***
Жилище Златы и Милоша, скрытое молодым осинником, стояло в отдалении от остальных домишек, как будто не принадлежало тесно застроенному поселению. То был добротный бревенчатый сруб с крытой соломой крышей, а в десяти шагах располагался грубо сколоченный амбар с широкими запертыми изнутри воротами. Саму хозяйку спутники приметили ещё издалека — изборождённое морщинками, однако не лишённое красоты лицо хранило отпечаток некогда дышавшей в нём молодости; из-под чепца выбивалось несколько затронутых проседью волнистых прядок цвета спелого пшена; а на коже играл здоровый румянец, коего ведьмак не наблюдал ни у кого из изнурённых тяготами местных баб. Женщина стояла на крыльце, посылая куда-то напряжённый, взволнованный взор, но, услышав шаги, встрепенулась и обернулась к гостям, растягивая губы в благодушной, приятной улыбке. — Здравствуйте, милсдари, — слегка склоняя голову, отозвалась Злата. — Давненько к нам не заглядывали чужаки. — Не страшно жить на окраине? — после приветственного жеста Геральт снова поглядел на одинокую хату. — Хочется скоротать свои деньки подальше от сумятицы, — она беззлобно отмахнулась: — Ты, хоть и седой, не поймёшь старуху. — Не представляете, насколько иной раз мне не хватает тишины и покоя, — с кривой усмешкой бросил Волк, косясь на компаньона. — Вы, милсдари, верно, поговорить пришли? О пропавших-то? — заметив изумлённый взгляд, она обмолвилась: — О вас всё поселение судачит, так что не мудрено догадаться. Злата отошла к порогу и распахнула двери, пропуская спутников в светлую чистую хату. Скудность убранства не била по глазам, сглаженная тем уютом, который создала вокруг рачительная хозяйка. Каждый угол был вычищен от пыли, на деревянных полках лежала аккуратно расставленная утварь, узкие окна закрывала добела выстиранная ткань, а на стене висел несколько потрёпанный пёстрый ковёр. Ещё с порога спутников настигли витавшие в воздухе пары алкоголя, а более восприимчивый к запахам ведьмак различил едва ощутимые нотки сливы. — Я думал, вы живёте с мужем, — не увидев в хате Милоша, отметил любопытный бард. — Так и есть, — немного помедлив, отозвалась Злата. — Токмо он отлучился. Следом жестом пригласила гостей за массивный деревянный стол, покрытый тонкой скатёркой да украшенный глиняным горшком с соцветиями вербены. — Это ни к чему. Мы пришли поговорить, — отказываясь от радушного предложения, сообщил ведьмак. — Очень зря, милсдарь. Мы с супругом делаем отменную сливовую настойку, или, если слива вам не по душе, есть вишнёвый ликёр и лимонная водка. — Обычно я не прочь промочить горло, но сейчас нас ждут более насущные дела, — уклончиво ответил мужчина. — Лучше расскажите что-нибудь о пропавших. — От моих слов проку будет мало. Мы с Милошем и сами позалони здесь осели. Этим чернотропом ровно двенадцать лун будет. — Так вы не местные? — мнительно заметил Белый Волк. — Мне казалось, чужакам здесь не особо рады. — В нашей выпивке жители души не чают. К тому же, кто снабжает спиртом повитух и лекаря? — Ах вот оно что. Это многое объясняет. — Что-то ещё, милсдари? — чуть поменявшись в лице, спросила Злата. — Меня ждут неотложные дела. — Нас тоже, — бросил Волк, подымаясь с места и утягивая за собою барда. На лице ведьмака взыграла серьёзная задумчивая мина. Он инертно двигался вперёд, казалось, поглощённый мыслями. Лютик позади едва поспевал, силясь идти вровень с другом. В конце концов, запыхавшись, почти повис на руке, заставляя того сбавить обороты. — Что за спешка, Геральт? Отклонять предложение было очень неучтиво. В этом поселении нас не то что выпить, на порог не пускают, а ты ещё нос воротишь. — Тебе она не показалась странной? — Ты о чём? — непонимающе уставился менестрель. — Не важно, — не желая сейчас вдаваться в детали, буркнул Геральт. — Пошли, осмотрим колодец. Поиск нужного места не составил труда: в деревнях практиковалась лишь пара способов ставить колодцы — посреди поселения или близь реки. Поскольку в самой Равенне Геральт ничего подобного не наблюдал, по наитию отправился к водоёму. Перебравшись через небольшой лужок, мужчины выбрели к источнику. Крытая бревенчатая шахта с воротом находилась на отшибе, однако к ней вела проторенная тропка, которой десять раз на дню ходили местные. Солнце к тому моменту начало степенно крениться к горизонту, рассыпая по земле ленивые мерклые блики. Время не ждало, и Геральт без отлагательств перешёл к осмотру, понимал: с наступлением темноты труднее будет выискать мелочи, а мелочи в делах такого толка играли едва ли не определяющую роль. Сперва ведьмак дотошно оглядел окрестность у колодца: почву здесь избороздила не одна пара ног. Оттиски сапог пересекались, наслаивались друг на друга и путались, не оставляя никакой возможности проследить хоть что-то явное. Оброненное Анешкой ведёрко лежало в стороне у прогалины, но не встречалось никаких признаков борьбы, зачастую сопровождавших похищения. Лютик замер чуть поодаль, чтобы не топтаться на возможных зацепках. Однажды, в начале знакомства, бард уже имел неосторожность спутать Геральту следы. Тогда ведьмак лишь чудом обуздал яризну и не пересчитал ему все рёбра. Впрочем, сейчас Белый Волк сам подозвал мужчину, коротко напоминая о проклятье. — Но как же следы? — озадаченно спросил поэт. — Да в жопу следы, — раздосадованно сплюнул ведьмак. — Здесь до тебя будто стая баргестов прошлась. Нихера не разберёшь! И всё же возмущённая речь иссякла, как только цепкий взор приметил краешек сатинового платочка, выступающий из грязной илистой лужи. Геральт подцепил его двумя пальцами, вытягивая из нечистотной жижи, и поднёс к лицу. Он втянул ноздрями прелый смрад, различая за ним тонкие нотки спирта и сливы. — Так я и думал, — отбрасывая ткань, насупился ведьмак. — Лютик, за мной. Живо! — Куда? — утомлённый непониманием, протянул менестрель. — Потрудись объяснить, что ты нашёл?! Детали, мой друг, я требую деталей! — он театрально запрокинул голову: — Я в полном информационном вакууме! Как прикажешь мне писать балладу? — Придём на место, сам увидишь! — лаконично обронил мужчина и увлёк за собой всё ещё галдящего поэта. Вскоре Лютик обнаружил, что Геральт возвращается по ведущей к обиталищу Милоша и Златы тропе. Однако, не дойдя до хаты, тот направился к обочине и принялся прочёсывать округу. Плутая по необжитой земле, резко замер, прислушиваясь к вою диких собак. “Их целая свора — не меньше десяти”, — заметил Белый Волк. — “Одичавшие псы — частое несчастье моровых лет, но что они забыли возле поселения?”. Отложив бессмысленные догадки, он поспешил на гул, предупредительно бросая барду держаться позади. — Думаешь, после всего пережитого я испугаюсь пары шавок? — осмелев, спесиво бросил поэт. — Половину жертв, которых приписывают нечисти, на самом деле стоит отнести на счёт оголодавших дворняг, — хмуро отозвался компаньон, до боли стискивая руку барда: — Не упрямься. Прошу тебя. Тот мгновенно присмирел, не смея противиться просьбе, и послушно скрылся за широкой спиной седоголового. Протяжный вой по мере приближения только нарастал, пока они не выбрались к раскидистой землистой просеке. Рядом с ней действительно толкалось с десяток свирепых бестий. Учуяв близость людей, собаки сорвались на громкий лай и ринулись к мужчинам. Геральт, державший наготове меч, сделал лихой пируэт, выворачивая внутренности самой резвой из стаи. Не позволяя окружить себя и добраться до поэта, ведьмак обрушил на животных пламя Игни — огонь перекинулся на куцый подшёрсток, подымая в воздухе смрад опалённого кожного сала. По округе расползся жалкий скулёж, и дворняги, поджав хвосты, унеслись в глухие заросли. Волк, убедившись, что они скрылись, обернулся к Лютику и облегчённо вздохнул: на менестреле не было ни единой царапины. Затем переключился на просеку, проверяя, что привлекло внимание собак. Утрамбованная плотная земля в одном месте оказалась словно перекопана — ведьмак склонился у взрыхлённой почвы, поддевая пальцем грязевые комья. — Здесь что-то копали, совсем недавно, — низко опустив брови, отметил мужчина. — И псы это учуяли. Он заткнул за пояс перчатки и взялся ворошить податливый чернозём, торопливо разрывая лунку. Вскоре подушечки пальцев нащупали что-то твёрдое, и Геральт, обкопав со всех сторон, вытянул оттуда облепленную грязью кость. Лютик, поражённый подобной находке, сорвался на пронзительное восклицание. Ведьмак, в свою очередь, сосредоточился на осмотре останков: он быстро признал в них лучевую кость — с одной стороны имелась суставная ямка, с обратной — локтевая вырезка. — Это человеческая кость, — хладнокровно заметил Волк, но Лютик побледнел и шарахнулся в сторону. Если бы над ним не довлело проклятие, тот наверняка унёсся бы к ближайшему трактиру. А Геральт, только усиливая смятение, продолжил, проводя рукой по неровной, будто изъеденной поверхности: — Свежая. К тому же на ней следы человеческих зубов. Бард схватился за буйно бьющееся сердце, ощущая себя так, будто его самого вот-вот растащат по кусочкам. Ведьмак сочувственно взглянул на компаньона, не переставая поражаться мнительности оного. Не желая мучить друга, углубился в яму, обнаруживая там фаланги, подвздошную кость да пару позвонков, принадлежавшие разным людям. Увидев всё, что хотел, он поднялся и, отряхнув руки, двинулся по отчётливым тянущимся вдоль прогалины следам мужской обуви, коие приметил ещё до схватки со сворой. Ошеломлённый бард пошёл не сразу — лишь когда о себе напомнил болезненный толчок в груди. Тогда он подорвался с места и кинулся за Геральтом, сокращая ставшее опасным расстояние. Белый Волк же, как матёрая гончая, шёл по цепочке глубоких отпечатков. Иногда они обрывались, закрытые густой луговой зеленью — тогда ведьмак склонялся над травой, выискивая в ней примятые стебли. Солнце, то ли примечая близость вечера, то ли стыдясь людского варварства, степенно наливалось пунцовой краской. В кронах деревьев играл свежий ветерок — лёгкий и душистый, сейчас он ощущался неуютным. Вместе с тем следы, извиваясь меж стволов деревьев, вывели к знакомому осиннику. Едва же спутники выбрались к стоящей на отшибе хате, Геральт обронил: — Как я и думал. Они пытались водить нас за нос. Жена отвлекала разговором, а муженёк закапывал останки. — Не может быть… Она же нас за стол приглашала! — Ты ведь поэт, Лютик, знаток людских душ, — невесело хмыкнул Волк. — Тебе ли не знать, сколько мерзости они в себе кроют? — Твоя правда, — сбивчиво ответил менестрель. — Что будем делать? — Осмотримся во дворе, — мужчина сразу уточнил: — Только тихо, не привлекая лишнего внимания. Понял? Лютик заверил, что будет тише, чем могила. Впрочем, само заверение оказалось довольно шумным. Геральт утомлённо вздохнул и приложил палец к чужим губам: “Просто заткнись и иди за мной”. Так, пробираясь в зарослях осинника, они добрались до просторной житницы. Здраво рассудив, что в доме искать нечего, — туда их пропустили без каких-либо проблем — ведьмак решил начать свой поиск со складского строения. Он обошёл его вокруг, убеждаясь, что засовы на воротах и дверях крепко заперты, но быстро приметил провал в дощатой крыше — достаточно широкий, чтобы через него смог пролезть крепко сложенный мужчина. — Лютик, — склоняясь к компаньону, шепнул Волк. — Мне придётся оставить тебя ненадолго. — Но как же… — Я пролезу в здание и открою тебе ворота. Потерпи. Это будет быстро, обещаю. Затем с грацией дикой кошки оттолкнулся ногами от земли и ухватился за бревенчатый уступ. Подтянувшись на руке, взобрался на крутой скат крыши и, продолжая цепляться за выемки, достиг проёма. Лютик напряжённо следил за ведьмачьими кульбитами, ощущая, как по телу расползается цепкий холодок. Как только друг нырнул в кровельный провал, нутро обдало уже позабытой болью. Он пошатнулся и зажал руками рот, опасаясь воплями привлечь хозяев. Спазмы откатили так же быстро, как и начались, а из амбара раздались приглушённый щелчок и скрежет отпираемой створки. — Живее, заходи, — подозвал Геральт, запирая за ними ворота. Внутри было зябко и темно: тусклый свет шёл лишь из провала и щёлок между досками. Вместо привычных для житниц зерновых запасов помещение было уставлено бочками, ящиками с бутылями и изредка снопами соломы и мешками с сушёными травами. Поэт, щурясь в потёмках, держался за рукав друга, пока последний неторопливо обходил нагромождения бочонков. Так и не обнаружив ничего подозрительного, тот открыл несколько бочек, убеждаясь, что они наполнены спиртным. — Ничего, — задумчиво отступил Геральт, вышагивая по скрипучим доскам. Идущий за ним хвостиком бард заготовил ободряющую фразу, но вместо этого, беря верхние октавы, зашёлся визгом, когда у сапога прошмыгнула крупная крыса. Напуганный её копошением, Лютик кинулся на спутника, едва ли не ломая ему шею. Под ногами тут же раздался громкий треск прелых досок: те, не выдержав их веса, проломились, и мужчины под раскатистые крики барда полетели вниз. Ещё в падении ведьмак успел скрестить кисти рук, складывая их в Знак Гелиотроп. Это несколько смягчило удар, но приземление всё равно вышло жёстким: по затылку прошлась тупая боль, а на глаза набежала мелкая рябь. Менестрелю повезло немного больше: он рухнул на мужчину, ничком впечатываясь в крепкую ведьмачью грудь. — Ох, ну и пресс у тебя, — простонал Лютик, потирая ушибленную переносицу. — Я об него чуть нос не расквасил. Он с мычанием слез с компаньона, пытаясь осмотреться в полной темноте. Геральт, поднявшийся следом, поймал друга за руку. — Тихо, мы здесь не одни. Я слышу чьё-то дыхание. Вертикальные кошачьи зрачки быстро приспособились к мраку, позволяя ведьмаку как следует осмотреться. Пробежавшись взором по захламлённому подвальному помещению, последний крупно дёрнулся и сорвался на брань. — Что такое? — взнервлённо спросил менестрель, всё ещё окружённый потёмками. Геральт что-то прорычал, стараясь что-нибудь ответить, но с языка опять слетели маты. Он покопался в грязном скарбе, выуживая из него жировую лампу, и направил на неё поток Игни — плавающий в плошке фитилёк тут же вспыхнул, озаряя подвал тусклым светом. Лютик, вырванный из темени, наконец-то смог увидеть то, что взбудоражило спутника. Этим “чем-то” оказалась стоящая в углу ржавая клетка, на днище которой лежала юная девушка в изорванном платье. По земле вокруг тянулись въедливые тёмно-бурые пятна. А в столешницу стоящей рядом мебели был воткнут здоровый тесак, какими мясники разделывают туши. Геральт утробно рыкнул и приблизился к клетке, хватаясь за прутья двери. Хватило пары бешеных движений, чтобы проржавевшие петли со скрипом отошли от основания. Мужчина с одурью откинул оставшуюся в руках дверцу и склонился над тихо дышавшей девушкой. Он приподнял её над полом, переворачивая на спину. Лютик позади в ужасе отвернулся, когда их взорам открылся обрубок отнятой у самого плеча руки — потемневшая кожа вокруг размозжённых, уже подгнивающих тканей висела оттянутыми лоскутьями, а из перебитого плеча выпирал обломок грубо рассечённой кости. Ведьмак взглянул в лицо несчастной, признавая в ней дочку Яцика — внешность точно совпадала с тем, как её описывали местные. Между тем Анешка измождённо приоткрыла веки и уставилась на седоголовую фигуру. Тотчас искривив лицо в загнанной звериной гримасе, сорвалась на дикий, уже и не похожий на человеческую речь вопль. Затем, брызжа слюной, попыталась укусить мужчину. Геральт крепко прижал ослабшее тело и провёл над головой сложенными в Аксий пальцами. Чары подействовали быстро, и девушка повисла на его руке, возвращаясь к размеренному дыханию. — Всё ещё хуже, чем ожидалось, — хрипнул Геральт. — Она жива, но об её рассудке этого не скажешь. Он подхватил несчастную и кивнул помертвевшему едва соображающему барду — жестом говоря выбираться. Однако Лютик замер на месте, не в силах подойти к искалеченной девице. — Возьми себя в руки! Мне некогда тебя успокаивать, — взывая к компаньону, сурово окликнул Волк. — Нужно уходить, и чем скорее, тем лучше! Попутно этим словам над их головой раздались шаги, и над проломом в полу показался силуэт, ярко подсвеченный бликами сжимаемого факела. На них хищно смотрел плешивый мужик в летах, ещё не растерявший прежней формы. — Куды это вы собрались? — мерзко растягивая гласные, спросил пришедший. — Шибко много знаете, чтоб уйти отсюда на своих двоих. — А вот и глава ебучего семейства, — осклабился Геральт. — Мы уже успели познакомиться с твоей жёнушкой, пока ты зарывал обглоданные останки. — Не тебе меня корить, адово исчадие, токмо к убиениям и способное! — оскорблённо выплюнул мужик, а затем добавил несколько спокойнее: — К тому же я уже давно имел охоту испробовать, каковы на вкус мутанты. — Ну иди сюда, шельма. Сейчас узнаешь. — Я что, похож на идиота — напрямик лезть к самому Мяснику из Блавикена? Больше ничего не говоря, он демонстративно перевернул несколько бочек со спиртом и отшвырнул на пол свой факел, а затем торопливо вышел, с лязгом запирая засов на двери. Сверху затрещал расползающийся по амбару пламень: помещение быстро наполнилось жаром, а подвал — тяжёлым, удушливым воздухом. — Геральт! — истерично завопил Лютик, срываясь на надрывный кашель. Мужчина заглянул в ошалевшие глаза менестреля: тот выглядел так, словно вот-вот рухнет без чувств. Влепив тому звонкую оплеуху, Геральт осторожно положил девушку на пол и скомандовал барду забраться ему на плечи. Затем, с невесомой ношей за спиной, резво разбежался и ухватился за край пролома. Одна из досок треснула под тяжестью двух тел, но ведьмак ловко перехватился за другой край и подтянулся. Он обождал, пока Лютик переберётся с его плеч на уже хрустевший от пожарища пол, и разжал хват, снова спрыгивая вниз. Там мужчина подхватил на руки Анешку и вместе с ней так же лихо выбрался из подвала. Сваленные у ворот снопы соломы к тому моменту уже охватило пламенем, отрезавшим все подступы к выходу. Каждый вдох теперь обжигал лёгкие: бард и вовсе схватился за горло с блестящими от слёз глазами. Волк подбежал к другой двери, с силой дёргая за ручку, однако та не поддавалась, крепко запертая Милошем снаружи. Выбирать не приходилось, и ведьмак, передав Анешку на попечение барда, кинулся к воротам. Вытянув руку, оттопырил назад пальцы, а один напротив устремил к ладони и направил в сторону горящих снопов волну Аарда. Пространство будто всколыхнулось от мощного толчка энергии, и языки огня, покорённые магией, расступились, расчищая ведьмаку дорогу к выходу. Он подскочил к воротам, хватаясь за увесистую металлическую балку. Ощерился, чуя, что кожу прожигает даже через плотные перчатки, но, пересиливая боль, потянул вбок, отпирая массивные створки. Затем, перехватив девицу с рук уже едва дышащего барда, будоражащими окриками погнал его к выходу. Когда они выбежали во двор, в лицо ударили яркий свет закатного зарева и свежий вечерний воздух.***
Пока менестрель судорожно пытался отдышаться, Геральт с недобрым предчувствием огляделся по сторонам. В небе с тревожным стрёкотом вился целый рой птиц, а из-за невысоких крон клубилась лента серого смога. После, что-то осознав, он кинулся к хате четы каннибалов: внутри, однако, было пусто. Понимание пришло в считанные секунды: — Холера, они нас опередили! Осипший окрик друга дошёл и до барда, и оба, рискуя окончательно посадить лёгкие, помчались к поселению. На одном дыхании пересекая луг и редкий улесок, компаньоны быстро добрались до узких улочек. По городу уже разливалась едкая гарь, с окраины доносились крики и истошные вопли, а в темнеющем небе отчётливее выделялось зарево. Площади и улицы, напротив, опустели — только редкие прохожие загнанно, почти виновато косились на бегущих мимо чужаков и в спешке укрывались в лачугах. Вскоре на торговой площади в бликах угасающего дня Геральт различил ретивый силуэт своей кобылы. Сорвавшись с привязи, предоставленная себе Плотва дико ржала и плясала вокруг закрытых лавок, звучно отбивая копытами. Ведьмак перехватил болтавшиеся под мордой поводья и успокоил объятое паникой животное. Взобравшись ей на спину, спутники мигом домчали до квартала нелюдей. Ещё на подступах их обдало раскалённым маревом — это полыхали хаты краснолюдов и эльфов. Кобыла, вновь впадая в неистовство, встала на дыбы, вынуждая компаньонов спешиться. Перекинув через плечо дочь Яцика, другой рукой седоголовый потянул упиравшуюся лошадь, ступая по выжженной земле. Округ объятых хат собрался не один десяток селян: вымазанные копотью и алыми пятнами, те потрясали косами и вилами да размахивали факелами и цепами. Лютик тихо заскулил, а Геральт заскрипел зубами: они опоздали, резня уже состоялась. Почва утопала в крови нелюдей, а надрывные крики жертв не замолкали до сих пор. Где-то в кустах дородное бабьё добивало вопящую эльфку, тягало за патлы и порывалось отрезать острые уши. Мужики волокли за бороду притихшего краснолюда: тот с переломанными, вывернутыми руками и ногами болтался по земле. Заметив приближение чужаков, неуёмная толпа перекинулась на них: люди ощерились и застыли в защитном жесте. На снедаемых ненавистью рожах читалось неприкрытое желание разорвать беловолосого на куски, останавливали только янтарные леденящие душу глаза — неестественно спокойные и взвешенные, но насыщенные глубоким чувством — да вездесущая тень Мясника из Блавикена. Среди бушующих кметов стояла и чета каннибалов. — Отдай похищенную девушку, ведьмак, — выступая чуть вперёд, всё тем же мягким голосом сказала Злата. — А потом оставь наше поселение и никогда не возвращайся. — Двуличные ублюдки, — больше не в силах сдерживать негодования, подал голос менестрель: — Это вы жрали людей! А потом, когда появился Геральт, трусливо поджали хвосты и бросились заметать следы. — Завали хлебало! Никто не поверит в вашу муру, — гаркнули сельчане. — Это нелюди вас подкупили, попросили отвести подозрения. Злата нам всё рассказала. — Но ведь это они… они держали девушку у себя в ангаре! — задыхаясь от бессилия, протянул бард. — Брехня! — приходя на выручку жене, пресёк Милош. — Это ведьмак спалил нашу житницу. Его слова переросли в негодующий гул толпы. Люди, вконец распалившись злобой, для острастки вытянули вилы, словно собирались с силами для грозного рывка. — Стойте! — позади раздался низкий зычный выклик, и, выходя из-за спин компаньонов, показались дюжая фигура Талмея и родители Анешки. Талмей выступил вперёд, становясь между Геральтом и разъярённой толпой, и укоризненно воззвал к селянам: — Ведьмак-то правду говорит! Я своими глазами видал, как Милош с просеки возвращался. Весь в земле и с лопатой в руках. Жители тревожно зашушукались, а затем одна из баб обронила, словно высекая яркую искру: “А ведь, егда они приехали, с нами лихо и приключилось!”; кто-то подхватил: “И хату себе выбрали подальше от люда, на врагане”. Со всех сторон пополз гулкий ропот: “душегубы”, “израдцы проклятые”. Гомон быстро нарастал, а люди обступали супругов плотным, постепенно смыкавшимся вокруг кольцом. По окрестности, заглушая прочие звуки, разнёсся оглушительный отчаянный ор, тотчас сменившийся хрустом суставов и треском ломаемых костей. Происходящего было не видать за спинами разгорячённой черни, но брызгавшая кровь и летящие на землю клочки одежды и куски человеческой плоти оказались даже красноречивее. Бард с белым, словно у покойника, лицом крепко заткнул уши и вжался в грудь друга: он держался до последнего, но теперь достиг предела своей выдержки. Поэт в сердцах пообещал себе, что не забудет людской глупости и свершённой над нелюдями расправы, что покроет это место позором и разнесёт по всему Континенту повесть о равеннской бойне. Он сильнее приткнулся к мужчине, будто желал отгородиться от кипящего вокруг кровавого неистовства. Геральт, всё ещё державший на плече Анешку, смог только ободряюще пройтись кончиками пальцев по его сведённым лопаткам. Пустив чужую кровь и растянув по земле кишки, жители вздохнули с облегчением. К компаньонам же приблизился Яцик и безмолвно забрал дочь с ведьмачьих рук. Его жена, низко поклонившись, протянула спутникам небольшой заполненный кошель. — Держите, милсдари, вы это заслужили. Ведьмак смотрел холодным мерным взглядом — по устланной телами выжженной земле, по обгоревшим хатам и по озверелым лицам местных расползался ярко-алый блеск заката. Казалось, сами небеса вопиют от людского варварства. — На этих деньгах кровь эльфов и краснолюдов, — тихим, но пробирающим до костей голосом, наконец, отозвался мужчина. — Не хочу быть причастным к геноциду. Он отступил, оставляя опостылевших ему местных за спиной. Затем заботливо подсадил обессилившего Лютика на лошадь и, подгоняя животное ногой, двинулся прочь, убеждённый, что никогда не вернётся на равеннские улицы.