***
Он распахнул глаза, со скрипом поднялся на топчане. Перед глазами до сих пор стояла дымка, а сердце билось многим чаще, чем необходимо ведьмаку. Сон несколько мучительных мгновений продолжал сливаться с явью, нервируя и будоража воспалённое сознание. Затем реальность обрела пунктирные и еле обозримые контуры, неспешно изгнала из головы сумбур. Ведьмак вздохнул, насупился, массируя виски, склонился над кроватью. Догадывался, что призвало это наваждение: вчерашнее признание стало неожиданностью, сбило с толку, спутало все мысли. Геральт почти не сомневался: дело только в этом. И, может быть, совсем немного в накопившемся желании, в потребности расслабиться и сбросить напряжение. С тех пор, как он и Лютик встретились в Редании, ведьмак ещё ни с кем ни разу не был. Однако Геральт не хотел. Будь рядом кто-нибудь другой, возможно, он позволил бы себе забыться, задурманиться, использовать удачно подвернувшийся момент. Позволил бы себе принять чужую ласку и погрузиться в сладкое ничто, лишь бы хоть на несколько минут позабыть о Ней. Он бы с радостью воспользовался случаем. Охотно, без зазрений совести, будь рядом кто-нибудь другой, но только не поэт. Волк слишком дорожил тем многим, что их связывало. Ведьмак утробно рыкнул, запуская пальцы в молочно-белёсую копну волос. Мужчина ощущал давление минувших дней, тяжёлое ярмо свалившихся на плечи откровений, которые он предпочёл бы выбросить из головы. Наконец-то Волк заметил, что лежит один: обычно менестрель посапывал у стенки, но сейчас вторая половина топчана была пустой. Сам поэт устроился в углу на днище перевёрнутой плетёной корзины и с хмурым видом разглядывал бронзовые крупные витки разорванной струны. На улице, скорей всего, ещё стояла темень: по крайней мере, из расщелин в потолке мансарды не пробивалось даже тусклых полос утреннего света. — И чего ты поднялся в такую рань? — не выдержав безмолвия, окликнул Белый Волк. — Да так. Снится погань всякая, — опустив уголки губ, отозвался бард. — Ну а ты? Тоже кошмары? — Вроде того, — сдержанно ответил Геральт и, не вытерпев, спросил: — Что тебя беспокоит? Я же вижу, Лютик, на тебе лица нет. Что это было? — Разве так важно, Геральт? Это всего лишь сон, — пробурчал поэт, но, заметив на себе пытливый, почти не мигающий взгляд, всё же уточнил слегка просевшим голосом: — Это было отвратительно — я будто в прошлое попал. Снова эта блядская рожа, этот кинжал, будь он трижды проклят, и распоротое брюхо этого ублюдка. — Тебе не стоит беспокоиться, я ведь рядом. — Да, рядом, — вымученно улыбнулся Лютик. Геральт тут же пожалел о сказанном: не стоило сейчас затрагивать такую тему. Внутри поднялось острое желание приблизиться к поэту и ободряюще, как сотни раз до этого, легонько сжать его плечо. Но он сдержался, продолжал поглядывать с кровати. — Может быть, поспишь ещё? — снова неуверенно сказал мужчина. — Нам предстоит тяжёлый путь. Вряд ли мы найдем, где остановиться до самой границы с Цидарисом, а на горных склонах, которые ведут к его столице — тем более. Лютик молчаливо мотнул головой и подался назад, словно забиваясь дальше в угол. Ведьмак поднялся с топчана и взялся за неторопливые сборы. Сонливость окончательно исчезла, а недавняя дрёма растворилась, словно мираж, оставляя за собой невнятную горечь.***
С рассветом компаньоны выбрались с мансарды. Менестрель, не приняв чужой протянутой руки, неловко сполз по шаткой приставной лестнице. Боль в ноге практически прошла, и он, пусть и прихрамывая, смог самостоятельно добраться до двора. Там бард тоскливо наблюдал за Геральтом. Тот, неумело замаскировав угрюмую гримасу, спешно седлал Плотву. Белоголовый часто закрывал глаза на неприятные моменты, но слепцом при этом не был. Причины, по которым Лютик избегал теперь любых контактов, были очевидны. Он их прекрасно понимал. И всё же, вопреки любому пониманию, в нём занялось глухое раздражение. Геральт злился, сам не зная на кого. На него? На себя? Или, как это бывало в подобные моменты, на всех и без разбору? Он ощерился и скрежетнул зубами. Ломаными ярыми движениями поправил седло, спустил подпругу и стремя. Пару минут, бубня под нос, возился с ремешками подпруги и приструги, крутился с уздой у лошадиной морды. Когда, закончив, повернулся к Лютику, то ощутил, что щемящее чувство не прошло. Спутник, уловив нервозный воспалённый взор, неосознанно поёжился, однако через миг ведьмак быстрее мысли подхватил поэта над землёй и усадил в седло, дольше нужного задерживая руку на его бедре. Через несколько мгновений поволока гнева отступила. Он, опомнившись, отнял ладонь. От очередной неловкости их спас протяжный скрип — в дверном проёме показалась согбенная фигура солтыса, за ним выбрался и Пшемек. — Да хранят вас Боги, милостивцы. Во век не забудем вашей помочи! — склоняя голову, прошамкал Збигнев. — И мы, — ответил Геральт, забираясь лошади на спину. — Благодарим сердечно и за кров, и за еду. — Бывайте, милостивцы. Счастливого пути. Ведьмак махнул рукой и повёл кобылу мерным шагом, проезжая мимо кривеньких халуп и покосившихся оградок. Деревня пробуждалась ото сна — пастухи под ржание и блеяние вели на выгон скот. Дородная девица в буром сарафане из крестьянского сукна, покачиваясь, словно маятник, тянула на горбу отяжелённое заполненными вёдрами коромысло. Кто-то во дворе стругал и ошлифовывал бруски, поднимая в воздух ворох стружек. Добравшись до околицы, седоголовый отчего-то обернулся — вдалеке, провожая их глазами, замерла светловолосая девчушка. Рядом с ней сидел огромный белый кот.***
Как и прикидывал мужчина, дорога до окраин королевства была покрыта ими за полдня. Они остановились у границ Темерии, в том месте, где она соседствовала с Брокилоном и Цидарисом. Их ненадолго задержали на границе: дотошно обыскали седельные сумки, затем велели пропустить без пошлины и мыта. Маршрут пролёг по территории Цидариса к одноимённой столице королевства. Конечно же, портовых городов хватало и в Темерии — таких, как ближний к ним Грос Велен. Однако лишь в Цидарисе велась активная торговля с жителями островов. Его владения, объятые Великим морем, располагались к Скеллиге намного ближе, чем другие государства. А значит, как предполагал ведьмак, здесь было многим больше шансов отыскать идущего на острова купца. Широкая полоска большака меж тем довольно быстро увела их к виноградникам, которыми так славился Цидарис. Наливные гроздья и резные листья поблёскивали в свете ласковых лучей ранней осени, а молодые гибкие лозы густо увивали расставленные по равнине шпалеры. Между ровных опутанных зеленью оград сновали смуглолицые крестьянки, проворно собирали урожай в плетёные корзины из ротанга. Менестрель оценивающе прошёлся по девицам, втянул ноздрями терпкий запах спелых ягод, затем, пока никто не видит, вцепившись в ведьмачью ременную перевязь, откинулся в седле и беспардонно ободрал одну из лоз. — Это всё же не сравнится с виноградом из Туссента, — придирчиво отметил Лютик, набивая рот. — Тогда давай его сюда, — обернулся Геральт. — Меня не так заботят вкусовые тонкости. — Вот ещё, — буркнул бард и торопливо прожевал оставшиеся виноградины. — Сам обдирай себе кусты. Мелитэле не простит мне повторного покушения на свои плоды. А ты у нас вроде чихал на богов. — И когда это ты сделался таким религиозным? — криво усмехнулся Геральт. — Что-то я не заставал тебя за чтением утренней молитвы. — Если я отвечу, что на меня снизошло откровение, ты не поверишь? — дурашливо ответил менестрель. — Нет, Лютик. Я слышал твои богохульные шутки и эту песенку про сиськи Мелитэле. — Ладно-ладно, — хохотнул поэт. — Только перестань об этом вспоминать. Тогда я был ужасно пьян, — он кивнул на крепко всаженные в землю и обтянутые медной сеткой рейки шпалера. — Подъезжай к обочине, я так не дотянусь. Геральт перевёл Плотву на медленный аллюр, уводя кобылу от тропы. Он осторожно придержал поэта, пока последний ловко обрывал кусты, собирая гроздья в капюшон ведьмачьего плаща. Бард был настолько сосредоточен, что немножко высунул язык — Геральт многократно замечал за ним подобную привычку и находил её слегка курьёзной. Впрочем, он поймал себя на мысли, что она ему даже идёт. Бесцеремонность компаньонов не осталась без внимания: вдалеке раздались шум шагов и шелест листьев. — Проклятые хапуги! Эти виноградники принадлежат Его Величеству Этайну, — раздался оглушительный бравурный голос. К ним, размахивая длинным кордом, мчался загорелый, подобный вылитому в бронзе колоссу, амбал. — Я знаю Этайна, — рассмеялся Лютик. — Он как-нибудь переживёт. Трогай, Геральт! Мужчина улыбнулся — весёлость барда оказалась заразительна. Две пары пяток подогнали лошадь, и здоровяк остался позади. Но компаньоны по инерции продолжили нестись по выбоинам и ухабам. На очередной щербине кобылу ощутимо встряхнуло. Лютик ахнул, выпуская плащ из рук — ягоды мгновенно разлетелись по земле, оседая пёстрым крупным градом. — Вот сука! Все старания Плотве под хвост, — досадливо плюнул поэт. — Да и хер с ним, Лютик. Всё равно он хуже, чем туссентский. Мужчины, не сговариваясь, обменялись взорами — едва ли не впервые за минувший день взглянули друг другу в глаза. На несколько секунд повисла давящая пауза. Затем они почти синхронно прыснули, хватаясь за бока и сотрясаясь в громком хохоте. Вполне возможно, компаньоны хохотали не над нынешней оказией. А может, это был совсем не смех.***
Они заночевали под открытым небом: Лютик, подложив под голову тюки, укрылся плащом компаньона, Волк же растянулся на голой земле и опёрся о седло затылком. Несмотря на разведённый костёр, почва оставалась по-осеннему промозглой. Пожалуй, если бы они, как раньше, устроились спиной к спине, у них бы были шансы на спокойный, тёплый сон. Но оба предпочли держаться на своих местах. Ранним холодным утром, наскоро перекусив и напоив Плотву у меленькой речушки, мужчины снова выехали в путь. Мчались в полной тишине, окружённые густым туманом, в неуютной изукрашенной багряным диском восходящего светила дымке. Иногда поэт, не выдержав молчания, затягивал беседу ни о чём. Говорил о незначительных вещах, рассуждал о ничего не стоящих явлениях, вспоминал какие-нибудь бестолковые сплетни, а затем внезапно обрывался, и его слова тонули в алом флёре. Вскоре шорох леса, аромат смолы и хвои сменились слабоуловимым духом рыбы и морской воды, отрывистым и диким плачем птиц да рокотом прибоя. В полдень компаньоны добрались до каменного мыса — иссечённый влагой, он вклинивался в воды океана серыми громадами своих углов, а по уступам, оплетя его ступени, рассеялись обрывки куцей зелени. Вся береговая линия была усеяна белыми пятнышками чаек. Где-то снизу, бурля и превращаясь в пену, о подножье мыса с плеском разбивались волны. Эти брызги долетали даже до вершин, осыпая спутников солёной свежестью. Арка мыса быстро увела их к диким пляжам, где, топчась босыми стопами по гальке, возились собиратели жемчуга. Дальше было несколько прибрежных деревушек, а уже за ними простиралась долгожданная столица. Мерный отзвук океана в одночасье вытеснился суматошностью большого города: гудели голоса гостей и жителей, то и дело подымался плач потерявшихся детей, из каждого угла доносились трубные кличи зазывал, призывы одухотворённых проповедников, да со стороны порта долетали бравые песни матросов. Цидарис, как и надлежало столице, был поистине огромен. На каждом углу мелькали вывески: трактиров, борделей, банков и ломбардов. Здесь были всевозможные цехи, бойни и склады, храмы и театры. И всё же самой большой достопримечательностью по праву считался приморский базар. На обширной рыночной площади широкими рядами растянулись тканевые палатки, лавки и ларьки. Торговцы закликали покупателей, заманивали экзотическими редкими товарами, свезёнными сюда из самых невообразимых уголков мира. Здесь было всё: от медных котелков и сковородок вплоть до оберегов, амулетов, афродизий и похабных вырезанных на кедровых досочках картинок. Сперва мужчины обменяли часть оставшихся оренов на цидариский талар по самому грабительскому курсу — Волк тут же пожалел, что ранее не озаботился этим вопросом. После утолили голод в горячо любимой менестрелем “Сонатине” и, оставив в стойле кобылу, направились к портному. Оттуда Лютик вышел совершенно счастливый, щеголяя бархатным лавандовым костюмом: кафтаном с серебряными галунами, прихваченным змеиной опояской, однотонным утеплённым низом и тяжёлыми сапожками из тюленей кожи. На плечах сидел короткий отороченный собольим мехом плащ. Геральт ограничился лишь новеньким овечьим кожушком. — Я начинаю понимать, куда уходят деньги твоих высокородных пассий, — поглядывая на хлыщеватую физиономию, хмыкнул ведьмак: после посещения портного его кошель прилично опустел. — У искусства, мой друг, должно быть подобающее лицо, — важно заявил поэт, однако тут же ощетинился и поморщился. — Что такое? — поинтересовался Волк, изумлённый резкими метаморфозами его настроения. — Неужели ты не слышишь? — бард кивнул в сторону площади — там, гремя бубнами, звякая струнами и пища флейтами, выступала группа уличных музыкантов, а в центре этой братии голосил певец. Вокруг собрались праздные зеваки, после каждой песни награждая их рукоплесканиями и подбадривая возгласами. — Что я, по-твоему, должен услышать? — непонимающе буркнул Геральт. — Прислушайся. Они исполняют песни Вальдо Маркса. Я всё понимаю, этого бездарного певуна здесь превозносят только за цидариское гражданство. Но не до такой же степени! Нет, я не могу на это смотреть. — Уйдём? — Вот ещё, — оскорблённо бросил Лютик. Затем стянул с плеча лютню, прошёлся пальцем по новеньким, прикупленным на рынке струнам, приосанился и ворвался в толпу. — Эй, невежды, пропустите настоящее дарование! Ведьмак бросился за ним, опасаясь, как бы тот не схлопотал по голове свирелью или бубном. Однако Геральт недооценил его известность — музыканты узнали барда и расступились, уступая место. Последний, видимо, на это и рассчитывал: обвёл толпу торжествующим взглядом и устроился на низкой оградке, закидывая ногу на ногу. Волк кое-как пробился в первые ряды, вглядываясь в воодушевлённое лицо поэта. Тот, в свою очередь, приметив друга, с удивлением задержался пальцами на струнах. Затем подкрутил колки и взял глубокий вибрирующий аккорд, одаривая окружающих чарующей мелодией, но взглядом удостоил одного-единственного слушателя.***
В порту царило даже больше оживления, чем на столичных улицах: казалось, здесь сосредоточилась вся жизнь, как будто он был сердцем Цидариса. Работяги, расточая грязные ругательства и поигрывая мускулами, торопливо разгружали судна. Около товаров суетливо сновали вооружённые бумагой и счётами купцы, а возле толстосумов ошивались простоволосые броско выряженные девки. Вдоль причала покачивались простенькие лодки, скифы и рыбацкие гукоры, на якоре стояли мелкие судёнышки, суда покрупнее да красавцы нефы, поодаль под сине-белыми знамёнами Цидариса простиралась полоса военных галеонов. Геральт, выискав в пёстрой толпе группку купцов, резво двинулся вперёд, утягивая Лютика подальше от девиц, чудом избежал столкновения с запнувшимся на ровном месте грузчиком, отмахнулся от привязавшихся гадалок-шарлатанок. Купцы в шаперонах, оборчатых пелеринах и коротких цветастых плундрах, приметив приближающегося к ним ведьмака, комично выпучили глаза и затряслись. Самый молодой из них сделался белее, чем мел, и едва не обронил счёты из красного дерева. — Держи своё оружие при себе, Мясник. Здесь тебе не Блавикен, — с трясущимися губами пролепетал наиболее смелый. — Я сделаю вид, что не расслышал этих слов, — ведьмак напрягся, как пружина, а стоявший позади Лютик отступил на шаг. — Но только потому, что хочу попросить об услуге. Есть среди вас тот, кто идёт на Скеллиге? Купцы переглянулись с нескрываемым изумлением, вероятно, вытеснившим панику. Затем один выступил вперёд и, кашлянув, сказал. — С такими вопросами вам к Ивру Бессэ — этот старый чёрт достаточно безумен, чтобы вести дела с островитянами. А среди нас никто, да хоть бы и под страхом смерти, не поплыл на этот проклятый архипелаг. — И где он, этот ваш Бессэ? — Вон там, у своего корыта, орёт на моряков. Геральт взглянул на то, что купец обозвал корытом: это было пусть и потрёпанное частыми плаваниями, но добротное парусное судно — помесь когга и холька с высокими бортами и мощным корпусом. Рядом с ним сновал худой и невысокий в летах мужчина в светлом лосином кафтане. Он яро размахивал тростью, обрушивая набалдашник в форме конской морды на плечи подчинённых, и отчитывал за опрокинутую за борт бочку, сопровождая это дело громкой бранью: — Тупые пиздогоны, совсем страх потеряли! Третий! Третий, сука, товар за месяц! Да я вас, твари, вышвырну следом за этой бочкой! Моряки, хоть и были на голову выше, виновато сжались и сносили порку. Геральт равнодушно поглядел на работяг и окликнул Ивра: — Не хочу портить воспитательный момент, но я буквально на пару слов. Купец обернулся, опуская занесённую для нового удара руку, и окинул взглядом спутников. В отличие от своих коллег, не стушевался под кошачьим взором ведьмака. — Чего тебе, седой? — Мне сказали, твой корабль идёт на Скеллиге. — Всё верно. У меня заключён договор с кланами Друммондов и Крайтов. Я доставляю всё, что недоступно этим варварам: каэдвенских верховых, зерриканские смеси, шелка… — он замолк на середине увлечённого перечисления и с прищуром спросил: — А вы, собственно, с какой целью интересуетесь? — Мы с другом хотим добраться до Скеллиге, — заметив нахмурившийся лоб Бессэ, Волк тотчас добавил: — Естественно, не бесплатно. — За пятьсот таларов я согласен взять вас на борт. — Обдираловка какая-то, — насупился ведьмак. — Триста и ни таларом больше, уважаемый купец. — Не думаю, что у вас есть выбор, но из уважения к вашей храбрости сойдёмся на четырёхстах. Дальнейший торг неуместен. Геральт скривился и кивнул, но тут же дёрнулся, поражённый внезапной мыслью. — Вы говорили, что перевозите каэдвенских жеребцов, — он получил в ответ кивок. — А для ещё одной кобылы не найдётся места? — Вы просите о невозможном, — покачал головой Ивр. — Я заплачу сколько нужно. Без торга. — Мы что-нибудь придумаем, — потеплевшим тоном отозвался купец и обвёл ладонью свой корабль. — Ну что ж, господа, добро пожаловать на борт “Алчущей Сирены”.