Муза проклятых

— Лютик, потеснись! Придвинься ближе к луке! — галопируя, прикрикнул Белый Волк. Менестрель, борясь с остаточным головокружением, послушно подался вперёд, чувствуя, как привалился к нему спутник. Геральт, управляющий поводьями, надёжно защищал от всякого падения, и всё же ехать так, не упираясь носом в крепкую ведьмачью спину, было непривычно. Если бы над ухом временами не всплывало едкое брюзжание, он бы даже сказал — приятно. У ведьмака, однако же, имелись поводы для злости, ведь с лёгкой бардовской руки они и угодили в этот переплёт. Сейчас мужчины мчали по узкому поросшему лишайником и разнотравьем скалистому перешейку, по обе стороны от коего, пенясь, бурлил водоём. Тусклое, едва обозначающееся за дымкой солнце золотило чешую плескавшейся в воде рыбёшки, его же ленные лучи, искрясь, стелились по заснеженным массивам гор и верховинам фьордов. Тонкая полоска суши быстро перешла в пологий склон, а оттуда увела в вековой хвойный лес. По пути им повстречался грубо обтёсанный обелиск, у подножия которого горели свечи и лежали подношения на медных блюдах — этакий слаборазличимый след присутствия людей на бескрайних северных просторах. Геральт щурился, приглядываясь к снующим над вечнозелёными кронами чернявым галочкам, и почти не сомневался в том, что это стая гарпий. Вероятно, та, что стащила медальон, отделилась от прочих, привлечённая серебристым блеском. Геральт отлично знал, что гарпии — те ещё клептоманки, не способные проигнорировать блестяшку и сносящие в гнездо немало подобных вещиц. Наверняка и эта особь возвращалась к месту своего гнездилища, но из-за раны не смогла набрать достаточную высоту. Оставалось лишь прикинуть, где она осядет, и вернуть ведьмачьий артефакт. — И как можно быть таким растяпой? — в очередной раз пробурчал седоголовый. — Довольно, Геральт. Я ведь извинился, — обиженно надулся компаньон. — Да и какого дьявола ты так печёшься о какой-то побрякушке? Без неё что, ведьмаки на зимовку не пустят? — Лютик, дурья твоя башка, — устало вздохнул Белый Волк. Теперь он почти не сердился. — Лучше б помолчал, если не знаешь. Эта, как ты выразился, побрякушка является мощным конвертером магической силы. Именно она поставляет мне энергию для Знаков, черпая её из окружающего фона. — То есть как это? — бард скорчил озадаченную мину, забывая, что собеседник смотрит ему в спину. Для Волка в переглядах не было нужды: он и без этого прекрасно знал привычки и манеры друга. Во всех красках вообразил испытующую физиономию последнего и поспешил удовлетворить его любопытство. — Неужели ты думал, что я творю все эти Знаки просто так? Без проводника энергии? Бард не ответил, но по его неловкому молчанию было ясно, что вопрос пришёлся в точку. Вскоре там, где ветви сосенок и елей сплелись в непроходимую кучную стену, спутникам пришлось перевести Плотву на шаг. Волк сосредоточенно следил за тонкой, слабо обозначенной тропкой, силясь не сойти с маршрута. И лишь когда им удавалось вывернуть к какой-нибудь полянке, сплошь усеянной торчащими изо мха алыми и тёмно-синими пятнышками ягод, кобыла возвращалась к бодрой рыси, тем самым восполняя упущенное время. Геральт был особо насторожен: теперь, когда вибрация ведьмачьей приблуды не предупреждала об опасности, полагался только на свои глаза и острое чутьё. Поэтому он спохватился многим раньше, чем зашелестел раскидистый можжевеловый кустарник. Натянул поводья и ушёл в размеренный аллюр; было тихо, стук копыт тонул в густом ковре кукушкиного льна, а над головой поблёскивала растянувшаяся между веток сетка паутины. Однако лошадь упиралась: фыркала, прядала ушами и рыла копытами землю. “Что-то будет”, — сощурившись, размыслил Белый Волк. — “Плотвичка не волнуется без дела”. Можжевельник вновь заколыхался, зашуршал сухими ветками. Плотва пронзительно заржала, оскалила жёлтые зубы, дёрнулась, грызя мундштук. Геральт по привычке сложил пальцы, машинально поднося их к лошадиному затылку. Тут же одёрнул себя и, сплюнув, скверно выругался. Лютик тоже заприметил этот жест и виновато ссутулился, но затем едва не подскочил в седле: над зарослями поднялся огромный бурый с палевыми вкраплениями ком шерсти. Комок протяжно зарычал, развёл пугающе крепкие челюсти, напряг мощное с высокой холкой тело, расчищая путь, полоснул по воздуху острыми не втяжными когтями. Вероятно, хищник забрался сюда полакомиться ягодами, а мужчины потревожили медвежью трапезу. Геральт не раздумывая дёрнул повод. Плотва не подчинялась, продолжая заливаться громким ржанием. Он настойчиво ударил пятками, выворачивая к плотным зарослям. Резкое движение озлобило медведя, но Геральт не оглядывался, мчался, продолжая осыпать ударами бока кобылы. Однако вскоре прекратил, приметив, что напуганный до одури поэт и сам неплохо молотит ногами. Они неслись неровно, неритмично, подскакивая на кочках, запинаясь о коряги. Ветви то и дело хлестали по лицу, запутывались в волосах. Лишь сделав длинный крюк и обогнув опушку, Волк убедился, что свирепый зверь остался позади. Перевести дыхание мужчины не успели, потому что Геральт выцепил среди травы тёмное с изумрудным отливом перо. Он, вцепившись пальцами в краешек вальтрапа, подался вбок и свесился с седла, приглядываясь к однотонной зелени. Высмотрел ещё одно и уверенно направился вперёд. Чем дальше они двигались, тем больше их лежало на земле, в ветвях мохнатых елей и на низеньких кустарниках. — Красивое у этих тварей оперение, — поделился наблюдением поэт. — Приколол бы как эгрет на шапочку, но сдаётся мне, оно воняет падалью и птичьим дерьмом. — Мы с тобой уже не первую неделю в дороге и, поверь мне, пахнем не лучше, — не удержавшись, хмыкнул компаньон. Лютик фыркнул, разобидевшись на неприятное сравнение. Он — бард из бардов, скромно причислял себя к мастерам метафоры и аллегории, поэтому отождествление с уродливой крикливой тварью здорово задело. Впрочем, долго дуться у него не вышло, потому что Геральт снова подогнал кобылу и рванул вперёд, пригнувшись, чтобы сучья не били по макушке. Лютик, ощутив на шее рваное дыхание, страдальчески вздохнул, слегка отстраняясь. Несмотря на раж езды, это не осталось без внимания — за спиной раздался тихий досадливый рык. Между тем порывы ветра стали более суровыми, а из-за деревьев прорывался мерный плеск прибоя: где-то за хвойником был берег моря. Вскоре к этим звукам примешался и уже знакомый им вибрирующий писк. Волк, приподнявшись на стременах, вытащил из ножен меч и бросился за гарпией. Похитительница билась среди хвои, судорожно молотила по стволам разорванным крылом. Волочилась низко, задевая острыми когтями почву, иногда налегала на неё всем брюхом. Но, заметив приближение мужчин, громко гаркнула и ринулась с двойным проворством. Геральт недооценил её, даже в этом состоянии твари доставало скорости — она парила над землёй почти на последнем издыхании. Пусть дикие метания и походили на агонию, ей всё же удавалось сохранять отрыв. Цепочка медальона, спутавшись и намотавшись на крючки когтей, трепыхалась вместе с существом. Неистовый изматывающий гон вывел к берегу, усыпанному галькой и гладким выбеленным остовами касаток и китов. Волк передёрнулся и подогнал кобылу, попытался поравняться с существом, пока не стало слишком поздно. Не успел. Пернатая каким-то чудом взмыла над водой, совершая череду широких махов, отлетела саженей на сто, но быстро потеряла высоту. Переливчатое оперение отяжелело от воды и потянуло вниз. Несколько мгновений тварь боролась, билась о поверхность влаги и плескалась с громким визгом. А затем замолкла, поддаваясь морю вместе с медальоном. Геральт соскочил с кобылы и, пиная гальку, ринулся к воде. Скрежеща зубами, клял тупую бестию, Скеллиге и каждого островитянина. Клял свою медлительность и капитана “Алчущей Сирены”. Однако о поэте не обмолвился ни словом. Лютик напряжённо выжидал, когда мужчина, наконец, сорвётся и выплеснет всю накопившуюся ярость, но Белый Волк угрюмо замолчал. Выдохнул и уселся возле самой кромки на мокрых камешках. Даже не заправил в ножны меч, положил у взморья, рядом. Бард несмело двинулся за ним, перешагивая через растянувшиеся по земле хребты, обходя колючие громады рёбер, запинаясь об обломки костей и позвонки. Берег оказался настоящим кладбищем китов. Волк сидел, насупившись, буравя взглядом леденистую свинцовую рябь. Накатывающие на берег волны лизали подошвы тяжёлых сапог, заливали брызгами лицо, но Геральт оставался неподвижен. Лютик тихо опустился рядом и, следуя примеру компаньона, предался созерцанию морского полотна. Когда-то у Драконьих гор бард всей душой желал склонить белоголового к уединению у моря. Вот только всё сложилось очень криво и неправильно, совсем не так, как он того хотел. От горьких мыслей оторвал негромкий плеск и всполох мелких капель. Следом из воды до половины вынырнула женская фигурка. Тряхнула головой и разметала мокрые переплетённые стеблями водорослей прядки, грациозно скользнула по набегающей волне, и Лютик увидел восхитительные груди с оливкового цвета ореолами. Однажды компаньонам доводилось повстречать сирену со звучным именем Шъееназ. Тогда-то, в Бремервоорде, менестрель усвоил, что русалки не такие, как гласят легенды, и понял, что ему легко даётся певучий тип произношения Старшей Речи. Геральту, напротив, сложная мелодика чинила неудобства и препятствия. Прежде чем ведьмак успел сообразить, бард подорвался с места и высокой трелью обратился к обитательнице моря. Сирена удивлённо поглядела на поэта, но плавно взмахнула искристым хвостом и подплыла поближе. — Что тебе нужно, красавчик? — пропела та, вынырнув совсем рядом. Только теперь Лютик смог как следует рассмотреть хорошенькое личико, коралловые губы и острый, чуть вздёрнутый носик. Его собеседнице, по-видимому, это не пришлось по душе, потому что дуги тёмных бровей недовольно сползлись к переносице. Менестрель тотчас себя одёрнул, извинился, беря верхние октавы, а затем, получив снисходительный кивок, нараспев поведал ей о злоключениях с цепочкой и погоне за крылатой тварью. Он старался не смотреть на спутника, потому что чувствовал, как тот нижет его глазами. Даже представлял себе, как выглядит сейчас лицо мужчины. Сирена же, дослушав весь рассказ, залилась звонким хохотом. — Люди. Воистину, вы поражаете меня. — И часто ты общаешься с людьми? — запинаясь о мелодику наречья нереид, буркнул сбоку Геральт. Не хотелось, чтобы Лютик был осмеян безнаказанно. — Не слишком. Если не считать тех дикарей, которые, завидев меня, мечут гарпуны, — красивое лицо съёжилось в неприятной гримасе, а после в голосе мелькнули нотки сожаления: — Я не хотела вас унизить. Подождите здесь. Она взбурлила воду и нырнула вглубь. Последним скрылся рыбий раздвоенный плавник. Компаньоны остались одни. Бард впервые за последние часы смог спокойно посмотреть на ведьмака: понимал, что в этот раз всё сделал правильно. Жадно и пронзительно вперился в янтарные кошачьи радужки — для других жуткие и пугающие, ему они казались невероятно светлыми, потому что, в отличие от прочих, Лютик знал, как много тепла и заботы в этих глазах. Он не устоял на месте и немного подался вперёд. Да и Геральт сделал несколько шагов навстречу, бережно скользнул руками по плечам, одаривая благодарной улыбкой. Лютик неуверенно упёрся в грудь мужчины и привстал на цыпочки, чтобы оказаться с ним лицом к лицу. На мгновение он даже затаил дыхание. Нестерпимо захотелось потянуться вперёд, впутываясь пальцами в седые пряди, притянуть к себе и прижаться губами к губам — впервые это желание обозначилось так явно и открыто. Страстно захотелось забыться в этом поцелуе, а затем, отпрянув, выложить всю правду. Но он не смог — ни притянуть, ни позабыться, ни открыться ведьмаку. Он — вечно потакающий собственным прихотям и неспособный отказать себе в ежесекундном удовольствии, сейчас жестоко подавлял спонтанный необдуманный порыв. Так и застыл, колеблясь, будто бы готовился к прыжку над пропастью. Затем зажмурился, беззвучно прошептав: “Будь, что будет”, захватил побольше воздуха в грудную клетку и… раздались тихий плеск и пение вернувшейся сирены. В её руках поблёскивала ощерившаяся волчья морда.