Муза проклятых

Спутники проехали через ворота затхлого, полного нечистот городишки, проскакали мимо прохудившихся житниц и свернули к хлевам. Лютик, почуяв стойкий запах полежалого сена и воловьей мочи, неприязненно скривился, подгоняя Геральта недовольным бормотанием. В городе царило бурное движение; кажется, здесь затевалась ярмарка: обычно мнительные жители сейчас не замечали незнакомцев, взбудораженные, оживлённые, носились с бочками, корзинками, мешками, а по городским артериям, громыхая, тянулись телеги и возы, стекаясь к рыночной площадке. Геральт, игнорируя сумятицу, кое-как разминулся с проезжавшей рядом повозкой и свернул к единственному в этом месте кабаку. Спешился с кобылы, оправил полы дорожного плаща и перекинул ремешок узды через деревянную коновязь. К корчме “Беззубая волчица” накануне гуляний стягивалось многим больше посетителей, чем заведение могло в себя вместить. Люди толкались и спорили, порываясь протиснуться внутрь, но при виде ведьмака послушно расступались: бряцавшее под плащом оружие да фосфоресцирующие янтарные глаза действовали безотказно. Должно быть, и до этакого захолустья дошла история о последствиях печально известной блавикенской ярмарки. Лютик, пользуясь смятением толпы, ловко проскользнул за другом и захлопнул дверь перед носом ропщущего люда. Ещё с порога компаньонов захлестнула волна нестройного многоголосого гомона: в нём были и разгорячённые споры купцов и краснолюдов — чаще прочих звучали слова “кредиты” и “проценты”, и изобретательные байки тех, кто храбрился перед дамами, и застольные хмельные песни, и протяжные вырывающиеся из мужицкого нутра отрыжки. Ведьмак, энергично работая локтями, быстро проложил дорогу к стойке и отыскал глазами хозяина корчмы — толстощёкого красного детину. — Милости просим в “Беззубую волчицу” — лучшее заведение в нашем городке, — торопливо протирая стакан засаленным фартуком, поприветствовал корчмарь. — А лучшее, потому что единственное? — с тоненькой улыбкой пытливо справился менестрель. — Не обращайте на него внимания, — Геральт чуть слышно шикнул на Лютика, а затем вернулся к разговору. — Мы с компаньоном отправляемся в плаванье. Может, подскажете, сколько дней пути до ближнего порта? Мужик задумался, словно поднимал и ворошил в голове рассказы проезжих путников, при этом механическим движением надраивал днище чарки. Тряпка противно скрипела о полированную поверхность, однако, как ни странно, это не сбивало с размышлений. — Ежели на заклон по трактам поедете, деньков за пять доберётесь до Цидариса, — закончив мучать окружающих скрипом, наконец, отозвался хозяин. — Зараза, так мы снова потеряем время, — нахмурился ведьмак, не слишком-то обрадованный озвученной цифре. — А нельзя ли как-нибудь быстрее, добрый человек? Лютик под боком обиженно фыркнул, на этот раз удерживая при себе едкие словечки. Корчмарь поскрёб пожелтелыми ногтями складки подбородка и придвинулся поближе. — Быстрее-то оно можно скоротать через леса, — голос стал удивительно низким. — Токмо я вам, милсдари, не советую. Там такие страховидлы водються — растащут по кусочкам, косточек потом не соберёшь. — Ну, с чудовищами мы как-нибудь разберёмся, — и бровью не повёл ведьмак. Он оставил на столе несколько монет и кивнул мужику на пустующий столик: — Лучше принесите нам выпивки и съестного. Под непрекращающийся лязг бокалов Волк перешагнул через растянувшегося на половицах завсегдатая корчмы. Тот недовольно мычал и сквозь хмельную дрёму пытался отодвинуться от грязной дворняги, вылизывавшей пьяную рожу. Когда компаньоны устроились за столиком, поэт насупился сильней и крепко стиснул губы, строя оскорблённые гримасы. Вскоре к ним приблизилась молоденькая девушка, выставила на столе скупо заполненные чарки и блюда, а после унеслась к другим гостям. Лицо поэта на мгновение прояснилось: он мельком пробежался по свежим и упругим, будто наливные яблочки, девичьим прелестям, но следом снова скуксился и отхлебнул из кружки. — И? — испытующе бросил ведьмак. — Чего ты корчишь такие мины, будто выпил ослиной мочи? — С каким ещё лицом я должен сидеть, когда мой друг с таким самозабвением хочет от меня отвязаться? — он поймал на себе недоумевающий взор. — А иначе к чему вся эта спешка? Лютик ожидал, что тот отшутится или отмахнётся от него с обыденной уже ворчливостью, но Геральт выглядел на удивление серьёзным и искренним: — Просто меня беспокоит, как скверно это на тебе сказывается. В последние дни ты выглядишь настолько измученным, что только безглазый не заметит. Лютик выдохнул ещё протяжней, залпом выхлебал омерзительно-тёплый напиток и подпёр ладонями пылающую голову. Наверное, будь Геральт, как и раньше, холоден и остёр на язык, смотри он на него с раздражением или же насмешливой паскудной ухмылкой — признаться во лжи было бы куда проще. Но нынешний ведьмак стал слишком чутким и внимательным, слишком заботливым. Тогда, в Драконьих горах, такого обращения удостаивалась только чародейка, сам Лютик и не чаял, что однажды оно коснётся и его. Нет, Геральт никогда не был ублюдком, он вытягивал его из передряг и переплётов, иногда одаривал поддержкой, но рассчитывать на трепетное обращение к своей персоне менестрель не смел. Пусть и запоздало, Лютик осознал, отчего проникся к Йеннифэр глубокой неприязнью с самых первых дней. Не из-за стервозного характера или колких обращённых к нему шуток чародейки, нет. Истина была намного отвратительней — он желал оказаться на месте последней. Злился, что она так рьяно отвергала то, что было недоступно ему самому. Пароксизмы навязчивой муки глухо отозвались у него в груди. Бард ощерился, несмело посмотрел на Геральта — молчаливое страдание было не в его манере, но седоволосому поэт не смог сказать и слова. Менестреля редко гложила совесть — он по большей части был бесстыден, но недавние события извратили и сломали эту незыблемую черту его характера. Продолжая безмолвствовать, тот вновь потупился и принялся кромсать ножом зажаренный в подошву кусок мяса. Вскоре рядом показалась ладная фигурка той же девушки. Юная особа, прильнув гибким станом, расторопно протёрла столешницу. Лютик и бровью не повёл, словно не видел сейчас мелькающего перед глазами пышного бюста. Ведьмак озадаченно глянул на друга и, потянувшись через стол, приложил ладонь ко лбу поэта. — Лютик, язви меня, когда ты начал игнорировать бабьи прелести? — вопросил его мужчина. — Ты часом не болен? Тот рвано дёрнулся под чужим прикосновением и расплылся в глуповатой неловкой мине. “Если так продолжится, я выдам себя со всеми потрохами”, — в сознании мелькнуло тревожное напоминание. — “Надо бы вести себя естественней. Как ни в чём не бывало”. — За кого ты меня принимаешь, Геральт? — с наигранной обидой протянул поэт. — Я порядочный мужчина. Затем, недолго думая, он подгадал момент и исхитрился ущипнуть девицу за попку. Раздался возмущённый возглас, оповестивший каждого в питейной, что чужак распускает руки. За ним последовали звонкая пощёчина и грубая острастка от хозяина корчмы, а ещё через мгновение Лютика с бранью и криками вышвырнули во двор. — Ох, сука, мой нос, — простонал несчастный, ладонью останавливая буйно вытекающие струйки крови. Геральт, вышедший из здания вслед за незадачливым волокитой, негромко хмыкнул и закатил глаза. — Ну а кто тебя просил лапать дочь хозяина корчмы? Ты ещё легко отделался. Он присел на корточки возле друга и отвёл от ноздрей окровавленную ладонь. Затем, буркнув тихое: “Вот же идиотина”, приложил к его лицу слегка промасленную тряпку, коей обычно протирал мечи. — Прости, Геральт, — теряя остатки самообладания, шмыгнул носом Лютик и тут же зашипел от боли. — Вечно у тебя из-за меня проблемы. — Какие у меня проблемы? — усмехнулся тот. — Нос-то расквасили тебе. — И правда, — поэт сорвался на смешок, ощущая себя полным кретином. Он поднялся не без помощи спутника: — Поехали, пока местные не передумали и не вернулись начистить мне морду. Геральт возражать не стал и, устроив руку на чужих лопатках, подтолкнул его к Плотве.

***

Широкая полоса тракта быстро увлекала спутников от города. Лютик всё ещё сопел и шмыгал носом, а ведьмак сосредоточенно всматривался вдаль, обдумывал дальнейший их маршрут. Под мерный аллюр лошади они проехали через мелкий окружавший заболоченное озерцо чёрноольховый лесок, местами пестревший вкраплениями ясеней и вязов. Изредка среди стволов мелькали мордочки куниц и норок. Вскоре из-за мелколиственных крон вынырнула вереница сплошь покрытых зеленью холмов, тянущихся к нависшим над ними сероватым облакам. За холмами расстелилась запаршивевшая деревенька, но Геральт, не желая заезжать в селение, сразу же свернул к околице, под лай собак и ор детей пронёсся по обочине. Теперь дорога протянулась по полям — бескрайней желтизне пшена и ржи, содрогавшейся от каждого порыва ветра. Менестрель, до того сидевший в отрешении, оживился. Присвистнул и молодцевато распрямил ссутуленную спину, едва приметил утопавшие в колосьях девичьи фигуры. Девицы с собранными в косы волосами и подобранными юбками, хихикая и напевая весёлые песенки, обрабатывали засаженную землю. Поймав на себе кокетливый взор, Лютик помахал рукой, а затем, перекинув ногу через луку седла, примостился боком. Привычно прижавшись виском к чужой спине, поэт устроил на коленях лютню и принялся натренькивать старую, как мир, мелодию. Геральт подался слегка вперёд, чтобы заигравшийся поэт ненароком не слетел с кобылы. Он ненадолго закрыл глаза, вслушиваясь в перебор струн — сейчас проблемы отошли на задний план, уступая место беззаботности. Когда и лоскуты полей остались позади, они пересекли узкий прохудившийся мосток, где навряд ли смогли бы разминуться два воза. Под гнилыми досками плескалась чёрная вода затянутого кувшинками и манником канала. Проскакав ещё немного, ведьмак тихо хмыкнул и остановился, замирая на развилке — тонкой уходившей в заросли дороге, тянущейся от ленты тракта. Как и говорил корчмарь, путь через леса был небезопасен, но продвижение по большакам грозило им потерей времени. После, перебрав все “за” и “против”, Геральт всё-таки увёл Плотву от тракта, углубляясь в лесную гущину. Едва приметная тропа извивалась между корневищами и раскидистыми вековыми древесами. Иной раз спутники прокладывали путь сквозь заросли полыни и крапивы, с шелестом врезаясь обувью в высокую траву. Когда к закату дня на горизонте показались очертания очередного поселения, Лютик сорвался на радостный вскрик: за несколько часов однотонная зелёная гамма успела примелькаться и откровенно раздражала взор поэта, к тому же желудок подавал сигналы нещадного голода. Однако Волк не торопился двинуться вперёд — с нехорошим чувством посмотрел на кособокие домишки: не было обыденного для селений голоса людей и звуков скота, из труб не валил привычный дымок, не наблюдалось и расцвеченных свечой или каганцем окон. Следом он повёл кобылу осторожным шагом, неспешно приближаясь к покривившемуся палисаду. Въехал на пустую, обезлюдевшую территорию. При взгляде на гнилые, частично обвалившиеся кровли крыш, на густой сорняк перед хатами, снесённые с петель двери да разграбленную утварь, становилось ясно — это поселение заброшено не первый год. Пройдясь по окружению более пристальным взором, Геральт недовольно нахмурился: по земле тянулась вереница мужских следов. Кое-где они наслаивались на другие, не такие свежие. В селение явно кто-то захаживал и, судя по отметкам, делал это относительно часто. “Похоже, это место облюбовала разбойничья сволочь”, — подумал про себя ведьмак, но вслух озвучивать не стал, чтобы не стращать барда, лишь ударил по бокам кобылы и поехал прочь от запустелой деревушки. За поселением их снова встретил лес — теперь в блеклом вечернем свете оставалось двигаться исключительно по наитию. Живность здесь почти не появлялась, а единственным звуком был гулявший между веток ветер. Лютик нервно поёжился и придвинулся ближе к другу; несмотря на голод и усталость, он бы ни за что не согласился устроить тут привал. Недолгие плутания вывели их к небольшой полянке. Волк потянул за поводья и остановился, вглядываясь в путаные тропы. В это время где-то под копытами Плотвы раздался тихий шелест. Геральт дёрнулся с плохим предчувствием, но было уже поздно. Ровно через миг из-под земли, разметав комья почвы и прелой листвы, с гнусным шипением вырвался десяток мелких сухощавых тварей. Толстая вымазанная чернозёмом кожа кое-где отливала трупно-серым, хищная морда с глубоко посаженными красными глазами-бусинами переходила в туловище почти без намёка на шею, а из мерзкой мелкозубой пасти обильно лилась слюна, оседая на складчатом зобе. Впрочем, Белый Волк признал их даже не глядя: так пахнуть и звучать могли одни лишь накеры. Кобыла, словно обезумевшая, встала на дыбы. Лютик, ощущая, что сползает с репицы, протяжно завопил и впился пальцами под рёбра Геральта, утягивая за собой мужчину. Небо и земля для них на несколько мгновений поменялись местами, и оба оказались на земле. Злобные твари тотчас обступили компаньонов плотным кольцом. Лютик закричал ещё протяжней, едва ли не запрыгивая Геральту на шею. Тот скверно выругался и выхватил клинок, замахнулся, но тут же заорал: — Лютик, курва, ты какого хуя лезешь под удар? — А что ещё мне делать?! Нас же окружили: единственное безопасное место около тебя! Ведьмак заскрежетал зубами и сплюнул, а после зарядил ногой по наскочившему на них накеру. Перехватил клинок, готовясь отразить сразу несколько атак. Не прогадал — твари набросились разом, нападая со всех сторон. Геральт, лихорадочно работая кистями, совершил молниеносное движение, очерчивая между собой и накерами смертоносный режущий барьер. Воздух загудел от быстрого перемещения клинка. Следом Волк одной рукой притянул поэта и плотно прижал к себе, а вторую выкинул вперёд, выводя перед собой Аард. Твари тут же отлетели назад, будто оттеснённые порывом вихря, трава примялась, а с ветвей полетела пёстрая листва. Наконец расчистив путь, Геральт поспешил снять знак — использовать его без зелий было слишком изнурительно. После отпихнул спутника — туда, где было безопасно, и кинулся на сбитых с ног существ. Словно дикая кошка перепрыгивал от одного к другому, добивая резким, выверенным движением. Последняя из тварей упрямо подскочила, но Волк зарядил по впалой грудине рукоятью клинка и всадил в уродливую морду серебро. Металл со скрежетом вонзился в открытую пасть и, скользнув по нёбу, прошёл насквозь, вырываясь из затылка. Отдышавшись, Волк небрежным взмахом, будто тряпичную куклу, скинул накера с меча. Однако мигом встрепенулся, когда поблизости раздался тот же тихий шорох. Не раздумывая, ломанулся к барду, налетел всем телом и откинул в сторону. В этот же момент на бедре и у голени сомкнулись острые, как иглы, зубы. Словно из-под толщи воды вырвался надрывный вопль друга, а сам он, брыкаясь и дёргаясь, сшиб навязчивых чудовищ, рубанул уже не столь отточенным движением и, не устояв, припал к земле коленом. Лютик, подымая гроздья грязи, на одном дыхании оказался возле компаньона. С силой обхватил чужие плечи, стараясь удержать мужчину над землёй, но крепко сложенное тело камнем кренилось вниз. Тогда поэт, не способный противиться напиравшей на него массе, позволил другу растянуться на траве и устроил седую макушку на своих коленях. Геральт вперился в него плывущим взглядом, силясь что-нибудь сказать, но с языка слетела только вязкая, невнятная каша. Лютик задрожал и заскулил, как побитая дворняга: по его вине ведьмаку опять пришлось принять удар. Однако в этот раз на помощь не придёт ни дворцовая стража, ни чародейка. И всё же, отвлекая от нытья, руки коснулось что-то холодное: это Геральт через силу дотянулся до пазухи и выудил оттуда эликсир. К тому же сделал это очень своевременно, потому что через миг сознание сковало прочной коркой забвения.

***

— Геральт, — сдавленно позвал поэт, не добившись никакой реакции. Он подскочил, опять навис над другом и, крепко сжав плечи, принялся трясти мужчину тупым монотонным движением, продолжал твердить его имя. Паника овладевала всё сильнее. Впереди лежал непроходимый лес, кишащий кровожадными бестиями, позади — обезлюдевшая деревушка, опустевшая, очевидно, не без причин. Спасения ждать неоткуда: тот, кто всегда спасал, сейчас и сам нуждается в защите, помощь не придёт — по его вине они забрались в эту трижды проклятую глушь. Бард до крови закусил губу, виновато поглядел на компаньона: он редко подвергал себя какой-то критике, но нынче в полной мере ощутил своё ничтожество. Окажись на его месте Йеннифэр, Трисс, да кто угодно, они бы, не колеблясь, оказали всю необходимую поддержку, сделали бы всё от них зависящее. Но Геральту не повезло — рядом с ним была не опытная чародейка, а завравшееся бесполезное трепло. Волк под боком что-то пробубнил. Лютик вздрогнул, наклонился ниже, почуял на себе слабое неровное дыхание. Белоголовый бредил, скрежетал зубами, бормоча бессвязные слова. Иногда разрозненные буквы сплетались в тоскливое “Йеннифэр”, иногда он что-то толковал о Каэр Морхене, а затем поэт услышал собственное имя. Что-то в нём пошло по швам и со звоном разлетелось на кусочки. Лютик дёрнулся и провёл рукой по горлу так, словно задыхался. Отчаяние сменилось крохотной крупицей веры, он подхватил поблёскивавшую в зелени склянку, ощущая занимающуюся внутри готовность на поступок. Тогда, в Вызиме, он подвёл мужчину, но в этот раз всё будет по-другому. Подцепив пальцами плотно вдавленную пробку, менестрель не без труда откупорил флакон со снадобьем. Пахло чем-то въедливым и терпким, будто то была гашеная известь или уксусная кислота. Лютик фыркнул и зажмурился — посочувствовал всем ведьмакам, вынужденным пить этакую дрянь. Затем, с необъяснимой нежностью коснувшись седой макушки спутника, слегка приподнял его голову и неспешно, почти по капле, принялся поить целительной жижей. Всецело занятый заботой о мужчине, поэт и не заметил шарканья сапог по высохшей листве. Следом под лопатки вжалась цепкая, стальная хватка, и Лютика рывком поволокли назад. Верный себе менестрель разразился трубным ором, лишь сильнее разъяряя этим нападавшего. Над ухом прозвучала громкая ругань, а затем по темечку прошлась тупая обжигающая боль. Перед глазами зарябило, менестрель завыл, но тут же закусил губу: боялся нового удара. Чужие пальцы потянули за ворот камзола, так, что затрещало сукно, и тело податливо развернулось к незнакомцу — загорелый и чумазый, в многократно перелатанной одежде, на ногах сидели столь же прохудившиеся сапоги. Засаленные тёмные патлы облепили пучеглазую рожу, а от уха до подбородка через краешек губы тянулась уродливая полоса рубца. — Надыть же, какая знатная рыбёшка угодила в мои сети, — обнажив кривые искрошившиеся зубы, тот скользнул по одеянию поэта. — Ты откель пришёл, щеглец? Не услышав ответа, озлобленно рыкнул и ещё сильнее встряхнул барда. — Мы путешествовали с другом и заплутали в лесу, — через расцветшие в мозгу колики пролепетал несчастный. — Не мудрено, — хмыкнул мужик. — Энто место люди объезжают стороной. — Может, и вам стоило? — со смутным чаянием спросил Лютик, по-детски надеясь, что его оставят в покое. — Во дурной, — рассмеялся нападавший. — У меня выбор не шибко велик: либо с тварями, либо на шибеницу. Ну, довольно лясы точить… В живот тотчас впечатались костяшки кулака. Лютик трепыхнулся, будто бы в нутро загнали клин, повиснув в хватке, зашёлся сдавленным беззвучным кашлем. Второй удар — наотмашь по лицу, парализуя, отправил менестреля на лопатки. Избивавший сразу оказался рядом, зарядил пяткой в чревное сплетение, вышибая из его груди остаток воздуха, после втиснулся всей подошвой, яростно и злобно вминая барда в землю, словно желал похоронить в гнилой листве. Через гул в ушах и привкус крови Лютик ощутил, как с пояса сорвали кошель. Но страшнее сделалось, когда шершавые пальцы вцепились в пояс штанов. — Не трогай, курва! — бард неосознанно впился ногтями в чужие запястья, расплываясь в полной отвращения гримасе. В горло тут же упёрлась крепкая лапища, до рвоты вдавливаясь под кадык, вжимаясь пальцами в артерии. Мужик завис у самого лица, озлобленно глядя на беспомощную жертву, брыкавшуюся, порывавшуюся выбраться из удушающего плена. — Не дрыгайся, стервец. Всё равно не уйдёшь, — жестоко прошипел мужик. — Я сделаю, аки делал много раз досель: с сиротинками, оставшимися без родителей, с бабами, потерявшими мужей, а опосля изверну тебе шею. После этакой назидательной речи горло отпустили. Менестрель сорвался, жадно хватая ртом воздух, но не прошло и нескольких мгновений, как из глотки вылетел не то хрип, не то крик. Запястья сжали мёртвым хватом и вывернули почти до хруста, устраивая руки за головой. Он снова ощутил на себе мерзкое прикосновение подобных наждачной бумаге подушечек пальцев, оскалился, наугад боднул ублюдка лбом. Судя по хрусту — попал прямо в цель. Расплата пришла незамедлительно, в шею вгрызлись крепким, почти звериным укусом. Поэт заголосил так, словно его объедают заживо. Некоторое время, будто скованный цепями, он не мог пошевелить и пальцем, но едва загрубевшие руки приподняли край рубахи, эти путы с треском разорвались. Лютик дёрнул ногой: под тяжестью увесистого тела это удалось не сразу, однако острое колено безошибочно и резко упёрлось в пах истязателя. Мужик переметнулся набок, заголосил, а менестрель, пользуясь возможностью, ринулся вперёд. Занемевшими дрожащими руками с трудом вытянул из-за голенища сапога некогда подаренный Геральтом рондель. — Ах ты сука! — раздалось за его спиной. Лютик со сведённым страхом сердцем подпустил противника поближе, после обернулся порывисто и резко, напирая на мытаря всем телом, вонзил острое, как жало, лезвие. Тот не мог предвидеть неожиданного выпада, налетел грудью на кинжал. Сипло охнул и, теряя равновесие, подался корпусом вперёд. Утянул за собою в падении и барда, не успевшего уйти в сторону. Лютик заёрзал, ощутил, как тело над ним лишь плотнее насело на оружие, кажется, до самой рукояти. Едва противник снова забрыкался, он, забывая прошлый ужас, сам провернул кинжал — с омерзением чуя каждое скольжение в чужом нутре. По рукам, затекая за рукава и впитываясь в ткань одежды, беспрерывно хлестало что-то тёплое. Следом бард уловил рвотный запах вспоротого пищевода. Мужик на нём совсем притих и теперь не бился даже в судорогах. Кое-как менестрель отпихнул безвольное тело и, рывком подавшись вбок, наконец, согнулся над землёй. Хрипло и мучительно, надсаживая глотку в кашле. После, вялый и измождённый, опустился тут же, лишь теперь способный отдышаться. Вернув себе подобие нечёткой мысли, он несмело посмотрел на труп разбойника. Не решился возвратить ни рондель, ни кошель. Отполз подальше на карачках, а затем, распрямившись, как пружина, кинулся обратно к ведьмаку. Компаньон так и не вышел из беспамятства. Только теперь, глядя на его восковое полумёртвое лицо, Лютик потерял остатки самообладания. На плечи обвалился тяжкий груз перенесённого. Он, до этого державшийся хоть как-то, разом ощутил беспомощность и ужас их положения. Из глаз, дразня сетчатку, полилась солёная влага. Он безвольно опустился перед Геральтом и припал к его груди. Смежил веки и замер, словно пытался срастись с дыханием едва ли единственного дорогого человека. Изредка в висках отдавался стук чужого сердца, а за ним маячила всепоглощающая пустота.