***
Либби никогда не видела себя в роли матери — если честно, дети ей были попросту противны. Орущие, рыгающие, непонятно что хотящие и неугомонные — одним словом, ничего приятного. Но прожив месяц с Энн, она пришла к осознанию, что опыта и, главное, терпения для того, чтобы заниматься с ребёнком, ей хватит. Никакой визгливый слюнявый грудничок не мог сравниться с двадцатипятилетней женщиной с такими же качествами. Рядом с Энн нужно было находиться двадцать четыре часа в сутки, без преувеличения. Первая неделя была самой адской — Энн постоянно рвало. То ли желудок отучился принимать нормальную пищу, то ли так проходила детоксикация, но ее часами могло «полоскать» от одной ложки пшеничной каши. Либби пришлось самой звонить Корн и обо всём с ней договариваться — в итоге та «сжалилась» и дала им несколько дней на раскачку, и за это время Энн надо было привести в божеский вид. — Скоро я пришлю к вам папарацци, и мне плевать, плохо этой сучке или хорошо. Время — деньги, — прошипела Линдси и отсоединилась, не став выслушивать доводы Либби. Поэтому ей пришлось сцепить зубы и работать, работать, работать — вызывать парикмахера, косметолога, диетолога, психолога и еще кучу специалистов с окончанием на «-лог». Вскоре Энн стала выглядеть не блестяще, но вполне прилично. Самое главное, ту грязную и разбитую версию себя она больше не напоминала. И Либби была очень горда. Нет, не собой и своей самоотверженностью, а тем, что смогла предложить и оказать помощь так, что другой человек её принял и теперь меняется на глазах в лучшую сторону. Не свихнуться в этой канители из уборки, готовки и присмотра за Энни (а ведь ей действительно иногда приходилось без сна лежать рядом с ней на кровати и следить, чтобы той не стало плохо среди ночи) Либби помогал… Стэн. Кто бы мог подумать, что перепих за баром обернется чем-то большим? Либби и сама не до конца верила в происходящее, но факт оставался фактом — со Стэном они общались почти каждый день. На самом деле, во время «отдыха» от Энн она даже успела съездить в Альбукерке и провести несколько прекрасных дней и ночей в компании Стэна. Он снова предлагал ей остаться в этом королевстве кактусов и наркодилеров, а Либби снова сказала «нет». Стэн ей нравился — он был, ни прибавить, ни убавить, красавчиком, но это не сделало из него зазнавшегося и избалованного женским вниманием повесу — Стэн наравне с двумя братьями и сестрой помогал родителям в закусочных, мог легко и бургер сжарить, и молочный коктейль взбить, и даже посуду помыть. Спокойный, приветливый и добродушный, он постоянно заставлял Либби вспоминать поговорку «золотые волосы — золотое сердце», но пока она была просто не готова двигаться дальше. И, самое главное, оставить Калифорнию. — Человек может быть привязан не только к другим людям, но и к месту, понимаешь? — объясняла она Стэну. — Я обожаю Лос-Анджелес, всегда хотела жить здесь, и теперь, когда моя мечта сбылась, и я даже могу позволить себе не угол с блохами за пару сотен в месяц, а достойный кондоминимум, ты предлагаешь мне всё бросить? Просто бросить и всё? Нет, так не пойдёт. Я считаю, что отношения на расстоянии сейчас — самый оптимальный вариант. — И ты не согласилась бы переехать в Альбукерке, даже если бы я сделал тебе предложение? Скорее всего, это был его последний аргумент, но Либби не сдалась: — Я не готова стать миссис Хартман, как бы мило эта фамилия не звучала. Я была в отношениях на расстоянии, долго, года два, и всё «работало» нормально. Доверься мне, ладно? Если мы реально захотим быть вместе, пара тысяч миль нам не помешает. Стэн несколько дней обижался, а потом всё-таки принял правила игры Либби. И сейчас она чертовски радовалась тому, что не поддалась на уговоры и не уехала к нему, иначе вполне могла бы увидеть Энн только в гробу или в психушке.***
Первая подставная съемка папарацци прошла удачно: Либби с Энн просто за руку вышли из дома, прижимая к себе коврики для йоги, и уже на следующее утро таблоиды пестрели заголовками из серии: «Новое увлечение скандально известной танцовщицы: йога или подруга?» Либби, читая подобное, хотелось помыться, желательно, с наждаком, чтобы точно счистить с себя грязь. «Кому вообще может быть интересна подобная хренотень? И как это поможет запустить карьеру Энн?» — недоумевала она. Любопытные борзописцы же, в отличие от неё, были явно вдохновлены и жаждали продолжения истории, поэтому вскоре Либби с Энн пришлось отправиться в популярное кафе в ближайшем молле и активно разыгрывать там комедию под названием «Воркующие голубки». Они делано смеялись, прикладывали друг к другу только что купленное нижнее белье и пили кофе из одного громадного стакана. Журналюги ликовали, не меньше радовалась и Линдси, которая тут же организовала Энн онлайн-интервью с несколькими изданиями одновременно, а Либби, сидя за камерой и слушая, как они засыпают её подругу некорректными, грубыми вопросами, еле сдерживалась, чтобы не выдернуть аппаратуру из розетки. Энн же по виду была даже рада — может, на неё так влиял всеобщий интерес, но Либби, наконец, увидела ее довольную улыбку. Ей стало грустно — часто она просто не знала, как относиться к Энни. Та казалась ей то чистой женщиной-ребёнком, то прожжённой интриганкой; то искренней и доброй, то жадной до внимания и денег. С одной версией Энн было приятно общаться, помогать её и поддерживать, другая же выводила Либби из себя непроходимым эгоизмом. Но пока она пыталась разобраться в своих эмоциях по поводу поведения подруги, Линдси подкинула ей новое испытание. — Всё, время пришло. В следующий раз будете целоваться. Я всё продумала, вплоть до раскадровки, — сунула она в руки открывшей в изумлении рот Либби рисунок. — Снимаем у старого кирпичного дома. Попрошу сделать фото «пошумнее» [2], будет очень сексуально. Ты, Либс, пониже, будешь стоять у стены, а ты, Энн, наклонишься к ней и прямо-таки вожмёшь в кирпичи. Покажите мне страсть, настоящую! Можете потренироваться, — усмехнулась она. Либби передернуло — гомофобией она действительно не страдала, просто это было как-то… неестественно. И даже противно. Из головы всё никак не уходил образ осунувшейся Энн, часами обнимающейся с унитазом, и целовать её, даже понарошку, не хотелось совершенно. Да и по отношению к Стэну это было настоящим предательством. — А без этого можно? — держа картинку кончиками пальцев, словно грязный носок, поморщилась она. — Нет, — просто ответила Корн, развернулась на каблуках и, привычно не попрощавшись, ушла. — Не волнуйся, — внезапно улыбнулась ей Энн. — Я понимаю, что ты этого не хочешь, и даже предполагаю, почему, поэтому мы «замаскируемся», — показала она кавычки пальцами, — распустим волосы и просто встанем друг к другу близко-близко, никто не подкопается. Либби с благодарностью посмотрела на неё — и как это простое решение не пришло ей самой? Так они и сделали — даже Линдси, похоже, ничего не заподозрила, и фото «поцелуя» отправились взрывать интернет. Но «взрыв» оказался даже сильнее, чем все предполагали — теперь девушек преследовали самые настоящие, а не заказные папарацци. Либби удалилась из всех соцсетей и была готова рвать и метать — такого она совсем не ожидала, становиться медийной персоной не входило в её планы. Когда на подходе к дому из-за толпы навязчивых парней с камерами она уронила пакет с яйцами, молоком и маслом, превратив их в импровизированный омлет, её терпение лопнуло. Еле сдержавшись, чтобы не закидать фотографов остатками продуктов, она вбежала в прихожую и крикнула: — Энн, пойди быстро сюда! Когда та появилась в дверном проёме, Либби заголосила: — Эти ублюдки совсем оборзели! Никакого бранча не будет — я всё разбила! Что мы натворили, Энн? Мы заварили такую ядрёную кашу, какую не сможем расхлебать ближайшие годы! Я не хочу всего этого, это же кошмар! Энн, я… Мне кажется, я должна уйти, пока не стало слишком поздно. Может, даже уехать. Ты помнишь Стэна из Альбукерке? Энн сначала нахмурилась, а потом медленно кивнула. — Мы с ним встречаемся, я просто не говорила! — продолжила Либби, размахивая руками. — Да, на расстоянии, но он, похоже, реально меня любит. И мне он нравится, он правда хороший парень. И эти убогие целовашки с тобой, без обид, вызывают у меня желание собрать свои манатки и свалить к нему. Потому что он настоящий, искренний и, в конце концов, нормальный. Мы варимся в этом компоте из лжи, похоти и жажды наживы уже сколько, месяц? Полтора? И это только начало! Меня тошнит, почти буквально! Я не хочу здесь больше быть. Вижу, ты уже в порядке, я бы сказала, даже в полном, поэтому отпусти меня. Пожалуйста. Пожалуйста. Она сама не поняла, как опустилась до мольбы, и от этого стало так противно, что, закрыв лицо руками, Либби зарыдала. — Прости, я устала, — выдавила она. — Я понимаю, — внезапно мягко коснулась её волос Энн. — Я всё прекрасно понимаю. Но это моя жизнь. Теперь. Мне уже точно не выбраться и я, если честно, не особо и хочу. Звучит мерзко, но… мне нравится всё это. Такая игра, будто я на сцене круглые сутки. Это прикольно. Слёзы Либби мгновенно высохли, и она испуганно взглянула на Энни: — Не боишься превратиться в Ферейру? — Ты хотела сказать «окончательно превратиться»? — хмыкнула Энн. — Боюсь. Но выбора нет. Только такие суки, как она или Корн, выживают в шоу-бизнесе. Я давно себя потеряла. Помнишь, когда ты решила поселиться у меня, но сказала, что хочешь, чтоб я стала такой, как при нашей первой встрече? К моему сожалению, это больше невозможно. Похоже, я прошла точку невозврата, и теперь путь только один — дальше, глубже. Возможно, к звёздам, а, может, в Пекло. Это были самые осмысленные слова, что Либби слышала от Энн за долгое время. Она внимательно посмотрела на неё: та вполне довольно и уверенно улыбалась. И огонь в глазах был, правда, совсем не такой, как раньше, а более хищный и наглый, что ли. «Навыдумываешь себе сейчас всякой хренотени, — быстро одёрнула себя Либби. — Кстати, просто повезло, что она не обиделась на сравнение с Ферейрой. Или…» — Пока тебя не было, звонила Лин, — прервала её мысленный поток Энн. — Говорит, всё идёт, как надо, вот-вот начнёт работать над музыкой. Она очень довольна, поэтому, думаю, не будет слишком сильно орать, если ты скажешь, что уходишь. — Я? Зачем мне что-то говорить? — А как иначе? — Молча! — воскликнула Либби. — Я сделала тебе одолжение, ввязавшись в это. И я ничего не подписывала, ни перед кем не отвечаю. Поэтому разбирайтесь сами, хорошо? — Но тебе в любом случае придётся увольняться из «Korn Production», если хочешь уехать, — резонно отметила Энн. Самой Либби это в голову как-то не пришло. — Ты права. Позвоню, — разочарованно вздохнула она. — Только… Одно маленькое шоу напоследок, хорошо? — подмигнула ей Энни. Не дав Либби опомниться, она схватила её за руку, вытащила на улицу, где тут же заулюлюкали фотографы, и практически вытолкала в сторону гаража, крикнув вслед: — Безрукая ты сука! Не появляйся здесь больше! Либби, покраснев то ли от оскорбления, хоть и мнимого, то ли от непрекращающихся вспышек камер, юркнула в «Кадиллак» и газанула так, что машину чуть не занесло. Только на полпути к продюсерскому центру её накрыло осознание того, что Энн так ни разу и не сказала ей простое слово «Спасибо»…***
Когда Энн говорила, что Линдси не разозлится, узнав, что Либби хочет выйти из «дела», она, конечно, нагло врала. Но врала из лучших побуждений — ей не хотелось заранее пугать подругу. Каково же было её удивление, когда Корн и вправду просто махнула рукой: — Ну и пошла в жопу. Есть намного более интересные и перспективные варианты. Например, Андреа… Перед Энн оказался большой фотопортрет простоватой блондинки с веснушками. — Корин… На это раз ей с фото улыбалась красивая мулатка. — Филис… Русая девушка с бледной кожей и недобрыми карими глазами. — Джина. Азиатка, безумно похожая на Люси Лью, только зачем-то накрашенная термоядерными синими тенями. — Выбирай, сутенерша, — расхохоталась Корн. — Очень смешно, — не оценила Энн. — Что мне с ними делать-то? — Эти девки тоже когда-то приходили в наш центр, и хотят всеми силами пролезть на экраны хотя бы мобильного, — помахала она телефоном. — Сговорчивые, спокойные, сексуальные, в общем, не чета нашей «южной красавице» [3], — отвратительно спародировала акцент тех краев Линдси. — Если надо, всё лицо тебе оближут, и не только. — Какая ты мерзкая, — без тени улыбки сказала Энн. — Но будь по-твоему, сама же знаешь, что я уже проглотила наживку и не сорвусь с крючка. Давай эту, — почти наугад ткнула она в фото Корин. — О, чудно, мы не только ЛГБТ зацепим, но и афроамериканцев, — подмигнула ей Лин. — На днях встретишься с ней, а пока предлагаю познакомиться с твоими будущими хитами. И она запустила трек с довольно примитивным, но прилипчивым битом и протянула Энн лист с текстом песни. «Будущий хит» назывался «Не такая, как остальные девушки», текст закономерно заигрывал со всеми актуальными темами, на которых и строилась пиар-кампания имени Энни, и, прочитав его, она, стараясь не закатывать глаза, выдохнула: — А как меня звать-то будут? — Ты вроде когда-то хотела Аниту. — Больше не хочу, — вспомнив, что именно в тот день ей «посчастливилось» попасть в «Танцы со звёздами», поморщилась Энн. — Настоящее имя можно? — А фамилию? — хитро прищурилась Лин. От одного этого вопроса Энн мгновенно бросило в жар, а ноги пребольно заломило. Она поняла, что не думала о Томе, даже не вспоминала о нём с того момента, как за ним и его матерью хлопнула дверь. «Где моё кольцо?» — пронеслось у неё в голове, и она инстинктивно накрыла левую руку правой. — Я была бы рада увидеть на альбомах и плакатах свою девичью фамилию, но, помня, как ты разнесла всё моё имя при первой встрече… — начала мямлить Энн, но Линдси остановила её жестом: — «Я была бы рада…» — что это за сопли? Если будешь так вести переговоры, окажешься ни с чем. И вот тебе урок от меня — будешь значиться Энн Фэрис. И мне плевать на твои пожелания. «Я была бы рада», — фыркнула она. Энн уставилась в пол, но не стала ей возражать. В ногах бушевала отвратительная горячая боль, а висках стучал привычный заяц-барабанщик. Стараясь не разрыдаться, она выдавила: — Во сколько завтра подъезжать? — Ровно в десять, — злорадно глядя на неё сверху вниз, возвестила Корн. Весь вечер Энн боролась с собой, просматривая каталоги винных магазинов. Но она выстояла — если бы выпила хоть бокал, к десяти добраться на другой конец просто не смогла бы. «Дальше и глубже, — билось у нее в голове. — Дальше и глубже. Ради Либби. Ради Тома. Ради тех, кто сломался и оставил мечту». Она появилась в центре ровно в назначенное время — с иголочки одетая и благоухающая дорогущим селективным парфюмом. Корн, по виду, была крайне довольна, и Энн, сдержанно ей улыбнувшись, поняла, что всё наконец-то закручивается по-настоящему. И всё действительно закрутилось. «Не такая, как остальные девушки» через пару месяцев взлетела в топы хип-парадов США, фан-база с каждым днём всё расширялась и крепла, а Корин оказалась очень даже милой, и, что самое приятное и полезное, не брезговала целоваться с Энн по-настоящему, а не прикрываясь волосами. Правда, вскоре она тоже устала и ушла, но свято место пусто не бывает — лица, изображающие возлюбленных Энни, сменялись, словно в калейдоскопе. Керри, Лори, Наташа, Тана, Брук… На шестой или седьмой девушке Энн даже перестала толком запоминать их имена, зная, что скоро рядом появится очередная Мия или Сара из глубинки, которой хитрая Линдси наплела про то, что фейковый роман поднимет её активность в Инстаграме. Ближе к концу лета Энн выдали ещё один хит, «Новая», а осенью выпустила сольный альбом, за которым последовал изнурительный тур по всем возможным и невозможным клубам, барам и концертным залам Штатов. Лин не отходила от Энн ни на шаг, контролируя, чтобы её распорядок дня выглядел примерно так: макияж и прическа — утреннее шоу — хореография — саунд-чек — концерт — афтер-пати, обязательно включающее лобзания с очередной «возлюбленной» на камеру и общение с журналистами — максимум пятичасовой сон. И так по кругу. У Энн болело всё тело, особенно ноги, причём не от тренировок, а от общего напряжения и перегрузки, но она никому не говорила. Горький опыт был: однажды она пожаловалась одной из первых «спутниц», Лори, а та тут же передала это Линдси. В тот вечер Корн чуть ли не силой запихивала Энн в глотку супер-сильные обезболивающие, от которых её потом долго мутило и трясло, поэтому она решила просто молчать и терпеть. Терпение подвело её только через два года этого безумного марафона — Лин подкинула ей четыре новых трека и расписание концертов на ближайшие месяцы. И всё бы ничего, но одним из пунктов тура был… Атенс. Тогда-то Энн «накрыло» — она, не помня себя, влетела в кабинет Корн и стукнула обоими кулаками по столу, тяжело дыша. Корн даже не посмотрела на неё, лишь буркнула: — Атенс? — Да! — Ты же знаешь группу «Backstreet Boys»? Не ожидав настолько не относящегося к теме вопроса, Энн воскликнула: — Конечно! — Слишком много восторга в голосе, будто я тебе сказала, что они ждут за дверью. Полуголые, — хмыкнула Лин. — Нет, просто я, можно сказать, выросла на них, это буквально кумиры моего детства! — И тогда, возможно, тебе что-то говорит имя Лу Перлмана? — подняла, наконец, та глаза. — Кажется, это продюсер, который создал группу, а потом жёстко кинул их на деньги, так? — Ну, не только. Это финал истории. А где-то в её середине появилась чудесная группка под названием «NSYNC». Почти полная копия «Backstreet Boys», только похуже и, будем честны, пострашнее. И уважаемый господин Перлман провернул этот фокус с большим умом — парням из обеих групп пришлось вкалывать днями и ночами, потому что за их спинами постоянно маячил кто-то очень похожий на них, готовый заменить и «перебить» при первой же возможности. Заболел, с перепоя, устал, в плохом настроении, умерла бабушка — ты выходишь на сцену, записываешь альбом за альбомом, поёшь и пляшешь, потому что если не сделаешь этого, придут «злые двойники», украдут славу и отправят на скамейку запасных. И знаешь что, Энни? Мне чертовски понравилась эта идея! У меня в резерве есть одна девочка, и я серьёзно подумываю о том, чтобы сделать её твоим персональными «NSYNC». Гляди. И она показала Энн фото симпатичной азиатки. Энн сощурилась, вглядываясь в это лицо — оно казалось очень знакомым, вот только она не понимала, где могла его видеть. — Кристин Ян, двадцать девять лет. Да, старовата, но сильна — идеальное тело и голос неплохой. Типаж как у тебя — высокая, ладная, длинные темные волосы, даже оттенком кожи вы похожи. Только вот корни у нее не еврейские, а китайские, но это ничего — видела, как триумфально кей-поп шагает по миру? Азия в моде. И, вообще, инклюзивность и всё такое. Один звонок — и она прибежит сюда, как собачка, да еще и будет руки мне целовать, потому что понимает, что возраст давит, и это её последний шанс. Поэтому думай. Либо тур, включающий Атенс, либо Кристин. Всё это время Энн судорожно сопоставляла в голове факты. Кристин, Кристин, азиатка Кристин, танцовщица, давно пытается пробиться в шоу-бизнес… И тут ее осенило — да это же та девушка, что до смерти запугала её на кастинге в подтанцовку к Лане дел Рей! Вздрогнув, Энн прошептала: — Я не согласна. — Повтори, — насупилась Корн. Энн закрыла глаза. Руки задрожали так, что пришлось убрать их за спину, ведь она понимала, что сейчас никак нельзя спасовать, выдать страх или волнение. Выдохнув, она сказала так твёрдо, как только могла: — Я такого не потерплю. Никаких «злых двойников» и прочей грязи, это нечестная игра, в которой я не собираюсь принимать участие. Я прекрасно понимаю, что я — твоя главная дойная корова, ведь пока Джо Бартон продает миллион альбомов, я продаю три, но я не хочу в Атенс. Всего в один город, неужели ты не можешь пойти мне навстречу? — Нечестная игра? Очень смешно слышать это от тебя, учитывая, что именно дало тебе возможность продавать, как ты выразилась, по три миллиона альбомов, — не сдалась Линдси. — Тогда я разрываю с тобой контракт. Сейчас работа с «Korn Production» больше выгодна тебе, чем мне. Контракт с «Lava» от тебя не зависит, поэтому если я услышу, что ты начала работать с Кристин — тут же уйду, без раздумий. Это моё единственное условие. Сказав это, она ахнула, поняв, что только что попалась в хитрейшую ловушку — интриганка Лин отвела её возмущение на Кристин, и Энн тут же забыла про Атенс. — Ха! — хлопнула в ладоши та. — Единственное условие? Хорошо. Я пойду на уступки — никакой Кристин, но Атенс остаётся в силе. Для меня это принципиально — самая большая площадка в туре, больше тысячи человек. Энн забыла, как дышать, и, перестав сдерживаться, заорала: — Ты — сука! — Спасибо, я знаю, — нарочито мягко улыбнулась Линдси. — А теперь пошла вон! У тебя вечер, чтобы упаковать трусы и помады, ведь ты едешь во все захолустья, какие я укажу, дорогуша. Почти рыдая от злости и обиды, Энн вылетела на улицу и набрала самый нужный и родной номер. — Резиденция Хартманов слушает, — театрально пропели на том конце провода. — Либ, я заеду? Корн вконец охренела, даже ты будешь в шоке! — Да, приезжай, я как раз одна и только что поставила лазанью. И захвати безалкогольного пива, я забыла, — спокойно ответила Либби. Энн выдала нечеткое «угу» и отсоединилась. Через полтора часа, отстояв во всех пробках, она оказалась в округе Орандж, одном из самых красивых, чистых, тихих и престижных в Калифорнии. О том, что до неспящего Лос-Анджелеса меньше сорока миль, напоминало лишь фирменное рыжее солнце, стремительно спускающееся за горизонт. Подъехав к белоснежному дому, обнесенному низеньким заборчиком такого же цвета, она позвонила в дверь. Раздалась мелодичная трель, и вскоре на пороге появилась Либби — раскрасневшаяся и в забавном платье в широкую полоску, делающем её ещё ниже, чем есть на самом деле. — Привет! — радушно обняла она Энн. — Заходи. Пива взяла? Энн в ответ погремела связкой из шести бутылок. — Шик. Давай в оранжерею. Энни медленно прошла через гостиную, оглядывая светлое, немного хипповское убранство, и разместилась на большом плетёном кресле, лицом к панорамному окну в помещении, которое Либби называла «оранжереей», хотя цветов тут было от силы штук пять. Не дожидаясь подруги, она откупорила бутылку и, сделав глоток, пожалела лишь о том, что пиво безалкогольное. Когда же Либби, высморкавшись прямо в ворот платья, забежала в «оранжерею», Энн кивнула ей, на секунду забыв про мерзости Корн. — Как Стэн? — Какой из? — хватая бутылку из связки, подняла брови та. — Оба, — улыбнулась Энни. — Старший свалил на пляж в надежде поймать волну, ты же помнишь, что он теперь у нас не скейтер, а сёрфер, — делано закатила глаза Либби. — А младший… — вынув из кармана радионяню, она пожала плечами, — спит, слава богу. Кстати, помнишь, что девятнадцатого ему исполняется год? Тётушка Энни придёт, а? Отрицательный ответ не принимается! — На это я и хочу тебе пожаловаться, — опустила Энн голову на руки. — Послезавтра уезжаю в новое сраное турне! И это ещё не всё! Один из городов — Атенс! Ты представляешь уровень ублюдства Корн? Мне кажется, это слишком даже для неё! — Нет, ну Энн, ну ты что! — вплеснула руками Либби. — Почему не противостояла этой суке? — Я противос… ну, я пыталась, — дёрнула плечом Энн. — Ты же знаешь, это почти невозможно. — Блядь пархатая, — прошипела Либби. — Вот уродка! И что ты будешь делать? — Уже ничего… Стисну зубы и отпляшу перед любимыми горожанами. Надеюсь, родителей и Тома на концерте не будет. — А почему? Чего страшного-то? — Либ, — нахмурилась Энн, — с первыми я не общалась лет восемь или девять, со вторым — около двух. Может, они давно умерли все. — А проверить не хочешь? — подмигнула Либби. — Что? Нет! — Как же я ненавижу, когда ты говоришь эту фразу с такой интонацией! — брякнула бутылку на стол Либби. — Чёртов Марк Уолберг! Но зато я знаю, что ты сейчас врёшь. И ссышь. А я скажу так — не ссы! Приедешь в Атенс — иди к родителям, я тебе говорю, дело верное! Самой разве не интересно? Интересно же, по глазам вижу. А вот к Тому не суйся. Он больной. Энн усмехнулась — её всегда поражало то, с какой лёгкостью и прямотой Либби умела расставить все точки над «i». — Я подумаю, — принялась тереть она своё колено. — Нечего тут думать! — воскликнула Либби. — Эй! Давай-ка! — подняла она бутылку. — Бокал за то, чтобы ты перестала быть такой ссыкухой. Энн рассмеялась в голос, но тост приняла, чокнувшись своей бутылкой с её. Подруги проговорили несколько часов, а потом к ним присоединился и Стэн, без остановки тараторящий о волнах, досках и том, как процветают два его бара на пляже. Либби еле выпроводила его, соврав, что сын проснулся, и подруги продолжили импровизированную вечеринку на кухне, поедая лазанью ложками прямо из формы. Энн осталась спать у подруги — тут было так хорошо, тепло и уютно, что ей не хотелось проводить последнюю ночь перед нежеланным турне в своём большом, новом, но пустом доме. Стараясь не думать о том, что наше жилище отражает нас самих, она улеглась прямо на матрасе в оранжерее и медленно погрузилась в тяжёлый сон.***
Атенс был одним из последних городов в туре — Энн так замоталась за три месяца почти ежедневных шоу, что ей уже было плевать, придут ли на концерт мать, отец, Том, Дженнифер и прочие их братья и сватья. Но Либби была на страже обещаний, поэтому не успел самолёт приземлиться в Джорджии, как телефон Энн завибрировал: — Эй, невидимая тётушка Энни, ты не забыла, что должна наведаться к предкам? — Нет… — Я проверю. Не отлынивай. Поморщившись и от непреходящей весь полёт мигрени, и от перспективы оказаться в родном городишке, Энн завершила вызов и побрела на выход — пилот объявил, что в Атенсе тепло и солнечно, но даже это её не радовало, было как-то зябко. По дороге из аэропорта ребята из команды персонала и новая «пассия», Дани, наперебой спрашивали Энн о городе, но она отвечала односложно и нехотя — Атенс был ей противен, в нём не было ничего приятного, интересного и интригующего. Когда разговоры её вконец достали, она буркнула: — Это грёбаная дыра! И, отвернувшись, надела наушники. В подборке тут же попалась нетленка «Backstreet Boys» «Drowning» и Энн, вспомнив гадкую уловку Лин, чуть не выбросила телефон в окно, хотя и вправду всегда любила эту группу. «Не хочу здесь находиться», — злобно подумала она. Когда они заселились в полупустой, некрасивый отель, по мнению Энни, полностью советующий Атенсу по стилю и настроению, она поняла, что до саунд-чека осталось часа четыре, и если не пойти к родителям сейчас, то уже и никогда. «В этом контексте "никогда" мне очень нравится», — подумала она, однако из отеля вышла. Пошлялась по озарённым солнцем, но немилым сердцу улочкам, подошла к университету, поела в ближайшем кафе и собрав, наконец, волю в кулак, взяла такси и поехала к родительскому дому. Память то и дело подкидывала отвратительные картины, казалось, что их с родителями связывают лишь тонны недопонимания, нелюбви и невнимания. Все приятные воспоминания стёрлись, хотя обычно бывает наоборот. «Зачем я это делаю? Это же тупо! Я ведь даже не хочу», — часто вздыхала Энни. И только когда таксист скрылся за углом, оставив её один на один с серым домом с голубоватой крышей, газон перед которым привычно украшали алые розы, Энн поняла, что если убежит, но никогда этого себе не простит. «Ты ссыкуха», — прозвучал в голове голос Либби, и она, кивнув самой себе, резко взбежала на крыльцо и нажала на звонок. «Только бы там был папа, а не мама», — пронеслось у неё в голове. Однако дверь ей открыла… девочка. Лет семи на вид, смугловатая, кудрявая, с большими ореховыми глазами и россыпью милых веснушек на носу. Энн вздрогнула — на неё будто смотрела её собственная ожившая детская фотография. — Привет, — неуверенно произнесла она. — Привет! — весело помахала ей девочка. — Ты кто? — Я… Я… Энн. А ты? — Эш! «Чёрт, наверное, они съехали», — подумала Энн, и собиралась было развернуться и трусливо ретироваться, как из глубины дома послышался до боли, до дрожи знакомый голос: — Эшлинн! — дурацкое, совсем неподходящее сюда ударение на второй слог. — Солнце, кто там? — Я не знаю, мам, какая-то Энн! — отозвалась девочка. — Что? — через секунду в прихожей появилась мама Энн, Рут Фолчак собственной персоной. Казалось, она даже не изменилась за эти годы. Энн замерла, не зная, что сказать, а Рут, ахнув, закрыла рот обеими руками. — Мам, кто это? — испуганно заозиралась Эшлинн. — Это… Неважно, детка. Ты… иди к себе, хорошо? — всё ещё держа руки у лица, прошептала Рут. Та ускакала на второй этаж, и только тогда мать привычно отчеканила: — Чего ты хочешь? Денег не дам. — Что? О чём ты? Я здесь, чтобы поговорить! — возмутилась Энн. — Тогда слушаю, — подбоченилась Рут. Энни часто заморгала, стараясь усмирить слезы, боль и страх разом. «О, чёрт, не надо было приходить», — пронеслось у неё в голове.