Beverly Hills

Много ли у тебя шансов на успех, если ты родилась на ферме в аламабском городке с населением в шестьсот человек? Этим вопросом часто задавалась Элизабет Флоренс Спринг или, как её все называли, Бетти Фло. Она ненавидела эту форму имени — вокруг неё была куча всяких Мери Джейн, Пегги Сью и Эбби Джо, и она считала такие двойные имена, по какой-то причине распространённые на провинциальном Юге, пережитком прошлого и пошлой традицией. А уж меньше всего Бетти Фло хотела ассоциироваться с фермами, лошадьми, клетчатыми рубашками и южным акцентом, который звучал для неё так, словно кто-то говорил с полным ртом сена, как корова. Она мечтала о жизни в большом городе, полном высоток, неоновых огней, быстрых автомобилей, а не о размеренном существовании в крошечном Траффорде. Но её отец был категорически против всего, что находилось вне Траффорда. Истовый католик, он видел предназначение Бетти Фло (и всех женщин вообще) только в семье, в детях и в домашнем хозяйстве. Ни о каких «огнях большого города» для Бетти не было и речи. Как только Бетти Фло окончила школу, отец сосватал её за соседского парня, Криса Смитерса. Крис был глуповатым и необразованным малым, но зато отличался ростом и сильными руками. Он совсем не нравился Бетти Фло, её раздражали его дурные манеры, неотёсанность и то, что он постоянно пытался подкупить её букетами алых роз. «На дворе двадцать первый век, полная эмансипация, да это просто нелепо!» — выбрасывая в мусорку очередной пахучий веник, злилась она. Бетти всегда любила интеллектуалов, даже, может, гиков, и прямо перед выпускным познакомилась по Интернету с Ноа Гроссманом, студентом Калифорнийского университета, который ей безумно понравился. Очаровательный и застенчивый, кудрявый, голубоглазый, в очках, он идеально вписывался в её представления о парне, с которым она хотела бы встречаться. Но отцу было плевать на её уговоры и слёзы — он, стукнув кулаком по столу, рявкнул: «Свадьбе быть». Как Бетти плакала перед церемонией — не передать словами. Она готова была упасть отцу в ноги и умолять его, только бы не идти под венец с нелюбимым Крисом. Мама пыталась её успокоить извечными «стерпится-слюбится», но Бетти Фло и слушать её не хотела. Она была уверена, что её жизнь закончилась, не успев и начаться. Во время бракосочетания Бетти Фло ни разу не взглянула на Криса, ей было тошно от его простецкой, раскрасневшейся от выпитого «для храбрости» пива морды и лохматых светлых косм. Шепнув «Согласна», она не дала ему себя поцеловать, а выбежала из церкви, закрыв лицо руками. Лишь поняв, что этим словом она загубила свою жизнь, и теперь ей не уйти от судьбы и от Криса, Бетти Фло вернулась в церквушку, а потом, понурая и разбитая, покорно отсидела весь свадебный банкет. Никакой первой брачной ночи у них не было — рыдающая Бетти заперлась в своей комнате на ключ и до рассвета резала на тонкие ленточки свадебное платье. Ранним утром она пришла в спальню родителей и бросила им на кровать ворох фатиновых и атласных полосок. «Вот так вы поступили с моей душой!» — в духе юношеского максимализма выкрикнула она и, громко хлопнув дверью, ушла к себе. Она объявила настоящий бойкот и не выходила из комнаты больше недели — только ночью тихонько спускалась на кухню за печеньем, яблоками и водой. Бетти Фло решила отомстить родителям — они не слушали её, не пошли навстречу, выдали замуж за глупого реднека, теперь их ждало такое же безразличие от неё. На пятый день забастовки Бетти мельком глянула в окно и увидела то, что буквально разбило ей сердце — изгородь между ранчо её семьи и семьи Смитерсов убрали. Теперь это были общие владения, они объединили капиталы и хозяйство. В общем-то, ради этого и задумывался брак Бетти Фло и Криса, и у Бетти в голове не укладывалось, что дела могут вестись таким образом в наше время. Когда же Бетти Фло, наконец, вышла из комнаты, отец категорично и грубо приказал ей переехать в дом Смитерсов. Понимая, что делать нечего, и не желая больше скандалить, Бетти собрала вещи и перебралась к соседям. Крис, обрадованный тем, что его жена наконец-то станет жить с ним и, может быть, когда-нибудь даст ему доступ к её телу, стал заваливать Бетти Фло злосчастными алыми розами с утроенной силой. Стараясь растопить лёд в её сердце, он даже уговорил своих родителей выделить ей отдельную комнату с личной ванной и небольшим балкончиком. Иногда Бетти Фло думала о нём, об их «браке» и понимала, что он не самый плохой парень и, возможно, какая-нибудь девушка была бы счастлива с ним. Но только не она. Бетти хотелось стать чем-то большим, чем женой фермера, хотелось добиться всего самой, реализоваться в какой-нибудь профессии. В маленьком Траффорде, где с одной стороны на неё давил отец, а с другой — доставал муж, ей хотелось выть. Ничего в жизни Бетти Фло не менялось, даже пейзаж за окном, и она медленно угасала. Единственной отрадой в череде серых будней было общение с Ноа. Бетти по-настоящему влюбилась в него. Они часами переписывались на «Фейсбуке», Ноа знакомил её с миром, о котором она так мечтала. Например, показал ей клипы и песни группы «Paramore», от которой Бетти Фло была в таком восторге, что не перекрасилась в ярко-рыжий цвет, под стать солистке, только боясь гнева отца. Да, в свои почти двадцать лет Бетти не знала многих популярных исполнителей, ведь отец не разрешал ей слушать ничего, кроме христианской и классической музыки. Ноа же познакомил Бетти с миром ретро-авто. Отец строго-настрого запрещал ей подходить к своему ржавому пикапу, мотивируя это тем, что женщинам не место за рулём, и что водят они хуже кур с отрубленными башками. Ноа же был страстно увлечён машинами, рассказывал Бетти Фло о них часами, показывал фотографии и свою коллекцию ретро-автомобилей в миниатюре. «Когда-нибудь я соберу столько же настоящих машин! — мечтал он, — сниму целый ангар, возможно, даже открою музей! Представляешь, как это прикольно?» Бетти не особо представляла, но всё равно поддерживала Ноа. Ей и самой нравились красивые машины, особенно в типичном для пятидесятых плавниковом стиле. Увидев однажды фото розового Кадиллака Элвиса Пресли, Бетти Фло задалась целью — подарить однажды Ноа такую же машину. Ещё Ноа умел отлично рисовать, а в университете он изучал историю искусств, хотел стать оценщиком на аукционах, либо куратором выставок. Однажды он нарисовал портрет Бетти Фло и отправил ей его по почте. Получив его, она не выпускала рисунок из рук почти сутки, рассматривала каждый штрих и плакала. Ей до боли в сердце хотелось встретиться с Ноа, уехать из этой глуши, пойти учиться и жить полной жизнью, а не гнить за деревянным забором в окружении домашнего скота. Она уже готова была украсть деньги из тайника Смитерсов, но всё решил случай. Отец Бетти Фло, как обычно, объезжал свои владения на лошади, но внезапно началась гроза, сверкнула молния, грянул гром, лошадь испугалась, взбрыкнула и мистер Спринг, не удержавшись в седле, упал с неё, приземлившись аккурат на выпирающий из земли булыжник. Умер он мгновенно — камень был заостренным, и просто вошел ему в череп. За то, что Бетти почувствовала, узнав, что её отца больше нет, ей было стыдно до сих пор. А почувствовала она… облегчение. Впервые в жизни ощутила запах свободы, ведь знала, что сможет противостоять и маме, и Крису, и его родне. На похоронах Бетти Фло плакала не от горя, а от радости — больше ничего не мешало ей развестись с нелюбимым мужем и уехать в Калифорнию, к Ноа, к новой жизни и к счастью. Так она и сделала — документы на развод подала на следующий же день после похорон. Она не претендовала ни на цент семейства Смитерсов, поэтому брак расторгли очень быстро. Бетти даже показалось, что родители Криса тоже вздохнули с облегчением — во-первых, им было немного жалко собственного сына, который днями и ночами выстилался перед девкой, которая на него и не смотрела, а, во-вторых, им уже надоело смотреть на кислую мину Бетти. Когда Бетти Фло собирала вещи, к ней с разговором пришла мать. Если честно, Бетти совсем не хотела её видеть, но пожалела маму, и так тяжело переживающую смерть мужа. Мать, привычным движением разгладив покрывало на кровати, аккуратно села на него. — Куда ты едешь? — мрачно спросила она. — В Калифорнию, — не стала вдаваться в подробности Бетти. Мать всплеснула руками: — Думаешь, тебя там кто-то ждёт? Пропадёшь ведь! Ты наивная, глупая! Одной твоей дерзости не хватит для Калифорнии. — Меня там действительно ждут. Человек, которого я люблю уже почти два года. Ты сейчас удивлена, да? Ничего о нём не слышала? Да потому что меньше всего тебя интересуют мои чувства, мысли, желания! Тебе вообще на меня плевать! — крикнула Бетти так, что с её губ сорвалась слюна, — всегда лебезила перед папашей, который гонял нас обеих, как своих коров! Ничего не разрешал, мы вечно ходили в ситцевых платьях и потёртых джинсах, слушали эту поганую церковную музычку на пластинках, готовили, стирали, убирали, а потом не получали ни слова благодарности! Тебе не обидно, что ты просрала свою жизнь? И не стыдно, что ты на то же обрекла меня? Та лишь опустила голову и всхлипнула, но Бетти Фло не почувствовала к ней ни капли жалости. — А, мам? — продолжила она нападать, — отдала меня этим Смитерсам за несколько акров и сотню кур! Почему ты не попыталась отстоять меня, вразумить отца? Неужели ты была с ним согласна? — Я… — тихо ответила мать, — я не могла спорить с ним. Он был моим мужем! — И что? И что? — крикнула Бетти, — он тебе чужой! А меня ты носила под сердцем девять месяцев! Кровь от крови, плоть от плоти! И ты променяла меня на жестокого, властного, ограниченного мужика. Я не хочу с тобой больше разговаривать, — понизила она голос и разочарованно покачала головой, — можешь идти. — Да ты нихрена не понимаешь! — вдруг заорала мать, — ты — эгоистка, избалованная, тупая девка! Ничего не ценишь, кроме своих глупых мечтаний! Ты права — я всю жизнь положила на благополучие своей семьи, я была опорой для мужа! В этом и есть истинное предназначение женщины! Глаза Бетти наполнились злыми слезами: — Поэтому ты такая блёклая, несчастная, и в свои сорок пять выглядишь на все шестьдесят! Эгоизм — не порок, порок — быть ведомым и никчёмным! Брак — это не рабство, а партнёрство! Всё! Не желаю тебя больше видеть и слышать! — Ты прогоняешь собственную мать? — Да! Пошла вон! Ты — предательница и бесчувственная стерва! У меня больше нет семьи! — не унялась Бетти Фло. — Хорошо. Но когда ты станешь шлюхой в этой своей Калифорнии и будешь ложиться под любого за десятку — не звони мне и не проси помощи. Выйдешь за этот порог — больше не вернёшься. Бетти Фло, гордо вскинув голову, перебросила сумку с вещами через плечо, и медленно, с чувством, вышагала из комнаты. Бетти и не думала оборачиваться и ловить на себе взгляды матери — лучше не иметь никаких родственников, чем таких, как она. Добравшись до Бирмингема автостопом, Бетти Фло купила билет на самолёт до Лос-Анджелеса и улетела тем же вечером. Она никогда в жизни не летала на самолёте, поэтому это стало для неё настоящим стрессом. Рейс был непрямым, с пересадкой в Далласе, и она от страха не помнила даже, как провела эти несколько часов в аэропорту. К тому же, оказалось, что Бетти ужасно укачивает в самолёте, поэтому половину полёта она сидела, вцепившись в подлокотники до боли в руках, а вторую половину «обнималась» с гигиеническим пакетом. Бледная от недосыпа, страха и тошноты, она, наконец, добралась до желанного Лос-Анджелеса. В аэропорту её уже ждал Ноа и, как только она увидела его, все неприятные ощущения исчезли. Ноа, такой же милый и красивый, каким он ей и казался на фото и в видеочатах, встретил её с табличкой, на которой было написало «Элизабет Спринг ♥», что растрогало Бетти Фло до слёз. Она поняла — в эту самую секунду Бетти и, уж тем более, Бетти Фло перестала существовать. Им на смену пришла гордая Элизабет, городская девушка, а не фермерская дочка. Первые несколько месяцев Ноа и Элизабет не отходили друг от друга. Он был её первым мужчиной, её учителем, её проводником в «настоящий» мир. Он даже помог ей перекрасить волосы в яркий платиновый блонд. Но, наверное, главным из всего, что Ноа дал ей, были логопедические занятия. Она так старалась, что стёрла нёбо до крови, но усилия быстро дали свои плоды — акцент почти отступил. Однажды, когда она вслух, старательно, дочитала главу «Собаки Баскервилей», Ноа задумчиво посмотрел на неё: — Знаешь, — протянул он, — тебе надо придумать какое-нибудь удачное сокращение для своего имени. А то «Элизабет» звучит слишком чинно для такой юной, яркой и красивой девушки. Будто ты героиня Конан Дойла из девятнадцатого века. — Только не Бетти, — ухмыльнулась Элизабет. — Это понятно, — рассмеялся в ответ Ноа, — что насчёт Лиз, Лиззи? Элизабет скривилась. Слишком заезжено. Несколько секунд они помолчали, Ноа уже было потянулся к телефону, чтобы загуглить разные формы её имени, как Элизабет осенило и она воскликнула: — Либби! Помню, я в детстве мечтала, чтобы меня называли именно так! Это имя казалось мне модным и свежим, напоминало Бритни и Эшли. Глаза Ноа загорелись: — Оно тебе очень подходит. Прекрасное сокращение. Новоявленная Либби Спринг мягко поцеловала своего возлюбленного. Теперь, с новой формой имени, всё её тёмное, несчастливое прошлое было окончательно оставлено позади. Вскоре после этого Либби устроилась продавщицей в крупный магазин одежды и записалась на курсы секретарей-референтов, а Ноа с отличием окончил университет и пошёл работать тем, кем так мечтал — оценщиком на аукционы. Не оставил он и своё хобби — рисование, поэтому, поднакопив денег, пара сняла двухкомнатную квартиру, одну из комнат превратив в студию. На большой успех Ноа не рассчитывал — картины действительно были для него увлечением, а не профессией, но Либби подталкивала его к тому, чтобы он участвовал в местных небольших выставках. На одной из таких выставок Ноа познакомился с большим поклонником современной живописи, Джоссом Найджелом. Джосс лестно отозвался о картинах Ноа, особенно его привлекло яркое, высококонтрастное изображение светловолосой девушки, сидящей на капоте розового ретро-авто. Конечно, эта картина была вдохновлена Либби и её любимым Кадиллаком Элвиса. Джосс решил купить картину, но тут перед Ноа возникла дилемма — он не считал себя ни профессиональным, ни, тем более, талантливым художником, поэтому не знал, сколько просить за полотно. Либби, выросшая в одной клетчатой рубашке и, наконец, дорвавшаяся до жизни в шикарном городе, предложила ему запросить пять тысяч. Джосс с лёгкостью принял такую сумму и дал её художнику наличными, что удивило Ноа ещё больше, чем отсутствие торга и договора купли-продажи. К тому же, Джосс предложил Ноа «обмыть» первую в его жизни продажу картины. Ноа, опять же, под давлением Либби, согласился. На ужин Джосс пришёл со своей женой, высокомерной и некрасивой Линдси, а Ноа со своей прекрасной музой Либби. И если мужчины нормально общались, поддерживали светскую беседу, обсуждали живопись и искусство в целом, женщины весь вечер гневно сверлили друг друга глазами. В итоге, Линдси не выдержала и болезненно подколола Либби: — У вас такой необычный акцент. Вы не американка? — Господи, Лин, — тут же вмешался Джосс, — никакого акцента у неё нет! — Закрой, пожалуйста, свой рот, и не лезь не в свои разговоры. У тебя ноль музыкального слуха… и вкуса, — натянуто улыбнулась ему Линдси, — так вы не американка, мисс Спринг? — Нет, я американка, просто не из Калифорнии, — смущённо опустила глаза Либби. — О, как интересно, — реакция Либби выдала то, что эта тема была для неё неприятной, и Линдси довольно откинулась на спинку стула, — и откуда же вы? — Из небольшого городка в Алабаме. Это очень скучная и никому не нужная история, миссис Найджел. Думаю, она не подходит к весёлому разговору за бокалом шампанского, — молясь, чтобы навязчивая баба от неё отстала, подняла бокал Либби. — А мне интересно, — закусила удила Лин, — рассказывайте. Либби встревоженно посмотрела на Ноа. Джосс тоже перехватил её взгляд и так пнул жену под столом, что звякнула посуда. — Ну, как знаете, — поправив очки, процедила Линдси. В воздухе повисло напряжение, все просто молча ковыряли вилками свои блюда. Понимая, что нужно как-то спасать ужин, Либби выдохнула: — Хорошо, Линдси, я расскажу вам свою историю, если вы этого так хотите. Та тут же оживилась и, отбросив вилку, уставилась на свою «жертву». Либби, опустив самые неприятные детали, поведала Лин и Джоссу о своём детстве с жёстким отцом, неудачном замужестве и знакомстве с Ноа. Линдси слушала её, открыв рот, а потом начала засыпать неприятными и неуместными вопросами. Больше всего Либби зацепил вопрос о том, что она почувствовала, когда умер отец. Поняв, что Линдси столь же умная и проницательная, сколь некрасивая, Либби поджала губы и отрицательно покачала головой: — Мы с вами знакомы несколько часов, миссис Найджел, а вы уже лезете мне в душу своими раскалёнными щипцами. Я понимаю, что не понравилась вам, и вы хотите как-то меня задеть, но не стоит. Просто не стоит. Я умею за себя постоять. — Я считаю, что нам стоит уйти, — несколько виновато глянул на Джосса Ноа, — спасибо за чудесный вечер, мистер Найджел. Либби проплакала в объятиях Ноа всю оставшуюся ночь. Ей было обидно и противно, всё в одном. Найджел умудрилась надавить на самые больные точки: акцент, отношения с отцом, реакцию на его смерть, насильный брак. За два года в Лос-Анджелесе Либби начала забывать про жизнь в Алабаме, но Найджел разбередила все её старые раны. Успокоившись только под утро, Либби крепко уснула. Разбудил её настойчивый стук в дверь. Еле разлепив опухшие от слёз глаза, она пошла открывать. Каково же было её удивление, когда незваной гостьей оказалась… Линдси Найджел. Либби из вежливости впустила её, но наливать чай или как-то выказывать радушие не стала, просто села на диван и «закрылась», скрестив ноги. Линдси же принялась неуклюже извиняться перед ней за своё вчерашнее поведение. Было заметно, что она не привыкла раскаиваться и просить прощения, но Либби дала ей шанс и выслушала, хотя, конечно, не простила. Когда она уже собралась выпроваживать гостью, Лин сделала ей странное и неожиданное предложение: — Я знаю, — без остановки нервно теребя пуговицу на жакете, начала она, — что вы окончили курсы секретарей. Я вчера рассказывала, что вместе с отцом и другом мужа руковожу продюсерским центром. Наша секретарша недавно уволилась, чертовка залетела и решила посвятить всю себя семье, — закатила глаза Найджел, — поэтому я в знак примирения хочу предложить эту должность вам. Зарплата довольно высокая — три тысячи в месяц, но и работать придётся немало. Если вы готовы, то можем хоть сейчас поехать и подписать контракт. Не всю жизнь же вам работать в магазине, — попыталась улыбнуться она. Либби задумалась. Конечно, зарплата была просто сказочной, но что такого должна делать секретарша, чтобы отрабатывать эти деньжища? Об этом она и спросила Лин, на что та ответила вполне правдоподобно: — У нас огромный документооборот, контракты со студиями звукозаписи, режиссёрами, имиджмейкерами, авторами песен. Куча встреч, в которых ты должна будешь не запутаться, а это сложно. К тому же, график: со вторника по субботу, с десяти утра до семи вечера. Не каждый справится. В принципе, Либби ничего не смутило — она давно хотела работать в классной, модной компании, в офисе, полном стекла и света, носить на работу красивую строгую одежду, а не чёрную футболку с джинсами, которые ей выдали в магазине. Поэтому, оценив все плюсы, которых было немало, она согласилась. Вечером она поделилась новостью о работе с Ноа, на что тот не только порадовался за неё, но и рассказал, что Джосс заказал ему ещё две картины, подобные той, что уже купил, и заплатил половину, пять тысяч, вперёд. Это было по-настоящему странно. Ребята задумались — что же чете Найджелов от них надо? В голову лезли всякие глупости и гадости. Может, они свингеры и потом предложат меняться партнёрами? Или отбитые богатеи, устраивающие охоту на живых людей? Так ничего и не придумав, Ноа и Либби решили пока брать деньги, но быть очень осторожными. Ответ на мучающий их вопрос Либби получила через месяц работы в «KNP Pro». Она часто задерживалась в офисе — дел было столько, что иногда ей казалось, что три тысячи в месяц — это мало. В тот день она тоже сидела и подшивала договоры, хотя часы показывали девять вечера. Тут зазвонил телефон — Линдси вызывала её к себе. Голос у неё был каким-то странным, дрожащим и тихим. Когда Либби зашла в её кабинет, то не поверила своим глазам — всегда строгая, собранная, жёсткая и бескомпромиссная Лин лежала на диване и пила вино прямо из бутылки. На груди у неё стояла большая коробка бумажных салфеток, в которые она сморкалась и тут же бросала их на пол. Там же, среди скомканных бумажек, валялись её туфли и жакет. — Ты спрашивала, почему зарплата такая большая. Садись, расскажу, — пару раз хлопнула она рукой по дивану. Либби, не зная, как реагировать и что делать, присела на подлокотник. Вскоре она пожалела о таком неудобном положении — Линдси, постоянно сбиваясь и перескакивая с одного на другое, болтала без остановки. И то, что именно она рассказывала, было достойно целой серии программ на «ID Extra» [1]. Больше всего она рассказывала про своего мужа и про Оскара Переза, соучредителя «KNP Pro». Они были друзьями со школы, даже одно время вместе снимали квартиру (Линдси глуповато шутила про то, что, возможно, эти два красавчика-франта еще и трахались друг с другом), а потом Джосс познакомился с Лин, влюбил её в себя и женился на ней. Она, некрасивая, не в меру худая, тонкогубая, бледная и блёклая, первое время была в восторге от того, какой же шикарный парень ей достался. Но вскоре поняла, что его интересовали только деньги — к Лин Джосс стал безразличен, всё больше времени проводя с дорогим другом Оскаром, который был слащав настолько, что Линдси от него тошнило. Однако её отцу нравился и Джосс, и Оскар, и вскоре этот, как она его называла, «старый олух», начал тусоваться с двумя молодыми парнями — ходил с ними по казино, ресторанам и выставкам. По выставкам особенно часто — любовь Джосса к искусству даже пугала Лин. Разбитая, разочарованная и глубоко несчастная, она стала ещё и озлобленной. В этот момент Либби стало немного жаль миссис Найджел — она, конечно, не перестала её ненавидеть, но, всё равно, такого несчастливого брака, построенного на обмане, не заслуживал никто. «Хотя, — подумала про себя Либби, — кто её заставляет быть такой сукой? Мы сами выбираем, как нам общаться с окружающими. Даже если ты начальник, ты не должен быть хамом и самодуром, потому что люди, которые работают на тебя, ничем тебя не хуже, просто у них чуть меньше денег и власти. Если бы Найджел немного разбиралась в человеческих отношениях, а не искала, за что бы «поддеть» людей, её отталкивающая внешность была бы незаметна. Если ты добрый, милый и честный, никто не обратит внимания на то, что ты некрасив на лицо». В общем, Линдси, срывала злость не на муже, который этого заслужил, а на коллегах, подчинённых и просто людях, пришедших в «KNP Pro» на прослушивание. Особенно она ненавидела Оскара, считала, что он «уводит» Джосса. Временами даже нападала на него, орала, скандалила, а он только ухмылялся и отмахивался, чем ещё больше выводил её из себя. После очередной ссоры она решила проследить за Перезом — уж очень ей хотелось найти какие-нибудь его косяки и ткнуть его в них носом. Но она никак не надеялась, что обнаружит целую преступную схему. Подпольные бои, продажа парней для убийства…. Всё это не укладывалось в голове. Проследила Найджел и за мужем, только уже не сама, а с помощью детектива. Его секрет оказался не менее гнусным, но, хотя бы, не криминальным. У Джосса был странный и редкий фетиш — пигмалионизм. Он испытывал влечение к предметам искусства, особенно к картинам с изображением силуэтов женщин. Когда детектив показал Лин фото Джосса, мастурбирующего на небольшую статуэтку какой-то греческой богини, её чуть не вырвало. Радовало одно — она теперь знала, зачем он постоянно шлялся по галереям и выставкам, и почему запирался в библиотеке, где его коллекция и хранилась. Хотя обида Линдси всё равно росла — ведь выходило, что она была настолько противна мужу, что он променял её на нарисованных и вылепленных баб! Однажды, когда он вновь не выходил из библиотеки целый час, Лин впала в истерику — растоптала свои очки, выбросила всю косметику, вылила духи в унитаз и разбила зеркало в ванной. Лишь вид собственной изрезанной руки привёл её в чувство — чтобы не истечь кровью, ей пришлось вызвать скорую. В больнице ей наложили восемь швов. Однако и такой выпад не тронул Джосса — он немного повздыхал, да и только. Чтобы хоть как-то отвлечься от никчёмного мужа и его равнодушия, Линдси опять наняла детектива для Переза. С каждым днём, с каждой ночью миссис Найджел узнавала всё больше подробностей его подпольного бизнеса. Она узнала и о Джоэле, последила и за ним. Но всё равно никак не понимала, как именно подельники отбирают жертв и почему жёны и девушки проданных парней становятся звёздами «KNP Pro»… Так и не дорассказав всю историю, Линдси здорово облилась вином, сунула Либби три сотни «чаевых» и отрубилась на диване. Честно сказать, Либби не знала, что ей делать со всей этой информацией. Идти в полицию? Найджел сама могла пойти туда сто раз, у неё имелась куча доказательств, но она же этого не делала. Рассказать об этом самому Перезу, попросить денег за молчание? Подло, совсем и не в её философии. Да и тогда она бы подвергла опасности Линдси, это тоже было нечестно. Посоветоваться с Ноа? Его Либби просто не хотела «грузить» и пугать. Так и не придя к решению, она решила пока просто хорошенько всё запомнить и, если понадобится, использовать в своих целях. Очевидно, Найджел поняла, что Либби можно доверять, поэтому стала вызывать её к себе раз в три-четыре недели и пьяно рассказывать про Переза, Джоэля и своего мужа (обычно, кстати, одно и то же). После «исповеди» она платила ей в районе пятисот долларов, поэтому Либби была не против слушать одинаковые истории вновь и вновь. Шли годы. Чета Найджелов буквально обеспечивала Либби и Ноа — на накопленные деньги они смогли снять себе хорошую квартиру, ездить по стране и, конечно, купить две великолепных ретро-машины — желанный розовый Кадиллак и милый белый кабриолет Шевроле Корветт. Однако материальное благополучие не укрепляло их отношения — Либби и Ноа отдалялись друг от друга. Либби взрослела и развивалась — она осознавала, что ей почти тридцать лет, пора быть зрелой и ответственной, а Ноа, разбалованный деньгами и похвалой Джосса, наоборот, впадал в детство. Он уволился из аукционного дома и полностью посвятил себя рисованию и… тусовкам. Будто отрываясь за годы, проведённые за учебниками, он перекрасил волосы в ярко-розовый цвет, стал одеваться, как придурочный подросток, и чуть ли не каждую ночь ходить в клубы. Вскоре он перестал отказываться от лёгких наркотиков, которые ему предлагали «мутные типы» на танцполе, и приходил домой обдолбанным. Этого-то Либби терпеть не смогла, и предложила ему расстаться. — Ноа, — взяв проспавшегося после вчерашнего кутежа возлюбленного за руку, начала она, — ты не думаешь, что наши отношения зашли в тупик? — Нет, — протянул тот, — о чём ты? Мы купаемся в деньгах, живём в лучшем городе мира, чего ещё хотеть? — Вот именно. Ты ничего не можешь сказать о нас. Потому что никакого «мы» больше не существует. Ноа, когда мы в последний раз беседовали? Просто валялись в кровати и болтали? Бесились, играли в настолки, танцевали под тупые песни с «MTV»? Я не могу вспомнить, ты — подавно. Я вкалываю на долбаный «KNP Pro», эту озлобленную дуру Найджел, хитрожопого Переза и противного деда Корна, а ты бездельничаешь, отрываешься в барах для малолеток и страдаешь фигнёй. Поэтому… Я думаю, нам нужно двигаться дальше. Нам обоим. Давай расстанемся? Без обид, без скандалов, сохранив в сердце все чудесные моменты наших отношений. Просто каждый пойдёт своим путём. Ноа внимательно посмотрел на неё. По его лицу было видно, как старательно он соображает, пытаясь бороться с похмельем и последствиями очередной непонятной таблетки, которую он сожрал в баре. — Я не знаю, — наконец, изрёк он. — Я никуда не денусь, обещаю, если надо, буду помогать, — погладила его по малиновым кудрям Либби, — нам просто не надо больше жить вместе. Я хочу свободы. Пожалуйста, Ноа, пойми меня. — Ты злишься на меня из-за клубов? — его голос чуть задрожал. — И из-за них тоже, — призналась Либби, — ты губишь себя, разве не понимаешь? Уволился с хорошей работы, бездельничаешь, даже рисовать стал меньше! Я не понимаю, что происходит, ты, похоже, тоже, поэтому разберись сначала в себе, а потом мы поговорим, хорошо? Но пока нам нужно разойтись. Ноа ничего не ответил, просто понурил голову, а Либби, не став дожидаться, пока он выродит очередное «Не знаю», ушла на работу. В тот день Найджел снова позвала её к себе и рассказала историю, от которой Либби стало так жутко, что она чуть не заплакала. Это была история Алексы и Рауля Ферейра и их поездки в Лас-Вегас. Информация у Линдси была немного обрывистой, но Либби поняла одно — Перез убил Рауля и взамен дал Алексе контракт с «KNP Pro» и «Lava Records». Она почему-то примерила эту ситуацию на себя, ужасно испугалась за Ноа и обрадовалась, что предложила ему расстаться. «Так Перез точно до него не доберется», — подумала она. С тех пор она стала в два раза ярче улыбаться Оскару, класть ему шоколадную конфетку к кофе и всем посетителям центра рассказывать о том, какой он хороший и добрый. От греха подальше. С Ноа они всё-таки расстались, но перед этим Либби проследила, чтобы он завязал с наркотой и вернулся на работу в аукционный дом. Он осознал свои ошибки и то, что их с Либби время истекло, а в благодарность за помощь отдал ей обе машины. Либби не привыкла отказываться от «халявы», поэтому с радостью их приняла. С Ноа они остались добрыми друзьями, через некоторое время он и вовсе познакомил Либби со своей новой девушкой, Шоуни. Шоуни была совсем не похожа на Либби, коренастую, «кровь с молоком», и Либби этому обрадовалась, ведь это значило, что Ноа окончательно отпустил её. Высокая, худенькая, темноволосая, лицом напоминающая лисичку Шоуни занималась татуировками, рисовала великолепные замысловатые эскизы, на фоне любви к искусству они с Ноа и сблизились. Шоуни даже сделала Либби две маленькие тату — треугольники на запястьях, один закрашенный, символизирующий пройденный жизненный этап, а другой — чистый, для новых начал и светлого будущего. Сама Либби же не спешила заводить новые отношения — ей безумно, до бабочек в животе, нравилось быть одной. Гонять на своих ретро-авто, смотреть глупые мыльные оперы и плакать над ними и, конечно, не стыдясь слушать старые рок-группы с их однообразным и чересчур эмоциональными песнями. Либби наслаждалась одиночеством и гордилась собой — если бы на свадьбе с Крисом ей сказали, что она сможет счастливо и свободно жить в Лос-Анджелесе, она бы никогда не поверила. Мешал ей в жизни только Перез, она постоянно чувствовала его негатив и сальные взгляды. Ещё её бесило то, что она не могла никому рассказать о его гадких похождениях, была немым, сторонним наблюдателем. Не могла Либби даже посоветовать глупым девчонкам и их не менее глупым парням не соваться в «KNP Pro» — расхваливать компанию и директоров было её работой. Особенно Либби «зацепила» Энн Фолчак и её парень Том, которые пришли в центр несколько месяцев назад. Когда весёлая Энн выбежала в фойе и кинулась Тому на шею, восклицая, что они едут в Вегас, у Либби внутри всё оборвалось. Она даже пошла и от бессилия поплакала в туалете. Она посмотрела анкету Энн — та была чем-то похожа на неё саму, тоже из небольшого городка на другом конце Штатов (не настолько небольшого, как Траффорд, но всё же), тоже миловидная мечтательница и тоже приехавшая в Лос-Анджелес с конкретной целью. Только у Либби было то, чего не было у Энн — внутренний стержень, воля, самоконтроль и сила духа. По одному её голосу было ясно, что Энн — не боец. От этого Либби было жалко её, да и её парня, вдвойне. Она нашла Энн в «Инстаграме», не подписалась на неё, но стала время от времени проверять её профиль. Пока у Энн всё было в порядке — появлялись и новые фото, и истории. «Значит, жива и здорова», — тихо радовалась Либби. А потом Найджел вновь вызвала Либби к себе в кабинет и поведала ей о своём дельце в Лас-Вегасе. Она съездила туда на выходные и заказала некоему детективному агентству «Синклер и Ко» слежку за Перезом и Джоэлем. Либби вновь стало страшно — именно сейчас в Вегасе были Энн с Томом, которые так ей понравились. Опять она мучилась — написать Энни или нет? Либби так переживала, что когда уходила с работы, запнулась о ступеньку и кубарем скатилась через два пролёта. Так её настиг первый в жизни перелом — перелом запястья, ещё и оскольчатый. Синяков же и вовсе было не сосчитать, так что руководство дало ей больничный, Либби просто не могла работать в таком виде и состоянии. Через пару недель после инцидента она, к своему удивлению, увидела в «Инстаграме» сообщение от Энн. «Привет, Либби. Это Энн Фолчак, может, помнишь меня? Я приходила на собеседование в «KNP Pro» в начале октября прошлого года. Ты тогда здорово мне помогла, рассказала немного секретиков жюри. Не хочу показаться наглой, но мне очень нужна твоя помощь. Простой разговор. Если можешь, ответь мне, пожалуйста». Тон у сообщения был тревожным, оно больше походило на крик о помощи, чем на предложение выпить чашечку кофе. Либби думала, что ответить, почти два дня и, наконец, решилась — терять ей было особенно нечего, а Энн помочь хотелось, поэтому она согласилась на встречу. Энн тут же перезвонила ей, и её голос уже не просто встревожил, а по-настоящему напугал Либби. Энн срывающимся шёпотом сказала, что Тому грозит смертельная опасность и пригласила Либби саму прилететь в Вегас, тут же кинув ей на карту деньги на билет. Теперь Либби точно не могла ей отказать.

***

Когда Либби долетела до Вегаса, уже вечерело. Город зажигал свои огни, но не успела она насладиться красотой игорной столицы, как к ней, чуть не сбив с ног, подлетела Энни. Вид у неё был странным и пугающим — осунувшаяся, под глазами синяки, на голове неряшливый пучок и видавшая виды бейсболка. Она больше напоминала наркоманку или побирушку, чем певицу. — Привет, Либби, — кинулась ей на шею Энн, — ты как? — Хорошо, отлично долетела. А что с тобой? — даже не пытаясь скрыть удивления, воскликнула Либби. — Всё хреново. Я в дерьме, Том в дерьме, Перез тут всех нагнул. Он убил Адама! — начав фразу тихо, Энн крикнула так неожиданно и громко, что Либби вздрогнула, — заставляет меня делать ему минет каждый день, сегодня он вообще связал мне руки, чёртов извращенец! — Энн то кричала, то вновь переходила на шёпот, — и Том… он его убьёт, что бы я ни делала, хоть раком перед ним раскорячься. Он уже заставил его покалечить и сам сказал мне об этом, пока имел меня в рот! Господи, что происходит?! — резко замолчав, она зарыдала. Либби, стараясь не смотреть на людей, без стыда глазеющих на них с Энн, обняла её за плечи и, ориентируюсь по знакам, повела к стоянке такси. Энн лишь смогла назвать нужный адрес, весь путь до дома она рыдала, трясясь, как листик на ветру. Заведя её в квартиру, которая тут же показалась ей мрачной и неприятной, Либби усадила Энни на кровать и протянула ей стакан воды. — Успокойся, Энн, я с тобой, — погладила она её по спутанным волосам, — рассказывай, что тут происходит. Энн, подавившись водой и еле откашлявшись, начала свою историю. Говорила она ровно как Найджел в их первую с Либби «встречу» — сбивчиво, путано и очень-очень долго. Правда, её история ужаснула Либби сильнее всех историй Линдси вместе взятых. Она была шокирована и зла одновременно — ей хотелось взять какую-нибудь дубину, пойти в бар, и расхреначить Перезу мошонку, а потом и голову. Больших сил ей стоило успокоиться и отстранённо подумать, что делать дальше. Если до этого она всегда размышляла, идти к копам или нет, здесь ответ был однозначным — нет, нет и еще раз нет. У Переза с Джоэлем была целая сеть, скорее всего, полиция тоже была в неё включена. Выход был один — бежать. — Энн, — сидя перед ней на коленях, всё гладила её по волосам Либби, — поехали обратно в Лос-Анджелес. Собирай вещи, заедем за Томом — и ко мне. Иначе смерть. — Я не могу. Он без труда найдёт нас там! И тогда ты тоже попадёшь! — А что ты предлагаешь? — вскочила на ноги Либби. — Я… — начала было Энн, но тут её прервал стук в дверь. — Кто это? — одними губами спросила Либби. Энни ничего не ответила, лишь тяжело сглотнула и замотала головой, будто готовая вновь зарыдать. — Так! Тихо! — погрозила ей пальцем Либби, — всё в порядке, поняла? Открой дверь. А я, на всякий случай, спрячусь в шкаф. Не став дожидаться реакции Энн, она на цыпочках подошла к большому платяному шкафу, раздвинула вешалки и залезла внутрь. Притворив дверцы, она обратилась в слух. Через пару секунд стук повторился, и Энн, шмыгая носом, встала с противно скрипнувшей кровати и пошла открывать. После щелчка замка до Либби долетел до боли знакомый сладкий голос, отчего ей захотелось громко матюкнуться. — Привет, Энни, — пропел Перез, — как у тебя дела? Та лишь невнятно что-то промычала. — Почему не пришла ко мне сегодня? — мягко сказал Оскар. Если бы Либби не знала, о чём он, то сочла бы его простым вежливым начальником. — Сегодня я уже была у вас, забыли?! — крикнула Энн. — Ох, как резко, — цокнул языком Перез, — ладно, допустим. Последний раз мне очень понравился, ты знаешь, поэтому буду к тебе снисходителен. До завтра. Энн ничего не ответила. Либби услышала его лёгкие шаги, и хотела было уже выдохнуть, но тут до неё вновь долетел голос Оскара: — У тебя гости? «Твою же мать!» — зажала она себе рот рукой. — Нет, с чего вы взяли? — нервно воскликнула Энн. «Ты палишься! Ты палишься! Пошли его в зад, он всё равно тебе ничего не сделает!» — мысленно кричала на Энни Либби. — Сандалии на коврике. У тебя ножка маленькая, размер, этак, шестой, а это — девятка, если не девятка с половиной [2]. — Это Тома, — глупо соврала Энн. — Том носит женские сандалии? Не знал, не знал, — рассмеялся Перез, — плохо Энн, плохо. — Что плохо? — помертвевшим голосом переспросила та. — Врёшь плохо, вот что. Ломаешь эту комедию передо мной, думаешь, я глухой, слепой, тупой или всё вместе? Вы орали тут часа три! Я слышал каждое чёртово слово, мой кабинет прямо под квартирой. Где она? Где Либби? Энни ахнула — Перез схватил её за волосы. — Какая Либби? — сдавлено пискнула она. Либби в это время вжалась в стенку шкафа. — Какая же ты идиотка. Даже твой дружочек Адам был поумнее, врал как-то… изобретательнее, что ли. Хотя тоже плохо, — Перез особо выделил это слово, — но ничего, с ним это сработало, с тобой сработает подавно. Выбирай, — Энни взвизгнула, — Либби или глаз? — Либби, выходи, пожалуйста! — заорала Энн, часто дыша. Понимая, что деваться некуда, и Перез действительно может выколоть Энн глаз, Либби взяла металлическую вешалку и, пряча её за спиной, вылезла из шкафа. — Хорошая девочка, — тут же убрал от лица Энни нож для бумаг Оскар, — что расскажешь мне? — Мне нечего тебе рассказывать, ублюдок, — процедила Либби, — вали отсюда нахрен! Перез громко, картинно рассмеялся. — У тебя есть характер, Либби, мне это нравится, — мерзко облизнулся Оскар, — но только ты не можешь противостоять мне, как не пытайся. У Энни сделка с дьяволом, и она это знает. — Что он имеет в виду? — даже не взглянув на Переза, уставилась Либби на Энн. — Я полностью его на год, но за это меня и Тома ждёт осуществление всех желаний! — размазывая по лицу слёзы, сказала Энн. — Тогда нахера ты меня вызвонила? — разозлилась уже на неё Либби, — нахера втянула меня в своё дерьмо? — Я не могу больше этого терпеть! — упала на колени Энн. Либби тут же стало её жаль, — он растоптал меня, растоптал Тома, мне не нужны уже никакие контракты! Я умерла духовно и морально. — О «духовно и морально» мы поговорим потом, — оборвала её Либби, — надо спасать ваши с Томом задницы, поэтому, Перез, слушай сюда, — она выставила перед собой, словно меч, погнутую вешалку, — отвали от неё и её парня, ты видишь, во что она превратилась? Её и человеком назвать сложно, ты сломал её, тебе это нравится? Выбрал самую слабую девку и превратил её в соску, в кусок мяса, больной ты ублюдок! Не смей подходить к ней, трогать её, да смотреть на неё вне работы, чёрт тебя дери! Она будет петь у тебя, Томас будет биться на твоей стороне, но никакого насилия! Понятно? — Понятно, — кивнул Перез. Либби удивилась такой быстрой победе, чуть опустила вешалку, и тут Перез, воспользовавшись этим, схватил её за плечи, развернул к себе спиной и приставил к горлу нож. Холодное лезвие впилось в нежную кожу шеи, и Либби стало по-настоящему страшно. «Неужели он убьёт меня? — подумала она, — неужели всё кончится так?» — Это ты меня послушай, курица, — прошептал он ей на ухо, — тут я командую, тут я хозяин, мне решать, что будет с этой поющей дыркой и её полоумным говнюком. Можешь запихнуть эту вешалку себе в зад, а ещё лучше — ей, я бы на это даже посмотрел, — хохотнул он, — ещё раз сунешься ко мне, я не буду с тобой разговаривать, просто вспорю тебе горло. Без предупреждений, без уговоров, просто раз, — он так сильно прижал лезвие к шее Либби, что она затаила дыхание, — и ты уже на небесах. Энн остаётся со мной, ползает у меня в ногах и сосёт всё, что я предлагаю, до октября. Том же до октября получает в нос, в зубы, в лоб и в другие части лица и тела. Сдохнет он или не сдохнет — его дело, но специально убивать я его не собираюсь. А ты возвращаешься в Лос-Анджелес, долечиваешь свою сраную руку и молча работаешь на меня, Найджел и Корна. Если я услышу или увижу что-то, что мне не понравится, ты помнишь про мой нож, который жаждет встретиться с твоим горлом. Тебе всё ясно? — Да, — прошипела Либби. — Я хочу услышать «Мне всё ясно, мистер Перез», а не какое-то шуршание! — Мне всё ясно, мистер Перез, — выдавила она. — Молодец, — наконец, отпустил он её. Глотнув воздуха, Либби прижала руку к шее и почувствовала, что на коже проступил след от лезвия. — Я жду. Выметайся прямо сейчас, — указал на неё ножиком Оскар. Обувшись и погладив по плечу рыдающую на полу Энни, Либби вышла из квартиры, громко хлопнув дверью. «Всё, Перез, ты попал. Твоя жопа будет гореть ярче, чем римская свеча. Не надо со мной играть», — потирая саднящую шею, подумала она.