Beverly Hills

«Безумно любящие друг друга родственники — это дар или проклятие?» — часто думала Мариса Маруга, рассматривая немногочисленные фотографии с родителями. С тех пор, как она полностью осиротела, не было ни одного дня, чтобы она не вспоминала о родителях. Диего и Луисане Маруга было по пятьдесят, когда после двадцати восьми лет бездетного брака у них родилась прекрасная дочка Мариса. Они души в ней не чаяли — с пелёнок она была их принцессой и звездой. Подарки по поводу и без, самые красивые платьица и игрушки, постоянное внимание и забота. У пары был небольшой бизнес — кожевенная мастерская и ремонт обуви, поэтому денег в семье хватало, и немалая их часть уходила на Марису. Детство Марисы было волшебной сказкой, казалось, что развлечения, подарки и всеобщая любовь никогда не кончатся, но жизнь не предполагает счастливых финалов — когда ей исполнилось восемь, у отца прямо на работе разорвалась аневризма. Он так и умер, в правой руке сжимая молоток, в левой — чей-то замшевый сапог. Луисана стойко пережила смерть мужа — бизнес не забросила и не продала, уделять меньше внимания дочери не стала, но Мариса даже в столь нежном возрасте видела, что с мамой что-то не так. Она будто всё делала через силу, без желания, без огонька в глазах, без улыбки, а волосы её всё седели и седели. Марисе казалось, будто каждый день у мамы на голове прибавлялось по десятку серебристых прядей. Через три года после смерти мужа у Луисаны остановилось сердце. Она ушла так же тихо, внезапно и за работой, как и Диего. Мариса осталась одна — бабушек и дедушек у неё никогда не было, как и дядь с тётями. Попала в приёмник, потом — в интернат, где никак не могла адаптироваться. «Тепличная» девочка с широко распахнутыми зелеными глазами, одетая в модное розовое вельветовое платье и читающая «Джейн Эйр» — она была практически полной противоположностью основного контингента интернат. Лёжа ночами на плоской, комковатой подушке, Мариса глотала слёзы и мечтала лишь об одном — о семье. О доброй, ласковой, счастливой семье, где все друг друга бы очень любили и никогда не бросали. Она вспоминала слова мамы: «Всё счастье в детях. Но заводить их надо вовремя, чтобы пробыть с ними как можно дольше. Как только встретишь того самого человека, тут же выходи замуж и рожай детей, не жди тридцать лет, как мы с папой». Мариса резонно спрашивала, как ей можно будет понять, что человек «тот самый». «Сердце подскажет. Кто живёт одной лишь головой, никогда не познает настоящей любви». Поэтому лет с четырнадцати Мариса начала приглядываться к одноклассникам, мечтая найти «того самого». По-детски, не понимая до конца, каково это. Сначала всё было безрезультатно — ну как можно влюбиться в какого-нибудь хама Джеймса Питерса, которого ты видишь каждый день, и который только и делает, что бесит тебя? А училась Мариса именно с подобными Джеймсами. Но счастье приходит к тем, кто ищет и надеется, и когда в класс завели бледного мальчишку с черными кудрями и представили его как Брэда О’Мэлли, Мариса поняла, что вот, вот он, тот самый. На первой же перемене она подошла к нему и протянула руку в приветствии. Брэд ответил, улыбнувшись, и Мариса заметила, что у него очень необычные глаза — настолько тёмные, что радужка почти не отличается по цвету от зрачка. — Ты вампир? — рассмеялась она. — Да, из древнего ирландского рода. Живём в замке в горах, не едим и не спим, но иногда притворяемся обычными людьми, чтобы найти себе красивых невест и продолжить род, — спокойно пояснил Брэд. — Серьёзно? — ахнула Мариса. Тот секунду посверлил её взглядом исподлобья, а потом расхохотался: — Да ты что, поверила в такую чушь? Нет, конечно, нет. Хотя то, что я ирландец — это правда. Они разговорились. Брэд рассказал, что родителей своих почти не помнит, они разбились на машине, когда ему было всего четыре, и после этого он без остановки переходил из одной приёмной семьи в другую. Сменил уже штук шесть. — Они все меня бесят, — обняв себя руками и согнувшись, сказал он, — притворяются добренькими, говорят, что теперь я могу чувствовать себя, как дома, но главное слово здесь — как. Это не моя семья и не мой дом. Бесит, — повторил он. — А самое тупое то, что меня берут только из-за внешности. Хочется временами взять, и изрезать свою смазливую рожу лезвием! Всем плевать на то, что у меня на душе, главное, что я симпатичный, и меня можно с довольным видом показывать гостям. Чтоб они охали, ахали, вздыхали: «Какой прекрасный ребёнок, сколько же испытаний выпало на его долю!» А на самом деле, всем плевать. Ничего они не понимают, — вздохнул Брэд. И Мариса тоже не понимала. К ней ни разу не приводили людей, которые хотели бы её забрать, поэтому она даже не представляла, каково это, обрести новых родителей. А ещё она не понимала, как можно не любить свою внешность. И как можно переживать так много отрицательных эмоций, быть таким мрачным. Марисе, со всей присущей ей романтичностью и верой в чудо, захотелось стать лучом света в темном царстве Брэда. Она стала проявлять инициативу — звала Брэда поболтать и погулять, рассказала ему, что у неё есть игральные карты, и они вечерами прятались в кустах и в полутьме играть в джин рамми [1]. Однажды их всё-таки поймали за этим «преступным» занятием, заставили идти на кухню чистить картошку и отобрали карты, но Брэд смог выхватить червонную королеву, которую на следующий день подарил Марисе. — В знак дружбы и… любви, — протянул он ей помятый лакированный кусок бумаги. Для Марисы это был самый ценный подарок из всех возможных. Прижав к груди карту, она, чуть не плача, коснулась своими губами губ Брэда. Тот ответил, мягко улыбнувшись, и обнял её. — Давай будем вместе всегда, — прошептала Мариса. — Давай, — тихо ответил Брэд. Они начали встречаться, как бы этому не препятствовал персонал интерната. Сначала Мариса с Брэдом прятались на территории, а потом стали и вовсе сбегать, ходить на «настоящие» свидания, то в кино, то в кафе. Денег у них почти не было, поэтому приходилось везде пробираться… не вполне законно. Мариса навсегда запомнила, как они забежали на сеанс «Детских игр», ужастика про куклу Чаки, сели на последний ряд, и ей было так страшно не только из-за происходящего на экране, но и из-за того, что их могут поймать и арестовать, что она почти весь фильм провела, крепко прижавшись к Брэду и закрыв глаза. А тому было всё нипочём — он даже посмеивался над голоском Чаки и постоянно норовил пощупать Марису за грудь. Обычно она была не против, но тогда настроения не было совсем, поэтому она вцепилась ему в руку так, что остались следы от ногтей. Брэд потом долго подкалывал её, прозвал даже Чаки, в честь этого мелкого любителя колюще-режущих. Но Мариса не обижалась, смеялась. Она вообще много смеялась с Брэдом — при всей кажущейся мрачности он был острым на язык и лихим парнем, который мог отпускать такие шуточки с абсолютно невозмутимым лицом, что Мариса чуть ли не хрюкала от хохота. Она была счастлива. Так, как даже не могла себе представить. Они поженились на следующий день после того, как покинули интернат. Просто, без платьев и смокингов, лишь с тоненькими серебряными колечками. Мариса была рада стать миссис О‘Мэлли, фамилия казалась ей невероятно прекрасной, звучной, царственной. Брэд тоже был счастлив, постоянно говорил жене, как она его вдохновляет. На календаре красовался тысяча девятьсот девяностый год, хард-рок стремительно угасал, а первые нотки гранжа только появлялись, и Брэд захотел приобщиться к течению. Особенно ему нравился альбом новой группы с красивым названием «Нирвана». — Надо ехать в Сиэтл. Там вся тусовка, — выдал он однажды, когда они лежали в кровати перед сном. — Что? — удивилась Мариса. — Поверишь ли ты мне, если я скажу, что ты — королева моего сердца? — внезапно запел Брэд. — Прошу, не обманывай меня, если я вдруг обижу тебя, на самом деле всё по-другому. Ты чувствуешь мою любовную лихорадку? — перешёл он на крик. — Ты чувствуешь мою любовную лихорадку? [2] Он защекотал её под одеялом, и Мариса, как всегда, рассмеялась. Ну как она могла отказать ему после такого выступления? Проблема была лишь в одном — они почти добились через суд того, чтобы Марисе вернули обувную мастерскую её родителей. Все эти семь лет она стояла «замороженной», и потребовалось немало сил и денег, чтобы отвоевать её себе. Мариса с Брэдом влезли в дикие долги, считая, что игра стоит свеч — если бы они получили мастерскую в своё распоряжение, то быстро бы заработали деньги, вернули бы долги и зажили в своё удовольствие, наняв работников, а не прибивая каблуки самостоятельно. На это они, по крайней мере, надеялись. Но надежды в восемнадцать лет не всегда совпадают с реальностью, всё оказалось куда сложнее, и молодожёнам пришлось занять ещё целых десять тысяч. Полгода судов, куча потраченных нервов и бессонных ночей, и вот, лавка оказалась у О‘Мэлли. — Это всё благодаря тебе, — плакала Мариса, протирая пыль в новообретенной мастерской. — Я бы никогда не справилась одна. Я так люблю тебя! — Я тоже люблю тебя, милая, — погладил он её по плечу. — Отдадим долги и рванём в Сиэтл, как и хотели. Ты станешь рок-звездой, а я — лучшим концертным менеджером! — улыбнулась та, выпуская из рук тряпку. — Именно так, — поцеловал её Брэд. Удача улыбалась О‘Мэлли — каким-то неведомым образом жители маленького городка не забыли любимую обувную мастерскую, и Брэд с Марисой вернули все займы с процентами всего через год. Вздохнув с облегчением, они продали лавку, собрали вещи и уехали на северо-восток Штатов, где гранж бушевал, словно цунами. «Smells Like Teen Spirit» «Нирваны» разрывал все чарты, как и «Alive» группы «Pearl Jam», и «Outshined» «Soundgarden». Брэд днями работал на автомойке, вечерами ходил на все возможные и невозможные концерты, а ночами писал песни, Мариса же не покладая рук трудилась в придорожном кафе, беря как можно больше смен, ведь понимала, что если Брэд хочет стать музыкантом, то на это нужны немалые деньги. Через несколько месяцев такого безумного марафона Мариса почувствовала недомогание. Сначала подумала, что просто переутомилась, когда её стало постоянно тошнить — что плохо питается и заработала гастрит, но когда же у неё прекратились месячные, то она забила тревогу. Пошла к гинекологу, который огорошил её новостью: — Вы беременны. Срок — десять недель. Мариса на секунду испугалась, но когда к ней пришло осознание того, что она носит под сердцем плод их с Брэдом любви, расплакалась прямо перед врачом. Не дожидаясь вечера, позвонила мужу из телефона-автомата и рассказала ему о грядущем прибавлении в семье: — Да, нам по двадцать, — не дав ему опомниться, тараторила она, — но это ничего, правда ничего. Мама всегда говорила мне, что рожать надо рано, прямо сразу, как поймёшь, что нашла того самого, единственного. — И ты… — перебил её Брэд, — считаешь, что я и есть «тот самый» для тебя? — Конечно! Если бы это было не так, разве я бы вышла за тебя? — Но… — его голос дрогнул, — я же ужасный муж. Занят только своей призрачной мечтой. У меня ведь даже группы нет, нет помещения для репетиций, нормальных инструментов. — Но у тебя есть талант и потенциал. Всё будет хорошо. Это приносит тебе счастье, а больше всего на свете я хочу, чтобы ты был счастлив. Ведь тогда буду счастлива и я, и наш будущий ребёнок. — Не знаю, за что мне в жизни выпала такая удачная карта, — сказал Брэд. Мариса, улыбнувшись, посмотрела на ту самую червонную королеву, которую всегда носила с собой в кошельке. — Я люблю тебя, — прошептала она.

***

Новость о будущем ребёнке подарила Брэду море вдохновения — он написал несколько песен за месяц, и их качество показалось ему настолько высоким, что он решил оплатить час в студии и записать демо. Однако час превратился в пять, потому что Брэд не подумал, что если плохо играешь на барабанах, то на то, чтобы достойно их записать, потребуется время, ему пришлось немало доплатить, но зато он получил кассету с тремя собственными песнями. Окрылённый успехом, он выбежал из студии с гитарой наперевес, и в дверях столкнулся с высоким рыжим парнем. — Прости, — буркнул он и собирался уже уйти, как парень вскинул подбородок: — А ты кто такой? Никогда тебя раньше не видел. — Брэдли О’Мэлли, — протянул он ему руку. — Рон Кук, — ответил тот, — так что ты тут записывал? — Песни. Свои собственные, — помахал Брэд кассетой. — Интересно, — хмыкнул тот. — У тебя есть группа? — Нет, всё сам. — Это как так? Мультиинструменталист? — удивился Рон. — Типа того. — Покажешь, что наваял? — кивнул тот. — Зачем? — нахмурился Брэд. — Да так… — порывшись в рюкзаке, Рон протянул ему порядком измятую кепку с полустёртым логотипом в виде дельфина. — Я ударник в «Marina Gate», может, слышал? Точнее, бывший ударник, ушёл позавчера. Наш солист, Пит, просто заебал вечными пьянками и наркотрипами, нам репетировать — а он блюёт, нам песню записывать — а он отсыпается после ночи в каком-нибудь притоне со шлюхами и ширевом. Нахрена такой друг? И тем более коллега. Глаза Брэда заблестели — ударные были его слабым местом, да и «Marina Gate» он знал, даже пару раз ходил на их концерты в клубы. «У них крутые инструменталы, — подумал он. — Чем чёрт не шутит?» И он пошёл за Роном в его машину, где они и послушали демо-запись. — Знаешь… очень даже ничего! — одобрительно кивнул Рон. — Записывай мой номер и дай мне свой, созвонимся, может, выйдет чего. Не хочу уходить в творческий отпуск, — показал он кавычки пальцами, — надо творить, творить, пока творится! А кассетку оставь, покажу парням. На том и порешали. Назавтра у Брэда зазвонил телефон. — Привет, это Рон, — прозвучал в трубке весёлый голос. — Короче, дело такое — мы с парнями послушали демку и решили, что выкинем этого объебоса к чёртовой матери, а тебя возьмём на его место. «Marina Gate» продолжит существовать с другим солистом, то есть с тобой, и обновлённым репертуаром. А, как тебе идейка? Брэд, сидевший на кровати, чуть не упал. Он прикрыл динамик ладонью и развернулся к выжидательно смотревшей на него Марисе: — Я… Кажется, я в «Marina Gate»! Та тоже слышала об этой группе, поэтому, пару раз хлопнув глазами, с радостным визгом кинулась мужу на шею, чуть не задев его округлившимся животом. — Ты, как понимаю, согласен? — усмехнулись на том конце провода. — Да, конечно, да! Спасибо! — воскликнул Брэд. — Ждём сегодня вечером. Пиши адрес. — Это… Что это было? — ошарашено оглядел жену Брэд, положив трубку. — Это всё та самая счастливая карта, — показала Мариса ему любимую даму червей, которую сегодня использовала как закладку в книге. — Мы оба вытянули её. Он подполз к жене на кровати и крепко поцеловал её, Мариса же прижалась к нему, тихо смеясь от радости. — Хочу, чтобы этот момент длился вечно. Ты такая прелестная и сияющая, я — почти на вершине мира! Это — чистое счастье.

***

Время понеслось с бешеной скоростью. Мгновение — и Брэд официально записал первую песню с «Marina Gate», ещё одно — Мариса родила здорового мальчика Эдриана с глазами-вишнями точь-в-точь как у отца, ещё — группа отправилась в первый тур по северу Штатов, ещё — семья О’Мэлли купила свой первый дом. У них всё было хорошо, и это… пугало Марису. Каждый день она просыпалась, оглядывала сына, мужа, расписную гитару в углу комнаты, новый ремонт в её любимых бежево-жёлтых тонах, и чуть не плакала от страха — счастье казалось таким хрупким, почти как лёд на ноябрьской луже. Целуя мужа на пороге, она шептала: — Только, пожалуйста, пристёгивайся и не гони. Иногда предупреждения сопровождались словами о недавно прошедшем снеге или дожде и скользкой дороге или, наоборот, о палящем и ослепляющем водителей солнце. Брэд хмыкал, заверял Марису в том, что всё в порядке, с ним ничего не может случиться, вот вообще ничего, но она упорно не верила. Напереживавшись за мужа, она начинала переживать за сына: вдруг он упадёт, сдерёт коленку, и в ранку попадёт инфекция? Она точно видела на заднем дворе вылезающие из-под земли куски непонятной металлической сетки! Тогда Мариса брала в гараже лопату и шла выкорчевывать сетку, но всё продолжала размышлять: «Вдруг на кусочек хлеба, который он стащит со стола, сядет муха? Господи!» Её бросало в жар, начинало трясти, она неслась на кухню и убирала всю еду со стола, будто не понимая, что Эдриан сидит в манеже и до хлеба не дотянется ни при каких обстоятельствах. Но Мариса плевать хотела на логику, ей руководили одни лишь чувства. Она знала, как легко и неожиданно уходят любимые люди, она уже потеряла одну семью. И потерять другую она просто не могла. Шли годы. Брэд работал с «Marina Gate» — он всегда говорил именно так, ведь даже за пару лет и пару туров так и не стал с ними одним целым. Остальные парни дружили со школы, вместе мечтали о славе рокеров, с четырнадцати-пятнадцати лет репетировали, а Брэд был им чужим, причём объективно. Да и, если честно, в нём не было так называемых «звёздных качеств» [3], он был ремесленником и сам это прекрасно понимал. «Marina Gate» выступала по клубам и барам, даже «на разогрев» их никто из крупных артистов не приглашал. Один из таких сиэтлских баров, «Таверна Мэра», же устроил им некую «резиденцию» [4] — подписал с ними контракт о выступлениях каждую вторую субботу. Когда же концертов было совсем мало, Брэд шёл таксовать, это были «живые» и часто неплохие деньги. А Мариса вела хозяйство, причём с каждым днём всё страннее и болезненнее — она проводила за чисткой унитаза по часу, драила столешницы хлоркой, лимонной кислотой и кипятком, упаковывала всю еду в тройную, четверную плёнку и даже купила себе маркиратор. При такой нервной матери Эдриан рос боязливым и ранимым ребёнком, ко всему этому еще и захваленным и разбалованным. Мариса души в нём не чаяла и со свойственной ей «полной отдачей» вкладывала в него все силы и возможности: если игрушки — то только самые дорогие и желанные, если одежда — то в соответствии с новейшими каталогами, если друзья — то прошедшие строгий «материнский контроль». Проходили его немногие, поэтому Эдди, вступивший в, казалось бы, кризисный трёхлетний возраст, на деле проходил его легко для Марисы, не закатывал истерик и даже не перечил ей, а спокойно читал книжки у мамы на коленях. Она нарадоваться не могла на милого мальчика: красавец, да ещё и умница, мамино счастье! Такой восторг от материнства заставил её… попросить Брэда ещё об одном ребёнке. — Если мы в двадцать справились, то в двадцать три справимся и подавно! — восклицала она с горящими глазами. Разделял ли её восторг вечно мечущийся, как он говорил, «между гитарой, газонокосилкой и машиной» Брэд — это был другой вопрос, но на второго ребёнка он согласился, а «сказано» в их семье означало «сделано». Брэд начал метаться между гитарой, газонокосилкой и машиной с утроенной скоростью, а Мариса, светясь от счастья, лежала на диване, смотря любимые ситкомы, поедая мороженое и одним глазом приглядывая за Эдди. Её невроз подотпустил — то ли произошёл выброс «правильных» гормонов, то ли она окончательно убедилась в том, что всё у неё в жизни хорошо. В начале тысяча девятьсот девяносто шестого года, когда Мариса была на седьмом месяце беременности, Брэд получил предложение, от которого было невозможно отказаться — несмотря на падение популярности гранжа после смерти Курта Кобейна, одна компания всё ещё намеревалась вернуть его в мейнстрим, поэтому собирала все подающие надежды группы в этом жанре. Коллеги Брэда по «Marina Gate» загорелись — это был их шанс. Да и он сам, как солист (хотя и не фронтмэн), был заинтересован в этом предприятии. Проблема была одна — все выбранные группы обязаны были поехать в общий тур. А как Брэд мог оставить беременную жену с маленьким ребёнком? Она тоже не обрадовалась этой затее. Настолько, что впервые за всю совместную жизнь закатила мужу скандал. — Нет! — возмущалась Мариса. — Как ты можешь даже думать об этом? Ты понимаешь, что я могу начать рожать когда угодно, хоть сейчас? Вдруг что-то случится? Кто мне поможет? Эдди? Но ему и четырёх нет! — Дорогая… — начал Брэд, но она отвернулась, обняв живот руками. — Но нам нужны деньги! И мне нужна самореализация, в конце-то концов! — выпалил он. — Самореализация? Тебе чего-то не хватает? — холодно спросила Мариса. — Да! Мы трёмся в Сиэтле уже четыре года, но разве я чего-то добился? Моя музыка — отстой! Курт Кобейн в моём возрасте уже был легендой с «Come As You Are» и «Smells Like Teen Spirit», а наш с парнями главный хит — песня о мотоцикле! — Да этот твой Кобейн и помер в двадцать семь! Осиротил дочку, подставил жену, да так, что она до сих пор не отмоется, хотя, очевидно, не причём! Может, ты и это хочешь провернуть? — не унималась та. — Что за бред ты несёшь… — рухнул на диван Брэд. — И прекрати орать, Эдди напугаешь. — Не учи меня! — взвилась Мариса. — Мариса, замолкни, — буркнул он. — Что? — опешила та. — Замолкни, что! Башка трещит из-за тебя! — рявкнул всегда меланхолично-спокойный Брэд. Это её немного отрезвило и она, всхлипнув, опустилась рядом с ним. — Мне надо зарабатывать, — повторил он. — Двое детей — это не вечное веселье и развлечение, как бы тебе этого не хотелось. Надо выплатить закладную за дом, не жить в долг. Начать копить на колледж детям. А я таксую от безденежья, понимаешь, Мариса? Ты не хочешь видеть сути, правды, живёшь в своём мирке, где только смышлёный Эдди, бесконечный запас жидкого мыла с ароматами на любой вкус и марафоны сериала «Друзья». А я живу в реальности. И реальность такова: я — бездарь. Ноль таланта. Но мне немножко фартит в музыке, поэтому я постараюсь хотя бы денег на этом поприще подзаработать. Потому что Эдди и Эмбер придётся ставить чёртовы брекеты, иначе они будут такими же вампирёнышами, как я, — развёл он руками. Злоба Марисы прошла. Да, она не была умной или образованной, но такие вещи понимала. И, главное, понимала, как сильно Брэд старается для семьи. — Хорошо, — погладила она его по плечу. — Но… Ты же успеешь вернуться к рождению Евы? — Эмбер, ты имеешь в виду? — улыбнулся он. — Должен. Тур — четыре недели, выезжаем ровно через семь дней. — Пожалуйста, только не оставляй меня одну наедине с этим, — указала Мариса на большущий живот. — Я не справлюсь. И, кстати, она Ева, а никакая не Эмбер, — пихнула она мужа локтем. — Эмбер… Назвал бы сразу Булыжником [5], чего мелочиться… — Нет, это — Эмбер, я чувствую, — твёрдо, но примирительно сказал Брэд и поцеловал жену в висок.

***

Он уехал, как и обещал, через неделю. Мариса дала ему не только привычный контейнер с сэндвичами в дорогу, но и их счастливую карту — тот положил её в бумажник. Мариса с Эдди, попрощавшись с Брэдом на подъездной дорожке, ещё долго смотрели ему вслед. Мариса улыбалась ради сына, но на сердце у неё было тяжело — это было даже не простое предчувствие чего-то нехорошего, а такое странное, неприятное, тянущее ощущение. Тоска, горечь. Подобного она не испытывала никогда прежде, поэтому ей было неприятно — суеверная Мариса привыкла верить знакам судьбы. Чтобы хоть как-то отвлечься, она решила поучить с Эдрианом правила чтения по-испански — уж очень ей хотелось привить ему любовь и уважение к этническим корням. Мариса с большим трудом говорила на испанском, но обучая сына, вспоминала многое и сама. — Давай, дружок, — расположившись прямо на крыльце, кивнула она Эдди, — как будет по-испански «любовь»? — Ам…амор? — неуверенно пролепетал тот. — Ты ж моя умница, — поцеловала она его в макушку. — Я амор папу! — радостно захлопал в ладоши Эдди. — Да… Я тоже… — вздохнула Мариса. «Надеюсь, наша любовь поможет ему в этом туре. Не знаю. Мне плохо», — подумала она.

***

Брэд звонил редко — сотового у него не было, да и времени, как такового, тоже. Двадцать пять концертов за двадцать восемь дней — настоящий марафон. Мариса места себе не находила, даже мысли о том, что переживаниями она может навредить дочери, не помогали ей отвлечься от страха за Брэда. От каждого телефонного звонка она вздрагивала и, холодея от ужаса, ждала, что в трубке прозвучит: «Миссис О‘Мэлли, ваш муж найден мёртвым там-то там-то». Она в общем была тревожной и мнительной, но этот тур Брэда превратил её нервы в одну натянутую струну. Уроки же испанского усиливали страхи Марисы стократ — она будто мысленно возвращалась в детство, вспоминала, как ела с родителями тамалес [6] за воскресными обедами, и как быстро и неожиданно умер папа, а потом и мама. Логичнее было бы прекратить занятия, но Мариса видела, как они нравятся Эдриану, как хорошо у него получается запоминать и произносить новые слова, и не могла отказаться от такой радости для сына. Она готова была что угодно отдать ради него, и душевное спокойствие было наименьшей жертвой, как ей казалось. Когда Брэду оставалось отыграть всего два концерта, он позвонил Марисе, чтобы рассказать о своих делах и спросить, что привезти в подарок из монтанского Калиспелла. — Главное, возвращайся живым и здоровым, никакие сувениры нам не нужны, — чуть не плача от странной смеси радости и страха, сказала Мариса. — Я как будто на войне, ты брось это! — цокнул языком Брэд. Эдриан, сидящий у мамы на руках, крикнул в трубку любимую фразочку: — Я амор папу! Брэд рассмеялся: — Я тоже тебя амор. Вас обоих, и Эмбер тоже. Ждите, через четыре дня буду! — На этот день обещают сильный дождь. Как ты будешь добираться? — встревожилась Мариса. — Ну, дождь — не снег, прорвёмся. Я же на машине… — Она низкая и длинная! — Да брось! Если будет слишком плохо, тот же Рон подвезёт, он на пикапе. Не парься. Люблю, целую, — не дожидаясь ответа, Брэд отсоединился. Все дни и ночи до его приезда Мариса провела почти без сна — у неё страшно колотилось сердце, а живот то и дело тянуло, иногда так, что она порывалась вызвать скорую, но передумывала, боясь испугать Эдди. Да и с кем бы он остался, если бы её забрали в больницу? «Его отправят в приёмник! Боже мой, боже, всё что угодно, только не это!» — вспоминая себя, качала головой Мариса. И вот, казалось бы, все её мучения и терзания закончились — Брэд позвонил из аэропорта Сиэтла и сказал, что благополучно приземлился, скоро они с ребятами получат багаж и поедут по домам. Он заверил жену, что погода не такая ужасная, и он спокойно доберется до дома на своей машине. Марисе было некогда с ним спорить — она суетилась на кухне, готовила любимое блюдо Брэда, лазанью с белыми грибами, поэтому просто согласилась с мужем, не став доставать его своими причитаниями. Поставив форму в духовку, она сняла передник и присела на стул, чтобы перевести дух, но тут к ней, таща за собой учебник по испанскому, подошёл Эдди: — Давай почитаем? — заулыбался он. Марисе не очень-то этого хотелось, но она вымученно улыбнулась, поставила таймер на тридцать минут, расстелила на кухонном полу плед и, обняв сына, принялась вместе с ним произносить по слогам испанские слова. Всё шло как всегда — Эдриан что-то лепетал, местами внятно и верно, Мариса поощряла его, гладила по голове. Лазанья источала соблазнительный аромат грибов, томатного соуса и трав, а таймер мерно, почти бесшумно отсчитывал секунды. Внезапно идиллию прервал писк телефона. Мариса, вздрогнув, нащупала его на столешнице и нажала на кнопку приёма вызова. — Миссис О‘Мэлли? Внутри у неё всё похолодело: — Да… — Говорит офицер Ли. Брэдли О‘Мэлли — ваш муж? — Да… «Он умер», — пронеслось у Марисы в голове. — Вам нужно приехать в Центральную больницу. Произошло несчастье: мистер О‘Мэлли значительно превысил скорость, его машину занесло на скользкой дороге, он не справился с управлением и вылетел за ограждение, — сказал вместо этого офицер. — Брэд жив? — чувствуя, как глаза наполняются горячими слезами, выкрикнула Мариса. — Сейчас его везут в больницу, больше информации у меня нет. Вам необходимо туда приехать, — повторил Ли. — Слышите меня, мэм? Мариса не слышала. Она, прижав трубку к щеке, невидящими, заволоченными слёзной пеленой глазами смотрела в духовку, где исходила паром лазанья. — Мэм! Мэм! — воскликнул офицер. Руки Марисы работали быстрее головы — она выключила плиту, не обращая внимания на зов в трубке, звон в ушах и сердце, которое, казалось, стучало где-то в горле, схватила непонимающе хлопающего своими огромными глазами Эдди на руки и, не одеваясь, прямо в тапочках и халате, кинулась в дом напротив. Туда недавно въехали Сьюзан и Джон Мэргеры с тремя детьми, но Мариса не общалась с ними близко — те были раза в два старше, богаче и образованнее их с Брэдом, так что тем для разговора они просто не могли найти, ограничивались лишь пожеланиями доброго утра или дня. Но сейчас Марисе было вовсе не до размышлений о дружбе и положении в обществе — ей надо было оставить с кем-то Эдди и вызвать такси. Подлетев к двери Мэргеров, она заколотила в витражную вставку. Через минуту перед ней появилась удивленная Сьюзан: — Мариса? Что случилось? — Брэд… — мысли путались, она не могла подобрать нужных слов и выдавала лишь фразы-обрубки. — Авария. Он возвращался из тура… Мне позвонил полицейский. Надо ехать. Я оставлю Эдди? Хорошо? Мне не с кем больше… Сьюзан медленно кивнула, Мариса подтолкнула к ней сына, и тут её взгляд упал на столик возле двери, на котором блестели ключи от «Форда». — Я возьму вашу машину, — больше утвердительно, чем вопросительно сказала Мариса и, не дожидаясь ответа миссис Мэргер, схватила ключи и выбежала на улицу. Её колотило от холода, дождя и ужаса — Мариса поняла это, когда лишь с третьего раза смогла попасть ключом в замок зажигания. Она собиралась было стартовать, как дверь машины открылось, и Джон Мэргер схватил её за руку: — Мариса, я поведу. Часто дыша и не говоря ни слова, Мариса повиновалась, пересев на пассажирское сиденье, и Джон, чуть не сбив задним бампером мусорный бак, погнал к больнице. Всю дорогу Мариса смотрела лишь на свои руки, в голове лихорадочно билось: «Только не Брэд, только не Брэд». Она не могла поверить в то, что её привычные, глупые, беспочвенные тревоги воплотились в жизнь. «Это я навлекла на него беду», — сделала единственное доступное ей сейчас умозаключение Мариса. Подъехав к больнице, мистер Мэргер помог ей выбраться из машины, но как только она встала по весь рост, его глаза так округлились, что Мариса испугалась: — Что? — выдохнула она. — Вы… Стойте здесь. А лучше сядьте в машину, только аккуратно, — выставив руки перед собой, прошептал Джон. — И не… не пугайтесь и не смотрите вниз. Естественно, Мариса тут же глянула на подол халата и увидела, как на бирюзовом шёлке расползается красное пятно. Она, взвизгнув, отшатнулась к машине, больно приложившись об неё спиной, и, окончательно перестав контролироваться себя, разрыдалась: — Нет! — заголосила Мариса. — Нет! Моя дочка! Моя семья! Больничная парковка закружилась у неё перед глазами, словно в бешеной зловещей карусели, и чтобы не потерять сознание, она вцепилась обеими руками в плечи мистер Мэргера и сбивчиво зашептала: — Отведите меня туда, пожалуйста, я не могу сама. Быстрее, прошу! На негнущихся ногах, почти повиснув на Мэргере, Мариса добрела до приёмного покоя. Она потеряла счёт времени, не понимала, прошла ли минута или час перед тем, как под её спиной оказалась каталка, а перед лицом начали появляться и исчезать разные люди в масках, с трубками, шприцами и непонятными приборами в руках. — Мариса! Мариса? — попеременно спрашивали они, а она могла только открывать и закрывать рот. Она изо всех сил старалась сфокусироваться на Джоне, маячившем неподалёку, и когда он, наконец, подошёл поближе, шепнула: — Я не понимаю, что происходит. Пожалуйста, — она тяжело сглотнула, — пожалуйста, позаботьтесь об Эдди. Вдруг мне придётся здесь остаться… Мистер Мэргер, — взяла его за руку Мариса, — сделайте всё, что угодно, только не позвольте забрать его в приют. Я прошу. — Хорошо, — кивнул тот. Звучал он не очень уверенно, но Мариса всё равно отпустила его, и медики тут же повезли её по кажущемуся бесконечным коридору. Бесцельно смотря по сторонам, она понимала, что прямо здесь и сейчас сбывается её самый страшный кошмар — она теряет семью, самое дорогое, что у неё есть. Муж попал в аварию, и она даже не знает, жив ли он, как не знает, что происходит с не родившейся дочерью, а сын, наверняка испуганный до чёртиков, сидит у полузнакомых людей. «Если я умру, то Эдди попадёт в интернат, ничего страшнее этого вообразить невозможно. Я не позволю, я не подведу своего мальчика. Я должна бороться, — наблюдая будто со стороны, как доктора проводят с ней какие-то непонятные манипуляции, думала Мариса. — Надо бороться. Надо». Через несколько часов с помощью кесарева сечения у неё родилась девочка — недоношенная, хилая, с трудом закричавшая. Марисе даже не дали толком взглянуть на неё — тут же забрали на обследование. Саму Марису оставили в реанимации, и в полубреду от наркоза ей показалось, что рядом с ней лежит Брэд, весь в крови и бинтах. Только на следующий день она узнала, что Брэда там быть не могло — к тому времени его уже увезли на минус первый этаж. В морг. Он умер в машине скорой помощи. Врачи пытались реанимировать его, но травмы были слишком серьёзными, никаких шансов не оставалось даже у молодого и здорового мужчины. Мариса не понимала, что ей делать, как реагировать — её мысли и чувства разрывались между мужем, сыном и дочерью. Она не привыкла быть сильной, самостоятельно что-то решать, переживать трудные ситуации без поддержки. Голова работала с трудом, шов от операции страшно саднил, а ведь Марисе надо было как-то организовать похороны, выяснить, что с её новорожденной дочерью и где её сын. Слёзы почти постоянно текли у неё из глаз, словно где-то в голове открыли кран. Дочь ей показали только через три дня. Тщедушная, синюшная, обвешанная трубками, она, к стыду Марисы, очень напугала её. — Эмбер… — прошептала она, припав к стеклу, за которым в специальной капсуле медленно сжимала и разжимала кулачки та. — Самая серьёзная патология из всех выявленных — это порок сердца, — пояснила медсестра. — И что мне делать? — покачала головой Мариса. — Пока ничего. Потом оперировать. В течение первого года жизни, — развела руками та. — Иначе плохо будет. — Как? — Большие проблемы будут, мамочка, — отдала ей карту Эмбер медсестра. — Я знаю, что случилось с вами и вашим мужем, но подумайте — он мёртв, а ваша дочь жива. Эти жёсткие, даже грубые слова ударили Марису по голове почти в буквальном смысле — виски заломило, а слёзы мгновенно прекратились. — Что? — свела она брови. — То. Идите, заберите мужа, и задумайтесь о дочке. Мариса, затравленно оглядываясь на неё, пошла прочь, опираясь на стену. Спустившись на лифте на минус первый этаж, она почти сразу уткнулась в дверь с белой табличкой «Морг» и неуверенно толкнула её. Она думала, что увидит перед собой мрачную комнату с разводами от недомытой крови, заставленную столами с трупами с бирками на синих стопах, но вместо этого ей вполне приветливо кивнул парень в голубом халате, заполняющий какие-то бумаги. Собственно, никаких трупов, раковин, металлических столов и холодильников в помещении не было, его «украшал» лишь стол, заваленный папками, на которых каким-то чудом балансировал пыльный компьютер. — Вы — Мариса О‘Мелли? — первым спросил санитар. — Да… — кивнула та. — Вы за мужем? — Да. — Пройдёмте, — отложил он документы. — А мне… можно как-то… я просто… — Мариса не знала, как именно выразиться. — Вы боитесь и не хотите видеть его на столе, верно? — догадался тот. — Верно. — У вас есть кто-нибудь, кто сможет забрать его за вас? По правде говоря, у Марисы не было подобных знакомых. Она почти всё время посвящала Эдди и работе по дому, общалась с мамашами на детских площадках, кассирами да работниками химчистки. Ей всегда было с кем поболтать, но близких, настоящих друзей она не завела, поэтому растерялась, когда парень спросил её о тех, кто мог бы помочь забрать тело Брэда. Если только… Не хотелось наглеть, Мэргеры и так очень много для неё сделали, но другого выхода не было. — Вы пока подумайте, а я принесу его вещи, — уведомил санитар, поднимаясь из-за стола. Через пару минут он вернулся с большим пластиковым пакетом. Мариса мгновенно узнала любимую толстовку мужа в красно-зеленую полоску, которую он считал особо смешной из-за схожести со свитером Фредди Крюгера. Еле сдерживая слёзы, Мариса прикрыла рот рукой. — Мне очень жаль, — отдал ей пакет юноша. — Вы вспомнили чей-нибудь номер? Мариса не знала номера Мэргеров, но подумала, что раз они живут через улицу, их домашний телефон отличается парой цифр от её. С четвертой попытки она смогла попасть на верный номер, трубку сняла Сьюзан. — Здравствуйте, миссис Мэргер, — стараясь говорить как можно спокойнее, поздоровалась Мариса. — Я… Я даже не знаю, с чего начать… Как Эдди? — Здравствуй, Мариса, — вздохнула Сьюзан. — Прими мои соболезнования, какая же это ужасная трагедия! Не волнуйся за Эдди, он у нас, конечно, постоянно спрашивает, где ты, но в общем чувствует себя неплохо, вчера уже играл в джин рамми с Гейджем, нашим младшим. Он может оставаться здесь, сколько потребуется, всё в порядке. При словах о карточной игре сердце Марисы заболело, и она, еле справляясь со слезами, сказала: — Спасибо вам большое, миссис Мэргер. И вам, и мистеру Мэргеру, я даже не знаю, как вас благодарить… И я… Хочу попросить у вас ещё немного помощи. Мне нужно… Мне нужно забрать Брэда, но я не могу. — Я всё понимаю, дорогая, — сочувственно сказала Сьюзан. — Скоро подъеду, жди в больнице. — Спасибо, — еле слышно отозвалась Мариса и отсоединилась. Закрыв глаза, она поняла, что так крепко сжимает пакет с вещами, что пальцы прилипли к целлофану. Медленно развязав пакет, Мариса нащупала на дне бумажник Брэда. Он казался намного толще обычного, поэтому она открыла его и тут же чуть не выронила — первым, что она увидела, была та самая карта червонной королевы. Прижав её к груди, она привалилась к стене и горько, совершенно не стесняясь санитара, заплакала. В голове, словно на ускоренной перемотке, понеслись кадры их с Брэдом жизни: вот они интернатские подростки, вот их свадьба, вот — переезд в Сиэтл, покупка дома, рождение Эдриана, успехи группы, новость о второй беременности… Все эти счастливые события перелистывались, словно стёклышки в калейдоскопе. «Как я буду теперь? Что мне делать? С чего начать?» Жизнь сама подсказала ей путь. После похорон Брэда, которых она почти не помнила, настолько сильной была боль, Мариса получила больше ста тысяч от товарищей мужа по «Marina Gate». Деньги позволили сделать операцию Эмбер. Девочка уверенно шла на поправку и росла, чему Мариса не могла нарадоваться. Но, возвращаясь каждый день домой, она чувствовала, что всё в нём не так и не то, неправильно. Каждая вещь напоминала о муже, а Мариса никак не могла смириться с тем, что осталась вдовой с двумя маленькими детьми в двадцать четыре года. Этот дом принадлежал семье О’Мэлли, чете О’Мэлли, но никак не вдове О’Мэлли. Поэтому Мариса приняла решение уехать в самый солнечный и яркий штат, в Калифорнию. В Лос-Анджелес путь был закрыт — цены там не просто кусались, а съедали бюджеты, поэтому она остановилась на небольшом и красивом городке в долине Коачелла, Палм-Спрингс. Купила там домик, и попробовала начать жизнь с чистого листа, не забывая, конечно, о Брэде и о добрых самаритянах Мэргерах, с которыми часто созванивалась. Время лечило раны Марисы, но она хранила верность умершему супругу, не заводила никаких отношений, много работала и прилежно воспитывала детей. Своё призвание она нашла в лавке чая и кофе — Мариса всегда обожала эти ароматные напитки, поэтому работать с ними было дня неё большим удовольствием. Эдди радовал маму ежедневно — он рос смышлёным, покладистым, милым и очаровательным. Его любили все, от местного продавца мороженого и разносчика газет, до учителей и тренера школьной баскетбольной команды. Эдриан не доставлял никаких проблем — в табелях теснились строго «A» и «B» [7], брокколи и брюссельскую капусту он уминал за обе щеки, а домой он возвращался к десяти вечера. А вот Эмбер… Сколько нервов она испортила матери, сосчитать было невозможно. Всё раннее детство она тяжело болела респираторными заболеваниями, в десять лет закурила, в двенадцать — попробовала пиво, в четырнадцать — марихуану. Она красила волосы во всевозможные цвета, носила в школу чулки с подвязками напоказ, и самостоятельно, часто прямо в туалете на переменах, делала себе пирсинги всего, до чего могла дотянуться. Прогулов и вызовов к директору и вовсе было не сосчитать. Хотя с Эдди Эмбер ладила нормально, он не мог на неё повлиять, ни словами, ни примером. Мариса не пыталась бороться с дочерью силой, наказывать её, сажать под домашний арест, не такой у неё был характер. Ей даже временами казалось, что Эмбер благодарна за снисходительность, хотя Мариса и не надеялась на то, что дочь когда-нибудь станет «нормальной». Она пыталась с ней поговорить, но Эмбер закрывалась, не желала обсуждать с матерью ничего, что было на душе и в голове, поэтому Марисе приходилось довольствоваться единственным общим с дочкой развлечением — просмотром телешоу. «Холостяк», «МастерШеф», «Скажи платью "Да"», даже «Семейство Кардашьян» — всё это мать с дочерью смотрели взахлёб и бурно обсуждали. Эмбер всегда шутила, что Эдриану тоже надо пойти на подобную «теле-помойку»: — А что, мордой вышел, харизма есть. Ему бы ещё денежек побольше — и звезда родилась! — подначивала она брата. Но в каждой шутке есть только доля шутки, остальное — правда, поэтому когда Эдриан окончил школу и не смог поступить в колледж, Мариса загорелась идеей о телевидении. — Мам, я не хочу, — честно сказал всегда со всем соглашающийся Эдди. — Не хочу торговать своей честью и совестью, скакать перед камерами, как чёртов клоун! Нет. Это ваши с Эм приколы, вы ими и забавляйтесь, я тут вас не поддержу. — Но, Эдди, послушай! Это же такой шанс обогатиться, прославиться! Я растила вас одна, с зарплатой продавщицы в Калифорнии это очень непросто! — неосознанно подкинула Мариса манипулятивный аргумент. — Ага, разбогатей или сдохни, — закатил глаза Эдди. — Слышала о Райане Дженкинсе и Жасмин Фиор [8]? Потрясающая история, тебе понравится. Мариса, прислушавшись к сыну, почитала про этих неудавшихся звёзд реалити, и поумерила свой пыл, но идею не забросила. Вскоре после этого разговора О’Мэлли перебрались в Лос-Анджелес, мировой центр индустрии развлечений. Мариса, хитрая лиса, не оставила мечты увидеть лицо своего прекрасного сына на экране. В Лос-Анджелесе жить было в разы тяжелее, чем в Палм-Спрингс: вместо дома они могли позволить себе квартиру, вместо фермерских продуктов — замороженные обеды. Мариса нашла работу в большом чайном магазине, который владелец-турок гордо звал «бутиком», Эдди подрабатывал то баристой, то официантом, то и тем, и другим одновременно, Эмбер же кое-как училась и шаталась по городу в компании таких же странных подружек, как она сама. Всё шло, в общем-то, неплохо. Но потом настал две тысячи семнадцатый год, Эмбер исполнилось двадцать один, и с ней произошла страшнейшая трагедия — её изнасиловали прямо на собственном дне рождения. Что тогда пережили все О’Мэлли, было не вообразить. Мариса вспомнила весь ужас смерти Брэда, Эдди замкнулся и почти сутками стал пропадать на работе, стараясь добыть как можно больше денег для сестры, а Эмбер просто умерла. Внутренне. От прежней саркастичной, своенравной девушки не осталось ничего, всё поглотила травма и наркотики. Тогда-то Эдриан и сдался — пошёл на кастинг «Холостячки» и… попал на шоу с первого раза. Публика влюбилась в него, и взгляд Марисы, наблюдающей за успехами сына «в прямом эфире», вновь загорелся. Они переехали в новую квартиру в хорошем районе, Эмбер получила собственную комнату, где рисовала дни и ночи напролёт, Мариса старалась не думать о том, что та крепко сидит на морфине, постоянно повторяя про себя: «Всё хорошо. Всё будет хорошо». Особенно она любила делать это, разглядывая пожелтевшую от времени червонную королеву. Марисе казалось, что в ней заключена частичка души Брэда, и она часто разговаривала с ним, рассказывала о детях, о себе, плакала, но повторяла, словно мантру: «Всё будет хорошо». Но у судьбы были совсем другие планы, ей не терпелось вновь «встряхнуть» Марису. Поэтому когда она расслабилась, наблюдая за тем, как её великолепный Эдди крутит на танцполе потрясающую, хоть и скандально известную красавицу Энн Фэрис, Эмбер нашли задушенной возле того самого бара, который когда-то разрушил её жизнь. И если с ранней смертью родителей и мужа Мариса как-то справилась, вид мёртвой дочери разбил её сердце на мелкие осколки. Лёжа бессонными ночами с дикой болью во всём теле, крича в открытое окно или развешивая по стенам фото Эмбер, Мариса понимала, что на этот раз исцелить её сможет лишь то, что всю жизнь было для неё дико и чуждо. Месть. Впервые добрая, оптимистичная и лояльная Мариса О’Мэлли захотела крови, ведь её родителей убили болезни, Брэда — бездушная куча железа, а Эмбер — какой-то человек. Конкретный человек, дышащий, ходящий, думающий, чувствующий. Мариса же не могла ни дышать, ни ходить, ни думать, ни чувствовать как прежде, и она намеревалась отобрать всё это у того, кто посмел выдавить жизнь из её единственной дочери. Полиции было плевать — для них Эмбер была наркоманкой и потаскухой, не заслуживающей того, чтоб они оторвали свои задницы от стульев и хотя бы достойно опросили свидетелей. Поэтому пока Эдди занимался похоронами и разбирался с контрактом «Танцев со звёздами», Мариса по старинке открыла ежедневную газету, нашла в ней объявление частного детектива, и когда в её прихожую вошёл высокий худой парень с обесцвеченными волосами, лицом похожий на борзую или гончую собаку, Мариса скрестила руки на груди и сказала неожиданно холодно: — Мою дочь задушили и бросили в переулке, словно пакет с мусором. Теперь я хочу сделать то же с тем, кто сотворил это. Вы поможете? — Мэтти Собак всегда к вашим услугам, — криво ухмыльнувшись, протянул он ей руку.