***
Милли злилась на Тома около месяца, даже не впускала его в дом, а он пытался задобрить её всякими подарочками, носил и цветы, и конфеты, и сертификаты в магазины косметики. Сердце её оттаяло только тогда, когда Томас появился на пороге с леопардовой шубой из искусственного меха, о которой она давно мечтала. Шубка обошлась Тому не так и дорого, но Милли этого не знала, поэтому отблагодарила его «по всем правилам», и они снова начали что-то типа отношений, хотя никакой честности и духовной близости между ними не было. Том знал, что Милли шляется в бары и цепляет там парней получше него — по крайней мере, не таких избитых и отбитых, а Милли прекрасно понимала, что она нужна ему только как средство снятия необузданного сексуального напряжения, переполнявшего его после каждого боя. Несколько раз секс выходил и вовсе отвратительным — хоть Милли и любила «пожёстче», кровь её ни капли не возбуждала. А после драки с Эдрианом у Тома начались непонятные проблемы с носом — из него регулярно и без очевидных причин шла кровь. Такое случалось и в постели с Милли, и когда она, матерясь, убегала умываться, он чувствовал себя самым ущербным и никчёмным парнем на свете. Валялся на кровати, заткнув ноздри салфетками, и пялился в потолок. В такие моменты он почему-то вспоминал об Энн — ему казалось, что случись с ним такое рядом с ней, она бы не обругала его, а наоборот, помогла остановить кровотечение. Он скучал. Скучал по первым годам их отношений, до всей этой истории с переездом и сценой. Они тогда были ровесниками Милли, такими же беспечными, не побитыми жизнью и друг другом. А еще бесхитростными, открытыми миру и полными надежд идеалистами. «В Милли этого нет, думаю, это ее и спасет в будущем. Не будет никаких разочарований, она сама кого угодно разочарует и проведёт», — думал Том, когда она возвращалась в комнату с недовольной гримасой на симпатичной мордашке. После трёх или четырёх «кровавых» случаев Милли стала особенно капризной и взвинченной, несколько раз она и вовсе отказывала Тому в близости, забирала подарки, которые он по привычке таскал, и выставляла горе-ухажера за дверь. Но в один прекрасный день, как раз когда у Тома намечался поединок с довольно сильным противником по прозвищу Красный дьявол, и он пришёл к Милли за частичкой счастья и успокоения, она с непривычно весёлой улыбкой впустила его и, игнорируя то, что её отец читает книгу на кухне в полной тишине, потащила Тома в спальню. — Давай сначала перепих, а потом макияж. Хочу тебя накрасить, — помахала она перед ним старым эскизом костюма Ричи-Ракеты. Том без лишних разговоров завалился на кровать, она уселась на него сверху, но не успели они приступить к делу, как из его правой ноздри потекла красная струйка. — Да блядь! — закрывая нос ладонью, вскипел уже настроенный на хороший секс Том. — Две минуты, Милли. Хорошо, что я хоть не сверху! Он шмыгнул в ванную, нашел в шкафчике ватные диски, наскоро остановил кровь, открыл мусорное ведро, собирался было бросить вату туда и вернуться к Милли, но тут его внимание привлекла крупная сиреневая коробка. Странно было копаться в девчачьем мусоре, но он перевернул коробку лицевой стороной, и понял, что это… тест на беременность. Внутри лежал сам стрип [1], на котором была чётко видна одна полоса. По сути, волноваться было не о чем — девушки часто делают тесты, когда у них задерживаются месячные, но Том почуял здесь что-то неладное. «Надо её спросить», — подумал он. Да, сейчас был не лучший момент, но терзаться сомнениями он не мог и не хотел. — Милли, что это? — встал он в дверях спальни с коробкой. — Я думала, ты уже умер, три часа там сидел, — она успела одеться и так увлечённо смотрела в телефон, что даже не подняла головы. — Я спрашиваю, что это? — положил ей на грудь тест Том. Оторвавшись от экрана, Милли взглянула на коробку и вздрогнула, но за секунду взяла себя в руки и улыбнулась: — О, тебе уже не о чем волноваться. Томас попытался улыбнуться в ответ, но тут до него дошло, что она использовала не самое уместное здесь слово «уже». — Как это «уже»? А повод был? — нахмурился он. — Не бери в голову, ничего не было, — слишком наиграно махнула рукой Милли. — И убери мусор с кровати! — Нет, объясни, — не сдался Том. Тогда она встала, подошла к нему и погладила по щеке: — В наше время всё решается одной таблеткой. А тестом я проверяла, сработало ли. Сработало, всё в порядке. Тома бросило в жар, и он дрожащими руками схватил злосчастную коробку. — От меня? — голос предательски сорвался. — Ну… Да, никого, кроме тебя, за последний месяц у меня не было, я бы запомнила, — попыталась пошутить Милли. Но на лице Тома не появилось и намека на улыбку, поэтому она сменила тактику и резко пошла в наступление: — Что за истерика? В чём вообще проблема? Проблемой было бы, если бы я оставила ребёнка! Мне всего двадцать, я живу с родителями и рекламирую в Инстаграме сок и патчи для глаз, а тебе, наоборот, дохренища годков, а мозгов ноль! Зарабатываешь на жизнь мордобоем и постоянно истекаешь кровью! Ни о каких детях тут и речи быть не может! Если ты не умеешь мыслить рационально, это сделаю я! Тем более, это моё тело, и мы с тобой не очень-то и встречаемся. Ты мне даже не нравишься! Секс — просто одолжение, благотворительность! Так что заткнись и сотри с лица это скорбное выражение, папаша года! Том всё молчал, медленно краснея и наливаясь яростью, а Милли, не замечая этого, неслась на волне оскорблений: — Или, может, ты вообще охуительный семьянин? Где твоя жена, а? А? Я знаю, где твоя жена! Сосётся со своей ассистенткой, или кто она ей там! Скандал года, боже мой! Грёбаный фарс! Ты бы с этим, — ткнула она в него телефоном, — разобрался, а не в мои дела лез! Пошёл вон! И тут терпение Тома лопнуло. Он, будто воспроизводя своё страшное видение, схватил Милли за волосы и со всей силы приложил её лбом о косяк. Та бешено завизжала и вцепилась в его руку своими длиннющими ногтями. Отбиваясь и не давая Тому ударить себя ещё раз, Милли заорала: — Папа! Папа! Том инстинктивно глянул в сторону двери, и в этот момент Милли оцарапала его и отпихнула. Он, не удержавшись, завалился на кровать, а она метнулась прочь из комнаты, на выходе налетев на отца. — Папа! — прижалась она к нему. — Он напал на меня! Того, что произошло дальше, Том никак не ожидал. Пока он пытался прийти в себя и встать, мистер Брук подошёл к нему, твердо и ровно, словно Терминатор, и вломил между глаз так, что Том захлебнулся собственным вскриком. Было непонятно, как в невысоком и немолодом мужчине в очках умещалось столько силы, но вскоре Томас валялся на полу, закрывая голову руками, а Милли кричала уже на отца: — Пап, ты его убьёшь! Хватит! Хватит! Наконец, тот остановился и, тяжело дыша, прошипел: — Ещё раз увижу тебя возле дочери — мокрого места не оставлю. Ты понял? Том всё ещё закрывался руками, почти закатившись под кровать. Мистер Брук схватил его за волосы, заставив открыть глаза и застонать. — Ты понял? — холодно повторил он. — Да, — еле слышно отозвался Томас. — Пап, пойдём, у тебя кровь, — взяла его за руку Милли. — У тебя тоже, — коснулся отец её лба. Он сделал пару шагов к ванной, но потом резко развернулся и заорал Тому в ухо: — Пошёл отсюда, ублюдок! Понимая, что сейчас окрик сменится на удар, Том собрал свои плохо слушающиеся конечности в кучу и, держась за стенку, вышел из дома. На улице он ощупал себя — болело всё тело, особенно левый бок. «Только бы рёбра не сломал», — покачал он тяжёлой головой. Сегодняшний матч был очень важным — многие ставили на Красного дьявола, поэтому, победи Том, забрал бы не одну тысячу баксов. «Не ссы. Надо собраться. Боже… Чёрт!» Еле как доковыляв до своего дома, он сразу же прошёл на кухню и умылся прямо в раковине. На подоконнике стояло увеличивающее косметическое зеркало, перед которым мать каждый день красилась, и Том бегло осмотрел лицо — из носа без остановки хлестала кровь, губа была разбила, а под обоими глазами наливались синяки, что было совсем не хорошим знаком. «Я даже согласен на сломанные рёбра, только бы не нос», — мысленно взмолился Томас. Но времени распускать сопли и жалеть себя не было — бой начинался через пару часов. «Тем более, ты это заслужил. Тупой кусок дерьма. Набросился на девчонку, в которой фунтов девяносто [2]. Ты бы убил её с пары ударов! И тут уже было бы не отвертеться! И вдруг этот ребёнок был вообще не от тебя? Милли — известная шлюшка. Идиот», — если бы лицо и так не болело, Том бы дал себе пощёчину. Весь вечер он не мог сосредоточиться, постоянно мысленно возвращаясь к тому моменту, когда приложил Милли головой о косяк. Именно. Конкретно. К. Этому. Чёртовому. Моменту. Это был оживший кошмар и ожившая мечта одновременно и, пропуская удары и получая по башке, Том представлял, каково было Милли. Делал скидку на то, что он уже к этому привык, а она нет… Боль и головокружение возбудили его и его фантазии настолько, что он даже не понял, как отправился в нокаут, и Красный дьявол, победно рыча, сел на него верхом. Дьявол ушёл, а Том так и остался валяться на влажных от пота и крови матах. Поднял его местный врач: — Эй, не отключайся, не отключайся, — взволнованно похлопал он его по щекам. — Всё, в больницу? — Не надо в больницу, — еле слышно отозвался Том. Не дав даже обработать раны, он, качаясь, вытер лицо полотенцем, сел в такси, и, всеми силами пытаясь оставаться в сознании, поехал домой. Надеялся, что мать давно спит, и он сможет раздеться прямо у порога, наполнить ванну и погрузить своё избитое тело в горячую воду, но не тут-то было — дом встречал его угрожающе светящимися окнами. Делать было в любом случае нечего, поэтому Том толкнул дверь и… встретился взглядом не с матерью, а с мистером Бруком, сидящим на диванчике в холле. Испуганно сглотнув отдающую металлом слюну, он сделал шаг назад и чуть не ударился о косяк. — Это ты, скотина? — выкрикнула, похоже, с кухни мать. Через секунду она появилась в холле. За ней шла миссис Брук, выглядящая до неуместного идеально — особенно странно смотрелись лаковые лодочки на высоченном каблуке и прическа-ракушка. — Я тащила тебя через все грёбаные Штаты, чтобы ты снова взялся за старое? — взвилась Дженнифер. — Ты понимаешь, что если бы Вэла не было дома, ты бы убил Милли? Том, опустив голову, закивал. — В кого ты такой? — в её голосе промелькнули слёзные нотки. — Я знаю, знаю, что была одна травма, которая могла повлиять на тебя, но чтобы настолько… Где гарантия, что завтра моя башка не встретится со стеной? Я тебя, боюсь, сына, я серьёзно. Поэтому единственное, что я могу сделать в этой ситуации — это поместить тебя в больницу. Мистер и миссис Брук на все сто согласны со мной. Томас помолчал несколько секунд, и поднял на мать полные слёз глаза: — В психушку? — Хотелось бы сказать, что нет, но да, Том, в психушку. Тебе нужна помощь, и никто, кроме специалистов, не сможет её оказать. Том, — погладила она его по лбу, — ты бы видел своё лицо… Боже, твоё лицо, милый! На нём живого места нет. — Мам, — внимательно посмотрел на неё он. — Кончай этот бред! Это всё враньё и поддавки! Сколько они тебе заплатили, а? Дженнифер, глубоко вздохнув, отошла от него и непривычно низким, глухим голосом сказала куда-то влево: — Действуйте. Тут же, будто собаки по команде, из-за угла вышли двое крепких парней в форме с надписью «Больница Келис», схватили не успевшего ничего сообразить Тома под руки, и под осуждающие, но удовлетворённые взгляды Бруков повели к задней двери. Мать пошла за ними, тихо всхлипывая. Том бы хотел брыкаться, орать, материться, плеваться, но он был так обессилен, что мог лишь переставлять ноги, почти повиснув на работниках больницы. Дженнифер поехала в «Келис» вместе с ним, удостоверилась, что Тома поместили в одиночную палату. Врачи осмотрели его, и сразу же выявили трещину рёбер, о которой он и сам догадывался, и, конечно, превратившийся в незаживающий перелом носа. — Мне делали реконструкцию носа… — прошептал он, смотря, как доктор обводит на схемке человека его повреждения. До этого он видел подобное только в кино, в отчетах патологоанатомов. — Будут делать ещё, — хмыкнул тот. — Но это потом. А сейчас тебе наложат гипс и дадут таблеточек. Будешь спать, как младенец. Через час Том, переодетый в белоснежную больничную одежду, лежал на не слишком удобной односпальной кровати и невидящим, почти мёртвым взглядом пялился в потолок. Там плясали тени от ветвей деревьев, напоминающие когтистые руки монстров из самых страшных кошмаров. «Пусть они меня сожрут, — пронеслось в раскалывающейся от боли голове Тома. — Меньше страданий себе и людям…»***
Следующие месяцы он провел в «Келис» и, надо признать, ему стало лучше. Жуткие видения отступили, травмы зажили, он посвежел, даже немного набрал веса. Мама приезжала к нему каждые пару недель, привозила единственное блюдо, которое очень хорошо у неё получалось — банановый пирог с пеканами и кленовым сиропом. Том съедал его ложкой из формы в один присест, и они разговаривали, намеренно не касаясь «острых» тем, типа Милли или боев. Именно поэтому Том не говорил, что у него появилось новое хобби. Он беспрестанно, маниакально следил за набирающей популярностью певицей по имени Энн Фэрис. Своей дорогой женой. В комнате отдыха стоял телевизор и компьютер, и никто не мешал Тому смотреть её клипы и читать многочисленные новости о не менее многочисленных романах Энн. Он этому не верил — слишком хорошо знал её, чтобы купиться на то, что она внезапно стала лесбиянкой-бабницей. Тем более, первой её розовой «любовью» была Либби и, зная, насколько она предана и верна Энн, Том понимал, что это простой пиар. Энн умела врать, как никто другой, Томас до сих пор помнил, как она фотошопила синяки на собственной заднице, чтобы продать эти снимки таблоидам и заработать хоть кроху внимания и денег. И чем больше он читал «желтушной», гнусной лжи, тем сильнее хотел увидеться с Энн и спростить её: «Каково это, жить в полностью выдуманном мире, где реальны только деньги, нет никакого самоуважения, чести и достоинства?» А потом он понимал, что такие философствования, скорее всего, вызваны влиянием доктора Гриффитса с сеансов групповой терапии, либо большими белыми таблетками, которые он послушно глотал каждое утро и вечер. И от этого становилось тошно, ведь получалось, что он, ровно как и она, жил в нереальной реальности, которая могла рухнуть, стоило ему не выпить пару доз лекарств. Кошмар никуда не делся, просто из чёрного-чёрного он стал белым-белым, как раз под убранство «Келис». Да, можно было спрятать таблетки за щёку, и мир бы начал приобретать привычные мрачные тона, но Тому чертовски не хотелось расставаться с этой сладкой иллюзией. Впервые за долгое время он не чувствовал боли — ни физической, ни моральной, и это было приятно. Неожиданно приятно. Его выписали через полгода, и первый вопрос, который Том задал, вернувшись домой, был связан с Милли. Таблетки много что подавили, но чувство вины ещё скребло где-то в глубине души. — Она уехала? Не видел машины, — спросил он, привычно погружая ложку в тёплый пирог. — Да, почти сразу после того, как тебя госпитализировали, — Дженнифер обожала это сложноватое для её лексикона слово. — Вроде бы в Калифорнию. Ну, куда ещё уезжают все шлюхи? Прости, дорогой, но вкус на девчонок у тебя просто отвратный! Том усмехнулся — мать, похоже, тоже следила за жизнью Энн, и происходящее явно её не радовало. — Что собираешься делать? — через несколько минут молчания спросила она. — В смысле? Вообще? Не знаю, — с набитым ртом промычал Томас. — Только не возвращайся на бои, ладно? Ещё пары переломов и сотрясений ты не переживёшь, так доктор сказал, — смахнула она с его подбородка крошку. — Да я и не хочу, — просто ответил Том. — Отвоевался, правда отвоевался. — В кафешку через дорогу от моего магазина нужен официант, — цепанула кусок пирога Дженнифер. — Я помню, ты им долго работал, пойдёшь? Том пожал плечами — он чувствовал себя так странно «нейтрально» и спокойно, что сейчас был согласен на всё. — Давай. Что за кухня? — Текс-мекс [3]. — Пойдёт. На том и порешали — уже через пару дней Том разносил чили кон карне и фахитас [4] в забегаловке со смешным названием «Чилли-Уилли». Хозяин, толстый дядька по имени Уилл Спарк, загадочно улыбающийся Дженнифер, радушно принял Тома, даже выдал ему фартук, хотя обычно официанты сами где хотели доставали красно-желтые клетчатые тряпки с поясом. Телевизоры в «Чилли-Уилли» целыми днями показывали музыкальные каналы, поэтому Том мог еще и «присматривать» за женой, соблазнительно подмигивающей в камеру или отплясывающей в окружении подобных ей красоток в блестящих платьицах размером с салфетку. Жизнь Тома текла спокойно, без потрясений: он отрабатывал смену, частенько после этого отправлялся в какой-нибудь из местных баров, где снимал девчонку, которая могла передёрнуть или отсосать ему прямо на парковке, шёл домой, потом опять на работу, в бар, и так по кругу. Привычное расписание нарушалось лишь раз в три месяца, когда он на неделю заваливался в «Келис», провериться и подлечиться. Так прошло целых два года. А потом все доски объявлений и свободные баннеры в Атенсе украсило до боли знакомое Тому лицо. «Новая звезда» — гласили афиши, а с них, сделав странный пафосный жест руками, гордо и снисходительно смотрела Энн. И Том был первым в очереди за билетами на этот концерт. В назначенный день он весь извёлся — специально взял на работе отгул, купил здоровенный букет темно-красных роз и шлялся возле концертного зала с полудня, всё надеялся увидеть Энн. Прошёл час, другой, третий, четвёртый, а она всё не появлялась. Конечно, Том на работе привык стоять на ногах по двенадцать часов кряду, но тут то ли волнение, то ли усталость подкосили его, и он рухнул на скамейку через дорогу от зала, положив цветы рядом с собой. Уронив голову на руки, он закрыл глаза, пытаясь расслабиться и насладиться припекающими макушку лучами солнца, и тут внезапно его плеча коснулась рука. Вздрогнув, он поднял голову и увидел перед собой… Энн. Она выглядела примерно так же, как и в их последнюю встречу — замотанной и зарёванной. — Том? — быстро протёрла она глаза. — Не ожидала тебя встретить! — Всё равно, наверное, надеялась? — улыбнулся он. — Нет, ничего подобного! — попыталась улыбнуться она в ответ, но вышло откровенно скверно. — Всё в порядке? — настороженно взглянул на неё Том. — Нет, — поджала она губы, борясь со слезами. — Ты моих родителей видел? Томас отрицательно покачал головой. «Кстати, странно, — подумал он. — Я даже забыл о них». — У них теперь есть новая, улучшенная версия меня, зовут Эш. Точнее, Эшлинн, — сделала ударение на последний слог Энн и закатила глаза. — Шесть лет, отличница, гимнастка, балерина. А мама остатки связи с реальностью потеряла, теперь она ещё идеальнее, чем когда-либо. Йога, медитация, акупунктура, астрология, чистое питание [5], и, разумеется, плакат «Живи, смейся, люби» [6] на самом видном месте. Мы разговаривали минут пять, а она успела не только нахвалиться вдоволь, но и несколько раз меня оскорбить. Сначала подумала, что я пришла просить денег, хотя очевидно, что я в них больше не нуждаюсь, — ткнула она пальцем в здоровенный баннер со своим лицом, — потом сказала, что я выгляжу на все тридцать, или даже за тридцать, а в итоге и вовсе объявила, что все должны учиться на своих ошибках, и она не повторит с Эш тех промашек, что допускала со мной, чтобы она не выросла «такой же». Я считаю, что это просто очаровательно, — горько усмехнулась Энни. — Мне жаль, честно, — вздохнул Том. — Мне тоже. Очень, — села она рядом с ним на скамейку. — А сам ты как? — Ничего… Ничего, — это и вправду отражало жизнь Тома в данный момент. — Работаю в кафе, живу с мамой, подлечиваюсь временами. — Подлечиваешься? От чего? — вскинула брови Энн. — Да, так, шиза заела. Это не очень интересно. — Хорошо, молодец, — закивала Энн, явно не зная, как реагировать. — Дерёшься? — Нет, нет, всё, я завязал, — выставил руки вперёд Том. — Что так? Что-то случилось? — Да… Много чего. Просто «отбил» своё, не хочу больше калечить себя и других. Тоже скоро повешу «Живи, смейся, люби» в рамочке над кроватью, — рассмеялся он. Энн поддержала его смех, а потом молча уставилась в землю. Пауза тянулась до неудобного долго, пока она, наконец, не сказала: — Мы до сих пор муж и жена, знаешь? Я так и не подала на развод. — Я знаю. — Что думаешь? «Ничего», — хотелось сказать Тому, но он лишь развёл руками. — Тебя не обижает, что пресса говорит обо мне и всех этих девчонках? — продолжила Энн. — Это же неправда, поэтому нет, мне всё равно. Да и… Честно, даже если бы это были настоящие романы, что я мог бы сделать? Мне кажется, каждый из нас живёт своей жизнью, в том числе, и в плане секса. Причём давно. Энн резко покраснела: — Ты встречаешься с кем-нибудь? — Нет. Мне это больше неинтересно. Так, перепихи на одну ночь, да даже и не ночь, а час, и всё. А ты? — Нет. Я почти всегда на гастролях, а в свободное время Линдси так вытрахивает мне мозг, что никакой секс уже и не нужен. Они вновь нелепо рассмеялись и замолчали. Том старался делать вид, что смотрит перед собой, но краем глаза всё равно наблюдал за Энн, которая, скрючившись и обняв себя руками, сидела на самом краю скамейки, будто боясь подвинуться хоть на дюйм ближе к нему. — Жалеешь о чём-нибудь? — вновь нарушила молчание Энн. — Думаю, да. Как и все нормальные люди, — попытался уйти от ответа Том. — Я просто… Я так не хотела ехать в Атенс, ты себе не представляешь, это целая история. А теперь, оказавшись здесь, поражаюсь, как же всё… просто. Просто, — повторила она, — и непритязательно. Не в плохом смысле, но я… отвыкла. Помнишь, что творится в Лос-Анджелесе? Жизнь летит. А тут… ползёт. И люди под неё подстраиваются. Смотрю сейчас на тебя… ты другой. Возможно, даже лучше, чем раньше. Точно лучше, чем в нашу последнюю встречу, — нервно хохотнула она. — Спокойный. И я тебя не узнаю из-за этого. — Да это всё таблетки, — отмахнулся Томас. — Серьёзно? Я не верю! — Серьёзно. Если бы не они — я бы уже завтра вечером пошёл бить кому-нибудь морду, а так… ну, максимум тарелку разобью, и то не специально. Знаешь, как сложно убирать чили? Грёбаный ад! Ненавижу это блюдо, оно будто уже входит… переработанным. Она непривычно мягко ему улыбнулась — он даже на мгновение увидел в ней что-то от прежней Энн. Той, что когда-то полюбил. — Что? — глупо спросил он. — Не припомню, чтобы ты говорил о чили, — сощурилась она. — И чтобы мы… в принципе говорили нормально. — Время лечит, — резонно заметил Том. — Да… Да. Ладно, — вздохнула она. — Мне пора идти, саунд-чек, макияж, все дела. — Цветы не забудь, — почти сунул он их ей в руки. — Это мне? — делано удивилась Энни. — Спасибо. — Не за что. И удачи на концерте. Энн закрыла лицо букетом, вдыхая аромат роз, и сказала: — Встретимся после? Подъезжай к отелю «Гелиос» или как его там. К полуночи, а то я пока закончу все дела на площадке, пока перед Линдси отчитаюсь, пока доеду… — Что будем делать? — Поговорим. Мне кажется, есть пара тем, — ещё глубже зарылась она в цветы. — Хорошо. Энн коротко кивнула и потопала к залу. Том смотрел ей вслед, неуверенно улыбаясь. Ему было не по себе — он так отвратительно с ней расстался, что не ожидал того, что она вообще захочет с ним поговорить, а тем более пригласит куда-то. Пока он размышлял об этом, Энн резко развернулась и почти бегом вернулась к нему. Том затаил дыхание — очень давно она не была настолько близко. От неё пахло его любимыми духами, она всегда ими пользовалась. В глазах Энни заблестели слёзы и она шепнула: — Прости. Прости, пожалуйста. — Это я должен извиняться, потому что делал такое, о чем нормальные люди не могут допустить и мысли. — Ладно. Да, я знаю, — быстро смахнула она тыльной стороной ладони слезу. — Жду тебя после концерта.***
Том не представлял, что сможет испытать гордость, наблюдая за тем, как его жена скачет на сцене под незамысловатые мелодии, но на середине концерта он почувствовал именно это. Никакой зависти, сожаления, стыда, лишь гордость и радость из-за того, что она достигла того, чего хотела. Свет софитов. Профессиональная команда. Овации. И она, такая красивая, сияющая, в шикарном золотистом костюме. Настоящая звезда. Отбив все ладони, аплодируя, Том с чувством выполненного долга пошёл к «Гелиосу». До туда было идти мили четыре через переулки — к полуночи он и добрался. Представился консьержу, дал десятку, чтобы беспрепятственно пройти, поднялся на самый высокий, третий этаж, и постучал в дверь единственного люкса. Энн открыла настолько быстро, что можно было подумать, будто она только и делала, что ждала и прислушивалась. — Том, ты пришёл, — с облегчением выдохнула она. — Обещал же. — Я даже… — она зарылась руками в кудри, вновь пытаясь справиться со слезами. — Как тебе шоу? — Чудесно! Ты молодец, артистка с большой буквы. Без шуток. — Да? Спасибо! Я хочу… Том… Я так волновалась, чёрт! Ты можешь… — она ещё сильнее взъерошила волосы. — Обнять меня? Меня трясёт, не знаю, почему. Хотя тут не холодно. Том не сомневался ни секунды — шагнул к ней и крепко сжал в своих объятиях. Она прильнула к нему, и он почувствовал её дрожь — Энн не врала, её буквально колотило. Это безумное волнение мгновенно передалось ему, и Том, не думая, а чувствуя, что так будет правильно, аккуратно поднял Энн за подбородок и поцеловал её. Впервые за два с лишним года. Этот поцелуй отозвался в груди ударом тока — разрядом, полным потрясением. Энн ответила, нежно покусывая его губы, и тогда Том поднял её на руки и понёс на кровать. Они разделись, почти не разрывая поцелуй. Возбуждение было таким сильным, что медлить было невозможно, и когда он вошёл в неё, на глазах Энн выступили слёзы, искренние слёзы радости. Всё в этом моменте было искренне и естественно, без фальши, масок и игры, которой Том с Энн занимались последние несколько лет. Рассвет они встретили, сидя на балкончике с одной банкой колы на двоих — больше безалкогольных напитков в мини-баре не было. — Ты же вернешься? — целуя Энн за ухом, шепнул Том. Она повернулась к нему лицом и обняла за шею: — Конечно. Но даже когда мы не вместе, я хочу, чтобы сердцем ты был со мной, — провела она пальцем по его ключице с татуировкой. — Я обещаю, — сделал то же самое с её тату Том. Энн улетела через четыре часа. Том проводил её, не обращая внимания на недовольные взгляды её команды и «пассии». Он ещё долго не мог заставить себя уехать из аэропорта, наблюдая, как люди бегают туда-сюда с чемоданами наперевес, работники с очевидными проблемами с дикцией объявляют о прибывающих и отправляющихся самолётах, а сами воздушные птицы взмывают в небо. Его переполняли эмоции, а в груди разливалась… боль. Обжигающая, сдавливающая, не позволяющаяся отвлечься ни на секунду. Правда, пока Том не понимал, физическая ли она или душевная…