Волшебному

Рылеев весь день носится по школе, сдавая зачеты, которые, оказывается, должен по профильным предметам. Только историю магии (спасибо, Николай Михайлович!) поставили автоматом. Хочется проклясть всех своих преподавателей, даже старика Державина с его волшебным символизмом. Пусть хоть подавится своими оборотами и мелкими деталями, которые «создают магию текста». Кондратий останавливается у кабинета дуэльной магии, чтобы собраться с мыслями и снова повторить выученный за ночь монолог. Здесь, кстати, скоро будет пара у дружинников — либо десятого класса, либо одиннадцатого. То есть или у Миши, или у Трубецкого с Муравьевым-Апостолом. Рылеев с содроганием вспоминает времена, когда этот предмет стоял и в его расписании. Саша Пушкин, — на мыслях о нем он каждый раз картинно возводит глаза к потолку, — вызвал его на дуэль в девятом классе. Синяки были у обоих, сожженные брови и ресницы — у Пушкина, а несколько несовместимых с жизнью порезов — у Рылеева. С ним Сережа тогда носился, как с умирающим. Подумаешь, два раза потерял сознание. У них же самих на учениях такое постоянно. Кондратия дергает от фантомной боли в груди и предплечье, и он делает неосторожный шаг вперед. Студентов в коридоре почти нет — все еще сидят на обеде, который Рылееву не понравился настолько сильно, что он сбежал, не допив свой чай с ромашкой. Ему бы это помогло успокоиться перед последним зачетом, но в столовой было слишком много людей. После Ильвермони, где он ел исключительно с маленькой группой московских студентов, это показалось пугающим. Рылеев с тоской думает об упущенной возможности поездки в Петербург. Даже не так: он снова взрывается раздражением от слов директора, который запретил ему покидать территорию школы до самого апреля. Дескать, и так две недели не было, совесть хоть иногда иметь нужно. А потом, как бы насмехаясь, добавил несколько приятных слов про пропущенные зачеты. Трубецкой оттаскивал Кондратия от кабинета, обещая, что ударит его, если он не прекратит ругаться. И пусть до апреля осталось десять дней, а директор, вообще-то, прав, это все равно ужасно обидно. Рылеев сопит, сжав руки в кулаки, и снова упорно читает монолог по памяти, едва шевеля губами. Он как раз думает о том, что стоит уйти куда-нибудь ближе к окнам и сесть на подоконник, когда мучительная кара все-таки настигает его. Дверь кабинета дуэльной магии резко распахивается, ударяя Рылеева по носу, и он отскакивает, быстро зажимая его пальцами. На губах тут же чувствуется вкус крови. Он выразительно поворачивается к дверному проему, видя побледневших Муравьева-Апостола и Бестужева-Рюмина. У Миши под помятым воротником красуется багровая метка. Кондратий поджимает губы от недовольства. Они втроем таращатся друг на друга. Миша похож на испуганного воробья: такой же растрепанный, а Сережа — на ужасно уставшего одиннадцатиклассника. Рылеев подозревает, что сам выглядит точно так же. Только еще с разбитым носом. Он вытирает губы тыльной стороной ладони, размазывая по ней кровь. — У тебя на воротнике, — говорит Сережа, почесав в затылке, — ну, ты понял. — Понял, — Рылеев морщится, опустив голову и оценив масштабы катастрофы, — на обед, кстати, тыкву запеченную давали. — Вкусно, наверное, — неуверенно говорит Миша. — Не знаю, — Кондратий пожимает плечами, выдержав драматическую паузу, — я не пробовал. Они оба понимающе кивают, не решаясь ответить, и Рылееву хочется от души посмеяться. Вместо этого он, забыв про палочку, которую кое-как прикрепил к подкладке жилета, вытирает кровь рукавом и шмыгает носом. Миша тянет ему платок, отводя взгляд. Кондратий, конечно, благодарит его, но платок не берет, выразительно косясь. Бедный Миша намеков не понимает. — У кого пара хоть? — спрашивает Рылеев, — ну, сейчас будет. — У меня, — хмуро отвечает Муравьев-Апостол. — А это значит… — начинает Рылеев. — Что у вас здесь происходит? — слышит он голос Трубецкого за своей спиной. Кондратий просто хотел подготовиться к зачету, выбрав самый сложный и красивый монолог из списка, который получил еще на каникулах. Первые строчки напрочь вылетают из головы. Ему очень хочется улизнуть боком, не показывая Трубецкому своих глупейших ранений, и от души побиться головой об стену. — Да так, — говорит он, не оборачиваясь, — я прогуливался по коридору. А ребята вышли из кабинета. Ну, знаешь, как бывает, встретились — решили поговорить, все нормально, правда… Трубецкой недоверчиво смотрит на лица Муравьева-Апостола и Бестужева-Рюмина, оценивает их округлившиеся в непонятной эмоции глаза и молча разворачивает к себе Рылеева, не давая ему закончить свое нервное высказывание. Тот замолкает и впивается в него взглядом, облизывая губы и шмыгая носом. Миша, пока на него не обращают внимание, застегивает рубашку на верхнюю пуговицу. Муравьев-Апостол поправляет ему воротник. — У тебя кровь, — констатирует Трубецкой. Кондратий выразительно смотрит на него, уже набирая в грудь побольше воздуха, чтобы разразиться гневной тирадой. Внезапно его лицо разглаживается, сам он бледнеет, а ноги его подкашиваются. Трубецкой едва успевает его подхватить, перед этим глянув на мучительно-виноватое выражение в глазах Миши. — А вот этого я не планировал, — медленно, с расстановкой произносит Рылеев, — это от чего? — От того, что ты идиот, — с сочувствием говорит Трубецкой и достает палочку. Дружинников учат лечебной магии с десятого класса — не так, как лекарей, конечно, но первую помощь они оказать могут. Сергей произносит заклинание, и нос Рылеева с премерзким хрустом возвращается в привычное положение. Он опускает голову, видя слишком большое количество красных пятен на своей рубашке, и пожимает плечами. Кондратий уходит, еще раз вытерев лицо ладонью, и Трубецкой идет за ним — с дистанцией примерно в десять шагов, чтобы тот ничего не заподозрил. Подойдя к кабинету, где у Рылеева уже принимают зачет, он слышит: «Ой, ну что ж вы так, голубчик?». Mademoiselle Санд продолжает что-то щебетать, да так громко, что даже подслушивающие чары не нужны. Кондратий, не проронивший ни одной художественно-литературной фразы, выходит через две минуты. Трубецкой поднимает брови. Рылеев пожимает плечами, показывает пять пальцев и уходит дальше по коридору, через три метра споткнувшись о свои ноги.