***
Бард сидел на низком топчане, закинув ногу на ногу, и со всем старанием настраивал лютню. Попутно бормотал под нос, высчитывая такты и слоги новоиспечённой баллады о лихе из Чернотропья. Где-то под боком звякнула пряжка ремня, и он, отрываясь от инструмента, перевёл взор на мужчину. Геральт в это время расстегнул ремень перевязи, обмотал им ножны и отставил в сторону клинки, затем стянул набитые короткими конусами серебряных игл боевые перчатки и медленно расслабил застёжки и шнуровки куртки. — Разве мы не к твоему гному собирались? — озадаченно спросил поэт, глядя на валяющийся на полу доспех. — Так и есть, — спокойно отозвался Волк, оправляя на груди графитно-чёрную рубаху. — Тогда я решительно не понимаю, — поэт кивнул в сторону отложенных мечей. — Может, и мне являться на публику без лютни? — Лютены, если не принимать в расчёт проказливый характер, в основной своей массе — существа исключительно мирные. Для начала я хочу узнать, почему он донимает жителей. Вид оружия только отпугнёт его. — В этом есть рациональное зерно, — согласился Лютик и, наладив, наконец, музыкальный инструмент, устроил за спиной. — Тогда идём. Над соломенными крышами к тому моменту растянулась поволока сумрака. Деревенские оставили работу и теперь торопливо разводили по загонам скот, выпрягали из повозок лошадей, запирали в житнице посевы. Между хат уже сновал осенний холодок, заставлявший менестреля неприятно ёжиться и жалеть, что он не выпросил у компаньона плащ. Бард неловко косолапил даже в донельзя разношенной обувке и немного подгибал ноющую ногу. Геральт вскользь взглянул на его утиную походку и со вздохом притянул к себе. Идти стало проще, да и озноб постепенно отступил, сменяясь жаром. Обогнув деревню по околице, они пробрались по шуршащему настилу спелого пшена, склонённого к земле под тяжестью соцветий. От пшеничных дебрей тянуло стойким ароматом спелых трав и сорняка. За границей злаковых полей, обособленных межой, спутников ждала стена хлопчатника. В свете выскользнувшей из-за туч луны мягкий ворсистый линт отливал серебристым блеском. Геральт шёл вперёд, свободной рукой раздвигая плотные высокие стебли. Лютик под боком не переставал болтать, перескакивая с темы на тему и не замолкая даже после пары строгих окликов. Под заливистый бардовский трёп они наискось выбрались из зарослей, за которыми тянулась бесформенная полоса плакучих ив, склонивших свои ветви к кромке чёрной стоячей воды, обнесённой запрудой. Оказавшись на опушке близь пруда, Белый Волк остановился, вслушиваясь в мерный шелест веток. — Почему ты думаешь, что он здесь? — уперев руки в боки, справился Лютик. — Стал бы гном селиться в такой дали от людей. — Именно, что стал бы, — буркнул белоголовый. — Лютены, покинув дома, оседают в лесах или полях, рядом с озёрами и прудами. А теперь, будь добр, не заставляй меня пересказывать бестиарий и помолчи. Он засучил рукава и выступил вперёд, громко окрикивая существо. Ответа не последовало, но ветви ив заволновались. — А может, он не знает общего? — не устояв, влез Лютик, тут же переходя на гномье наречье. — Эй, duwelsheyss, выходи! Мы из-за тебя задницу морозим! Ругательство осталось без ответа, только ветки зашуршали громче. — Не тому ты учился в своём Оксенфурте! — щёлкнул зубами Геральт. — Ты его так только разозлишь. — Да пошёл он к дьяволу. Cuach aep arse! — совсем разошёлся Лютик. — Я с больной ногой тащился через эти сраные заросли, а он тут в прятки играет… Тарахтение поэта прервало вылетевшее из-за веток нечто, крепко хватившее его по крестцу. Лютик выругался на всех ведомых ему наречиях, а Геральт снова подивился, на что пошла вся широта образования. Под бардовскую брань он наклонился к земле и поднял покрытую чешуйками крупную шишку. — Какой ж он, сука, мирный, а, Геральт? — продолжал вопить поэт. — Он меня убить хотел! — Успокойся, Лютик. Это всего лишь шишка. — Шишка? Откуда взялись шишки среди ивняка? — Наверное, заранее запасся? — пожал плечами Волк. А после, подтверждая его слова, со стороны ивовых зарослей посыпался целый град из шишечных снарядов. Лютик тут же получил по затылку и кинулся за спину друга, а Волк, быстро начертав в воздухе Аард, откинул хвойные воздушной волной. Ветви вновь зашелестели, но на этот раз ведьмак приметил нужное им дерево. Он рысью подлетел к раскидистой иве и, обхватив гибкий ствол, сильно тряхнул. Раздался слаборазличимый писк, и на траве осело что-то волосатое и карликовое, не больше локтя с малым в высоту. Без остроконечной шапочки существо наверняка казалось бы ещё ниже. Лютен, как выяснилось, прекрасно знал человеческую речь: выругавшись на общем, он тут же бросился бежать. — Вот зараза! Да постой же ты, паскуда! — и сам срываясь на ругань, окликнул ведьмак. — Я поговорить с тобой хочу. — Засунь свои разговоры в duwelsheyss, — пискляво отозвался лютен и укрылся за стеной растительности. Через секунду до мужчины донеслось конское ржание: из-за кустов вырвался жилистый белый жеребец и понёсся прямиком на них. Геральт рефлекторно подался вбок, утягивая Лютика за локоть, после резво развернулся, завёл руку за правое плечо. Меча не было. — “Чёртова привычка”, — усмехнулся Волк, тут же огребая по лбу конским копытом. Он отскочил и упал на колено, сразу же перевернулся и вскочил с земли. Жеребец между тем сделал круг по опушке, разогнался, набирая скорость для новой атаки. Ведьмак следил за грозными кульбитами, выжидал приближения. Как только существо опять ринулось на них, он мягко оттолкнул поэта, сам уклонился в ловком пируэте и ухватился за густую серебристую гриву. Лошадь потеряла в скорости, а Геральт яро потянул назад, выгибая мощную конскую шею. Вмазал кулаком по фыркающей морде и, ощутив брыкание, ещё раз потянул за гриву. Ударил раз, другой, осыпал конское тулово целым градом из ударов. Вминал костяшки в белые бока до тех пор, пока существо не затряслось, сужаясь и складываясь, словно лист бумаги. Пропали лошадиные копыта, исчезли морда и грива — уже через несколько мгновений Геральт заметил, что в руке сжимает бороду лютена. Существо припадочно металось в хватке, пытаясь выпутаться из ведьмачьих пальцев. — Отпусти, сукин кот, — озлоблённо шипя, проверещал гном. — Не отпущу, пока не скажешь, зачем досаждаешь деревенским, — непреклонно отозвался Геральт и встряхнул несчастного карлика. — Свиньи — ваши деревенские, — притихнув, как-то грустно отозвался гном. — Одна порядочная бабка среди них жила, и той не стало. Геральт, поражённо хмыкнув, опустил его на землю и разжал кулак. Лютен бросил оскорблённый взгляд, сорвал колпак и злобно притоптал его мыском кукольного башмачка. А после, махнув рукой, поплёлся назад к ивняку. Прежде чем он скрылся, до ведьмачьих ушей донеслось едва разборчивое: “седая башка” и “кусок дерьма”. — Ну что, доволен? — под боком пробрюзжал поэт, потирая ноющий крестец. — Узнал, чего хотел? — Ну, в общем-то, да, — небрежно ответил Волк. — Пошли, на сегодня достаточно. С утра потолкуем с солтысом.***
Следующим утром, отправляясь к Збигневу, компаньоны пребывали в весьма скверном настроении. Геральт хмуро прижимал ко лбу охлаждённую водой подкову, Лютик щерился при каждом новом шаге. Солтыс с Пшемеком искоса взглянули на побитые физиономии гостей, а Геральт, кривясь от собственного отдающего в висках голоса, начал разговор. — Что же, уважаемые хозяева, давайте проясним один момент. — Проясняй, колдун, — прошепелявил солтыс. — А у тебя, погляжу, не срослось с энтой шельмой? — Ещё нет. — Да чаго тут прояснять! — высунулся из-за спины отца Пшемек. — Вы ведьмак, али кто? Убейте, и вся недолга. — Убивать не стану, — Геральт мотнул головой и вновь ощерился, чуя, как на лбу саднит ушиб. — Я не истребляю вымирающие виды и разумных существ, не представляющих угрозы. Кодекс цеховой не позволяет. Я решу проблему, как мы и условились. Но убивать не стану, и точка. Под его суровым взором ни отец, ни сын не решились возражать. Збигнев откашлялся и, шамкая беззубым ртом, сказал: — Не серчайте, милостивец, мы обидеть не алкали. — Я и не сержусь, — бесстрастно ответил ведьмак. — Лучше расскажите, давно у вас, солтыс, люди умирали? — Тфу-тфу, милостивец, с минувшей зимы не случалось лиха: все живы-здоровы. — А зимой кого похоронили? — Старуха Вига опочила, — снова подал голос Пшемек. — Ну та, читающая бабка. Мы вам про неё глаголили. — А дети или внуки у неё были? — продолжил методично вызнавать ведьмак, начиная улавливать некую связь. — Ба, а чаго ж были-то? Они и ноне есть, — развёл руками солтыс. — Ядвига с Влодзимежем и дочка их, Виола, и таперича здравствуют. — Здравствуют? Вот и славно. Отведите меня к ним.***
Солтыс шёл медленно, опираясь на гладко обтёсанную ясеневую палку. Под боком болтался Пшемек, так и норовивший поддержать отца, но тот, оскорблённый помощью, замахивался палкой и отгонял сынка со всей его заботой. Лютик позади, напротив, с радостью повис на локте ведьмака. — Объясни, что ты задумал? — по привычке заканючил менестрель. — Почему тебя волнуют мёртвые жители? Мне казалось, ведьмаков интересуют исключительно живые. С покойниками дел не провернёшь. — В этом случае и мёртвые могут кое-чем помочь. Я видел этого лютена — сомнений быть не может, он домашний. Обычно такие покидают дома только со смертью хозяина. В нашем случае со смертью старухи Виги. Надо поговорить с её роднёй, может, выясним что-то толковое. Лютик промолчал: разговоры о смерти после случая в лесу его не слишком вдохновляли. Тем временем этакой черепашьей процессией они добрались до интересующей их халупы — такой же кривой, с прохудившимися досками, меж которых в щёлках зеленела поросль мха. Когда Збигнев без стука показался на пороге, пропуская внутрь ведьмака, семейство всполошилось и притихло: женщина отпрянула, а игравшая на полу девчушка спряталась за юбкой матери; супруга дома не было, но каждая мелочь выдавала присутствие крепкой мужской руки. — Не пужайся, Ядвига, — глядя на оробевших домочадцев, прошлёпал солтыс. — Колдун… ведьмак то есть, с помочью пришёл. — У меня только пара вопросов, — согласно кивнул Геральт, не слишком уязвлённый подобной реакцией. — Спрашивайте, милсдарь, — сказала истощалая женщина с болезненно-жёлтым лицом. — Чем смогём, подсобим. — Для начала, вы не замечали ничего странного с тех пор, как умерла ваша мать? — Замечала, — поджав губы, без раздумий бросила Ядвига. — Скотина у нас завсегда была лощённая, лучшая в деревне, а таперича, как матушка опочила, половина подохла, саженцы все повяли. Косы во дворе поденно тупятся. — Узнаю руку лютена, — буркнул под нос ведьмак, а затем вновь обратился к хозяйке дома: — А теперь, с вашего позволения, могу я поговорить с вашей дочерью? — Виола, — запинаясь, ответила женщина. — Она и так не шибко бойкая, а с тех пор, как бабка её опочила, всех чужаков стращается. В этот же момент из-за серой сермяжной юбки высунулась девичья фигурка. Взглянув на неё, Геральт вздрогнул. Девчушке едва ли исполнилось десять. Немного впалое, но живое личико обрамляли холодно-русые прядки, а глаза отливали изумрудным блеском. Он припомнил Брокилон и Цири. Насмешки от Предназначения, не иначе. Ведьмак поморщился, отмахиваясь от навязчивого наваждения. — Маменька всё брешет, — расхрабрившись, топнула ногой Виола. — Никого я не пужаюсь! — она украдкой посмотрела на Геральта, но, смущённая взглядом хищной кошки, снова отступила к матери. — Всё-таки боишься, мелкая врушка, — беззлобно усмехнулся ведьмак и присел на корточки, оказавшись лицом к лицу с последней. — Как же! Я никогда не пужаюсь, — обиженно протянула та, поддаваясь на чужие провокации. — Дядюшка Збигнев глаголил, вы колдун? Значит, вы всё-всё могёте? — Геральт не колдун, крошка, — в диалог вмешался поэт. — Геральт — ведьмак. А ведьмаки куда сильнее каких-то колдунов. — Значиться, вы мне подмогёте? — Я ведьмак, а не колдун, — снова поддразнил её Волк. — Я не умею читать мысли — расскажи, что у тебя случилось. — Выходит, не такой уж вы и дюжий, дяденька ведьмак. А значиться, ваш друг — брехун. — Виола! — шикнула на неё мать. Геральт жестом успокоил женщину и елейным тоном обратился к крохе. — Скажи-ка мне, мелкая чертовка, есть ли у колдуна мечи? — девочка задумалась, словно вспоминая образы волшебников из сказок, и покачала головой. Волк победно усмехнулся. — А у меня целых два. Так что не упрямься и скажи, что у тебя случилось. — У меня, дядечка, кот пропал. Покудова с нами жила старуха Вига… — Виола, маленькая дрянь, — снова прошипела мать. — Сколько раз я просила называть её бабушкой?! — Покамест с нами жила бабушка старуха Вига, — мстительно продолжила девчушка, — приходил сюды здоровенный белый кот. Я с ним играла, дажить имечко ему дала. А потом, как стару… бабушки не стало, он того — пропал. Геральт, слушавший вполуха детский лепет, при упоминании кота разом оживился: кролики, собаки и белые коты — самый частый облик, в котором лютены являлись людям. Он довольно цокнул языком, потрепал девчушку по затылку и пообещал найти животное, а затем, раскланявшись с семейством, направился на выход. Лютик дружелюбно махнул девочке и двинулся за ним. За дверьми их поджидал Збигнев. — Ну что, милостивцы? Узнали, чаго хотели? — Узнали, уважаемый Збигнев. — Сталбыть, придумали, как скотину энту сраную утихомирить? — Придумал, — всё так же коротко, без конкретики ответил Волк. — Но мне понадобится ваше содействие. — И чем ж я должон подсобить? — Принесите мне бочонок алкоголя, — он поймал на себе озадаченные взгляды всех, включая менестреля, и добавил с хитрой ухмылкой. — Это исключительно для дела.***
Среди сверчания копошившейся в зарослях живности, шороха травы и прочих гармоничных отзвуков природы громыхание черпака по дну бочонка казалось особенно резким. Они брели через поля к уже знакомому ивняку: Геральт тащил бочку с медовухой, а Лютик плёлся сзади с глиняными чарками. — Честное слово, — звонкий голос барда перекрыл даже грохот утвари. — Это ведь абсурд какой-то! Сначала ты не хочешь брать оружие, теперь решил споить своего гнома. — Лютены никогда не откажутся от выпивки, это правда, — подтвердил Геральт. — Но дело не в том. Есть такие моменты, когда необходим серьёзный разговор. А выпивка — просто катализатор. — Пожалуй, — кивнул Лютик и притих, словно чем-то озарённый. Между тем они добрались до опушки. Бард на мгновение застыл, любуясь открывшимся видом: на ясном небе постепенно разгоралась россыпь звёздной пыли, а гладкая зеркальная поверхность пруда дотошно отражала каждую крупинку света. Пока поэт, подняв глаза, в бескрайней темноте высматривал падающую звезду, ведьмак успел соорудить походный костерок и поджечь сухие ветки Знаком Инги. Затем непринуждённо уселся у огня и жестом подозвал компаньона. Зачерпнул из бочки крепкой медовухи и всунул в руки барду полную чарку. Тот вопрошающе взглянул на Геральта — к тому моменту он решительно не понимал, в чём заключается задумка друга, однако подыграл. Растянулся у костра и отхлебнул из посудины. Вскоре где-то позади зашелестели ветви. Лютик дёрнулся и выругался, окатив себя янтарной жижей, а Волк с тоненькой улыбкой повернулся в ведомом лишь одному ему направлении. — Ну, чего топчешься на месте? Выходи уже. В ветках занялось несмелое шевеление, и в мерцании костра показалась крохотная бородатая фигура. Лютен, помедлив, всё же подошёл к мужчинам и несмело примостился на поваленном дереве. Белый Волк, опять наполнив чарку, передал её коротышке. Последний жадно обхватил сосуд мелкими ручонками, заливая жидкостью густую бороду, принялся цедить напиток. — Поговорим? — спокойно бросил Волк. — О чём нам говорить, bleidd? — О Виоле. Эта мелочь спрашивала о тебе. — Меня это не волнует, — отозвался гном, но выражение лица свидетельствовало об обратном. — Лжёшь. Я знаю, ты играл с ней, прикидываясь белым котом. Она ведь важна тебе. — Да какая разница, важна или нет! — брызжа вокруг медовухой, разошёлся лютен. — Послушай, ведьмак, ты ведь сам прекрасно представляешь, как мала и ничтожна человеческая жизнь. Куча птичьего дерьма, не больше. Виола умрёт, так же, как и Вига, так же, как десятки тех, к кому я привязался. Мне надоело, что они уходят и оставляют за собой пустоту. Я больше не намерен быть домашним гномом, мне и в лесу хорошо! — Глупое решение, — пожал плечами Геральт. — Ты ведь дорожишь этой девчонкой. — Сам-то, небось, ничем не лучше, — обиженно прошипел коротышка. — Возможно, даже хуже, — слабо усмехнулся Белый Волк и перевёл глаза на менестреля. — Я постоянно убегаю и отталкиваю, раню и противлюсь любым попыткам сблизиться. Но одно я понял — от себя не убежишь. Сколько бы ты ни пытался, некоторые связи не сломить. Да и есть ли смысл? Люди и правда умирают. В наших силах только находиться рядом. Разве важно сколько? Сто лет, год, месяц или час. Между ними расползлось безмолвие: Лютик ошарашенно глядел на Геральта и, казалось, почти не дышал, а лютен, потупившись, перебирал руками бороду. — Мне надо подумать, — наконец-то прошептало существо. Затем коротышка медленно поднялся на ноги и поплёлся к ивняку. Перед тем, как скрыться в зарослях, неторопливо повернулся к Геральту и бросил тихое: “Va faill, Vatt’ghern”.***
Даже когда лютен пропал из виду, они продолжили сидеть перед костром. Пламя постепенно затухало, и ведьмак усердно ворошил тлеющие угольки. Сам не поднимал глаза на Лютика, но не мог не ощущать на себе его светлых глаз. Наконец решившись, Геральт повернулся к менестрелю. Тот смотрел зачарованно, с придыханием и обожанием — будто бы на божество и очень уязвимо. Каждая эмоция считывалась и без всяких слов. И ведьмак всё понял. Понял до конца, что бард имел в виду, называя его музой, откуда эти желчь и непринятие Йеннифэр, откуда недомолвки в разговоре про Тересию. На мгновение мужчину охватил безотчётный страх, захотелось скрыться, разорвать опутавшие узы, убежать, как он уже бежал до этого. От Цири в Брокилоне, от Йеннифэр из дома в Венгерберге, от любого отголоска Предназначения. Впрочем, Геральт тут же осознал: в этот раз ему нельзя уйти. После всевозможных клятв и обещаний он уже не мог. Теперь он уяснил, что ощущала Йеннифэр в Аэдд Гинваэль, когда металась между ним и Истреддом. “К черту”, — подумал он. — “Если Йен, когда она со мной, чувствует себя, как я сейчас, то я ей не завидую. И уже никогда не стану удивляться. Никогда не буду ненавидеть её…”. Он виновато поглядел на Лютика, не в силах подобрать нужные слова. Чем он мог ответить на безмолвное признание? Да и мог ли? Геральт сомневался. Потому что все эмоции, какие бы ни зарождал в нём поэт, уступали клокотавшей рядом с чародейкой буре. Потому что Лютик был его надёжным компаньоном, иногда занозой в заднице, но всё же лучшим другом. Потому что Лютик… Лютик не был Йеннифэр. Он молчал, но эта мысль металась в голове, упорно и настойчиво, словно закольцованная. Словно Геральт отгонял иные варианты. — Лютик, — наконец, с трудом просипел мужчина. — Ничего не говори, я понимаю — я ведь не Йен, — будто прочитав чужие думы, отозвался менестрель. Геральт вздрогнул, но опять смолчал, да и бард не рвался в разговор, осторожно подкручивал покрытые искусной резьбой колки лютни. После, плавно проведя по струнам, звучно затянул “Звёздным трактом” — одну из самых удачных своих любовных баллад. Звонкий голос быстро оборвался — на припеве он болезненно ощерился и одёрнул руку, чувствуя, как пальцы обожгло разорвавшейся струной. — Пойдём, — ведьмак, стараясь не глядеть на Лютика, мягко взял его за руку, подымая с места. Тут же упрекнул себя в излишней и уже не в первый раз прорвавшейся заботе, но ловко убежал от этих мыслей. — Завтра нам рано отправляться. Тут до Цидариса рукой подать, а там и до Скеллиге недалеко. Волк перевернул бочонок с медовухой и залил ей мелкие язычки костра, а затем, отбросив опустевшую посудину, отправился обратно к Чернотропью. Менестрель плёлся рядом, старался ковылять без лишней помощи. Изредка косился на мужчину и срывался на тяжёлый вздох: он признался, только вот не в том, в чём должен был.