***
Они собрали всё необходимое и уже через пару часов приготовились выезжать. Энн даже не стала просить заехать домой и проверить, закрыта ли дверь на замок. Её тошнило от одного воспоминания о Томе, поэтому видеть их общее фото, «приветствующее» входящих в дом прямо на столике для ключей, она не хотела. Недостающую одежду она решила купить по дороге, в каком-нибудь малюсеньком городишке с рынком-развалом. Её душа просила приключений, развлечений, дороги. Ей хотелось просто забыться, отрешиться от всех ежедневных проблем, от дурака Тома, от работы и даже от Эдриана. Подумав о последнем, она хлопнула себя по лбу — «у него же какая-то беда в семье!» — и набрала его номер. Эдриан долго не брал трубку, но когда, наконец, ответил, голос его прозвучал странно, Энн даже подумала, что к телефону подошёл не он. — Эдди, как твои дела? Что было ночью? — почувствовав неприятную тяжесть в груди, спросила она. — Мою сестру нашли мёртвой за клубом на окраине, — тихо произнёс он. — Твою… что? — сердце у Энн забилось где-то в горле. — Эмбер, мою сестру. Я тебе не рассказывал о ней, потому что не хотел грузить, это долгая и неприятная история. Её задушили, Энн, — и Эдриан, очевидно, прикрыв рот рукой, сдавленно зарыдал. — Боже, Эдди… Мне так жаль, — настроение Энни резко ухудшилось, — мне приехать к тебе? — Нет, Энн, спасибо. Я тут с мамой, ей очень плохо. Но спасибо, правда. — Что говорит полиция? — Да ничего. Они думают, что она какая-то зарвавшаяся мажорка-наркоманка, которую придушили из-за дозы. А это, чёрт возьми, никакая не правда! — воскликнул он, — Энн, я не в состоянии сейчас нормально говорить, давай потом? Я ценю, что ты мне позвонила, но я… я не могу, Энн. — Я понимаю. Я уезжаю из города. Но, думаю, буду в сети. Звони мне, если понадоблюсь. И она, выслушав очередное «спасибо», отсоединилась. «Что творится, господи», — зарылась она пальцами в волосы. Тут же подоспела повеселевшая Либби с рюкзаком, полным одежды. — Что случилось, Энн? — увидев, что на подруге лица нет, встревожено спросила она. — Новость номер один — у Эдди была сестра, такая проблемная, что он даже не говорил о ней, врал, что один в семье. Видимо, настолько не доверял мне. Новость номер два — её задушили за каким-то клубом сегодня ночью. Либби, знаешь, что? Я устала от этого дерьма, от этих мужиков и их загонов, тайн и грёбаных интриг, у меня уже мозг плавится. Не хочу никого из них видеть и слышать. Ты — единственный дорогой и любимый человек, что есть у меня, и я просто хочу уехать с тобой в путешествие. Всё, Либ, трогай. — Ты же знаешь, что всё будет хорошо? — положила ей руку на плечо подруга. — Да, знаю. На том свете, — рассмеялась Энн, хотя на глазах у неё и заблестели слёзы, — а пока вруби музыку погромче. Да будет рок! И, поймав рок-волну (Энни забавляло то, что Либби решила не менять в ретро-авто магнитолу, оставила оригинальную), она выкрутила на максимум регулятор громкости. Из динамиков визгливо заорал Бон Скотт [1], от души исполняя легендарную песню «Highway to Hell». «Если уж катиться в ад, то только так. Не с соплями, а со взрывом!» — подумала Энни, закинув ноги на панель и покачивая головой в такт песне. Либби от этого рассмеялась, на что Энн ей подмигнула и завыла с радио в унисон: — Эй, мама, взгляни на меня! Я на пути к Земле обетованной. Я на шоссе в ад… [2].***
Выехав из Лос-Анджелеса, подруги понеслись по шоссе «I-40». У «Кадиллака» не складывалась крыша, поэтому девушки открыли все окна, чтобы ветер трепал их волосы, а проезжающие мимо машины создавали забавный звук «вжух». Рок-волна продолжала транслировать золотые хиты, и Энн с Либби, будто позабыв обо всех проблемах и бедах, орали знакомые (и не очень) песни. Меньше чем за час они добрались до парка «Какамонга-Гвасти Риджинал» в городке Онтарио, где и решили выйти и размяться. В парке было много водных зон, беседок, магазинчиков и кафе. Подруги, не сговариваясь, побежали к лавке, продающей купальные принадлежности, и, купив себе по закрытому купальнику, отправились к водным горкам. Они плескались в бассейне, словно маленькие дети, и Энн впервые за долгое время поняла, что по-настоящему счастлива. Ей было весело, смешно и невероятно легко, такого заряда бодрости и хорошего настроения она не чувствовала даже с Эдрианом. Вдоволь накупавшись, они заказали номер, чтобы здесь же и переночевать, и пошли гулять по округе. В одном из магазинчиков Энни наткнулась на парик, который тут же приковал всё её внимание — ярко-розовые, прямые, шелковистые локоны с густой чёлкой. Примерив его, она сказала продавцу: — Беру. — Зачем он тебе? — рассмеялась Либби. — Во-первых, я обожаю парики, даже если Линдси и называет их «сраными котами». Во-вторых, для конспирации. — Какой ещё конспирации? — Я медийная персона, — состроила губы «уткой» Энн, — вдруг я пойду в бар, напьюсь и начну вести себя неподобающе, а? Парик меня спасёт, никто не поймёт, что это я. — Боже, ты смешная, — делано закатила глаза Либби. Тем же вечером они тщательно распланировали свою поездку: купили тетрадку, набор фломастеров и принялись рисовать карту, ориентируясь на «Гугл». Всё это переросло в то, что Либби, которая рисовала чуть лучше Энн, делала контуры фигурок, которыми они отмечали самые крупные города, а Энн их раскрашивала. — Альбукерке, я хочу в Альбукерке! — рисуя над названием города здоровый кактус, воскликнула Либби. — Из-за «Во все тяжкие»? — начала закрашивать его зелёным Энни. — Естественно! Мы с моим бывшим парнем, Ноа, смотрели его, как только я вырвалась из вонючей реднековской дыры под названием Траффорд. Романтика приграничной зоны, Альбукерке какой-то гибрид Штатов и Мексики. Все эти кактусы… Обязательно там остановимся. Энн, как пассажир, не могла ей противоречить, да и не хотела. — Пойдём в бар и нажрёмся текилы! — весело сказала она.***
Ровно через пять дней они оказались в Альбукерке, нашли недалеко от дороги бар со смешным названием «Кислый кактус» и отправились выполнять намеченное — пить, танцевать и наслаждаться жизнью. «Да, я действительно наслаждаюсь жизнь прямо сейчас. Странно, я ведь успела позабыть это чувство», — водрузив на голову розовый парик, посмотрелась Энн в зеркало заднего вида «Кадиллака». Либби же в это время завязала свою рубашку так, чтобы она обнажила её живот. Энн тут же заметила у неё пирсинг пупка и указала на него вопросительным жестом. — А, это было первым, что я сделала, оказавшись в Калифорнии, — махнула та рукой, — знаю, старомодно, но я всегда хотела его. Отец бы выпорол, если б узнал, поэтому я дождалась полной независимости и воплотила эту маленькую мечту в жизнь. — Но это не так странно и старомодно, как мой парик, — взбила искусственные волосы Энни, — я словно стриптизёрша-Натали Портман из того фильма пятнадцатилетней давности [3]. — Я не знаю, какой фильм ты имеешь в виду, но то, что ты выглядишь как стриптизёрша — в точку. Энн в ответ ущипнула её за мягкий бок и девушки, смеясь и переговариваясь, вошли в бар. Он полностью соответствовал своему названию — типичная деревянная «дыра», где подавали одни лишь начос и текилу, но зато были живые музыканты, играющие какую-то кантри-околесицу. Этого Энн с Либби было достаточно. Они присели за столик на двоих, и в тот же миг к ним подлетела чернявая официантка. — У вас есть сеты шотов текилы? — еле перекрикнула музыку Либби. — Да, пять по десять, — крикнула официантка в ответ, — пять рюмочек за десять долларов. — Нам два таких сета. На первое время хватит, — улыбнулась ей Либби. Та унеслась, а Энн наклонилась к подруге, чтобы не приходилось так громко орать: — Хочешь пойти в полный разнос? — Да, — чуть неуверенно сказала она, после чего добавила, — да, кто мне запретит? — Да никто, — пожала плечами Энн. Отчего-то сердце подсказало ей: «Жди беды», — только аккуратнее, чтобы не вышло как в «Тельме и Луизе». — О чём ты? — И его не смотрела? Либби отрицательно мотнула головой. — Там Тельма и Луиза, две подружки, прямо как мы с тобой, поехали на выходные в дорожное путешествие, зашли в бар, и к ним подкатил местный мужик. Тельма нажралась и пошла с ним плясать, разрешала себя лапать и всё такое, он подумал, что ему всё можно и поволок её за бар, хотел трахнуть. Она отказала ему, поэтому он решил взять её силой, — наблюдая, как расширяются от ужаса глаза Либби, Энн продолжила, — пару раз хорошенько ей врезал, порвал лямки на платье и уже расстёгивал свой ремень, но тут подоспела Луиза и… пристрелила его. Им пришлось удирать от полиции, и всё кончилось плохо. Чтоб подобного не случилось, держи себя в руках, а то меня пугает твой настрой. Я-то сама не падкая на алкоголь и… незнакомых мужчин. — Ты меня знаешь, Энни, я же почти монашка! — поморщилась Либби, — в разврате не замечена. Так что, не волнуйся, негласный девиз нашего путешествия — никаких мужиков, я ему и следую. Просто хочу бухнуть и потанцевать, разве плохо? Тебе бы тоже не мешало расслабиться. Ты опять стрессуешь, я сразу это замечаю. Вспомнила о Томе? — Не произноси его имени, прошу. Даже думать не хочу. В это время к ним подоспела официантка с целой кучей рюмок текилы и дольками лайма. Энн выдохнула с облегчением — одно лишь упоминание Тома подняло у неё в душе целый ком негатива, который хотелось как можно быстрее «осадить», и напиток уровнем крепости с водку отлично бы этому помог. Поблагодарив официантку, подруги взяли по шоту и чокнулись: — За безудержное веселье! — воскликнула Либби и, не поморщившись, опрокинула в себя рюмашку. Этого ей показалось мало, поэтому она, даже не куснув лайм, влила в себя еще два шота разом. Энн с нескрываемым удивлением смотрела на неё — такой Либби она не видела никогда. «Не знаю, что на неё нашло, но глаз с неё я не буду спускать весь вечер», — решила она. Мысли о схожести с сюжетом фильма «Тельмы и Луизы», который она пересмотрела всего несколько недель назад, не давали ей покоя. Однако уследить за Либби оказалось не так просто, как Энн себе представляла. Подруга, прикончив все свои пять шотов, кинулась плясать с первым попавшимся парнем. Либби можно было понять — музыканты в кафе играли «Achy Breaky Heart» [4], а под неё было трудно усидеть на месте. Плюнув на роль «надзирателя», Энн выпила второй шот и, схватив под руку ладного латиноамериканца с блестящими кудрями, тоже вышла на танцпол. Сначала она просто хлопала в ладоши и притоптывала в такт, а потом по-настоящему пустилась в пляс, кружась с латиносом под заводную кантри-мелодию. Пару раз она возвращалась к столику, чтобы выпить текилы, поэтому через пару часов бешеного скаканья на танцполе, которое меньше всего походило на движения профессиональной танцовщицы, Энн почувствовала сильную тошноту. Остановившись на секунду, она поняла, что барная стойка, сцена с музыкантами и друг-латинос кружатся перед её глазами, поэтому, схватившись за голову и промямлив что-то типа «Мне плохо», она, шатаясь, выпала из «Кислого кактуса» и привалилась к стене заведения. Свежий ночной воздух приятно обдал её вспотевшее лицо, и Энни, глубоко вздохнув, поняла, что тошнота медленно, но верно отступает. Хотелось снять парик, который уже врезался в кожу головы, но Энн решила поддерживать образ до конца. Вскоре перед ней появился тот парень, с которым она отплясывала весь вечер. — Ты как? — запыхавшись, спросил он. По его растрёпанному виду было понятно, что ему и самому не очень-то хорошо. — Получше. Прохлада помогает. Есть сигарета? Энн пыталась курить лет в тринадцать, но ей не понравился запах, которым табачный дым пропитывал всю одежду. Она не скурила и полпачки, выбросила сигареты без сожаления. Но такой пьяной, как сейчас, она не чувствовала себя никогда, поэтому, вспомнив, что пьяные обычно курят, решила попробовать, каково это. Её «друг» же похлопал себя по карманам и разочарованно развёл руками: — Нет. Просрал где-то. «Ну и ладно», — хотела сказать она, но только махнула на него рукой. Ей он был совсем не интересен, так, опора, чтобы не упасть на танцполе. — А ты не видел мою подругу? Такую… блондинку, чуть полноватую, невысокую, с красивым лицом, в розовой клетчатой рубашке и джинсовой юбке? Поняв, что таким обилием деталей только запутала вынужденного спутника, она даже не стала выслушивать его пьяно растянутые слова, а решила поискать Либби сама. Поняв, что может более-менее твердо стоять на ногах, Энни вернулась в душный бар. Народу в него набилось не так и много, всё же, сегодня был четверг, поэтому Энн успешно обошла всю толпу, столики, танцпол, но Либби не увидела. Попробовала позвонить ей — одни лишь долгие гудки. Зашла в туалет, где у зеркала кривлялось пятеро размалёванных латиноамериканок со смартфонами — Либби не оказалось и там. Даже сквозь пьяное расслабление Энн почувствовала мерзкую, но такую родную тревогу. «Только бы не Тельма, только бы не Тельма…», — билось у нее в голове. Выйдя на улицу, она обогнула бар и оказалась на неосвещенном заднем дворе. Тут же до неё долетели прерывистые женские стоны: — Стой, стой… Энн замерла, насторожившись. — Да я и так стараюсь, ты такая узкая! — ответил мужской голос. Энни невольно скривилась — похоже, кто-то занимался сексом прямо у неё под носом, только вот она не могла разглядеть, кто. Закатив глаза и стараясь не слушать чужие охи-вздохи, которые только прибавляли громкости, она вновь набрала номер Либби, но теперь услышала не только гудки, но и… трель звонка. — Да ответь ты уже! — воскликнул тот же мужской голос, что только-только говорил про «узость». Энн не дождалась ответа — осознание того, что она только что подслушала, как её лучшая подруга трахается с первым встречным у захудалого бара в Альбукерке, скрутило её желудок в бараний рог и она, еле отбежав на десяток футов [5], избавилась, казалось, ото всей выпитой текилы. Вытерев рот тыльной стороной ладони, Энни дошла до «Кадиллака» и, с облегчением обнаружив, что Либби не закрыла машину, улеглась на заднее сиденье, подложив под голову руки. Отчего-то ей стало так мерзко, так грустно, так одиноко, что она, закрыв глаза, заплакала. «Да твою ж мать, что я за человек такой», — подумала Энн. Она почувствовала себя гнусной старухой, дубасящей молодёжь своей дрянной сумкой из кожзама. Такая же никчёмная, озлобленная, обиженная на весь мир. «Либби отлично проводит время, получает то, что хочет, а я? Погрязла в негативе. И кто в этом виноват? Хочется думать, что Том, но нет, ничего подобного. Я сама. Давно бы бросила этого ленивого сосунка, и шла бы вперёд. Прямо как Либби. Да, она давно одна, но лучше быть одной, делать, что хочешь, развиваться и ни перед кем не отчитываться, чем застрять с неподходящим человеком, который отравляет тебе жизнь и тянет на дно, туда, где он давно сидит сам. Это полный отстой!», — ударила она кулаком по сиденью. — Полная хрень! — крикнула она уже в полный голос и, сняв, наконец, парик, уткнулась в него лицом и зарыдала пуще прежнего. Ехать к родителям перехотелось. Она не могла показаться перед ними такой — разбитой, раздавленной, еле держащейся на ногах. «Если они смотрят моё шоу, то думают, что у меня всё наконец-то наладилось. А тут приеду я настоящая, и их сияющая картинка рассыплется на миллионы осколков. Я нарвусь на кучи нравоучений, злобных высказываний мамы и псевдопонимающих взглядов папы. Нет, это слишком. Просто слишком сейчас. Я окончательно потеряю рассудок, — размышляла она, — когда Либби вернется, скажу, чтобы разворачивалась, мне не нужен никакой Атенс». С этими мыслями она и уснула, обняв себя руками и прикрыв плечи париком. Утром её разбудил бодрый стук в окно: — Эй, Спящая красавица, пора вставать! — пропела Либби. Выглядела она чудесно — весело, свежо, никто бы и не догадался, что она бухала и шлялась где попало всю ночь. Она протянула сонной Энни бумажный стаканчик кофе, и, сев на переднее сиденье, повернулась к подруге: — Что я тебе расскажу! Ночью подцепила такого красавчика, просто бомба! Местный житель, зовут Стэн. Он сын владельца бара! И это не всё — его семья — акулы местного ресторанного бизнеса, у них кроме «Кислого кактуса» целая сеть закусочных по всему Альбукерке, прикинь! Он мне так понравился, ты даже не представляешь… «Представляю», — делая глоток приторно-сладкого кофе, подумала Энн. — Он сказал, что никогда не видел такой девушки, как я. Предложил остаться в Альбукерке, переехать к нему домой. Нет, я, конечно, не какая-нибудь восемнадцатилетняя дура, чтобы купиться, но всё равно чертовски приятно. Мы классно повеселились, если ты понимаешь, о чём я. И он пригласил нас обеих позавтракать в одну из его забегаловок. Поедем? — выжидательно уставилась она на Энни. Та просто не могла сказать «нет», поэтому, несмотря на своё поганое настроение, кивнула: — Конечно. В закусочной девушек встретил приятный молодой человек (может, даже слишком молодой для Либби), высокий, с красивыми зелёными глазами и длинными светлыми волосами. Он смачно поцеловал Либби и улыбнулся Энн: — А ты, видимо, та самая гиперответственная подруга? Либби тут же прикусила язык и виновато глянула на Энни. — Да, это я, — решив не цепляться к словам, вымученно улыбнулась Энн. В принципе, Стэн производил приятное впечатление, поэтому она мысленно одобрила его, хотя Либби и не спрашивала её мнения. Они до отвала наелись жареного сыра [6], единственного, по словам Стэна, нормального блюда в заведении, и Энн, откланявшись и давая возможность «голубкам» попрощаться, вернулась в машину. На душе скребли кошки — ей не хотелось говорить Либби о том, что они, по сути, проделали весь этот путь впустую, портить ей настроение. Минут через десять из закусочной выбежала Либби. Энн, взглянув на неё, нахмурилась — подруга выглядела странно — взволнованно, даже испуганно. «Вряд ли расставание со случайным парнем так её расстроило», — подумала Энни. Либби же распахнула дверь машины и буквально ткнула Энн в лицо экран своего телефона: — Это просто… ужас, — запнувшись перед последним словом, произнесла она помертвевшим голосом. — Что такое? — специально не смотря на экран, спросила Энн. — Таблоиды пишут: «Алекса Ферейра погибла в странном несчастном случае с участием мужа своей заклятой подруги», — развернула телефон к себе Либби. — Дуришь меня. Сегодня не первое апреля, Либ, — скривилась Энни. — Да ты сама посмотри! — вновь ткнула ей та телефоном в лицо. — Либби, я не верю, — рассмеялась Энн. Та от злости топнула ногой. — Я не верю тебе, Либби, — пропела Энн, чувствуя, как смех сдавливает грудь спазмом. — Тогда я прочту тебе вслух, как маленькой! «Томас Фэрис, муж Энн Фэрис, ставшей известной после обнародования серии сексуальных преступлений, совершенных продюсером Оскаром Перезом, задержан второй раз за две недели. Ранее он напал на работницу казино Келли Флетчер и нанёс ей несколько ударов бутылкой по голове. Позже он вышел под залог и, по сообщениям свидетелей, поселился в мотеле «Бежевый миндаль», что странно само по себе, ведь чета Фэрис владеет коттеджем в пригороде Лос-Анджелеса. Как рассказала нам сотрудница мотеля, вчера к Фэрису в номер пришла певица Алекса Ферейра, также являющаяся жертвой Переза. Сначала сотрудница не замечала ничего подозрительного, но примерно через десять минут после прихода Ферейры послышались крики и шум. Она поспешила на источник звуков и увидела полуобнажённую Ферейру, лежащую у подножья лестницы, ведущей на второй, жилой этаж мотеля. Над ней стоял Фэрис, который, по словам сотрудницы, выглядел «пугающе, даже зловеще, у него будто горели алым огнём глаза». Приехавшие на вызов спецслужбы констатировали смерть Алексы Ферейры. Ей было тридцать четыре года. Томас Фэрис задержан до выяснения обстоятельств». Это правда, Энн, я бы никогда не стала так шутить с тобой, — подытожила Либби. Энн же, не прекращая хохотать, вылезла из машины, присела на корточки и закрыла голову руками. У неё начиналась истерика, она знала, каково это, вот только ей хотелось не плакать, а смеяться. В груди уже горело от всхлипов, но она не знала, как остановиться. — Полный бред! — просипела она, — это полный бред… Ничего больше выдавить Энн не могла — горло сковало от недостатка кислорода, поэтому она, не обращая внимания на грязный асфальт, упала на четвереньки и попробовала продохнуть, набрать в лёгкие как можно больше воздуха. Ничего не выходило — каждая попытка вдоха отдавалась клокочущим хрипом и провоцировала ещё больше кашля. Либби, побледнев, наблюдала за этим ужасным приступом. — Вызывай скорую, — прошептала Энн, сложила перед собой руки и упала на них лицом.