После падения идёт подъём

      На следующее утро, по пути из дома, Урарака встретила Тодороки и с ним же дошла до самой академии. Удалось хоть немного отвлечься от нагнетающих воспоминаний и простецки поболтать о банальных студенческих заботах. Шото был очень хорошим собеседником, а слушателем — и того лучше. Сам его ровный и вечно спокойный голос выстраивал эмоции на плавную волну и выравнивал частоту сердцебиения, очищал сознание от неприятных мыслей — хотя бы временно.       И вот уже позади осталась главная арка с фигурными инициалами академии, и до широких ступеней у главного входа едва ли рукой подать. Но если честно, Очако совсем не хотелось их переступать. И даже не усиленная учебная программа вперемешку с вышибающей пот и последние силы геройской практикой так отбивали ударной волной. Как ни странно, но именно там был Деку, который — если даже сам Бакуго Кацуки, славящийся абсолютно наплевательским отношением к сплетням, был этим осведомлён — наверняка уже всем рассказал о её признании.       Тодороки совершенно не подозревал о переживаниях и причинах замешательства одноклассницы, и без тени зазрения шёл со своим обыкновенно спокойным выражением лица. На первоочерёдном входе в общежитие двоих встретили некоторые из девочек: Мина, Момо и Асуи. Они с нескрываемым беспокойством посмотрели на поникшую всем своим видом Урараку, не торопясь следуя за юношей настоящей тенью, и тут же подбежали с традиционными приветственными объятиями. А Очако и нисколько не воспротивилась. Более того, даже не шелохнулась и не озарила компанию своей детской улыбкой — просто замерла фарфоровой куклой, дожидаясь, пока ей всё же решат, наконец, дать пространство. Шото стоял несколько в стороне, глядя и притом совершенно не понямая, что же послужило таким резко наступившим переменам. Заметил, всё-таки…       Всё, что только на данный момент больше всего делала Урарака — так это как можно скорее избавиться от таких вот утешений. Любой, кто хоть раз в жизни испытывал похожие чувства, должен её понять; чем меньше вмешательства, тем спокойней на душе, и тем быстрее эта серая мерзость отлипнет. Пока на неё не посыпались тонны вопросов о самочувствии и личном душевном состоянии, Очако поспешила совсем слегка приулыбнуться и, с какой-то слабо заметной неловкостью, вымолвить:       — Всё в полном порядке, — и, видимо, подруги ей всё же поверили, наконец, расступившись.       Шатенка столкнулась с такими сострадающими взглядами, с таким отчётливо говорящим «ты не волнуйся, всё обязательно наладится», что даже при всей её природной кротости появилось желание поступить, прямо как Бакуго; растолкать их всех к чёртовой бабушке и укрыться в тихом уголочке с тишиной и спокойствием. Следом, с Урараки три пары глаз переключились на ещё не успевшего уйти в класс Тодороки, а с языков так и сорвалось это вездесущее, назойливое и совсем не к месту возникшее:       — А ты ещё, что ли, не слышал, что вчера случилось? — Очако подозревала такой поворот, но от этого лучше ни капли не стало. Её совсем не удовлетворял данный вопрос, ей не хотелось слушать столь очевидного ответа на него, и девчонка, намного серьёзней, чем обычно подняла тон и даже неожиданно для себя твёрдо заявила:       — Ничего не случилось! — чтобы каждая из сплетниц услышала, хоть, может, так и не поняла бы смысла сего сказанного, продолжив свою кривую мелодию.       Очако устала, а по-человечески устала. Она, не дожидаясь последующих допросов, торопливо забежала в свою комнату и, крепко захлопнув дверь, рухнула спиной на кровать, уже заранее перебросив руку и накрывая глаза сгибом локтя, едва ли не до скрежета стискивая челюсти. Слёзы снова ручьём полились из её глаз.       Урарака искренне не могла понять, что именно в этой жизни она сделала не так, куда неправильно свернула, какой выбор ткнула неудачно. Хотя… Да, она понадеялась весьма напрасно. Зря призналась. Тогда вопрос: а не зря ли она вообще живёт? Из-за чего живёт? Почему первая насиоящая любовь не может стопроцентно быть взаимной? Что-то не так с ней? Или с Деку? Куча вопросов с раздражительным дребезжаньем роились в голове, стукаясь об стенки черепной коробки и принося болезненные вибрации всякий такой раз. И словно грозились так и остаться навечно нерешёнными.       А вот и нет. Всё было намного проще. Очако прекрасно знала все ответы, на все вопросы. Вернее, всего один — главный; но и этого было предельно достаточно для рассыпавшегося в осколки девичьего сердца. Тсую Асуи. Лягушка очевидно нравилась Изуку. И это уже как раз было взаимно. Они просто-напросто пока не решались признаться в этом друг другу открыто. А вот Урарака призналась! Взяла и, как преисполненная решительности дура, призналась! Как так-то?..       От мыслей её неожиданно оторвал стук. Кто это может быть? Так, стоп! Она в порядке! Просто посмотрела грустный фильм и сильно растрогалась! Всё. Отмазка есть, уверенность… тоже, вроде как, можно и открывать.       Очако встала с кровати и, на ходу протерев рукавами глаза, выглянула из-за приоткрытой двери. Перед ней стоял никто иной как сам Тодороки. Шатенка, малость удивившись, натянула приветливую улыбку. Гетерохромный же по-прежнему сохранял свою отточенную серьезность и с ходу прямо спросил:       — Это из-за Мидории? — и тут уж Урарака совсем растерялась; улыбка дрогнула и голос с болью подломился.       — Вовсе нет. У меня всё хорошо. Я знала, что он откажет, и это совершенно меня не беспокоит и — уж тем более! — не расстраивает.       Нет, нет и ещё раз, чёрт возьми, нет! Она ни в чём не была уверена, ничего не знала до этого, а до последнего момента надеялась на лучшее, хотя в глубине души и понимала, что всё бессмысленно. Да, всё бессмысленно. Тодороки явно не был наивным глупцом и, разумеется, не поверил ни единому слову Очако. Выдохнув куда-то вниз, он сделал шаг вперёд и своим льдистым пронзительным взглядом посмотрел ей напрямую в покрасневшие от слёз глаза.       — Ты можешь говорить правду. Здесь нет никого кроме меня, — неожиданно успокаивающие слова пронзили Уравити насквозь, словно ударной молнией. Она больше не смогла сдерживать слёзы и, горестно всхлипнув, опустила потрёпанную макушку и мелко задрожала, то и дело стирая тыльной стороной ладоней градом покатившиеся капли.       Урарака плакала необыкновенно бесшумно, только часто и прерывисто вздыхая. Как обиженная неаккуратным ребёнком кукла, такая хрупкая и беззащитная, потерянная и брошенная всем окружающим миром. Тодороки замер в немом ступоре, и не решаясь что-либо сказать, и что-либо сделать. А что именно он может сделать, чтобы она только не плакала? Как поступить и при этом не оплошать? Или, может, просто дать ей возможность выпустить этот пар? Боже! Да что с ними всеми не так?