Академия героев. Эволюция

      Богато украшенные двойные двери находились прямо за спиной Тома. Обслуживающий персонал ретировался готовить все необходимое, а мужчина с яйцевидным телосложением неспешно зашагал к дверям. За ним шел Канхьо, с ним плечом к плечу — Тодороки. Все уже давно заметили, что эта пара медленно, но верно становится неразлучной. Что ж, как гласит японская пословица — «Близкие духом тянутся друг к другу».       Томе пришлось подпрыгнуть, чтобы ухватиться за позолоченную дверную ручку. И хоть он потянул только за одну, открылись обе двери, с глухим и уютным скрипом, выставляя на всеобщее обозрение то, что они скрывали за собой.       Начинался низкий, короткий, но широкий коридор, лишенный каких бы то ни было декораций, кроме двух маленьких хрустальных люстр. Впереди, уже в углах, были встроены столбы, основания которых были заключены в двойные серебряные кольца. Коридор выходил в несколько узкий, но очень длинный зал с высокими потолками. Первое, что бросилось в глаза студентам, — огромная площадка оваловидной формы, которая уровнем находилась ниже остального пола. По всему окружению площадки тянулись две сплошные ступеньки из белого мрамора с золотистым оттенком, по которым можно было спокойно сойти на это необъятное поле, пол которого был сделан из цельного куска перламутрово-розового мрамора, так тщательно отполированного, что в нем отражались огромные трехэтажные люстры, свисающие с потолка на тоненьких цепях. Если бы не цвет, то мрамор можно было бы спутать с катком. На противоположном конце площадки была еще одна поменьше, которая в отличии от большой возвышалась над уровнем пола ровно на две ступеньки. Без лишних объяснений было ясно, что на одной площадке играла живая музыка, а на второй под нее кружились в грациозном танце, как правило, богатые мужчины в дорогих черных смокингах и прекрасные фигуристые дамы в темных вечерних платьях.       Процессия во главе с Бернардом вошла в зал. Их шаги в теплой и уютной тишине постукивали по кафельным плиткам, точно неспешно идущий дождь — по крыше. Каминари и Киришима, разинув рты, мотали головы в разные стороны, изучая столь богато обставленное помещение.        — Эта зал асобих таржеств, — любезно поделился объяснениями Тома. — Каждае сабитие тут — настаящий празник абсалютна для всех. Толька жаль, что эти сабития праисходят очень и очень редка. Адин раз в год в лучший случаи. — Едва они спустились на танцевальную площадку, мужчина повернулся к подросткам и многозначительно посмотрел на Тодороки. — Юнаша, а ви знать, что ваши папа и мама атпразднавать женитьба здесь?       Студенты остановились, их взгляды сосредоточились на Шото, который, услышав такую новость о своей семье, резко затормозил, обдумывая услышанное. Тут можно было даже горько посмеяться, ибо карлик оставался в неведении, что много лет назад застал разрушение жизни невесты, как и не ведал, что этими словами он навсегда вселил в парня отвращение к этому месту.        — Я так хатеть снова увидеть их, — с драматичной мечтательностью продолжил Бернард, вздыхая. — Пра вашева папа пастаянна гаварят везде, а пра вашу мама я ничего не знать. — Он снова просмотрел на парня с ожогом. — Но я предпалагать, что ви и ваша мама очень счастливи, верна? Иметь такова атца, и супруга. Сильний герой и прастая девушка. Ах, какая красивая любовь! Я с нетерпением ждать, кагда ани придти сюда. Я верить, что мой рестаран навести на них васпаминания сваей моладасти и радасти.       Подростки замедлили шаг. Их внимание было всецело приковано к Тодороки, для которого каждое слово мужчины было подобно ножу, вспарывающему многолетние рубцы. На его прежде безэмоциональном лице теперь играла удивительная смесь обиды, боли и ярости. Его руки без его ведома сжались кулаки настолько, насколько это было возможно. Его вдруг снова обдало жгучей ненавистью, какую он испытал раньше, когда узнал, что его отец переключился на его друзьях. Теперь желание обнародовать всю информацию стала сильнее. Он хотел выйти перед этим мужчиной с идиотской небрежной улыбкой и прямо ему в лицо закричать. Нет, заорать что есть мочи, что он ничего не знает о его семье, что она уже давно не полная, что Старатель — редкостный мудак, который свел жену с ума и убил старшего сына. Раз Тома ничего не сказал о его сестре и братьях, то он, скорее всего, даже не догадывался об их существовании, и это лишь усиливало желание выставить на всеобщий показ голую правду о семье Тодороки.       Кто-то легонько ткнул его в плечо, и Тодороки от неожиданности вынырнул из омута страшных идей.        — Держи себя в руках, — шепнул ему Канхьо, шевеля лишь одними губами. На Тодороки неотрывно смотрели его невероятно голубые глаза, в которых читались строгость и серьезность, но каким-то противоречивым образом они все равно оставались спокойными, как затянувшееся гладким льдом озеро.       Тодороки мигом остыл и разжал кулаки. Сжаты они были довольно крепко, потому то когда он попытался разогнуть пальцы, суставы стали немного ныть, но он не обратил на это ни крупицы своего внимания. Он про себя фыркнул, вновь увидев, что Канхьо защищает Старателя и верит, что все, что бы он ни делал, — лишь своеобразное проявление его отцовской любви. Но такая оптимистичная вера в лучшее было ему простительно, ведь он не знал, каково это, когда отец — источник всех твоих бед.       Они остановились посреди площадки. Киришима и Каминари, заглядевшись, столкнулись с Тецутецу и Йосецу. Низкий мужчина повернулся к студентам лицом и стал объяснять:        — Эта места идеальна падходит к нашему с вами саревнаванию... — не переставая улыбаться, он на секунду задумчиво опустил глаза. — Как мне к вам абращаться, юнаша?       Вопрос был адресован Канхьо.        — Реисэцу, — ответил он.       Мужчина распахнул глаза от приятного изумления, непонятного для подростков.        — Реисэцу-сан... — Он медленно и мелодично растянул сказанное, а голос стал приятнее и, казалось, даже обрел более живой оттенок. В произношении акцента почти не было слышно. — Да чево же звучние фамилии у людей в этай прекраснай Джапонии.       Сзади послышались размеренные шаги, которые приближались к ним. Повернувшись, студенты увидели высокого плечистого француза с ровными конусами-усами, одетого в черную фуражку и серые мешковатые штаны. Если бы Мидория был здесь, он бы решил, что это брат Кроткого злодея.        — Гай, — обратился к нему Тома и продолжил излагать дальнейшее на своем японском: — дарагой, не будешь ти так любезен и не паможешь мне и маему новаму другу Реисэцу-сан падгатовить все неабхадимае к нашему с ним дуэлю?       Бернард повернул голову направо, где на две ступеньки выше площадки стояли внушительных размеров пустые столы, серо-белая скатерть которого доходила до пола, а рядом стояли пурпурные стулья наподобие кресел. За окнами в золотистых рамах в причудливых танцах кружились изящные волны снежинок, подгоняемые ветром. Гай кивнул своему начальнику и использовал свою причуду, для активации которого ему пришлось совершить жест, полный напыщенных манер: он выпрямился в струнку, посмотрел в сторону столов и, спрятав зажатый в кулак левую руку за пазухой, преклонил туловище. Его правая рука выпрямилась вперед ладонью вверх, словно тот приглашал зримую лишь для него одного даму на танец. В тот же миг несколько столов плавно оторвались от пола, исполненные несказанной женской грацией, и, медленно вращаясь в воздухе, полетели к кавалеру. Полы скатерти то и дело взмывали вверх, словно платья, и через пару секунд пять столов в волшебном танце вращались вокруг Гая. Потом произошло нечто невероятно: столы вмиг выстроились в ряд и каким-то неведомым образом соединились. Это произошло быстро, но плавно. Процесс объединения не смог уловить ни один глаз, но результат стоял уже вдоль левой (если смотреть со стороны входа) стороны танцевальной площадки. Длинный стол, немного изогнутый посередине и расположенный выпуклой стороной наружу, чтобы идеально вписаться в округлую сторону овала. Гай после результата с аристократической безэмоциональностью посмотрел на Бернарда и гостей, которые наблюдали за вальсом мебели, точно загипнотизированные.       Послышались негромкие хлопки. Это Йосецу, не отрывая пораженного взгляда от стола, одаривал своими скромными овациями выступающего. Последний в благодарность поклонился, снова демонстрируя изящные манеры, а потом повторил действие, и второй длинный стол расположился уже с правой стороны овала.        — Беспадобна! — с восхищением произнес Тома, захлопав в ладоши. — Браво! Ти севодня превзашол себя!        — Благодарю, месье Тома, — сказал Гай. Его японский хоть и звучал с акцентом, но в его случае он лишь его красил.       Бернард достал из внутреннего нагрудного кармана бордовый платок и зачем-то утер лоб.        — Но ти забил два мелачи, — сказал он.       Давать очередной намек Гаю не пришлось. Изящный мужской жест, снова приглашающий кого-то на танец, — и два кресло-стула быстро и плавно оказались придвинуты к мягким изгибам.        — А сейчас все идеальна. — Мужчина небрежным взглядом посмотрел за спину Гая и заметил, как в дверном проеме стояла его подчиненная, которая явно ждала своей очереди и не желала никого отвлекать. — Анетт, захади, дарагая.       Светловолосая женщина в черном шелковистом бонна вошла внутрь, выбивая ритм каблуками. Рядом с ней, качаясь в воздухе, парили четыре длинных рядов фарфоровых чашек бледно-голубого цвета. Грациозным движением руки Анетт расположила по девятнадцать чашек на столах, а через мгновение на них опустились чашки с почти музыкальным лязгом. Следом за Анетт в дверном проеме показалась целая армия официантов. Кто-то был одет в смокинг, кто-то — в фуражку и серые штаны, но что-то общее у них было — ухоженные тоненькие усики над верхней губой. Держа серебристый поднос с большими белыми чайниками из фарфора, они с идеальной синхронностью выстроились в левый (со стороны процессии) ряд. По правую же сторону стояли дамы, одетые в бонна преимущественно черного цвета. Стоя прямо и выражая своим лицом аристократическое хладнокровие, мужчины опустились на одно колено — правое. Бернард, явно гордый таким эффектным появлением своих подчиненных, неспешно пошел вдоль ряда «солдат», подняв левую руку, словно приветствуя публику. Проходя мимо них, он мимолетно касался кончиками пальцев до жемчужно-гладких стенок чайников, чудесным образом превращая в них горячую воду в Абсолютный кофе.        — Прекрасна, маи дарагие друзья, — сказал он с неподдельным восхищением, возвращаясь обратно. — Дами, ни праявите ли сваю любезнасть нашим гастям?       Две женщины взяли по чайнику и подошли к краям стола. Движение рук Анетт — и к ним мигом стали подползать чашечки на блюдечках. Наполняясь ароматным (хоть и смертельным) кофе, они возвращались обратно на места, при этом не расплескав ни единой капельки, — кофейную перепойку можно было начать, и кофе было готово литься рекой.        — У меня плохое предчувствие, — сказал Тодороки, рассматривая безупречный ряд голубых чашек.        — Да брось, — ободряюще сказал Киришима и положил руки на плечах Канхьо, пытаясь не уколоться. Парень поднес голову так, чтобы у него была возможность вливать слова поддержки прямо в правое ухо одноклассника. — Так, чел, ты, главное, не волнуйся. Уж я-то знаю, что ты уделаешь этого старикашку в два счета. Теперь ты знаешь, что́ ожидать от его дьявольского варева, так что...        — Киришима! — твердо сказал Канхьо. — Не лапай меня!       Парень испуганно выпрямился, подняв руки на уровень головы, как и в первый день их знакомства, и лишь потом удостоил себя обдумать услышанное:        — Погоди, ЧТО?       Тецутецу сзади хохотнул.        — Жжет как всегда.        — Реисэцу-сан, — сказал Тома, будто не замечая их веселья, — ви гатови?       Канхьо, серьезно нахмурив брови, кивнул.        — Атлична! — весело засмеялся Бернард и стал медленно пить из первой чашки, причем очень неспешно: в одну руку — блюдечко, во второй — сама чашка, из которой он серпал по глоточку, явно наслаждаясь процессом.        — Если он так будет пить, — сказал Каминари, — то Канхьо просто обязан выиграть. Давай, чувак! ПЛЮС УЛЬТРА!       Реисэцу схватил стакан, заморозив края до тонких кристалликов. Потом выпил все залпом, поморщился, словно алкаш от слишком крепкого пойла, и положил чашку на блюдечко. Оно сразу же, будто в тревоге, ретировались куда подальше, а на его место сдвинулось новая, которая также была охлаждение и осушена.        — Вам следавала сразу сказать, что ви любить халодний кофэ, — сказал Бернард, допивая первую чашку. Опустившись на стол, она сразу же ретировалась, чтобы снова наполниться и встать в очередь. — Если ви забить, то ваши пажелания для нас — святий закон.       Реисэцу слышал собственное сердцебиение в ушах, в горле, в мозгу. Одна чашка — а ощущение, словно он без остановки пробежал марафон в несколько километров. Тем не менее, он быстро взялся за вторую чашку, остудил напиток и напряг свои сердечные мышцы, успокаивая ритм.       Второй залп.       Появилась одышка.       Третий залп.       Задергались оба глаза.        — Сказал же, что это плохая идея! — сказал Шото громким басом и кинулся к Реисэцу. — Канхьо, перестань! Этот тупой праздник того не стоит!       Но Реисэцу спокойно поднял руку. Она почему-то не дрожала в отличии от всего его тела.        — Я в любом случае доведу дело до конца, — сказал он тихим, срывающимся голосом, а потом четко и громко проговорил: — Черт, да я только вошел во вкус!        — Тебе стоит спешить, — сказал Йосецу, смотря на Тома. Низкий мужчина неведомым образом, характерным только для Канхьо, заканчивал питьтуже из двенадцатой чашки, хотя темпа он не прибавлял.       Канхьо взял весь остаток самообладания в руки. Его дрожащая ладонь ударилась об стол, и перед ним на столе появился ледник, который через секунду стал дымиться белым паром. Как только туман рассеялся, все увидели, что Канхьо сделал огромную миску с вытянутым носом, как у ковша. И пусть она была сделана на скорую руку, стенки украшал орнамент тонкой работы. Жуткий узор, который Канхьо видел сейчас у себя в голове. На студентов внезапно накатило некое благоговение: они будто бы прочли на этом льду частичку фантазии Реисэцу.        — Лейте туда кофе! — сказал Канхьо, сам не зная, к кому он обращался, но в дело включились все: и парни, и французы. Они взяли чашки, пытаясь не разлить кофе, и стали выливать пахучую жидкость в бело-голубой сосуд. Шестнадцать чашек наполнили миску лишь наполовину, а другую дополнил один чайник.       Реисэцу вытянул руки через стол и схватил теперь уже утяжеленную миску за бока. Придвинув его к себе, он оторвал его от стола, уселся поудобнее, и, пытаясь не разлить кофе, запрокинул голову и стал вливать его в себя.       О эти вкусы! О эти КОФЕ!       (либерика арабика эксцельза робуста)       Они проносятся в темноте сознания со скоростью света, словно неоновые надписи, из-за чего вкусовые рецепторы       (сьюпремо экстра пуэрто-рико)       не успевают их уловить, и из-за чего создается ощущение, что в каждой чашке       (ямайка коста-рика кения аа руируиру)       содержится совершенно разные комбинации сортов.       Кровь пропитывается кофеином. Зверски огромные дозы начинают течь по венам. Разум улетел куда-то в Четвертое измерение, а тело продолжало напиваться, используя для этого неведомые инстинкты. Где-то внизу, сбоку, сверху — со всех сторон — доносятся четыре голоса, которые, слившись в общий гул, ободряюще твердят: «ПЕЙ! ПЕЙ! ПЕЙ! ПЕЙ! ПЕЙ!»       И он пьет. Он тонет в кофе и захлебывается. Мозг гуляет по орбите Земли, странным образом отделившись от тела.       Нечем дышать. Но он продолжает. Если ты тонешь в огромном водоеме и не можешь всплыть, то выпей всю воду. Канхьо сейчас следует этому совету и побеждает. По крайней мере, пока позволяет выносливость организма.       Через несколько секунд все сущее затряслось от неизвестной силы и он с невероятной скоростью упал в неведомые доселе глубины. Голоса стали громче и, казалось, теперь они находились позади него, в двух шагах.       Вдох. Воздух наполнил изголодавшиеся легкие, и какое-то время Реисэцу не мог надышаться.        — ВЫПИЛ!!! — торжествующе закричал безликий голос Каминари у него за спиной, после чего к нему прибавились ликующие кличи остальных. — ДАВАЙ, КАНХЬО! ПЛЮС УЛЬТРА!       Еще два чайника, снова путешествие по недоступным просторам. Кофе сейчас поглашалось не порциями, не глоточками, нет. Реисэцу вызвал у себя жадность, чтобы выпить все с еще бо́льшей стремительностью, и это начало спасать его. Разум улетел уже не так далеко, но зато он стал подергиваться в такт своему сердцебиению.        — Довольно! — крикнул Тодороки, но его крик утонул в невидимом пространстве иного измерения. — Канхьо, ты же сейчас убьешь себя!       Тодороки буквально слышал его пульс, и даже ощущал его. Он решился остановить это безобразие, как вдруг с удивлением для себя обнаружил, что Бернард больше не пил кофе. Его лицо выражало озабоченность и страх. Слуги рядом с ним, не отдавая себе отчета, продолжали держать чашки и чайники.        — Юнаша! — в ужасе воскликнул Тома. От страха акцент исказил его произношение до неразборчивости. — Реисэцу-сан! Астанавитесь! Ви не панимать, насколька близка ви падабрались к магиле!       Но Канхьо его не слушал. Он продолжал осушать ледяную миску, которая странным образом не замораживала в себе кофе и не таял от температуры. К ужасу Бернарда, он и не думал останавливаться. Тодороки подумал, что, случись с Канхьо что-то ужасное, то ресторан бы потерял свою репутацию, и его предположение сразу же подтвердилось:        — Я признавать паражение! — вскинув руки вверх, крикнул Тома. — Ви адалеть меня, юнаша, браво! Этат рестаран в вашем распаряжении! Толька прашу вас, астанавитесь! Не губите свае здаровье! Ви ведь такой маладой!       Тем временем он допил миску и, грохнув его об стол, посмотрел на Бернарда нечеловеческим взглядом.        — Продолжайте пить, — сказал он на удивление спокойным и размеренным голосом. — Я не приму такой легкой победы. Пейте!       Тома вздрогнул после последнего слова. Не сводя с Реисэцу взгляда, он трясущимися руками взял чашку и, впервые расплескав немного кофе, стал нервно пить свое изобретение. Реисэцу тем временем продолжал наполнять миску и осушать ее, но когда он засобирался взять ее в пятый раз, его остановил голос Киришимы:        — Чувак, остынь! Ты уже выиграл, слышишь? Выиграл! Нам просто нужен был ресторан и мы его получили! И ты получил свою награду! Перестань уже валить дурака, нам потом придется тебя откачивать!       Канхьо его не слышал. Точнее не слушал. Киришима схватился за голову, посмотрел с надеждой на Тодороки, но впервые увидел на его лице то же смятение и сомнение, что и на других. Еще бы, все находились в блаженном неведении и даже не подозревали о том разговоре с Реисэцу тет-а-тет.       Тем временем Канхьо выпил последнюю — седьмую — миску. Он перепил Бернарда.        — Получилось... — тихо прошептал Йосецу, словно он того и ждал. Ждал, но не верил.        — Реисэцу, — сказал Тецутецу, — ты как? Ты же сейчас не собираешься тут подыхать, да?       Каминари и Тодороки медленно подошли к нему. Он сидел, вжавшись в кресло и зажмурив глаза так плотно, что на лбу появлялись бездонные морщины. Руки были плотно сжаты в кулаки и лежали на столе. Он трясся, словно от холода, и почти что мычал, будто ужасно хотел что-то сказать, но не имел такой возможности. Кофейный перепой продлился всего считанные минуты, но даже этого хватило для того, чтобы Канхьо довел свой организм до колоссальной перегрузки. Обычно, после резкого прилива сил так же резко приходит и отлив. Теперь всем стало интересно: он обрадуется своей награде или нет?       Два парня осторожно взяли одноклассника за руки, ужаснувшись       (БУ-БУ-БУ-БУМ БУ-БУ-БУ-БУМ БУ-БУ-БУ-БУМ)       такому резкому пульсу. Казалось, сердце раздувается трижды и сдувается резко, что абсолютно неестественно ни для какого животного существа.       Они помогли ему встать. Канхьо не возражал, кажется, он даже не замечал их, рефлекторно поддаваясь им.        — Что теперь делать? — спросил Каминари шепотом, будто боясь разбудить Канхьо.       Последний резко перестал дрожать и выпрямился. Его глаза широко раскрылись, смотря в пустоту.        — Чувак! — воскликнул Киришима. — Ты как?       Но вместо ответа Реисэцу упал в обморок и неистово затрясся в предсмертных конвульсиях.