Beverly Hills

Томас убегал из дома не просто так. У него было две отдушины — казино «Фортуна» и дом доброго друга Джеймса. Однажды, сильно поссорившись с Энн, Том снова примчался к Джеймсу, но тот собирался на вызов в Пасадину, поэтому предложил Тому поехать с ним, обсудить Энни и её поведение по дороге и немного помочь на объекте. — Звонила женщина, вся в панике. У неё в квартире прорвало трубу с горячей водой, говорит, в ванной столько кипятка, что в нём уже плавают все её шампуни и крема. Поехали, Том, поехали, это срочно. Джеймс гнал под сотню миль в час и был так сосредоточен на дороге, что Томас решил пока не «грузить» его своими жалобами. Он просто глядел на пролетающий за окнами пейзаж и вслушивался в песни Криса Риа, любимого певца Джеймса. Заиграла «Road to Hell» и Томас невольно усмехнулся. Дорога в ад. Как символично… Именно туда они с Энни и катились. В чёртов ад, прямо на раскалённую сковородку, температура на которой поддерживалась не только ссорами и постоянными взаимными обидами, но и ревностью Тома. Он был первым, кто начал рушить их отношения, но всё никак не мог в этом признаться, оправдывался перед собой и винил всех вокруг. «Это Перез и его домогательства»; «Это Алекса и её тщеславие и вульгарность, которые она распространяет на Энн»; «Это Келли и то, как она загребает все мои фишки, не давая мне выиграть и заставляя возвращаться вновь и вновь»; «Это Либби и её навязчивая дружба»; «Это Найджел и её манипуляции, она же просто заманивает Энн в сети шоу-бизнеса, словно голодная паучиха!»; «Это Эдриан О’Мэлли и его смазливая рожа и приторная улыбочка». Список можно было продолжать бесконечно. Виноваты были все, абсолютно все, только не сам Том. Он считал себя совершенно чистым и честным перед Энн: никогда не изменял, не поднимал на неё руку и не бросил её, такую «испорченную», одну во всей этой каше из секс-скандалов и шоу-биза. А то, что не говорил о казино и общении с Джеймсом — мелочи, как это влияет на их отношения? Правильно, никак, он же не тащил свои позорные увлечения и странных друзей в их семью. В отличие от Энн, все знакомые которой так или иначе влияли на динамику их с Томом отношений. «Она разобьёт тебе сердце», — вспомнил он слова своей мамы. «Похоже, так и случится», — грустно подумал Том. — Эй, Том, ты чего застыл? — потормошил его за плечо Джеймс, — пойдём, время — деньги. Том огляделся по сторонам — они оказались в красивом, светлом жилом комплексе с бассейном и теннисным кортом. — А почему они вызвали именно тебя? Переться в такую даль? — резонно заметил он. — У меня маленькие цены, быстрая тачка и ещё более быстрые руки. Не знаю, может, они экономят, — рассмеялся Джеймс. Дверь затопленной квартиры им открыла девушка, взгляд которой заставил Тома поёжиться. «У неё как будто нет души», — пронеслось у него в голове. Но если бы не её пустые глаза и потерянный, заспанный вид, он бы назвал её настоящей красавицей, даже красивее Энн — худенькая, миниатюрная, с пышной копной чёрных кудрей, бледной кожей и пухлыми губами, украшенными пирсингом, она напоминала современную Белоснежку. Том опустил взгляд на её ноги и отметил, что на ней надет только здоровый растянутый бежевый свитер, в который она зябко куталась, ни штанов, ни даже шорт на девушке не было. — Вы к нам? — рассеяно произнесла она. Но не успел Джеймс что-то ответить, как из глубины квартиры прокричали: — Эмбер, доченька, это сантехник? Слава Богу! Вместе с последней фразой в прихожей появилась красивая женщина лет сорока пяти. — Да, мэм, я — Джеймс Кроуфорд, вы мне звонили, — протянул он ей визитку, — а это мой помощник, Томас. Дело серьёзное? — Зовите меня просто Мариса, не надо «мэм», — не упустила возможности пококетничать хозяйка, — да, полный кошмар, проходите, смотрите. Том и Джеймс потопали в ванную, где, как и говорила Мариса, в пятидюймовом [1] слое воды плавали разноцветные баночки и даже коврик, набухший, и отчего-то своим видом вызвавший у Тома приступ тошноты. Джеймс, цокнув языком, принялся быстро орудовать водососом и, мельком глянув на Томаса, кивнул ему: — Прости, Том, пока не до разговоров. Сходи, развлеки хозяек. Делать было нечего — Том, полный профан в сантехнике, вряд ли мог чем-либо помочь другу, поэтому, инстинктивно пригладив волосы, пошёл в кухню-столовую, где за барной стойкой сидели Мариса и Эмбер. Его взгляд зацепился за последнюю — она, понурив голову, размеренно, будто механически, помешивала в кружке свой чай. Мариса же, заметив, как Том смотрит на её дочь, вздохнула. «Эмбер явно не в порядке», — подумал он. — А что вы не помогаете своему боссу? — нарочито весёлым тоном спросила Мариса. — Он сказал, что ситуация не такая серьёзная, и я буду просто путаться под ногами, — лихо переиначил слова Джеймса Томас, — а как это, вообще, случилось? — Эмбер так приняла ванну, — приобняла её за плечи Мариса; дочь на это никак не отреагировала, даже не пошевелилась, — но не за что её ругать, она же не специально. Надеюсь, ущерб несильный, и страховка всё покроет. Помню, как препиралась с сыном насчет неё, но теперь благодарна, что он настоял и застраховал квартиру на кругленькую сумму. В противном случае было бы очень обидно: квартира новая, да ещё и купленная моим сыном, который огромным трудом зарабатывает деньги, можно сказать, переступая через себя и свои принципы. Томасу стало интересно и он подался чуть вперёд. Мариса же, считав это, засуетилась: — Может, вам сделать чаю? Тот, недолго думая, закивал. Он давно не разговаривал ни с кем, кроме Джеймса. А тут такая красивая женщина собиралась уделить ему своё внимание. Поставив перед Томасом кружку, до краёв наполненную кипятком, в котором плавало множество цветочков, Мариса улыбнулась: — Мой сын — моя гордость. Он столько делает для нас с Эмбер, я счастлива, что он стал таким хорошим человеком. Мужчиной, — особенно выделила она, — только не думайте, что я старая бабка! Я рано его родила. Растила его и Эмбер одна, за неё была спокойна, дочка всегда ближе к маме, а сын… То ли мне повезло, то ли я — хорошая мать, — беззастенчиво хвалилась она, но делала это так искренне и беззлобно, что Том даже улыбнулся, — Эдриан — просто чудо. Ходит по всяким ужасным телешоу, лишь бы заработать побольше денег, ведь мне с зарплатой работницы чайной лавки не разгуляться, а Эмбер, она… пока не может работать. Томас пропустил мимо ушей всю её последнюю фразу, ведь имя «Эдриан» ударило его под дых так, что он забыл, как дышать. — Э… Эдриан? — прошептал он. — Да, красивое имя, не так ли? Красивое имя для красивого мальчика, — продолжила бахвалиться Мариса, — не думаю, что вы смотрите «Холостячку» или «Танцы со звёздами», но они имеют свою аудиторию, и Эдриан в них снимается. Прямо сейчас пропадает на тренировках для «Танцев», он очень серьёзно относится к своей работе. Тем более, он в восторге от своей партнёрши, только о ней и говорит, что не удивительно, — подмигнула она Тому, — может, вы слышали об Энн Фэрис? Прославилась она не самым «чистым» образом, но мне её даже жаль, — не замечая отстранённый взгляд Томаса (либо привыкнув к нему, общаясь с Эмбер), продолжила она, — такая красавица, она… Мариса болтала и болтала, рассказывая Тому о том, как хороша его собственная жена, как прекрасно она смотрится с Эдрианом и какая между ними «химия», но Том полностью «отключился», завороженно смотря на крутящуюся в руках Эмбер ложку. «Только я мог наткнуться на семейку своего соперника и выслушивать от его мамани, какой он крутой, — еле заметно покачал головой Том, — быстрее бы Джеймс закончил работу. И что, чёрт побери, с этой Эмбер? Она не похожа на умственно отсталую, будто просто… обдолбанная. Но не думаю, что Мариса так спокойно воспринимала бы дочь, которая ширяется прямо у неё под носом». Словестный поток Марисы иссяк только тогда, когда в дверях кухни замаячил вспотевший и раскрасневшийся Джеймс: — Том, помоги мне, надо кое-что подержать. Томас, мысленно его благодаря, отставил чашку с чаем, и чуть ли не бегом кинулся к Джеймсу. — Ты только представь, они — семья О’Мэлли! Его мать насиловала мои уши битый час, просто кошмар какой-то, — зашептал он, поддерживая снизу трубу, которую с усилием прикручивал Джеймс. — Может, это знак свыше, — вытерев пот со лба, улыбнулся тот. — В каком смысле? — Я слышал, что говорила Мариса, у неё громкий голос. Они — хорошие люди. Эмбер, похоже, вообще болеет. Может, тебе стоит пересмотреть своё отношение к этому Эдриану? Не думаю, что он злодей или подлец, ты слишком много себя накручиваешь, — затянул, наконец, трубу Джеймс, — расслабься, Том, никуда твоя Энни не уплывёт. Эти слова так задели Тома, что от нахлынувшей ярости он чуть было не сматерился. «Теперь и Джеймс от меня отвернулся, не понимает меня, не поддерживает? Что на него повлияло? Эта чёртова болтливая Мариса с её звонким голоском?», — злобно подумал он, но вслух ничего не сказал. Разговора в тот день у них с Джеймсом не вышло — Том страшно на него обиделся, поэтому молчал всю обратную дорогу, боясь ляпнуть чего-нибудь лишнего и разругаться с единственным другом. Домой ему ехать не хотелось, поэтому он попросил высадить его около казино «Фортуна» — вечерело, заведение должно было открыться меньше, чем через час. Джеймс, укоризненно покачав головой, довез Тома туда, куда он хотел, и, открыв окно, бросил на прощание: — Не теряй контроль, Том. Всё в твоей голове. Том промычал что-то невнятное и Джеймс, помахав ему, поднял стекло и уехал, оставив Томаса наедине с его злостью и разочарованием. Ему стоило большого усилия не долбануть в стену кулаком — остановило только воспоминание о сломанном носе. «Как же давно это было, господи, — подумал он, — будто в другой жизни». Ему вдруг резко перехотелось идти играть, но домой, к Энн, хотелось ещё меньше. В голове забегали мысли, перемешанные с воспоминаниями, и он полубессознательно набрал в телефоне адрес мотеля «Бежевый миндаль» и вызвал такси. Мотель выглядел ровно так же, как и пару лет назад, и приветливо мигал золотистым неоновым знаком «Есть свободные места». На стойке регистрации его встретила всё та же бабуля с любовным романом в мягком переплете и очками на цепочке. — Добрый вечер. Можно номер? — сам того не ожидая, улыбнулся Томас. — Конечно. Одноместный? — оторвалась консьерж от чтива. — Лучше двухместный, — вспомнив про смешную кровать на цепочках, кивнул Том. Получив ключи и записавшись в книге, он поднялся на второй этаж по крутой лестнице. Каждая ступенька отдавалась воспоминанием о первых днях в Лос-Анджелесе. Он вспомнил, как плохо было Энни, как она спала больше полусуток, а он решил позаботиться о ней и принес вкусный травяной чай. От этих мыслей в глазах неприятно защипало. «Мы были счастливы тогда», — подумал он. Завалившись на кровать, Том достал телефон и зашёл в «Инстаграм». Слишком много воспоминаний об Энн ранили его, ранили до боли в сердце, поэтому он решил «переместиться» в настоящее и разузнать о странной Эмбер О’Мэлли. Она заинтересовала его. В соцсети было всего пара Эмбер О’Мэлли и соседствовали они в результатах поиска с верифицированным профилем Эдриана О’Мэлли, красота «с обложки» которого заставила Тома скрипнуть зубами от злости. «Лапает сейчас мою жену, ублюдок. И пусть в танце, плевать!» — злобно подумал он и, чтобы не раздражаться ещё больше, открыл страницу Эмбер. Последняя публикация была сделана почти полтора года назад: Эмбер на фото смотрела прямо в камеру, глаза её сияли. Она была мало похожа на ту версию, что Том встретил сегодня. Красивый макияж, длинные ресницы, коричневая помада, волосы, забранные в два мягких и воздушных на вид пучка, большущие серьги-кольца. Всё это сделали и без того красивую Эмбер настоящей куколкой с неким готическим налётом. Сам того не желая, Том лайкнул фото и тут же прикусил язык. — Твою мать! — зашипел он. «Теперь она подумает, что я к ней клеюсь, но это же не правда. Не правда же?» — спросил он сам себя, но ответа не получил. Решив не зацикливаться на нечаянном лайке, он бросил телефон на тумбочку, заказал пиццу, а когда получил её, включил телевизор и принялся щёлкать пультом. На одном из каналов он нашёл «Крепкого орешка» и с огромным удовольствием принялся за просмотр. В детстве он обожал этот фильм, Джон МакКлейн в исполнении Брюса Уиллиса, раскидывающий немецких террористов направо и налево, несмотря на босые и изрезанные стеклом ноги, казался ему самым крутым героем из всех возможных. Том почти досмотрел кино, как вдруг услышал короткую трель сотового. Нехотя взяв телефон, он открыл оповещения и увидел новое личное сообщение в «Инстаграме». Писала Эмбер: «Привет. Это же ты сегодня приходил к нам ремонтировать трубы? Приятно познакомиться, Томас». «Привет! Да, это я. Прости, что побеспокоил. Вижу, ты давно не выкладываешь фото», — подумав пару минут, написал Том. Ответ он получил почти сразу: «Ничего. Я просто забыла об «Инстаграме», мне не до него. Да и не до чего вообще. Но я бы пообщалась с тобой, если ты не против. Больше года не разговаривала ни с кем, кроме мамы и Эдди. А ты, думаю, понял, что болтать с мамой не всегда бывает просто. Ты будто слушаешь воду, льющуюся из прорванной трубы». Далее следовал смеющийся смайлик. Том оценил шутку про трубу и с интересом продолжил переписку. Онлайн-Эмбер словно была другим человеком, её манера общения и чуть насмешливый тон понравились Томасу. Он даже позабыл о недосмотренном «Крепком орешке», так увлёкся общением. Они переписывались почти до полуночи и, расслабившись, Том решил задать не дающий ему покоя вопрос: «Что с тобой было днём?» Эмбер не отвечала несколько минут — то печатала, то прекращала, очевидно, стирая сообщение. В итоге, она выдала короткое: «Морфин». Том вздрогнул от такого откровения и, не зная, как реагировать, написал глупое: «И твоя мама знает?» «Да. И Эдди тоже. Но по-другому нельзя. Без него я умру». «У тебя что, рак?» — окончательно растеряв весь такт, спросил Том. «Слава Богу, нет. Хотя… Если бы у меня был рак, я была бы уверена, что скоро помру, но, при этом, не разобью сердце родным». Не совсем поняв, о чём она, Томас написал то, что, по его мнению, было сейчас уместно: «Прости, я не хотел поднимать болезненную для тебя тему». «Ничего», — последовал ответ. Через пару секунд Эмбер добавила: «Если хочешь, я могу рассказать тебе, в чём дело. Давай встретимся? Завтра у мамы смена в магазине, поэтому я целый день свободна и одна. Приедешь ко мне?» Том задумался. Конечно, ему хотелось узнать тайну Эмбер и, возможно, заодно что-то об отношениях Эдриана и Энн, но приезжать к О’Мэлли домой было как-то… странно. Что, если нагрянет Эдриан? Том справедливо полагал, что Энн показала ему фото мужа. Выйдет неудобно, если не сказать больше. «Если я увижу его вживую, могу не сдержаться и вломить», — подумал Томас. Но, с другой стороны, Эдриан целыми днями пропадал на тренировках в танцевальной студии, вряд ли он всё бросит и поедет в гости к сестре. Повздыхав пару минут, Том решился: «Хорошо, Эмбер. Я приеду в полдень, пойдет?» Та послала ему несколько смайликов с большим пальцем вверх. Перед «свиданием» Томас страшно волновался. С ног до головы облился «Аксом», чтобы, не дай бог, не вспотеть, и, взяв такси до Пасадины, поехал в комплекс, в котором жили О’Мэлли. Эмбер открыла ему дверь так быстро, будто только и ждала его прихода. Сегодня она выглядела лучше, чем вчера: во-первых, была прилично одета, в чёрную водолазку и розовую бархатную юбку, во-вторых, взгляд у неё стал осмысленнее и «светлее». Она пригласила Тома к барной стойке, за которой Мариса вчера расхваливала Эдриана, и налила ему чай с цветочками. Заметив, как Том разглядывает жидкость в кружке, она ухмыльнулась: — Мама приносит с работы такие наборчики. Не знаю, что в них, но выглядит красиво. Да и на вкус нормально. Ты же пил вчера, понравилось? — Похоже на ромашку, — сделал Том глоток. Эмбер кивнула и села прямо напротив него. Томас поймал себя на мысли, что не может оторвать о неё взгляд, так она была красива. Чувствуя, как часто бьётся сердце, он опустил голову. — Ты же хотел выведать всё про мой морфин? — вновь криво улыбнулась Эмбер, — что в этом интересного? — Я… — «никогда не общался с наркоманами», хотел было сказать Том, но вовремя остановил себя, — я не знаю. Я сейчас неожиданно вспомнил одну историю. Когда я был совсем мелким, ко мне на улице пристал мужик и дал какую-то цветную конфетку, от которой меня так развезло, что я еле унес ноги. Мама потом рассказала мне, что это был педофил, промышлявший по всей Джорджии. И я до сих пор помню, как мне было херово от той конфеты. Неужели тебе не так? — Во-первых, мне жаль, что с тобой случилась эта история, — неожиданно дрогнувшим голосом сказала Эмбер, — а, во-вторых, мне херово не от, а без моей «конфеты». Я сейчас под ней, веришь? Том медленно покачал головой. — Пойдём, — потянула она его к лестнице на второй этаж, — поднимайся. Остановившись перед первой дверью налево, она опустила ручку и сделала пригласительный жест рукой: — Заходи. Моя комната, моя студия, мой мир. В большом квадратном помещении было темновато и пахло чем-то горелым. Немного привыкнув к сумраку, Том понял, что Эмбер занавесила окна плотными тёмно-зелёными гардинами, не пропускающими почти никакого света с улицы. — Я ничего не вижу, — честно сказал Том. — Да чёрт тебя дери, — вздохнула Эмбер и щёлкнула выключателем. Комната озарилась приглушённым светом из пары софитов на потолке. Тогда-то Томас смог разглядеть и мольберт, и палитры, и тюбики с краской, и кисти, и рисунки. Много рисунков. Ими буквально был покрыт весь пол. Присев на корточки, он взял первую попавшуюся картинку — на ней были просто разноцветные мазки, полосы и разводы. Приглядевшись, Том понял, что почти все рисунки Эмбер представляют собой подобную мазню. «Но это странно-красиво», — подумал он. Томас никогда не был ценителем искусства, но в картинах Эмбер было что-то особенное, что отличало их от обычного набора клякс. «Возможно, душа?» — Красота, Эмбер, — искренне похвалил он. — Я рисую всякий раз, когда уколюсь. То есть, каждый день. Из меня будто прёт цвет, это так странно. Я сажусь и начинаю водить кистью по бумаге. Рисую на полу, на кровати, на мольберте, да хоть на стенах и потолке. Гляди, — быстро, выученным движением, легла она на пол. Том продолжил сидеть на корточках, не в силах угадать, что она будет делать дальше. — Том, я тебя не укушу, ложись, — похлопала Эмбер по бумаге на полу. И он, подчинившись, лёг рядом с ней. Его взгляд упёрся в потолок, который был полностью забрызган краской разных цветов. Создавался странный, «триповый» эффект. «Не удивительно, ведь она рисует под кайфом», — заметил он про себя. — Это моё личное звёздное небо. Ты знаешь, я не выхожу из дома больше полутора лет. Даже к окнам не подхожу, занавесила бы все, но мама разрешает только в моей комнате. Но звёзды… Боже, Том, как же я по ним скучаю! Эти миллионы огоньков, мёртвых, но продолжающих светить сквозь тысячелетия. Хотела бы я стать одним из них. И она неожиданно заплакала, закрыв лицо руками. Том хотел было приобнять ей, но решил не трогать без разрешения — в Эмбер чувствовалось что-то такое, из-за чего он боялся её коснуться. — А почему ты перестала выходить? Что случилось полтора года назад? — вспомнив, что примерно в это же время была опубликована её последняя фотография в «Инстаграме», бестактно спросил Том. — Мне исполнился двадцать один год, — не отрывая рук от лица, начала Эмбер, — это же самый крутой день рождения, так? И на него ты должен оторваться, как в первый и последний раз, теперь же всё можно. Мы с моими подругами пошли в клуб «Морилло» на окраине, поганое местечко, бухали и плясали всю ночь, я не могу вспомнить почти ничего, кроме одного. Окончания праздника. Двое парней вытащили меня из клуба за руки и за ноги, поставили раком у черного хода и жестко отымели, — она закрыла руками уже не лицо, а уши, будто сама не желая слышать своих слов, — это убило меня. Я не могу двигаться дальше, застряла в том моменте. Мне больно каждый день, и только морфин, призванный унимать боль, мне помогает. Я рада лишь тому, что моя семья от меня не отказалась, мама заботится обо мне, а Эдди достает наркоту. Но я не могу больше жить. Не просто не хочу, а именно не могу. Думаешь, почему я это рассказываю тебе, почти незнакомому парню? Потому что я знаю, кто твоя жена, на твоей странице в «Инсте» куча ваших с Энн общих фото. И я знаю, через что она прошла. Странное дело — мой брат танцует с ней на шоу, а я внезапно встретила тебя, её мужа. Мир тесен, не зря говорят. Хотя наше совпадение больше зловещее. — Почему? — одними губами произнёс Том. История Эмбер его испугала. — Потому что твоя жена влюбилась в моего брата. Это факт, даже не пытайся спорить, это не поймёт только полный идиот, а ты же не полный идиот, правда, Том? Тот кивнул. — И ещё потому, что ты меня убьёшь. Про тебя легко найти информацию в интернете — ты муж известной личности. Я знаю немного твоей предыстории, с твоими проблемами с контролем эмоций убить меня тебе будет не так и сложно. От этих слов Том резко сел: — Чего? — округлил он глаза. — Ты убьёшь меня по моей же просьбе. Я дам тебе время свыкнуться с этой мыслью, может, даже понять меня, узнать получше, но, в конце концов, ты убьёшь меня. Потому что я так хочу. Хочу прекратить эти страдания и бессмысленное существование. — Да ты просто сумасшедшая! — воскликнул Том, вставая и делая шаг к двери, — поехавшая наркоманка. Если так хочешь, убей себя сама, зачем мне это знать? Зачем меня в это втягивать? — Я не могу убить себя, — развела руками Эмбер, продолжая лежать на полу. — Почему? — стоило уйти ещё несколько секунд назад, но Эмбер буквально тянула Тома к себе. — Потому что тогда умрёт и моя мама. Представляешь, твой ребёнок пострадал, ты пытался вернуть ему нормальную жизнь, потом отчаялся, нянчился с ним, словно с младенцем, поощрял наркоманию, а он, как неблагодарная скотина, покончил с собой. Она этого не переживёт, Том. Тебе же понравилась моя мама? — Ну… да, — выдавил Томас. — Она не заслуживает умереть в сорок пять, ясно? — выкрикнула Эмбер в потолок, — а я не хочу её больше обременять. Том, — твёрдо сказала она, — вернись и ляг, я тебе покажу ещё кое-что. Стоило уйти ещё несколько минут назад, но Эмбер буквально тянула Тома к себе. Он развернулся и снова лёг на бумажки. — Я не зря заговорила про звёзды, Том. Я хочу туда. Пожалуйста, — повернулась она к нему лицом и заглянула прямо в глаза, — доставь меня к звёздам. Мне не место здесь. Пожалуйста, Том. И она, не сводя с него глаз и почти не моргая, вновь заплакала. Слёзы ровными дорожками текли по её щекам и попадали на рисунки на полу, скапливаясь в крохотную лужицу. — Останься. Я покажу тебе, что у меня в душе. И Том, сам не зная, почему, заплакал вместе с ней. Эмбер положила ладонь ему на щеку — её пальцы были такими ледяными, словно она уже была неживая. — Я знаю, Том, я знаю, — прошептала Эмбер, — останешься? И он, продолжая плакать, кивнул.

***

Следующие полгода Эмбер и Том встречались почти каждый день. Он приходил к ней в любую свободную минутку, и они часами лежали на полу, среди рисунков, смотрели в потолок, и разговаривали. Просто говорили обо всём, что было на душе. Том жаловался на Энн, на то, что больше не любит её как прежде, на свои разбитые мечты о боях и о пресном существовании. «Ты будто бы вдохнула в меня жизнь, Эмбер», — часто говорил он. «Так и должно быть. Ты заберёшь мою и проживёшь за нас обоих, ясно?» — гладила она его по щеке. И Том не находил, что возразить. Он никогда не касался её — боялся напомнить о страшной травме, берёг, словно хрустальную куколку, Эмбер же часто гладила его по голове или брала за руки, прижимая их к своему сердцу. В такие моменты он забывал, как дышать, и совершенно отчётливо понимал, чувствовал, что любит её, любит её всей душой, так, как никогда не любил Энни. И это разбивало ему сердце, ведь он не мог быть с Эмбер. Однажды он спросил её: — Ты не передумала? — Умирать? Нет. Я давно всё для себя решила, — честно ответила она. — Но ты решила это до того, как встретила меня. Неужели ты не хочешь побыть со мной ещё чуть-чуть? — Я и так даю тебе слишком много времени. Мы лежим так уже полгода, и я ни на что не намекаю, даже не говорю о смерти, если ты сам не начинаешь. — Но я же… — Том кашлянул, — я люблю тебя, Эмбер! — Я это поняла. И я благодарна тебе за это, — прошептала она, — но, пожалуйста, Том, я еле держусь! Последние месяцы ты хоть раз видел меня с короткими рукавами? — Нет, — припомнив её наряды, сказал Том. — Потому что… — со слезами на глазах воскликнула она, — посмотри на мои руки! И Эмбер закатала рукава молочного свитера, обнажая предплечья. Том, взглянув на них, ахнул — они были испещрены незаживающими следами от уколов. — Никто не знает. Никто, кроме тебя, — лихорадочно замотала она головой, — Том, я тебя прошу. Я умоляю! Пожалуйста, прекрати это! Ты хочешь, чтобы я рыдала, унижалась? Я так хочу уйти, Том, мне больно! — крикнула она, — спаси меня. Ты же обещал! Том хотел было сказать: «Я не обещал», но он взглянул Эмбер в глаза и понял — он не может так её подвести. Потому что от каждого слова у неё внутри что-то надламывалось, и он больше не мог на это смотреть. Мучить её, не давая того, чего она так хотела. «Но её кровь всегда будет на твоих руках!» — крикнул ему внутренний голос. «Это меньшее, что ты можешь для неё сделать. Если любишь, прекрати издеваться. Просто сделай. Это будет быстро», — возразил он сам себе. — Эмбер, — опустив голову, чтобы не видеть её глаз в этот момент, сказал Том, — как ты хочешь, чтобы я это сделал? — Я долго думала, — будто с облегчением выдохнула она, — поедем к грёбаному «Морилло». Там я умерла душевно, там умру и физически. Ирония, а? — попытавшись пошутить, она усмехнулась, — и ты… я покажу тебе, что сделать. Ничего с собой не бери. И ничего не спрашивай сейчас. «Она хочет, чтобы я её задушил, да ещё и голыми руками. Зачем так жестоко?» — подумал Том. Он медленно кивнул, так и не подняв голову. — Я вызову такси, — чересчур спокойно сказала Эмбер. — Что… Сейчас? — вскинулся Томас, — я не готов! — Ты никогда не будешь готов, — отвернувшись от него, прошептала она. Её плечи задрожали — Эмбер плакала, но не хотела показывать это Тому. Ярко-жёлтая машина подъехала к её дому через десять минут. К этому времени Эмбер сделала себе укол морфина, надела под юбку плотные колготки и накрасила губы коричневой помадой, ровно той же, что была на последнем фото в «Инстаграме». Том впервые видел, как она прихорашивается, и от этого у него ещё больше разболелось сердце. Когда они вышли на улицу, Эмбер поёжилась и закрыла глаза рукой. — Не смотри на меня так, — делано фыркнула она, — я не была на улице почти два года. И мне здесь не нравится. До «Морилло» они ехали долго, молча, даже попросив водителя выключить радио. Эмбер смотрела в окно, а Том не сводил глаз с неё — хотел запомнить каждую деталь, ведь это было их последнее свидание. Временами ему казалось, что это какой-то дурной сон, и он вот-вот проснётся у себя дома на диване и нарвётся на очередную склоку с Энн. Но ничего такого не происходило — это была реальность, жестокая и куда более страшная, чем десятки ночных кошмаров. Когда они подъехали к клубу, смеркалось. Закаты в Лос-Анджелесе всегда были удивительно прекрасными — розово-оранжево-фиолетовыми, плавными и тёплыми. Водитель высадил их прямо у входа в «Морилло» и Эмбер, выйдя из машины, горько, истерично зарыдала. Том опять остановил себя, не коснулся её, а только посмотрел в глаза, сам еле сдерживая слёзы. — Пойдём, Том, я не могу терпеть это место! — схватила она его за руку и поволокла за клуб, к мусорным бакам и чёрному ходу. Остановившись у обшарпанной кирпичной стены, она взяла его за запястья и положила его ладони себе на шею. Том ощутил, как она дрожит, и, не в силах даже вообразить себе то, что его пальцы сомкнутся на её тонкой шее и выдавят из неё всю жизнь, опустил руки: — Я не могу. — Всё ты можешь! — прошипела она и вернула его руки на место. — Нет, Эмбер, ты не понимаешь, чего от меня просишь. Я должен смотреть тебе в лицо, пока ты умираешь от моих же рук? Как ты себе это представляешь? За что мне такое испытание? — Том, чёрт тебя дери! — выкрикнула она и отвесила ему размашистую оплеуху, — давай! Я тебя прошу, — понизила она голос, — я могу упасть перед тобой на колени, если ты хочешь, только зачем этот цирк? Слёзы катились у неё по лицу, и Том, смотря на неё, тоже заплакал, в который раз за день. — Ляг, Эмбер. Ты же любишь звёздное небо? Ляг и посмотри. Смеркается, звёзды уже видны, — прошептал он. Он не ожидал, что она послушается, но Эмбер легла прямо на асфальт, покрытый засохшими разводами неизвестного происхождения. Том опустился рядом и посмотрел ей в лицо — Эмбер продолжала плакать, но смотрела хотя бы не на него, а в небо. «Я сделаю это дня неё», — сглотнув слёзы, решился он. Эмбер была так прекрасна в лучах закатного солнца, глядящая своими сияющими от слёз глазами в небеса. «Она сама как звезда». Томас, стараясь не делать лишних движений и не испугать Эмбер, медленно, аккуратно накрыл своей дрожащей ладонью её шею. Эмбер посмотрела на него — он отметил, что в её взгляде не было страха, одна лишь благодарность. Но он всё равно не выдерживал его, поэтому прикрыл её глаза свободной рукой и, навалившись на девушку всем телом, пережал её шею. Она не сопротивлялась, не брыкалась, не пыталась отбиться, но Том слышал её всхлипы, переросшие в хрипы, и продолжал держать, крепко-крепко зажмурившись, потому что знал, что если взглянет на неё — тут же отпустит, а она ему этого не простит. Время потеряло смысл, растянулось, поэтому Том не мог сказать, сколько именно душил Эмбер, душил девушку, которую полюбил всей душой и согласился поступить с ней так жестоко (или милосердно?) Выпустил он её лишь тогда, когда почувствовал, что пора, почувствовал это сердцем. Отпрянув от Эмбер, Томас увидел, что она лежит на спине так спокойно, что кажется спящей. Глаза закрыты, губы чуть разомкнуты. Только сине-багровые следы на шее выдавали то, что ей не суждено было проснуться следующим утром. Уставившись на них, осознавая, что их «нарисовал» именно он, Том затрясся, как в лихорадке, и бурно, порывисто зарыдал. Он обхватил тело Эмбер и прижал её к себе. — Что я наделал, — прошептал он в пустоту, — что я наделал? Он впервые обнимал её, и это было так неправильно, так жутко, что он, не в силах больше находиться рядом с человеком, которого так любил и которого только что убил, положил её обратно на асфальт и кинулся прочь от «Морилло». Он бежал по тротуару, не смотря на прохожих, и продолжал горько плакать. Слёзы жгли лёгкие, было почти невозможно продохнуть, но он не останавливался, чтобы перевести дух. Просто хотел убраться из этого района поскорее. Лишь пробежав пару миль, Томас понял, что находится рядом с казино «Фортуна». В голову пришла единственная мысль — надо выпить. И он побежал ещё быстрее, не обращая внимания на дрожь во всём теле и дикую усталость. В «Фортуне» его встретили привычные Уильям и Келли. Они так привыкли к тому, что Томас заявляется сюда в расстроенных чувствах, в слезах или подвыпивший, что даже не посмотрели на его встрёпанный вид. — Как всегда, пока на сотню? — расплылся в улыбке Уильям. Том, запыхавшись, только кивнул и, не дожидаясь, пока Уильям вытащит из-под стойки стопку фишек, отправился к бару, где заказал и опрокинул в себя тройную порцию виски разом. Перед глазами всё поплыло, рот связало, но зато в груди стало теплее и он, наконец-то, смог нормально дышать и нормально плакать, не закашливаясь и не всхлипывая. Взяв две бутылки пива и стараясь не думать об Эмбер, он подошёл к игорному столу, возле которого уже стоял молодой мужчина и странная женщина, похожая на хиппи. — Всё на зеро, — обратился он к Келли. Та, хитро улыбнувшись, сгребла фишки и раскрутила рулетку. Мячик, вдоволь наскакавшись, остановился на красной тройке и Келли, пожав плечами, пододвинула все фишки Тома к себе. Тут-то его и переклинило. Всё, что происходило дальше, воспринималось им словно в замедленной съёмке. Он посмотрел на Келли, на эту блёклую, одутловатую женщину с кривыми зубами, тонкими губами и собранным на затылке пучком хлипких волос. Эта уродина, эта мразь, эта подлая тварь сейчас стояла перед ним и довольно загребала себе его деньги. А Эмбер, нежнейшее создание Творца, истинная красавица с тонкой душой лежала на грязном асфальте за захудалым клубом. У Тома перед глазами повисла алая пелена ярости, в висках застучало, а в ушах зазвенело так сильно, что он готов был заорать. Взяв свою пивную бутылку за горлышко, он с силой опустил её Келли ровно на макушку. Бутылка разлетелась, осыпав всех стоящих у стола градом из осколков стекла и брызг пива. Келли, ойкнув, схватилась за голову. По её руке ручейком потекла кровь. Но Томасу этого было недостаточно. Тварь продолжала стоять на ногах. Поэтому он выхватил бутылку пива у тётки-хиппи, и вновь треснул ею Келли. Снова шквал осколков и вонючего хмельного напитка. Второго удара Келли не выдержала, завалилась прямо под игорный стол. Рядом с ней упал и сам Том — ему стало так плохо, что ноги перестали слушаться. Звон в ушах не прекратился, и он просто закрыл их ладонями, сотрясаясь в рыданиях. Что было дальше — Том почти не помнил. В голове запечатлелся только визг сирены скорой и полиции и холод наручников. Томас даже не говорил, не отвечал на вопросы офицеров, просто сидел, опустив голову, и плакал. Плакал об Эмбер, плакал о своей потерянной любви, о своей потерянной душе. Из океана переживаний его выбил ставший в последнее время раздражающим голос Энн: — Том, ты что сделал?