***
Довольно странно снимать номер в отеле, когда в нескольких кварталах от него у тебя есть свой дом, но за последние месяцы Том начал к этому привыкать. Такой вариант предложила Энн, ведь меньше всего на свете ей хотелось встречаться с Дженнифер, которая всенепременно вновь надавала бы ей пощёчин, а то и чего похуже. Тем более, мамы Тома не было дома лишь днём, а Энни хотелось и помыться, и подремать, и просто спокойно отдохнуть, а не вздрагивать от каждого шороха за дверью. Администратор в отеле уже знал Тома и, хитро улыбаясь, протягивал ему ключ-карту от полулюкса с балконом, а взамен получал сложенную в тоненькую трубочку двадцатку. Так произошло и сегодня, Том коротко кивнул ему и вошёл в лифт. Номер располагался на четвёртом этаже, и всего несколько месяцев назад он бы вихрем взлетел на него, перепрыгивая через ступеньки, но… Больше Том не мог себе этого позволить, потому что недавно в его медкарте появилась пугающая запись: «Гипертрофическая кардиомиопатия». И он пока не знал, что с этим делать, как с этим… жить. Всё началось тогда, когда он проводил Энни в аэропорт после концерта. Том подумал, что в груди ноет больше фигурально, из-за того, что она улетает, а они ещё столько всего не успели обсудить, рассказать друг другу, поделиться. Но через день боль повторилась — казалось, будто кто-то берёт сердце Тома в руки, крепко сжимает и тянет. Он испугался, отчего сердце забилось так, что в глазах потемнело, а в горле пересохло. Всё это происходило на работе, и весь оставшийся день Том не мог прийти в себя — времени на передышку почти не было, поэтому он так и таскал тарелки с чили трясущимися ледяными руками, стараясь не облиться обжигающей мясной жижей. С тех пор подобные приступы настигали его внезапно и часто, раз в несколько дней. Однажды он просто потерял сознание — зашёл домой, положил ключи на столик возле двери, и сам рухнул там же, как подкошенный. К его счастью дома была мама, поэтому вскоре он в воющей сиренами машине скорой помощи нёсся в ближайшую больницу. Тогда-то он и узнал свой диагноз. — Это… Что это? — прошептал он. — Это, молодой человек, заболевание, часто встречающееся у спортсменов и тех, кто активно занимается физической работой. Я знаю, кто вы, — загадочно глянул поверх очков пожилой доктор, который казался Тому смутно знакомым, — знаю, чем вы занимались, сколько тренировались и сколько травм пережили. Думаете, всё, что пострадало, это ваш нос? Единственные побочки — потеря обоняния и необходимость постоянно пользоваться сосудорасширяющими каплями? Нет, к сожалению, это не так. Плюс, я вижу, — принялся он деловито листать его карту, — вы на препаратах. Все, я хочу подчеркнуть, — сделал он паузу, — все препараты такого типа тоже имеют побочные эффекты. Какие-то бьют по почкам, какие-то — по печени, а ваши, возможно, дали вам по сердечной мышце и усугубили без того серьёзную кондицию, о которой вы даже не подозревали, в этом её коварство. — И что мне теперь делать? — чувствуя, как подступают слёзы паники, спросил Том. — Никаких занятий спортом, тем более вашим, — уже мрачнее посмотрел на него врач. — Снизить повседневную физическую активность: не перетруждайтесь, не нервничайте сильно, а насчет препаратов… Не в моей юрисдикции снимать вас с того, что я вам не назначал. Обратитесь к лечащему врачу. — Обмороков больше не будет? — Этого я гарантировать не могу. Я прописываю вам хорошее средство, оно поможет от аритмии в общем и тахикардии в частности, но на этом всё. Удачи. Матери, которая ждала его в приёмном покое, Том не сказал правду — «отмазался» переутомлением и стрессом. Энн он тоже ничего не рассказал, боялся её напугать, помня, какая она мнительная и тревожная. Да и… Как конкретно он должен был объявить им о болезни? Насколько он понял, это не лечилось, теперь ему надо было полностью перестроить свою жизнь, «беречься», словно старый дед. И Дженнифер, и Энн извелись бы, узнай они об этом. В психиатрическую клинику Том тоже не пошёл — он успел искренне полюбить свои таблетки, если так можно было выразиться, ведь они спасли его от тюрьмы, полной потери разума или даже смерти. «Лучше я проживу недолго, но спокойно и на воле, — решил он. — Проживу недолго… Боже, это дурной сон какой-то!» Принять такое было невозможно, поэтому теперь ему приходилось постоянно играть роль расслабленного и позитивного официанта, сына или мужа при людях, но как только он оставался наедине с собой, огонь в его глазах угасал, и он подолгу мог лежать, свернувшись калачиком, и тупо плакать от бессилия. «Я всегда хотел умереть в бою, как настоящий воин, а в итоге, скорее всего, скопычусь, таща пакеты с мукой и молоком из супермаркета, — думал он, шмыгая носом, — это не просто отстой, это… я не знаю, это недостойно нормального человека». В такие моменты он даже подумывал вернуться на подпольный ринг — за последнее время Том полностью растерял хватку и боевой дух, поэтому такой шаг стало бы для него самоубийством, красивым, величественным, но самоубийством. «Кишка тонка», — смеялся сам над собой он. И это действительно было так — он отвык от боли ударов, вряд ли бы перенес на ногах и пару зуботычин. Поэтому ему оставалось лишь влачить достаточно жалкое существование, где единственной отдушиной были встречи с Энн. Ему казалось, что после их внезапного воссоединения она вновь увидела в нём своего героя, того Томаса, который спасал её от жестокости жизни, причём не грубой силой, а травяным чаем. И от этого сердце начинало болеть с утроенной силой…***
Энн явно не рассчитала силы, причём ни свои, ни дождя, поэтому, когда она через два с половиной часа, промокшая и продрогшая до нитки ввалилась в номер «Гелиоса», всё, чего ей хотелось — это упасть в горячую ванну. Коротко поцеловав Тома и выпив залпом бутылочку дешёвого виски, найденную в мини-баре, Энн открыла кран и села на край ванны, уронив голову на руки. — Зачем ты пошла пешком? — удивился Том, садясь перед ней прямо на пол. — Тебя хотела быстрее увидеть, — устало улыбнулась и погладила его по голове она. — Как ты? — А, — махнул он рукой, — всё в порядке, всё по-старому. Ты как? — Скоро снова тур, Лин никак не уймётся, говорит, надо выкачать из меня всё, пока я в топе. Так что… три дня я тут, с тобой, а потом уеду готовиться к концертам. Мы меняем сет-лист, хореографию для многих песен… Ещё костюмы, надо всё сшить, подогнать. Работы — жуть. А я так… я так устала, Том. Я хотела бы остаться с тобой. — Так оставайся, в чём проблема? — Нет, я не могу. Это как самолёт — раз уж сел, то летишь, не выйти, не остановить. Я связана многими контрактами, и не только с Лин, будто бы ты не знаешь. Последняя фраза прозвучала куда резче, чем Энн хотелось, поэтому она быстро отвернулась и выключила воду. — Прости. Я скоро. Том, пожав плечами, вышел из ванной, и Энн посмотрела ему вслед — последние несколько встреч он казался ей каким-то… как в воду опущенным, понурым и смиренным. «Таблетки, чёртовы таблетки», — вздохнула она, высыпала в воду обе отельные баночки соли, и погрузилась в воду. Лёжа в ванне, она ожидаемо задремала — глаза закрылись сами собой, только вот пар и запах лаванды не расслабляли, а давили на грудь. Хотелось вылезти из горячей воды, но она так утомилась и замёрзла, что пока была просто не в состоянии это сделать. Сквозь сон Энн услышала, как таксист принёс её вещи, а через пару минут Том вернулся в ванную и снова сел на пол. — Знаешь… — не открывая глаз, сказала она, — пока я шла, много думала, только вот не знаю, о чём конкретно, просто как… каша в голове. Но главное, что я хотела спросить… Кто ты мне теперь? Кто мы с тобой друг другу? — Мы всё те же Энн и Том, — тихо произнёс тот. — Нет. Нет, не те же. Ничего от нас былых не осталось, разве не замечаешь? — Но мы вместе, мы до сих пор муж и жена, и мы любим друг друга, этого недостаточно? — Я не знаю. Честно. Может, слишком долгая прогулка наедине со своими мыслями, даже без музыки, так на меня подействовала, и я загонясь, но… — Не без этого, — усмехнулся Том. — Я думаю, что нам нужно просто наслаждаться каждым моментом вместе. Мы очень много упустили из-за собственной глупости, вспыльчивости и необдуманных поступков. — Да. Да… И ещё… — Энн из-под полуприкрытых век глянула на Тома. — Как так вышло, что мы снова сошлись? Только не подумай, что я против, нет, ничего подобного, я очень люблю тебя, просто… Мы увиделись тогда перед концертом и… всё. — Не знаю, как ты, но я почувствовал, что это именно то, что должно произойти, единственно верный для нас обоих вариант, — взял её за руку Том, — я будто всё переосмыслил и взглянул на тебя по-новому, но и по-старому одновременно. Ты же понимаешь, о чём я? — Ты увидел во мне настоящей что-то от меня прежней, — медленно сжала его пальцы Энн. — То же увидела в тебе и я. Это было… что-то свыше, какое-то озарение, не знаю… Но я поняла, что у нас всё ещё может быть. И мы можем жить долго и счастливо. Вместе. Правда же, Томми? — она полностью открыла глаза и внимательно на него посмотрела. — Правда, — голос его звучал уверенно, но рука, которую Энн держала под водой, дрогнула. Сердце Энн ёкнуло — это было очень странно для него. — Эй, Томми, — погладила она его по щеке, оставляя мокрый след, — всё хорошо? — Конечно, — несколько вымученно улыбнулся он. — Просто я всё смотрю на тебя, голую и расслабленную, и не могу сосредоточиться на столь глубоких разговорах. — Да ну тебя! — брызнула она на него водой. — Ладно, вылезаю, хитрюга! Они провели три чудесных дня — впечатление не смогло испортить даже то, что однажды Тома срочно вызвали на работу, и Энн пришлось несколько часов валяться в номере в компании глупых дневных шоу по телевизору. В одном из них, какой-то новостном звёздном дайджесте, она увидела заметку о себе — «желтушники» снова обсасывали её несуществующие лесбо-романы. Пришлось переключить, чтобы не блевануть от осознания того, насколько мерзка её пиар-кампания. Но скоро вернулся Том, и она мгновенно забыла об этом, ведь до его ухода они обсуждали то, что Энн так и не научилась складывать бумажные кораблики и самолётики. Том принёс несколько газет, и вечер они провели за этим нехитрым оригами. — Можем пустить их в небо, — сделал в воздухе дугу самолётом он. — Нет, я хочу оставить их себе, — сгребла в кучу «транспорт» Энн. — Пусть напоминают мне о тебе, когда мы не вместе. Повешу их на ниточки над кроватью. — Ну хоть один-то мы пустить должны, — быстро сложил фигурку Том. — Пойдём на балкон. Энн согласно кивнула, и побежала за ним. На незастеклённом балкончике они встали вплотную к ограждению и, хорошо размахнувшись, кинули самолёт. Ночь была беззвёздной, давала о себе знать непрекращающаяся морось, поэтому они не увидели, куда он улетел. «Надеюсь, что не в ближайшую лужу», — подумала Энн. На следующее утро её ждало разочарование — кусок размокшей газеты, отдалённо напоминающий самолётик, валялся в грязи. — Смотри, — ткнула она в него пальцем. — Хорошо, что остальные я сохранила. Том на это поцеловал её в макушку. Энн прильнула к нему, но отчего-то ей стало не по себе. «Боже, надеюсь, это не дурной знак», — пронеслось у неё в голове.***
В Лос-Анджелесе её встретила не только обжигающая жара, но и Лин, с чересчур довольной ухмылкой стоящая в зале прилёта. — Привет, — не слишком радостно поздоровалась с ней Энн. — Привет-привет, дорогуша, — продолжила лыбиться та. — Думаешь, я просто так здесь? — Очевидно, нет, меня же встречаешь. — Когда это я тебя встречала, что, у самой ножки отвалятся до такси дойти? Не выдумывай. У меня для тебя новость, и я хочу увидеть твоё выражение лица, когда я её объявлю. Энн выжидательно уставилась на неё. — Тебе пришло приглашение на церемонию MTV VMA! Номинации нет, но ты выйдешь на красную дорожку, огласишь победителя за «Лучшее женское видео» и… барабанная дробь… выступишь! Да, у тебя полноценное выступление на VMA! Энн открыла рот, не зная, что сказать. Точно, эта новость стоила того, чтобы объявить её лично. — Боже, — наконец, выдохнула она, — я не верю! Это правда? — Абсолютная! — По такому поводу я тебя даже обниму, — потянулась к Линдси Энн. Та ответила ей и подмигнула: — Это будет эпично. О, только одна оговорочка — у тебя включён «плюс один» на дорожку. Предполагаю, что захочешь позвать своего муженька, с которым вы снова начали потрахиваться, как я понимаю, но нет, отбросам там не место, без обид. — Да какие тут обиды, — стиснула зубы Энни. — Нельзя, значит нельзя. А Либби можно? — Она не сморкается в скатерть? — хмыкнула Лин. — Сама же знаешь, что нет, — чувствуя, как начинают гореть щёки, прошипела Энн. — Тогда ладно, пусть идёт. Ещё и подогреем публику, пусть думают, что вы снова вместе. Ничего больше не говоря, Энн перекинула дорожную сумку через плечо и потопала к выходу. Её душили слёзы — Лин однозначно была самым отвратительным человеком из её нынешнего окружения, она всегда знала, как именно надавить на больные места. Слёзы она глотала и следующие несколько дней, ведь началась подготовка к премии, и видеться с Корн приходилось ежедневно, а та безостановочно засыпала её завуалированными оскорблениями. Ей не нравилось решительно всё, от речи до хореографии, поэтому когда на репетицию приехала Либби, Энн хотелось упасть подруге на грудь и рыдать. — Господи, как я рада, что ты здесь, — прошептала она ей на ухо, обнимая. — Эта сука в ударе, задрала. — О, кто к нам пожаловал! — послышался откуда-то сбоку мерзкий голос Линдси. — Как твой детсадовец, сопли научился сам подтирать? И я не о сыне, если ты не поняла. — Здравствуй, фригидная мумия, ты ещё не померла? — натянула нарочито приторную улыбочку Либби. — Чудеса, чудеса… Губы Корн дёрнулись — было заметно, что эти слова ей не понравились. — Чего молчишь, не привыкла, что тебе отвечают? Или у самой заготовлены искромётные шутки только насчёт возраста моего мужа? Могу подсказать ещё тем, — принялась загибать она пальцы, — моё южное происхождение и акцент, то, что Альбукерке, откуда мой муж, очаг наркоторговли, сеть закусочных его семьи… — Не так быстро, я записываю, — демонстративно принялась тыкать в экран телефона Лин. — Давай, давай, старость-то не радость, — хмыкнула Либби. — Угомонись, — зыркнула на неё та. — А что? Тебе, значит, можно так с людьми говорить, а им с тобой нельзя? — Да, именно. Потому что я здесь главная, и ещё одно слово — и ты, и твоя дорогая Энни вылетите отсюда нахрен, поняла? — Хватит угрожать, тебе самой не надоело быть такой стервой? — набралась, наконец, храбрости Энн. — Мне с Либби надо переговорить, она уйдёт, и мы продолжим, хорошо? И, не дожидаясь одобрения, она утянула подругу в ближайшую гримёрную. — Костюмы присылают Версаче, у меня будет их фирменное сияющее золотое мини, может, платье, может, костюм, а какие твои пожелания? — затараторила она. — Через сколько недель премия, напомни? — внезапно понизила голос Либби. — Через три. — Хорошо, это хорошо, — закивала та будто сама себе. Энн непонимающе покачала головой. — Я снова беременна, чёрт возьми! — пару секунд помолчав, выкрикнула Либби так громко, что Энни вздрогнула. — Ч… Что? — То! Я, блядь, первого ребенка не хотела, а тут опять! Сука, я не знаю, что делать! — на её глазах выступили слёзы. — А Стэнли знает? — Конечно! Мы сегодня утром делали тест. Этот плодовитый свинтус скачет до потолка, ему всё в кайф, а мне? Помнишь, сколько я набрала? Как потом скидывала? А роды? Кесарево? Я не хочу снова проходить через это, не так скоро! Что мне делать, а? И она, схватив с трюмо какой-то флакончик, запустила им в стену. — Успокойся, — схватила её за плечи Энн, — это не трагедия, даже наоборот! У тебя хороший муж, хороший дом, даже бизнес у вас есть! Куча родственников! По всем фронтам ты «упакована»! — Я снова буду толстой и отвратительной! — разрыдалась та. — Не хочу! Почему женщины рождены, чтобы страдать? — Мне кажется, это относится ко всем людям, — улыбнулась Энн, гладя её по руке. — Всё образуется, вон, Стэн рад, а ведь не каждый мужчина такой! Попроси, чтобы и тебя развеселил. — О, он уже развеселил, причём сильно, — ткнула Либби себе в живот пальцем. — Ладно, — высморкалась она прямо в ворот футболки, — это минутная слабость, истерика окончена. Так что от меня требуется? — Пожелания по фасону и цвету наряда для красной дорожки. Еще мерки сниму. Мой стилист заболел, но я ему всё передам. И Либби, еще раз высморкавшись, принялась перечислять свои критерии идеального наряда. Энн механически записывала их, но не могла выкинуть из головы мысль о том, что было бы, забеременей она так же внезапно. «Это же ад. Я не хочу детей. Не сейчас, не в этой ситуации, и не от Тома. По крайней мере, пока».***
Ночью перед премией Энн даже не ложилась — да, было бы хорошо отоспаться часов десять и выглядеть свежей и отдохнувшей, но тревога не давала ей сомкнуть глаз. Причём тревога настолько сильная, что сердце билось где-то в глотке, Энн давно такого не испытывала. «Грёбаная психосоматика», — глотая очередную таблетку успокоительного, вздыхала она. Самым странным во всём этом для неё была не сила криза, а её причина, ведь она волновалась не из-за VMA, а из-за… Тома. Звонить по видеосвязи было неуместно — скорее всего, он бегал между столиками на работе, а телефон валялся в подсобке, да и тем более они только вчера болтали, и Том был весел и доволен, но… Энн просто мучило предчувствие. Промаявшись несколько часов, она всё-таки набрала его номер, но закономерно не получила ответа. «Так, ладно, он перезвонит, всегда ведь перезванивает», — попыталась она успокоить саму себя, но вышло не очень — теперь к аритмии прибавилась головная боль, настолько сильная, что можно было принять её за полноценную мигрень. «Сука. Полин придется здорово постараться над моими тёмными кругами под глазами», — запивая колой таблетки от боли, поморщилась Энн. Часы показывали три, а уже в половину шестого ей надо было выезжать на подготовку к премии. Не зная, куда себя деть, Энни села на диван в гостиной, положила голову на поднятые к подбородку колени, и сама не заметила, как отключилась в такой неудобной позе. В руке она сжимала телефон, и когда он завибрировал, Энн выронила его и, ойкнув, спустила ноги на пол. На экране отображалось имя Тома, и она, игнорируя боль во всём теле, приняла вызов: — Да! Томми, как ты? — Привет, Энни! Я хорошо, а ты? Что-то случилось? У тебя глубокая ночь! — Я не знаю, Том! — понимая, что начинает плакать, но не в силах контролировать это, воскликнула Энн. — Мне плохо! Я не знаю, почему, но у меня за тебя душа болит! Ты точно в порядке? — Ты чего, милая? — голос Тома неприкрыто задрожал. — Я в норме, на работе сейчас, скоро закрытие… — Я же слышу, что ты не в порядке! Том, позвони мне по видео, пожалуйста. Я прошу тебя, Том! — почти заорала она. — Сейчас. Он завершил вызов, и не успела Энн перевести дыхание, как от него поступил видеозвонок. Нажав на иконку с зеленой трубкой, Энни увидела перед собой испуганное лицо мужа. — Энни, что с тобой? — Я не знаю, — повторила она сквозь слёзы. — Мне страшно! Из-за тебя. Том, что-то может случиться, я клянусь, Том! Пожалуйста, береги себя, аккуратно, ладно? Пообещай мне. Томас, который то ли казался мертвенно бледным из-за освещения, то ли действительно таким был, медленно кивнул: — Как бы я хотел обнять тебя сейчас… Энни, это, наверное, мандраж перед церемонией так сказывается, но я обещаю, что буду в порядке. И мы встретимся, обязательно. Совсем скоро. Ты же послезавтра приезжаешь? Энн закивала. — Я буду ждать тебя. Всё будет хорошо. — Только дождись, молю, — прошептала она. Он мягко улыбнулся ей и послал поцелуй, но Энн от этого не стало легче. Промаявшись ещё два часа, она, мелко трясясь от недосыпа и страха, собрала нужные вещи и вызвала такси. «Лучше ругаться с Лин, чем изнывать здесь», — подумала она. Дурное предчувствие и не думало отступать.***
Сказать, что звонок Энн испугал Тома, было не сказать ничего. Весь день он и вправду чувствовал себя нехорошо — руки были холодными, как лёд, а сердце пренеприятно ныло. Он пару раз уходил на условный перекур и рассматривал себя в зеркале — лицо было настолько бледным, что хотелось разукрасить его, словно набросок на бумаге. Он выпил две дополнительные дозы лекарства от аритмии, дозу транквилизатора, «заполировал» всё это тройным эспрессо, но не почувствовал себя ни на йоту лучше, даже наоборот, теперь сердце, казалось, упало куда-то в желудок, и там ворочалось настолько лениво, что еле перекачивало кровь. Еле дождавшись конца рабочего дня, он поехал домой, где тут же помылся под горяченным душем, желая так разогнать кровь, укутался в теплую пижаму и халат, и лёг спать. Сон придавил его бетонной плитой — он не мог даже пошевелиться, а перед глазами постоянно стояло плохо освещённое, зарёванное лицо Энн. «Мы обязательно встретимся», — неслось у Тома в голове, и он не мог представить себе ничего другого — теперь он был обязан Энн, обещал ведь. Наутро Томас с огромным трудом вылез из кровати и поплёлся на работу — специально не стал брать машину, потому что состояние оставляло желать лучшего, он боялся потерять концентрацию и попасть в аварию. Первый час на работе всё шло нормально — да, ему нездоровилось, но ничего критичного. Тем более, во время завтрака народа в «Чилли-Вилли» всегда было немного — не все хотели есть утром бурито, и Том не разрывался между залом, стойкой и кухней. Но ближе к обеду в кафе заявились четыре матери с отвратительно непослушными детьми лет пяти, и работа ожидаемо превратилась в ад — все скандалили, орали, требовали того, чего не было в меню, и Том почувствовал, как сердце ускоряет ритм. Перед глазами заскакали чёрные мушки, и когда он нёс к столику поднос с хот-догами с маринованным халапеньо, ему показалось, что он обо что-то запнулся, ноги подкосились, и Томас рухнул прямо на пол. Яркий интерьер кафе мгновенно превратился в черно-белый, а потом и вовсе сузился до черной точки. Грудь будто разорвало изнутри, Том застонал от боли и перестал ощущать что-либо…***
Саунд-чеки, макияж, причёска, наряд от Версаче и непрекращающиеся бессмысленные перебранки Либби и Линдси немного отвлекли Энн от ужасных мыслей, она даже порозовела лицом и заулыбалась не натянуто, а вполне искренне. «Если он обещал, то точно всё будет хорошо. Только бы немного поговорить с ним перед церемонией…» — подумала она. Её телефон был у Либби, которая в этот раз исполняла не только роль её «плюс одного», но и ассистентки, поэтому Энн шепнула ей: — Где-то за час до церемонии дашь мне его? Я Томми позвоню. — Без проблем. Но в суете Энни забыла о времени — до выхода на красную дорожку оставалось минут двадцать, и только тогда, ахнув, она подлетела к подруге: — Чёрт! Томми не звонил? Та резко переменилась в лице — Энн даже показалось, что на виске у неё запульсировала венка. — Э…Энн, он… — начала мямлить Либби, но тут её почти схватил за локоть работник сцены и сказал: — Дамы, лимузин подан. И они побежали за ним, поэтому все мысли Энн уплыли в сторону туфель — бренд прислал ей ужасно красивые и яркие, но столь же неудобные четырнадцатисантиметровые «копыта», поэтому она лишь мечтала не свалиться, не порвать платье и не разбить колени. На Либби были такие же туфельки, только не жёлтые, а розовые, поэтому она тоже напряжённо молчала. Вернуться к разговору девушки смогли лишь часа через полтора, вдоволь нафотографировавшись и наотвечавшись на дурацкие, часто бесцеремонные вопросы журналистов. — Так что с Томом? — заглянула в глаза Либби Энн. — Я не знаю, позвони, — испуганно сунула ей в руку телефон та, и ретировалась так быстро, как только позволяли каблуки. Энни набрала номер мужа и принялась считать гудки, которые казались бесконечными. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. — Алло! — крикнул в трубку женский голос. «Дженнифер», — нервно сглотнула ставшую вязкой слюну Энн. — Энн, ты? — выпалила та. — Ты где? — Я? Я… Я на премии MTV… — Чего? Какой к чёрту премии? Где тебя, блядь, носит? Том в больнице, живо сюда! — Что? — не поверила своим ушам Энн. — Что-то с сердцем, у него что-то с сердцем! — разрыдалась Дженнифер. — Врачи молчат, он в реанимации! В кардиологии! Упал прямо на работе! Энн, приезжай, я прошу тебя, ты нужна здесь! Она продолжила кричать и умолять, но Энн её больше не слышала — в ушах зазвенело так, что она, закрыв голову руками, сползла по стене. «Нет. Нет. Нет», — мысленно повторяла она. На пятидесятое «Нет» желудок будто сжали липкой когтистой лапой, и Энн вырвало единственным сэндвичем, что она смогла запихать в себя за день. Тут же, словно по мановению волшебной палочки, в дверях появилась Либби. Она попыталась поднять Энни на ноги, что-то ей говорила, но Энн было всё равно, она буквально приросла к бетонному полу. — Мне надо в Атенс, Либби, мне надо в Атенс, — еле двигающимися губами произнесла она. — Премия не закончилась, Энн, ты не можешь уйти, тебе через сорок минут объявлять победителя, а потом ещё выступление… — Мне похуй! — трясущимися руками размазывая по лицу макияж, гаркнула Энн. — Я лечу в Атенс! И она, грубо оттолкнув руку Либби, стянула с себя туфли, сунула ноги в валяющиеся в углу одноразовые тапочки, схватила сумку и побежала на выход. Ни один охранник и рабочий сцены не смог её удержать — в обычно аморфной Энни появилось столько звериной, яростной, панической силы, что она отбилась от всех и, выбежав на улицу, поймала первое же такси и помчалась в аэропорт. — Вы занимаетесь частными перевозками? — подлетев к справочной, спросила она. — Да, мэм, — учтиво и отвратительно медленно отчеканила работница службы. — Срочно частный самолёт на Атенс. Без разницы, сколько это стоит. Та кивнула и Энн, почти повиснув на стойке, почувствовала, что задыхается. Вытащив из сумки телефон, она вновь позвонила на номер Тома. — Дженнифер, вы можете сейчас говорить? — когда прекратились гудки, прохрипела Энни. — Да, — еле слышно отозвалась та. — Расскажите мне ещё раз, что именно случилось? — Я сама не знаю. Он ни на что не жаловался, хотя… Я что-то подозревала. Однажды он потерял сознание, я вызвала скорую, но тогда он только отмахнулся, сказал, что перетрудился. Пил какие-то таблетки. Стал бледнее, чем обычно, и… — она захлебнулась слезами, — холоднее. Иногда нечаянно задену его, а он как гранит! Холодный! И сейчас такой же! Я стою у окна в палату, врачи что-то крутятся возле него, но ничего не меняется! Ничего! — Я скоро буду. Он меня дождётся, он обещал. Он выживет. Отсоединившись, Энн упала лицом на стойку, борясь с одышкой, но в этот момент работница аэропорта протянула ей документы и объяснила, куда надо идти для организации частного рейса. Вылетели они лишь через час, и весь этот час телефон Энн разрывался от звонков Лин и Либби, но она всё сбрасывала, не выключая его лишь потому, что в любой момент ей могла позвонить Дженнифер с новостями о Томе. Оказавшись в самолёте, Энни неожиданно для самой себя уснула, причём мгновенно, словно кто-то опылил её сонной пыльцой. — Мэм, прилетели, — разбудил её спокойный голос. Коротко поблагодарив пилота, она выбежала из самолёта и ринулась на парковку. Сев в такси, Энн воскликнула: — В кардиологию. — О, здравствуйте, девушка, — ответил знакомый голос. — В этот раз вы не выйдете на середине дороги? — Надеюсь, что нет, — поняв, что это тот же таксист, что подвозил её в прошлый раз, буркнула Энн. — Плачу двойной, только довезите быстрее. Не отвлекаясь больше на таксиста, она набрала номер Тома. Рассчитывая, что Дженнифер быстро возьмет трубку, она даже вдохнула побольше воздуха, чтобы спросить: «Что с Томом?», но ответом ей стали лишь длинные гудки. Энн позвонила на этот же номер еще три раза, потом позвонила самой Дженнифер, но никто нигде не отвечал. Вспотев от ужаса, она забарабанила пальцами по окну. «Только бы он был в порядке», — подумала она, прислоняясь лбом к запотевшему стеклу. Внезапно телефон завибрировал, и Энн, увидев на экране надпись «Томми», приняла вызов: — Да? — Энн, — это была Дженнифер, — где ты? — Я в такси, вот-вот буду. — Можешь не торопиться, — если бы голос имел цвет, что сейчас голос мамы Тома можно было бы назвать серым. — Не к кому больше… — Что? О чём вы? — Томми нет! — перешла на ультразвук Дженнифер. — Его нет! Не приходя в сознание! Энн забыла, как дышать. Она закусила губу так, что во рту появился вкус крови, и пару раз приложилась лбом о переднее сиденье. Хотелось заорать, но вместо этого она лишь часто задышала: — Я не верю. Он мне обещал. Дженнифер бросила трубку, но Энн повторила: — Он мне обещал! Обещал, что будет ждать! Обещал! — голос сорвался, и она, не в силах больше сдерживаться, закрыла рот руками и глухо закричала. Крик вышел жутким: сдавленным, хриплым, будто какое-то дикое животное пробили гарпуном насквозь. Таксист, испуганно озираясь, затормозил, но Энн рявкнула: — В кардиологию! Через десять минут она забежала в больницу. — Томас Фэрис, где Томас Фэрис? — выдавила она, глотая слёзы. — Третий этаж, палата триста семь, — сочувственно глянула на неё медсестра-администратор. Энн, решив, что так будет быстрее, понеслась по лестнице. Один тапок слетел с ноги, поэтому она на ходу отбросила и второй, босиком даже было удобнее. Рыская глазами по табличкам, она нашла цифру «307», толкнула дверь и остолбенела. На кровати, закрытый прямо до подбородка простынёй, лежал Том. Рядом с ним, опустив голову, сидела Дженнифер. Услышав, как отворилась дверь, она подняла заплаканные, красные глаза, но ничего не сказала. Энн медленно приблизилась к Тому — он был белым-белым, даже простыня казалось более живой и наполненной цветом, чем он. Если бы не это, можно было бы решить, что Том спит, настолько безмятежно он выглядел. Разгладилась даже обычно заметная между бровей морщинка. — Я должна была успеть… Он же обещал, что мы встретимся… Как… Как это вышло? На это Дженнифер, ничего не говоря, встала и вышла из палаты. Энн обошла кровать и села на самый её краешек справа от Тома. Она аккуратно, будто боясь потревожить его, чуть спустила простыню вниз, чтобы хотя бы увидеть его шею и грудь, потрогать — вдруг врачи всё перепутали и сердцебиение есть? Положив ладонь на центр его груди, она закрыла глаза, стараясь превратить все чувства в осязание, но ничего не ощутила. Лишь холод. Мёртвый холод. — Том, — посмотрела она ему в лицо. — Что ты мне сказал? Ты сказал: «Я буду ждать тебя». А ещё ты сказал, что всё будет хорошо. И где это всё? — всхлипнула она. — Где? Почему ты меня обманул? Почему? — легонько пихнула она его в плечо. — Почему? А? Я надеялась. А теперь… На кровати было достаточно места, поэтому она забралась на неё с ногами, и легла рядом с Томом, положив голову ему на грудь. Если она не почувствовала его сердцебиения на ощупь, может, могло получиться услышать? Но ответом на её немой вопрос была лишь тишина. — И что мне теперь делать? — прошептала она. — Как я без тебя? Даже в наши худшие времена я знала, что ты есть, где-то есть, а сейчас… Сейчас ты взял, и ушёл. Бросил меня тут одну. Я не хочу быть без тебя! — выкрикнула она, плача. Одной рукой Энни обняла Тома, а другой закрыла свои глаза. Так она и лежала, пока не услышала над ухом мягкий мужской голос: — Миссис Фэрис, нам надо его забрать. — Куда? — Вниз. — В морг? Нет. — Мэм, пожалуйста. — Нет! — Мэм, — обладатель голоса коснулся её плеча, — я вам помогу. Энн, продолжая плакать, вцепилась в Тома ещё крепче, но медбрат выученным движением легко поднял её на руки, и сел вместе с ней на широкий стул возле двери. Она не открывала глаз, не хотела смотреть, как Тома накрывают простынкой с головой, снимают его кровать со стоперов и увозят прочь, поэтому просто прижалась к медбрату, от которого пахло мылом, и продолжила плакать, пока не кончились силы. Когда она открыла глаза, рядом не было ни медбрата, ни Тома, ни Дженнифер. Она была совсем одна. Одна в палате, где умер её муж. Босая, с макияжем, размазанным по щекам, и в лопнувшем по шву топе. Здесь для неё больше ничего не было, поэтому Энн, прижав к груди сумку, пошла по коридору. Всё происходящее напоминало какой-то ужасный, тягучий кошмар, а не реальность, поэтому, когда её тихонько окликнули по имени, она резко развернулась и выдохнула: — Том? Но вместо него, конечно, увидела медбрата. — Заберите его вещи, пожалуйста, — протянул он ей зип-пакет. Энн молча забрала его и пошла дальше. Уже на выходе из больницы она встретила Дженнифер, и они, не говоря друг другу ни слова, обнялись. Кажется, впервые в жизни…***
Всё время до похорон Энни жила у свекрови, в комнате Тома. День и ночь для неё перепутались, причём не только из-за перемены времени, но и из-за того, что она почти не спала. Просто сидела в кресле и тупо смотрела на его незастеленную кровать. Он часто убегал из дома, не прибравшись, либо торопился, либо ленился. Так, видимо, было и в его последний день, потому что комната выглядела так, будто её хозяин просто вышел за газетой. Только разница была в одном — он никогда уже не вернётся. Естественно, никакой одежды у Энн здесь не было, поэтому для похорон Дженнифер дала ей платье-футляр с короткими рукавами, лодочки без каблука и вуалетку из своего магазина. Образ вышел, возможно, чересчур привлекательным и даже театральным для вдовы, но он подходил Энни, и она чувствовала себя в нём комфортно — ей было приятно, что она прощается с мужем не в рваном платье и с растрепанными волосами, а в красивом и элегантном виде. Никаких журналистов на похороны не пустили, это было маленькое, закрытое, лишенное пафоса и помпезности прощание в местной церкве. Энн и Дженнифер казалось, что всё прошло тихо и спокойно, обе даже постарались не рыдать в открытую, а отпустить Тома достойно, но через день знакомые просто-таки засыпали их ссылками на публикации с фото Энн на похоронах. Кто и как их сделал, было неясно, но ракурс и момент был пойман так «удачно», что казалось, будто Энн на снимке находится в каком-то эйфорическом состоянии — глаза закрыты, голова приподнята, рот томно приоткрыт, по щеке аккуратно течет слеза. Скорее всего, она в этот момент слушала орга́н, вспоминая лучшие моменты с Томом, но фотографии вышли довольно противоречивыми. И когда Энн открыла секцию комментариев и увидела нечто в духе «Выглядит так, будто она кончает. Наверное, вспоминает его член в своей заднице», её терпение лопнуло. А вместе с ним и что-то в голове. Она, не помня себя, схватила кошелёк и выбежала из дома. Купила на автостанции билет на первый попавшийся автобус, села в него, и… поехала. Поехала, даже не зная куда. Сбежала. От журналистов. От шоу-бизнеса. От проблем. От боли. От прошлого. От себя. Так Энн, пересаживаясь с автобуса на автобус, меняя шоссе и маршруты, доехала до штата Миссури, где остановилась в городке с красивым названием Смитвилл. Просто увидела его и поняла — это то место, где она могла бы жить. Около десяти тысяч жителей, живописная река и, главное, полная анонимность. Поселилась в мотеле, где вместо удостоверения вложила в журнал регистрации пятьдесят долларов, купила в магазине ярко-фиолетовую краску для волос, ровно под цвет той толстовки, что была на ней надета, обрезала волосы по плечи и перекрасила их, а вечером пошла на окраину, к реке, и, найдя группу неких «подозрительных личностей» кивнула им: — За сотню сделаете мне новые документы? — За сотню и минет, — подмигнул ей один из них. Энн бегло оглядела его — не страшный, не старый, не калека. — Если только тебе. — Идёт. Как тебя зовут? — довольно улыбнулся он, беря её за руку. Она на минуту задумалась, перебирая в голове имена и фамилии. — Пусть будет Айрис. Айрис Трой. Девяносто третьего года рождения. — Хорошо, Айрис, — шепнул он ей прямо в ухо, отчего по спине Энн пробежали противные мурашки. — Я — Гленн. Имя, кстати, настоящее. Пойдём. Через неделю Энн сидела в баре «Кит», попивала виски и крутила в руках пластиковую карточку с именем «Айрис Сэнди Трой». С фото на неё затравленно смотрела осунувшаяся, бледная девушка с тёмно-фиолетовым каре, широкими бровями вразлёт, пухлыми губами и полным отсутствием макияжа, отчего были заметны и синяки под глазами, и мелкие прыщики на подбородке. Телевизор же, висящий прямо над стойкой, вещал: «До сих пор остаются неизвестными обстоятельства исчезновения восходящей звезды поп-музыки, Энн Фэрис. После того, как в прошлом месяце она внезапно покинула церемонию MTV VMA, а потом в интернете появились скандальные фото с похорон её опального мужа, бывшего подпольного боксёра, Томаса Фэриса, след девушки теряется. Как сообщила её продюсер, Линдси Корн, которая также продвигала другую скандально известную певицу, Алексу Ферейру, трагически ушедшую из жизни, по сообщениям, не без вмешательства упомянутого Томаса Фэриса, Энн должна выплатить ей неустойку в размере более полумиллиона долларов. Имущество Фэрис, включающее дом в пригороде Лос-Анджелеса, будет арестовано, и деньги от его продажи уйдут на погашение долгов». Энн залпом выпила остатки виски и указала бармену на стакан: — Повторите. А ещё лучше бутылку оставьте. — Вам говорили, что вы безумно похожи на эту девчонку из телека? — ткнул тот в экран. — Ага. Много раз. Просто сёстры-близнецы, — усмехнулась она. — Вот только… Только внешне, — покрутила она перед глазами стакан с коричневой жидкостью, в блеклом свете отливающей янтарём. — Судьба у нас совсем разная. Да и... её, похоже, больше нет. А я ещё жива.