конструктор

Феликс сплевывает кровью на нежно-молочный фаянс раковины в черной ванной, у Маринетт дрожат пальцы, она зажимает руки за спиной, чтобы себя не выдать. В горле першит от злости — Адриан снова стал называть ее Кагами, она накормила его таблетками и оставила, потому что… Маринетт резко выдыхает: — Я знаю, что Адриан отказался от всего, когда мы уехали из Парижа, поэтому все перешло твоей семье. Феликс сует зубную щётку под струю воды и ещё раз сплевывает густую серо-алую пену. — Лила сказала, что я могу попросить о помощи. Феликс хмыкает, проводит мокрыми руками по волосам, зачесывая их назад. Маринетт смотрит преимущественно на его ногу с отслеживающим браслетом на лодыжке, мигающим еле заметным зелёным. — Лила много чего говорит, и это не всегда правда, забыла? — Но Адриан… — Я могу спустить его с лестницы, и одной твоей проблемой меньше, — Феликс выдыхает это почти ей в лицо, смолой и углем, ебаный дьявол, а потом весело подмигивает, — шутка, расслабь уже свою трещину. Маринетт трясет, хочется заплакать, Феликс проходит мимо, оставляя ее в ванной одну, бесцельно смотреть на себя в зеркало в безвкусной окантовке под золото. Леда заглядывает к ней — в пастельно-оранжевой пижамке и с растрепанными ото сна косичками- равнодушно швыркает курносым носом, подходит ближе к раковине и, встав на носочки, достает ножницы, оставленные Феликсом. — Зачем они тебе? Леда не отвечает. Маринетт думает их забрать, а потом, что это ведь совершенно не ее дело. Леда даже для ребенка кажется чересчур холодной и равнодушной со своей семьёй, а кто такая Маринетт для неё и вообще, собственно? Никто. Ее нет. Она стерла себя под самое основание, когда бросилась с любовью всей своей жизни из дома без документов, вещей и почти без денег, осталась только неуклюжая надоедливая оболочка уставшей от жизни женщины, которая не хотела всего того, что она несёт на себе. Маринетт равнодушно чистит зубы своей дешёвой пастой в красно-синюю полоску, Лила ловит взвизгнувшего Улисса в коридоре. — Ма, пусти, ты красивая. — А ты тяжёлый, лисёнок, скоро тебя совсем поднять не смогу. Оп, извини, я отвечу на звонок. Маринетт гневно стирает слезу с щеки, пытается накрасить ресницы, но лишь заезжает кисточкой в уголок глаза и трет его, пока не размажет до невидимости. — Росси, да. Что? В смысле, она покинула страну? В смысле, вы сняли наблюдение, мне самой за Кюбдэль в Англию ехать, вы издеваетесь? — Маринетт смотрит в коридор, Лила держит сына на руках, общается с кем-то через наушник, качается с ноги на ногу — она в одних черных колготках и таком же бюстгальтере. — Сопляки, я бы поезд под Ла-Маншем остановила и добралась до неё, а вы наблюдение сняли, не смешите. Мало того, что я вас курирую по ней, теперь ещё и работу за вас делать? Отдел, блять, внутренних расследований, ночной кошмар любого взяточника, но, видимо, не этой. Лила упирается лбом в лоб Улисса. — А ты ведь ничего не слышал, да, лисёнок? — Что слышал? — он цокает языком, Лила смеётся, оборачиваясь и сразу замечая Маринетт. — А ты как всегда, мышка. — И тебе доброе утро, — Маринетт давит ухмылку и проходит мимо, оставляя их бессмысленно болтать под портретом какой-то напыщенной родственницы. Лиле идёт роскошь, если уж на то пошло, и то как она любит власть, которая у нее есть благодаря состоянию муженька и работе в госслужбах, Маринетт коробит, потому что Лила на своем месте, а она нет. От Феликса неизменно пахнет дымом, будто у него шашка за пазухой, он держит что-то рыжее в руках, когда как Леда сидит на столе и покачивает ногами в белых носках, поправляя глупую белую шапку с висячими заячьими ушами. Феликс замечает Маринетт, бросает рыжее в раковину, снимает Леду со стола, и она стремительно проносится мимо. — Что? — Маринетт кусает яблоко, взятое из плетёной корзины со стола, зубы едут по скользкому зелёному боку, на вкус, как хлорки хлебнуть. — Что ты ей сказала? — Феликс чешет шею под кадыком, как раз над воротником вчерашнего свитера. — Ничего, — жмет плечами, думает о Камилле, которую пора кормить, чтобы не ныла, и о сегодняшнем поезде обратно в Тур. — А волосы она себе отстригла, видимо, просто так. Маринетт отхаркивает яблоко в ладонь, Феликс брезгливо морщится. — Извини, конечно, но она и до меня, наверняка, была не в себе. — У нее Аспергер, Дюпэн-Чен, тебе же говорили, могла бы и ножницы забрать — Не говорили, – сквозь набитый рот. – Ты мог бы их не оставлять. — Ладно, — сдается Феликс, Маринетт удивлённо хмурит лоб, — будем спорить дальше, тебя отсюда вынесут, покрошенной в капусту. Мороженого? У тебя блоха в ухе что ли, мы родственники, если бы я хотел тебя уничтожить, я бы это давно сделал, не смотри так. — А Лила как же? — спрашивает Маринетт, сама не зная, что хочет услышать в ответ. Или не хочет. — Лила скажет — я сделаю, — Феликс улыбается, щурится на тусклый свет энергосберегающих ламп, — я устал ее терять. — А Габриэль? Феликс не отвечает, но Маринетт складывает конструктор в голове — отдал бы старший Агрест состояние своему не самому любимому племяннику добровольно? Как бы то ни было, ближайшей наследницей должна была стать Камилла, а не Феликс. Вибрирует мобильный на углу стола, Феликс быстро скидывает блокировку, и голос Лилы без единой ноты беспокойства просит: — Милый, подойди в игровую. Принеси что-нибудь очень острое, Камилла проглотила лего. Маринетт едва не впечатывается в дверь, пытаясь выбежать, Феликс с тем же отсутствием какого-либо беспокойства берет керамический нож. В игровой они оказываются практически в одинаковое время, Лила сидит на полу, вытянув ноги, Леда тыкает в клавиши пианино в углу комнаты — Камилла синеет у Лилы под боком. — Ты это сделала, да?! — Маринетт бросается на Лилу, но Феликс накрепко перехватывает ее за плечи так, что она оказывается буквально под углом над полом, и если он отпустит, она упадет. — Не трогай меня, я сделала все, что могла, к тому же вызвала скорую. У нас есть ещё, хм, минута? Полторы? Хочешь ещё пару раз сказать, какие мы мрази, и портим тебе жизнь одним своим существованием? — Лила, не надо, я не хочу, — Маринетт смотрит на край ковра, на покачивающиеся черные носки ступней Лилы, стянутые колготками, но только не на Камиллу, — Лила, пожалуйста. Леда так сильно барабанит по клавишам пианино, что Феликс смеётся, оглядываясь на нее. — Да что с вами… — К сожалению, человек без талисмана и акуматизации обречён все помнить, — Маринетт болтает головой, как китайский болванчик, а Феликс продолжает резать по живому, ему для этого не нужен нож, достаточно лишь вспомнить главный опус Ледибаг и Ко. — Я помню, как у меня в руках лежал фарш из девушки, которой я очень дорожил, просто потому что ты так захотела. Чувствуешь вибрации? Мне не очень хочется спасать Камиллу. Ледибаг не нашла ничего лучше, чем устроить теракт и подорвать всех — злодеев, героев, простых прохожих — главное, что талисманы забрали, а с мясом пусть разбирается лаки-чарм и волшебное забытье, которое дарит отказ от талисмана. Ледибаг забыла, что за ней следят пристальней, чем за каннибалами в тюрьме, и что обычные люди все помнят. Превратиться из супергероини в жестокую сволочь она смогла за двадцать минут, а раскрытая личность сделала ее самым уязвимым звеном в этой цепи. Адриан не отказался от талисмана ради неё, они вернули все на свои места и сбежали, но память никого не оставила в покое. Разве что Адриана — счастливец, Маринетт ему завидует чаще, чем должна бы. — Но она ведь живая, — орет Маринетт, едва сама себя слыша, — вон, сидит перед тобой, родила тебе двоих, троих скоро, да? Что ты ещё хочешь? Сделайте что-нибудь, я не хочу, чтобы Ками умерла, я сойду с ума, Феликс! Как и вы. Маринетт падает, ударяется о пол, обдирает щеку, Лила перекидывает ногу через Камиллу и берет из рук Феликса нож. Маринетт слышит сквозь поролоновый туман, кукурузно теплый и пахнущий мятной зубной пастой и синтетическими яблоками — открой им. *** В детских отделениях всегда так — нарисованные зверятки прыгают по стенам, врачи и медсестры улыбаются шире, а взрослые серые, как мокрый асфальт. Одна Лила счастливо стучит по часовому циферблату длинным ногтем, глядя на то, как двухдневной мятости Маринетт неловко ударяет автомат со снеками ладонью, чтобы он заработал. — Где ты научилась делать… Трахеотомию? — Маринетт жуёт шоколадный батончик. Лила брезгливо смотрит ей на руки, поджимает губы в улыбке. — Работа обязывает. — Как назовёшь? — Маринетт стреляет глазами Лиле на живот, она равнодушно выдувает жвачный серебристый пузырь. — Я, наверное, сделаю аборт, — Лила смотрит на время. — Феликс определит Адриана куда-нибудь, мы не будем с ним нянчиться. Дело пары дней. — Почему а-аб… — Потому что беременность — это ужасно? Не, секс получше, эстрогена столько, что каждую мразь на земле любишь, но тело потом ни к черту — волосы лезут, зубы крошатся. Мне пришлось коррекцию живота делать, потому что эти двое меня чуть не порвали, так наружу хотели. Лила улыбается на прощание, скрипят каблуки ботильонов — Маринетт сумасшедше думает о ещё одном ребенке, она ведь не какая-то Лила с предрасположенностью к раку после двух ЭКО. Пусть его зовут Марсель, как город, в котором они с Адрианом так долго жили и даже были немного счастливы. Маринетт была счастлива.