Волшебному

Кондратий успевает написать только одно письмо. Он пишет о том, как в Америке тепло, какие люди здесь дружелюбные, но совсем не душевные. Он понятия не имеет, как быстро оно дойдет. Хочется послать еще одно: про вавилонскую рыбку, которую его едва не заставили проглотить, когда он только приехал. Кондратий в ответ начал изъясняться с встречающими на французском. Лучше, наверное, это рассказать. У него слишком много историй, которые блекнут на бумаге. Поэтому и письмо таким сухим получилось — все ведь в голове. Кондратий прислоняется к стене перед дверью аудитории и думает. Ильвермони ему нравится, здесь его все слушают, удивляясь рассказам о России и Колдовстворце. Это совсем не похоже на дом: когда он читает свои стихи, переводя некоторые строки для эффекта на французский, все аплодируют. И нет ни одного Саши Пушкина, который бы назвал его посредственностью. Как и нет ни Трубецкого, ни… да и этого довольно. Они так и не попрощались. Кондратий встретился с ним в дверях их комнаты, покрепче сжал ручку своего багажа и быстро ушел. Ему не хотелось объяснять, каких трудов стоило выпросить поездку на две недели сюда, в Ильвермони. Это все — невозможный шанс показать, чего на самом деле он стоит. А студенты здесь ведь хорошие — слушают специальные лекции, которые Кондратий учит для них по ночам, просвещаются и пытаются напоить его огневиски. У них получается с переменным успехом. Все пустое. Он заходит в аудиторию, улыбаясь второкурсникам, и волшебной палочкой чертит в воздухе руну — знак Перуна. Мыслями Кондратий далеко, в будущем. Он думает о том, как прибудет домой через два дня, а там уже и выходные. Можно будет вытащить всю их компанию в Петербург и погулять по не-магическому миру. Только никто из них все равно ничего в нем не понимает. Кондратий рассказывает об образах древнеславянских богов и о том, что каждому русскому волшебнику покровительствует один из них. Рыжая девочка с двумя косичками спрашивает, кто покровительствует ему. Кондратий в ответ рассказывает о Велесе. Он не говорит о том, что это тоже — очередная байка Колдовстворца. Школа Ильвермони слишком молодая. Как и Америка. Жизнь здесь только началась, и она быстрая, и Кондратий остался бы здесь. Если не навсегда, то надолго. Набрался бы вдохновения и приехал другим человеком. Трубецкой не понимает. Он пытается понять, говорит о том, что Кондратия все знают и слушают. Только сам Сережа — один из лучших дружинников Колдовстворца, и невероятная карьера ему обеспечена. Будет служить в министерстве вместе с Муравьевым-Апостолом и Бестужевым-Рюминым и наверняка, когда вся школьная любовь пройдет, женится на какой-нибудь милой волшебнице. Кондратий снова слишком много думает. Пара заканчивается, когда его спрашивают о том, кто такой Локи. Он успевает сказать, что это бог скандинавов, и за ним приходит декан одного из факультетов, профессор Андерсон. Она говорит с Кондратием исключительно на французском, и он доволен. Ему нравится, когда все вокруг не понимают его и молча восхищаются хорошим произношением. Профессор Андерсон спрашивает, готов ли он к отъезду. Кондратий пожимает плечами и говорит, что у него еще пару дней. Она смотрит на него своими серыми глазами и качает головой, советуя посмотреть в календарь. Кондратий срывается с места под ее серьезный взгляд и бежит в восточное крыло, куда его поселили. Время точно ничего не значит, раз он успевает забывать о нем. Ворвавшись в комнату, Кондратий вытаскивает все вещи из тайников, тихо ругаясь и причитая. Ему хочется помолиться Велесу, только он не уверен, распространяется ли власть бога на повседневную жизнь поэтов. Он бьется головой об спинку кровати, поскользнувшись на своей обуви, и все-таки перестает паниковать. Кондратий собирается за двадцать минут. Его забирают, спрашивая что-то на ужасном русском. Он забывается, переспрашивает на английском и задумчиво смотрит себе под ноги. Ему говорят, что студенты, приехавшие из Петербурга, уже вернулись. Только для него пришлось создавать еще один портал. Им оказывается цветочный горшок. Кондратий хотел бы пересечь Атлантический океан на метле. Может быть, займется этим, когда закончит школу. Он все равно понятия не имеет, что делать дальше. Портал срабатывает. Кто-то кричит: «До свидания!» Когда тошнота от пользования порталом и слезных прощаний проходит, Кондратий раскрывает глаза. Он пытается встать, обнаруживая себя стоящим на коленях посреди леса, и едва не ударяет себя багажом по носу. Становится смешно. Здесь кромешная ночь, совсем другой день. Кондратий поднимается, отряхивается и вспоминает, что он в одной рубашке. Как тогда. Он знает, что нужно всего лишь подняться на гору. Только сделать это оказывается сложнее, особенно в темноте, и у дверей школы Кондратий оказывается замерзшим, злым и мокрым. Его встречают несколько девятиклассников, испуганно округлив глаза. Он в ответ посылает им напряженный взгляд и достает волшебную палочку, чтобы высушить себя. Девятиклассники почему-то разбегаются. Кондратий вспоминает, что сейчас они должны спать, пожимает плечами и плетется в комнату. Он надеется, что Сережа уже спит. В противном случае ему придется объясняться и разговаривать. А хочется только завалиться на кровать и проклинать смену часовых поясов. Кондратий идет по коридору, не обращая внимание на духов. Наслушался их уже, когда раньше всех приехал. Они с Трубецким делят комнату с пятого класса. Сейчас учеников стараются распределять по специальностям, а тогда у всех спрашивали, с кем они хотят жить. Рылеев видел в Трубецком защитника, да и дружили они уже тогда неплохо. Он помнит, как просил Сережу носить книги по истории магии из библиотеки. Некоторые до сих пор лежат в тайниках. Кондратий думает, что все-таки стоит их вернуть. Спальня встречает его пыльной темнотой. Он ставит багаж на пол и хмурится, глядя на сдвинутые кровати. Дело не в том, что они сдвинуты, — они с Трубецким вдвоем их двигали, когда тот приехал, — а в том, что они застелены. Кондратий вздрагивает, встречаясь с ним взглядом. Сергей почему-то сидит на полу, прислонившись к спинке кровати. — Приехал? — спрашивает он. — Приехал, — Кондратий кивает и садится рядом, — что нового? — Миша во Франции, — подумав, говорит Сергей, — малышей в Шармбатоне выгуливает. Не ты один такой умный. — Давно? — Уже дней пять, — он прикрывает глаза, — письмо твое только сегодня перечитывал. — В меня чуть не засунули вавилонскую рыбку, — Кондратий фыркает, — я хотел написать об этом, но подумал, что лучше расскажу. А потом я начал говорить на французском, и они замолчали, и ты бы видел их лица, потому что… — Я скучал, — тихо говорит Трубецкой, давая незаконченной мысли потонуть. — Я тоже, — Рылеев неловко улыбается. — Ты постоянно куда-то уезжаешь. — Я… — он осекается, — полетим в Петербург? Все равно выходные, а там всего пару часов на метлах. — И ты снова пытаешься сбежать, — Сергей вздыхает, — ты сам не знаешь, зачем, правда? — Да, — Кондратий опускает голову, — не знаю. Трубецкой тихо смеется и прижимает его к себе, целуя в макушку. Они переодеваются и ложатся, и Рылеев рассказывает об Ильвермони все, что еще яркое и свежее. Сергей зевает, но слушает, улыбаясь, и выглядит он при этом невозможно радостным. Кондратий путается в словах и переходит то на французский, то на английский. Прежде, чем заснуть, Трубецкой думает о том, что завтра они попросят увольнительную, как называют ее дружинники. За месяц он тоже успел заскучать по Петербургу. Рылеев, закончив рассказ, целует его в подбородок и прижимается ближе. Сон не приходит.