобусу, вызывая затишье у шумевших юношей на галерке, а после задержал взгляд на спящей Шинобу. Спать так, склонив голову, наверное, неудобно — подумал Томиока, немного поджав губы. «Стоило хотя бы кофту подложить под шею», — недовольно промелькнуло у него в голове, и он двинулся обратно на свое место, сказав ученикам вести себя немного потише — много кто из их одноклассников спал. Новая учительница, как он заметил, испытывает к нему романтический интерес — с самого первого дня мило ему улыбается и все старается к нему прикоснуться. Даже сейчас, в сонной дреме, положила голову ему на плечо: Томиока хмурится и, снимая со своих плеч дорожную подушку, подкладывает ей, возвращая ее в исходное положение. Она, безусловно, красива и привлекательна — заключает Гию. Вот только совершенно не в его вкусе, совсем не его типаж. Потому что ему не нравятся блондинки с модельными параметрами и худощавым телосложением. Не нравятся ему наивность во взгляде и простота, скованность в движениях. Зато Гию любит брюнеток. Желательно — с фиолетовым отливом волос, лукавым блеском в фиалковых глазах и еще желательнее — с извечной усмешкой на изящно изогнутых губах. Ему нравятся ниже его чуть ли не на полторы головы. И с легкой, будто собравшую всю грацию этого мира, порхающей походкой. Гию нравятся девушки, чье имя начинается с «Шинобу» и заканчивается «Кочо».