***
— Ой, я чур звоню! — воскликнула Делла и резво подскочила к дверному звонку. Спустя какое-то время дверь отворил Дакворд и флегматично отцепил девочку от кнопки. — Мисс Делла, мистер Дональд, миссис Дак, — дворецкий поклонился и сделал шаг в сторону, пропуская гостей. — Здорово, Дакворд, — хмыкнула Гортензия, переступая через порог. — Как дела? — Всё замечательно. Премного благодарен, что вы спросили. На вершине лестницы послышался топот и вниз сбежал Скрудж МакДак, приветливо улыбаясь ранним визитёрам. — Гортензия, прекрасный цветок, — поприветствовал он, заключив сестру в объятия. Затем отодвинул, держа за плечи, и вгляделся в лицо. — Мне кажется, или ты стала выглядеть лучше? Уже не похожа на зомби не первой свежести. — А ты, только увидел, уже комплиментами сыплешь? — подозрительно прищурилась утка. — Я же от души, — отмахнулся селезень, переводя взгляд на племянников. — Привет, малышня. — Вот ещё, — возмутилась Делла. — Мама цветок, а мы малышня? Держи карман шире. Мама-посвежевший-зомби иронично фыркнула. — Ладно, громилы, уговорили. Делла вздохнула, а Дональд в театральном сочувствии похлопал её по плечу. МакДак приказал Дакворду отнести вещи детей в их комнату, сумку Гортензии положить пока на полку, а сам повёл всех в гостиную. — Твой самолёт вылетает сегодня в семь часов семнадцать минут, — вещал Скрудж, усаживаясь на диван. Гортензия присела в кресло напротив, а дети шмыгнули куда-то в сторону, подальше от нудных разговоров взрослых. — Хорошое число, — заметила Гортензия. Скрудж пожал плечами. Дескать, число, как число. — Билет обратно я уже взял, тебе же двух недель отдохнуть хватит? — Милый, мне и недели бы хватило. И вообще, не стоило так морочиться. Мне и так неплохо живётся... — С мешками под глазами, хронической головной болью, бессонницей и, — он фыркнул. — нехваткой витаминов? — Свои-то мешки под глазами давно видел? — парировала Гортензия. Потом вздохнула. — Черт с тобой, мне всё равно приятно. Скрудж рассмеялся. — Что-то уж больно ты довольный, Скруджи, — заметила Гортензия, чувствуя где-то внутри приятное и щекочущее чувство радости за брата. — Я съездил к родителям. Ещё раз, — сказал МакДак. Гортензия изумлённо приподняла брови. — Более удачно, как я погляжу? — Более, — кивнул Скрудж. — Я решил восстановить родовой замок МакДаков. Пусть родители живут там, нежели в нашем старом курятнике. Гортензия помолчала. — Ту развалившуюся мрачную громадину? Ты уверен? Скрудж внимательно вгляделся в лицо сестры. — А ты не в особенном восторге, как погляжу. — Мне-то что, — пожала плечами Гортензия. — Лишь бы родителям было хорошо. — Мама, по-моему, рада, — поскрёб щёку братец. — Да и Матильда. — А отец? — О, можешь поверить, он без ума от счастья. Всё-таки, чья семья там жила? Гортензия не стала возражать, зная, насколько натянутые отношения между этими двоими. Даже если отец и не в восторге, то хотя бы мать с сестрой довольны. — Я рада, что всё так сложилось... Эй, — она резко вскинула голову. — Разве поместье находится не за туманными болотами, где постоянно ни черта не видно? А рассеиваются туманы раз в пять лет? Скрудж смущённо почесал кончик клюва. — Что-то мне подсказывает, — многозначительно уронила Гортензия. — Что щедрость такая неспроста. Что у вас случилось в прошлый раз? — Что могло случиться?! — гневно воскликнул Скрудж. — Этот старый скупердяй меня даже на порог не пустил! Мы говорили с матерью на гамаке в саду! А Матильда смущённо глазела на это всё из-за деревьев! Тут он хотя бы не сможет меня вытурить! Это будет и моё тоже семейное гнездо, и мои расходы! — О, Скрудж, — Гортензия встала и пересела на диван к брату. Хмурясь, он отвернулся, крепко сжав челюсти и сложив руки на груди. — Мне так жаль... — Не стоит, — отмахнулся брат, устало протёр глаза и, как показалось Гортензии, слегка вымученно улыбнулся. — Это всё пройдёт. Не думай о всякой ерунде. Пусть она и была несколько иного мнения о значимости событий, утка смолчала. Она просто притянула брата к себе и заключила в крепкие объятия. Сегодня Гортензия как никогда была рада тому, что больше Скрудж не пытается отдалиться от семьи, запирая в себе все чувства и эмоции и не пуская никого за воображаемый порог к своему сердцу. В соседнем помещении раздался звук бьющегося стекла и придушенный кряк. Брат с сестрой переглянулись и, поднявшись, шустро добрались до места потенциальной катастрофы. На ковре сидел Дональд и отряхивал макушку от остатков цветов, лепестки которых уже были разбросаны по всей комнате. Делла сидела на комоде и пыталась сделать виноватый вид, но шкодливая улыбка то и дело непослушно расплывалась на всё лицо. — Кажется, кто-то нашёл твои цветы, — весело обратился Скрудж к Гортензии. — Мои? — Ага. — Вот негодники, — вздохнула Гортензия и с напускной строгостью воззрилась на виновников безобразия. — Мам, ну мы больше не будем, — пообещала Делла. — Как же, — фыркнула Гортензия. — Пой песни, пой, маленький ковбой, — иронично поддакнул Скрудж. Он с удовольствием наблюдал, каких усилий сестре стоит не расхохотаться. Дональд вздохнул и виновато ковырнул ворс ковра. — Я знаю, как нам загладить свою вину, — внезапно просияла Делла. Дональд обернулся и, казалось, всё понял без слов. На его мордочке выступило такое же просветлённое выражение. — Мы можем сами набрать цветов взамен этих! — Дональд стряхнул с себя последние лепестки. — Верно, Дон! — восторженно согласилась Делла. — Я как раз видела тут неподвлёку красивые цветы! — У тебя на клумбе, я так понимаю? — спросила Гортензия брата. — Видимо, да, — вздохнул Скрудж. — Вам не угодишь, — надулась Делла. Гортензия со Скруджем расхохотались. Делла с Дональдом переглянулись и синхронно пожали плечами. Дескать, ну, что с них возьмёшь, с этих взрослых...***
— Ну что, пора? — улыбнулась Гортензия, раскрывая объятия. Дети с готовностью прыгнули к ней и обвисли с двух сторон. — Мы будем скучать! — Я тоже буду. Вести себя хорошо. Дядю Скруджа слушаться, Дакворда не обижать. Услышу, что обидели — уши надеру, понятно? — Мама! — обиженно воскликнула Делла. — Разве мы когда-нибудь кого-то обижали? — возмутился Дональд. — Только ненароком и по глупости, по молодости... — иронично вздохнула Гортензия. — Да-да, слышали. Дон с Деллой переглянулись и прыснули. — Ладно, банда, идите и выберите себе мороженое. Дайте поговорить с вашим дядей. — Ему что, тоже надо хорошо себя вести? — подозрительно осведомилась Делла. Скрудж фыркнул. — Ему особенно, — заверила Гортензия и легонько подтолкнула обоих в сторону киоска. — Кыш. Дети на редкость послушно взяли курс на киоск с мороженым, весело смеясь и толкаясь. — Разоришь ты меня, — хмыкнул Скрудж, глядя вслед двум проглотам. — Знаешь, сколько мороженое в аэропорту стоит? — Ничего, разок потерпишь, — отмахнулась утка. Она посмотрела на него внимательно и настороженно. Скрудж, заметив этот её взгляд, вопросительно выгнул бровь. — Знаешь, я тут думала над кое-чем... — она замолкла. Скрудж терпеливо ждал, когда она сформулирует свою мысль. Наконец, она продолжила. — Я всё о этих туманных болотах думаю, не могу выкинуть их из головы... — Скрудж молчал. — Знаешь, пять лет — это так много для утки. Для любого. И видеться раз в пять лет... Скруджи, это же какое-то наказание... — Я не смогу туда приезжать чаще, Гортензия. Родители смогут миновать туман, если будут там жить. — Но сколько им лет, милый? Захотят ли они? Скрудж хмуро наблюдал за тем, как Дональд с Деллой донимают продавца мороженого. В голове почему-то у него бился другой вопрос голосом сестры: «Доживут ли они?». — Гортензия, я же не собираюсь впопыхах решать эту проблему, — сдался селезень. — И не завтра же поеду восстанавливать этот чёртов замок. А приедешь, мы всё обсудим. — Хорошо, — просияла Гортензия. Она похлопала брата по плечу. — Тогда счастливо оставаться, дорогой. Обнимемся на прощанье? Скрудж тихонечко рассмеялся. А потом порывисто притянул сестру к себе. А на душе было тепло...***
— Нам очень жаль, мистер МакДак, произошла ужасная катастрофа. Ваш самолёт, вылетевший вчерашним рейсом Дакбург-Гавана в девятнадцать часов семнадцать минут потерпел крушение. Что-то внутри оборвалось, сердце ухнуло в пятки. — Выжившие? — гаркнул он в трубку. — Увы, нет... Причина пока не установлена, но очень скоро мы займёмся этим и... Скрудж положил трубку стационарного телефона мимо гнезда и незрячим взглядом уставился куда-то на ковёр. На другом конце линии продолжали что-то говорить, но ему уже не было до этого дела. Он пытался осознать полученную информацию, но никак не мог. От случившегося перья вставали дыбом. Это же... Это... Он... И всё... Никого больше... …Своими руками!.. Один... Гортензия... Потерпел крушение... Почему? Почему именно этот самолёт? Именно тот, на котором был самый близкий ему человек?... Пусть эгоистичные мысли, но они затопили его полностью. Потом он сможет здраво оценить масштабы катастрофы в количестве утраченных жизней, однако сейчас, как бы ужасно это не звучало, значение для него имела всего одна прервавшаяся жизнь... Ему сделалось дурно. Мать с отцом далеко, Скрудж теперь отломанный ломоть... Тем более, что с отцом они никогда не ладили. Матильда ещё мала, да и не сказать, что они очень дружны. Наоборот, почти незнакомы... Брат с сестрой и незнакомы... Всегда у него, помимо матери, был один-единственный дорогой, по-настоящему близкий человек. На долгое время они утратили друг друга из виду, и когда всё, вроде бы, начало налаживаться, это... Как он после посмотрит родителям в глаза? И зачем он только купил билет на этот чёртов злополучный рейс? Буть проклят тот час, когда ему предложили тот тур... Он не мог бы сказать, сколько прошло секунд, минут, часов, пока он сидел и боролся с пугающей опустошённостью в сердце и мыслях. Течение времени замедлилось, воздух загустел. Только спустя какое-то время он заметил, что сидит с перекошенным лицом, вцепившись в волосы, и по щекам бегут непрошеные слёзы. Одёрнул было себя, мол, слёзы — непозволительная в его случае слабость, но внутри была такая глубокая чёрная дыра, пустая и бездонная... Что всё померкло, потеряло смысл. Он отвернулся на крутящемся кресле от двери и уставился в окно за рабочим столом. Будто насмехаясь над обрушившимся на него горем, солнце светило ярко и жизнерадостно. Казалось, краски должны были померкнуть, облака стянуться над городом, природа пролить холодные слёзы на всё живое, оплакивая потерю вместе с ним... Мимо пролетел белый голубь и сел под окном чистить пёрышки. Какая ирония. Ему не хватало мира в душе. Никогда не хватало. А сейчас он был в полной прострации, для него как будто тоже закончилась жизнь... Как для неё. Было невыносимо об этом думать. А потом он вспомнил ещё кое-что. Жизнерадостных близнецов, должно быть, уже разгромивших половину поместья в скуке. Волосы снова зашевелились на затылке. Как он им скажет? КАК он может сказать двоим детям, что их матери не стало? Только вчера она ещё смеялась над их проделками, а сегодня... А сегодня её уже нет. В одночасье весь мир перевернулся. Скрудж пересел на диван. Ноги слушались с трудом. Казалось, бодрый селезень, ещё утром лёгкой походкой зашедший в свой кабинет, в одночасье превратился в дремучего старика. Не хотелось ничего делать. Всё отошло на второй план. Всё. Кроме его потери... Нужно сообщить Дакворду, чтобы сегодня они его не ждали. А после, когда ноги хоть как-то смогут его держать, он поднимется, покинет кабинет и, отпустив секретаршу, выйдет в ночь. Густую, по-летнему тёплую, наполненную запахами расцветающей растительности. И будет ходить. Ходить, пока ноги не начнут скрипеть, а веки слипаться от усталости, пока бегущий поток мыслей не остановится. Сядет у пруда, посидит, отдохнёт, глядя на водную рябь, и пойдёт домой, а в голове будет пусто-пусто, как в поле после нашествия саранчи... *** Под утро он сам открыл дверь и вошёл домой, неторопливо пересёк прихожую, несколько коридоров и комнат, после чего оказался в своём домашнем кабинете. Там он некоторое время молча сидел, глядя куда-то за горизонт, заставленный высотными домами Даксбурга, а потом внезапно пришло осознание того, что он по-прежнему не знает, что ему делать. Бежать некуда, из близких, которые могли бы помочь, никого. Однако... Он всё равно не одинок. Теперь точно нет. Терять близких невероятно больно. Больно привязываться. Однако... Боже, когда он уже успел? Сколько раз он видел этих двух несносных утят? Два раза? Три? Неважно. Просто селезень знал. Теперь оставить их одних он будет не в силах. После всего этого... Он всё ещё винил себя в её гибели. Косвенно, но всё же он был виноват. И в её гибели, и в гибели ещё ста пятидесяти человек, которые уже не вернутся домой к семьям. Сколько же сердец оказалось разбитыми... Неужели сейчас родственники всех погибших во всех уголках этого чертового мира чувствуют такую пустоту в сердце? Он не сможет оправдаться. Понимание этого стояло отчётливо перед глазами. Но он сделает всё, чтобы такое не повторилось.