Утро 12-го января
После вчерашнего веселья студенты встречаются у входа в академию и собираются в группу, продолжая путь и с теплотой обсуждая дальнейшую жизнь Шото. — Я так за него счастлив, — говорит Мидория. — И мы тоже, — говорит Яойорозу, — было так приятно, когда он наконец решился позволить нам звать его по имени. — Да-а... — протягивает Каминари и обращает внимание на Реисэцу. — Эй, Канхьо, что за фигня у тебя с пальцами? Пальцы на левой руке парня перевязаны узкими белыми лентами бинтов. В основном перевязаны конечные фаланги, но указательный палец перевязан и у основания. — Вчера Рекс снова поработал своими зубками, — отвечает Канхьо, разглядывая раненную руку, — но он увлекся и отгрыз крыло пингвину — своей любимой игрушке. — Он принимает странновато-удивленное лицо, а потом с мягкой улыбкой продолжает: — Вы бы видели его: он принес мне пингвина в зубах, скуля, а потом принес крыло, жалобно смотря мне в глаза, словно он просил что-то сделать. Конечно, я не мог оставить это просто так и решил пришить крыло, и вот. — Он демонстративно шевелит пальцами. — Я с иголкой никогда не дружил и к концу процесса мои пальцы кровоточили... И не спрашивайте, как я умудрился поранить сразу все пять. Я сам не знаю, как это вышло. Студенты добродушно смеются, Ашидо умиляется: — Оу, ты терпел боль ради Рексика? Это чертовски мило. Они заходят в академию, поднимаются на свой этаж и входят в класс, в котором в одиночестве сидит Тодороки. — Утречка, Шото! — выдает Урарака, но слишком поздно замечает, что парню не до приветствия. Шото сидит, опустив голову в руки. Напряжение исходит от него волнами, заставляя остальных здорово забеспокоиться. Подойдя поближе, они видят, что на затылке красно-белые волосы стянуты лентой узкого белого бинта: у Тодороки перевязан лоб. — Эй, Шото, — окликает его Мидория, но парень не реагирует. — Чувак, — включается Каминари, кладя руку ему на плечо, — что за дела? — Шото, — осторожно говорит Канхьо, явно встревоженный, — все в порядке? Тодороки мотает головой настолько, насколько это возможно в его положении. Его дыхание становится неровным и прерывистым. — Лучше оставим его, — серьезно заявляет Яойорозу. — Так мы только давим на него и можем сделать хуже. Пусть придет в себя, а потом все нам расскажет. — Нет. — Этот голос... Он не принадлежит никакому человеку, даже парню. Он какой-то ненастоящий и выгоревший. Шото медленно поднимает голову, поражая одноклассников: ни радости, ни грусти, ни даже стандартного для него хладнокровия, — лицо пустое, словно у парня исчезла душа. Глаза смотрят в никуда, сквозь пространство. — Я хочу рассказать вам, — говорит Шото, и, не шевелясь и не моргая, начинает повествование.***
Как только гости ушли, ближе к одиннадцати вечера, Старатель, который решил сначала не беспокоить свою семью, решил, что ему уже пора занять законное место среди них. Рей Тодороки, не бывавшая в доме около двенадцати лет, обхаживала огромное поместье, построенное в традиционном японском стиле, и восхищалась: неужели она действительно жила и живет здесь? Она не замечала этого, все время находясь в страхе перед мужем, за себя, за детей... за Шото. Находясь в страхе из-за его отвратительной левой стороны. — Мама, — услышала она свою дочь Фуюми. Она обернулась, увидев немного встревоженную, но счастливую дочь. Улыбнулась ей, как и она. Девушка бросилась к ней в объятия, снова, заплакала от радости. Рей нежно гладила ее по волосам, совсем как раньше. — Тише, моя девочка. Успокойся, все в порядке. Теперь я здесь, с вами, и отныне я никуда от вас не денусь, ничто не сможет нас разлучить. Девушка всхлипывала, плакала от радости, от ощущения острой нехватки материнской заботы и любви, о которой она догадалась только сейчас. В таком виде их застали Нацуо и Шото. Рей отпустила дочь, с нежной улыбкой смотря на нее добрыми материнскими глазами, утерла ей слезы под очками. Слезы замерзали на ее пальцах, превращаясь в ледяные бриллианты. Рей посмотрела на своих сыновей: — Как же вы все выросли. Трогательные секунды длились часами. Казалось, что Рей Тодороки совсем не навещали, держа детей подальше от нее. Казалось, только сейчас она смогла увидеть их... Тойя. Тойя, покойся с миром. Старатель стоял в проеме, смотря на них. Смотрел с улыбкой. Хмурый, с своей манере, но улыбался, потому что он сделал что-то действительно значимое для своих детей, чтобы те наконец поняли, насколько сильно мужчина хочет наладить с ними общение. Разве вернуть самое дорогое для них — не самая весомая причина, чтобы перестать считать отца выродком? Вот и он так думал, и был прав. — Дети. — Кажется, он впервые обратился к ним так. Энджи Тодороки, завладев их вниманием, ступил к ним. Ступил с осторожностью, потому что знал о страхе жены перед ним. Если раньше он умело пользовался этим, чтобы она не мешала ему, теперь он хотел искоренить эту фобию в ней в качестве еще одного доказательства, что он исправился. Рей сжалась, как напуганный кролик. Она понимала, что муж не причинит ей вреда, но ничего не могла с собой поделать. Сердце начало колотить, ноги стали ватными и продолжали неметь с каждым шагом ее мужа, с которым он сокращал дистанцию между собой и женой. Шото и Нацуо насторожились и приготовились. Они уже не те маленькие мальчишки, которых он мог отогнать и наказать. Как он их назвал? «Дети»? Попробуй выкинуть что-то гнусное, старикашка, и ты увидишь, на что способны твои дети. В частности — Шото. Разве не ты отправил его в Юэй, чтобы тот научился защищать людей? Один твой ошибочный шаг — и ты увидишь, на что он способен. На что способен твой «венец творения». И тебе лучше остановиться, если ты видишь напуганную до смерти жену, иначе... Старатель обнял свою беловолосую супругу. Заключил в свои могучие, но уже нежные объятия. Фуюми, Нацуо и Шото смотрели на это так, словно такого произойти не должно было. Где их отец? Где Старатель, который (какая ирония!) вечно холоден даже к своим членам семьи? Это он? Вы уверены? — Рей... — вымолвил мужчина. — Я скучал. Не отходя от шока, трое наблюдали за своим отцом, (это он?) смутно понимая, что происходит. Рей была в не меньшем потрясении, напуганная, но уже не настолько, поэтому тоже обхватила его шею своими вечно холодными руками и тоже прижалась к нему, чувствуя жар от его причуды, как и он — холод. Закончив обниматься, они смотрели друг на друга, как влюбленная пара, и только потом они обратили внимание на своих детей. Все еще потрясенных детей. — Это... — Фуюми закрыла рот обеими руками, смотря на них сквозь линзы очков и слезы радости. Девушка бросилась в объятия теперь уже обоим родителям, которые так же нежно приняли ее, а потом уставились на мальчиков. Последние недоверчиво поглядывали на отца, который смотрел на них без привычной строгости. С непривычной нежностью. Но потом они решились присоединиться, только ради матери, только ради сестры. Через минуту они все сидели на кухне, вся семья была в сборе, чего не было очень долгое время. Сидя за столом, они увлеченно беседовали, но глава семейства молчал, смотря на свою семью и понимая, что он никогда не видел своего младшего сына таким счастливым. Он словно расцвел, и вечная холодная тень отошла от лица. — Вот, мама, — сказала Фуюми, положив ей тарелку с куском пирога. — От одноклассника Шото. Женщина посмотрела на шоколадный пирог, посыпанный густым слоем темно-коричневой пудры. Она взяла вилку, отрезала кончик треугольника и осторожно отправила его в рот, сильно удивившись вкусу. — Кофейный пирог, — сказал Шото, заметив непонимание на лице матери. — Интересный вкус, — сказала она, распробовав. — Никогда не пробовала десерты из кофе. — Он помешан на нем. Добавляет его где только можно. — Насчет кофе... — Рей немного задумалась. — Я бы выпила чашечку. Думаю, с пирогом будет в самый раз. Старатель так же нежно посмотрел на дочь. Поняв намек, она быстро нашла чайник, наполнила его водой и поставила на газ, после чего принялась искать пачку с кофем, чтобы заранее приготовить его для заварки. — Не перенапрягай себя, милая, — услышала она любящий голос матери. Рей встала, подошла к ней. — Давай я сама. Снова увидев, что отец смотрел на нее, (это он? вы уверены?) она с улыбкой кивнула и вернулась на место. Беловолосая женщина взяла белую чашку, дорогое бразильское кофе и достала полную ложку. Молотый кофе ничем не отличался от верхней посыпки кофейного пирога. И внезапно звук, такой ненавистный, такой пугающий, вводящий в тревожную ностальгию и заставляющий самые потаенные страхи всплыть на поверхность из глубин подсознания, испортил идиллию семьи Тодороки. Засвистел чайник. «Пора варить кофе! — гласил этот пронизывающий сознание звук. — Пора пить кофе! Рей, помнишь меня? Помнишь, как ты с помощью меня заставила своего горячо любимого сына страдать, которого поклялась защищать любой ценой? Давай вспоминать этот презабавнейший случай за чашкой кофе, Рей! Давай вспомним, как ты ИЗУРОДОВАЛА СВОЕГО СЫНА!» Это был тот самый чайник. Этот мерзостный, ужасающий, зловещий чайник, который издавал свист. Такой же свист издавал он тогда, когда женщина около двенадцати лет тому назад разговаривала со своей мамой по телефону, говоря, что отвратительная левая сторона Шото пугает ее. И тогда мальчик, поглядывая на нее, испуганно произнес: «Мама?» Резко она вспомнила его детские визги боли и рыдания, которые начались после того, как горячая вода попала на его бирюзовый глаз. Маленький мальчик лежал в луже горячей воды, хватался за левую сторону лица и взахлеб ревел, надрывая горло. Она стояла перед ним, смотря на него с ужасом. Смотря, как ее сын страдает по ее вине. Тогда, разрыдавшись от ужаса, она схватила полотенце, наспех намочила его холодной водой и, не переставая рыдать, схватила сына и приложила к ожогу тряпку, прося прощения и карая себя, а потом... Потом она очнулась в дурке. Все благодаря ее жестокому мужу, который в тот момент поступил мудро, заперев ее там. Иначе она рано или поздно убила бы сына. — НЕ-Е-Е-Е-Е-Т!!! — пронзительно закричала она и ударила чайник с такой силой, что он, замерзнув, отлетел в стену, выплеснув кипящее содержимое. Четверо тревожно вскочили. — Мама! — вскрикнула Фуюми, смотря на ее обожженную руку, которой она ударила чайник. Девушка подскочила так, что стул упал на пол. Она примчалась к женщине, взяла ее руку и принялась рассматривать. — Мама! Твоя рука! Ты ОБОЖГЛАСЬ! Рей, не чувствуя боли, испуганно посмотрела сначала на дочь, а потом на сыновей. — ШОТО! — взревела она и, вырвавшись из хватки Фуюми, с плачем кинулась обнимать его. — ТВОЕ ЛИЦО! СЫНОК! ТВОЕ ПРЕКРАСНОЕ ЛИЦО! Я ТЕБЯ ИЗУВЕЧИЛА!!! Она рыдала, обнимая и целуя его. Много раз просила прощения, много раз успела проклясть себя за содеянное годами ранее безумие. Но они стояли, словно вкопанные, шокированные происходящим. Все слишком уж быстро пошло не так. — РЕЙ! — Энджи Тодороки кинулся к жене. Осторожно взял ее за руки и максимально аккуратно попытался оттащить ее от сына и успокоить. — Рей! Рей, успокойся! Приди в себя! — ШО-О-О-ТО-О-О-О-О-О!!! — продолжала рыдать она, и, казалось, только сейчас заметила своего мужа, потому что заголосила громче. — ТЫ! ЧУДОВИЩЕ! ВЫРОДОК! ОТПУСТИ МЕНЯ! ОСТАВЬ МЕНЯ И МОЕГО МАЛЬЧИКА В ПОКОЕ! УБИРАЙСЯ!!! Она замахнулась на него своей обожженной рукой, но реакция Энджи оказалась быстрее. Ловко перехватив удар, он не рассчитал силу, сжав и так поврежденную руку, отчего слабая женщина взвизгнула и зажмурилась от боли, вылив из плотно закрытых глаз свежие слезы. — Перестань! — закричал Нацуо, окачурившись и кинувшись на помощь матери. Чуть ли не кулаками заставив отца отпустить руку Рей, он осторожно приобнял хнычущую женщину, которая, дрожа от страха и сжимая здоровой рукой больную, медленно стала опускаться на колени. — Ублюдок! Ты же делаешь ей больно! Фуюми стояла и, закрыв рот ладонями, плакала, смотря на отца, который стоял и ничего не делал, лишь смотрел, как сын пытается успокоить мать. Затем перевела затуманенный слезами взгляд на Шото... Последний ощутил, как его смелость словно сдуло ветром. Каким-то магическим заклинанием мать, вернувшись в дом, вернула вместе с собой историю двенадцатилетней давности. Он снова стал пятилетним, беспомощным, не знающим, как защитить маму... И за это он начал мысленно проклинать себя. — Да как ты только... — Старатель, как голодный лев, набросился на Нацуо, грубо оттолкнув его в порыве гнева. — Да как ты только посмел поднять руку на НА СВОЕГО ОТЦА?! Беловолосый парень отлетел и попал в столик, за которым они сидели, и сшиб его, заставив завальсировать на одной ножке перед падением. Секунда — и воздух наполнился режущим слух звуком бьющейся посуды. Парень потерял сознание, рассек бровь, ушиб спину. Скоро там появятся немаленькие синяки. Теплая капля крови сползла к виску, окрасила волосы красным горошком и остатками упала на пол. Фуюми испуганно вскрикнула, но нашла в себе смелость кинуться к брату, вопрошающе уставившись на второго, который стоял, как дерево. Рей тем временем снова сжалась, как кролик, едва тень мужа легла на ней, и тут сознание Шото прояснилось. Мир предстал перед ним новыми, более реальными красками; звуки, казалось, сделались неимоверно четкими, а внутренний голос истерически вопил, чтоб тот не терял ни секунды. Послушавшись его, он кинулся на отца, разъяренный, словно бешеный волк, и ударом левого кулака разбил ему нос. «Ты же хотел, чтоб я использовал левую сторону, старик? — подумал он. — Хотел же? Ну так ПОЛУЧАЙ!» Фуюми снова вскрикнула. Старатель не ожидал такого мощного удара и подался назад, споткнувшись о что-то и упав на спину. Он отлично открылся для Шото, и он, оседлав его, стал нещадно сыпать его градом ударов, нанося бо́льшее количество именно левой рукой. — Я ИСПОЛЬЗУЮ ЛЕВУЮ СТОРОНУ! — вопил он уже во весь голос, свирепо избивая собственного отца. У мужчины из носа текла кровь, как и из разбитых губ. — ВИДИШЬ? ИМЕННО ЛЕВУЮ! НУ?! КАК ТЕБЕ ЭТО НРАВИТСЯ?! ЭТО ТЕБЕ ЗА ТОЙЮ! Он ударил его в полураскрытый рот. Поцарапал кулак о его зуб, но услышал негромкий хруст: сломался зуб. И не один. — ЭТО ТЕБЕ ЗА НАС! Сокрушительный удар в лоб сцепленными кулаками. Громкий стук удара затылком об деревянный пол. Голову Старателя заполнила ноющая красная боль. Перед глазами мигом вспыхнули и расцвели черные цветы. — ЭТО ТЕБЕ ЗА МАМУ!!! Не успел он нанести удар, как его схватили за поднятый кулак, покрытый слоем льда. Фуюми, пораженная, напуганная и плачущая, она смотрела на него, совсем не ожидая от младшего брата такой ревущей ярости. Шото горячо дышал, задыхался от гнева, пронизывал взглядом сестру, смутно осознавая, что становится становится тем, кем должен был быть, если бы его мама была все это время дома. Совсем рядом на полу Рей свернулась калачиком, как маленькая напуганная девочка, и плакала, закрыв едва раскрасневшееся лицо мокрыми от слез ладонями. Нацуо все еще лежал без сознания среди осколков посуды. Рей была совсем рядом со старшим сыном. Фуюми в ужасе смотрела на брата и едва сдерживалась, чтобы не завопить от негодования и несправедливости. И как раз в этот момент Старатель, который, казалось, покорно принимал побои собственного ребенка, сильно двинул ему в голову могучей мускулистой рукой и отбросил подальше, как легкую куклу. — ШО-О-О-ТО-О-О-О-О-О — услышал он нечеловеческий вопль матери перед потерей сознания.***
Шото куклой сидел и смотрит в пустоту немигающим взглядом. Губы, напрочно соединенные с воспоминаниями, будто бы живут своей жизнью и рассказывают недавние события студентам, которые с каждым словом бледнеют от ужаса все больше и больше. — Я очнулся рано у себя в комнате с перевязанной головой, — продолжает Тодороки свой рассказ неживым голосом. — Отца не было, мамы тоже, Фуюми уже в школе, а вот Нацуо все еще спал. Я сразу же направился в психлечебницу, догадываясь, что мама там, но к ней меня не пустили, сказав, что она сейчас не в лучшем состоянии, потому что находится под действием лекарств и помечена как «особо опасная пациентка». С ней работают и не знают, ког... И отреченность от реальности оказывается затишьем перед бурей: холодная маска Шото дает слабину и он падает на пол в слезах. Шото Тодороки сломался.