***
По прошествии суток с небольшим путаница в голове поулеглась, и устаканились эмоции. Впервые ясно обозначилось понимание того, к кому он едет. Ранее мужчина постоянно спотыкался о неверие. Казалось, что ещё чуть-чуть, и он откроет глаза — заснеженные дали пропадут, а на их месте обозначится серый потолок комнатушки крепости. Постепенно это чувство откатило, и он, не спеша себя особо обнадёживать, всё же загорелся прорывавшимся сквозь грусть, печаль, сожаление и боль ожиданием. Столь же неохотно Геральт признавал и то, что движет им отнюдь не дружба: горечь расставания, тоска от разлуки, слишком поздно просочившаяся тяга, но никак не дружба. Ведьмак неприязненно поморщился: эти мысли непременно оборачивались для него разладом, каждый раз сбивали с толку. Образ шумного, навязчивого компаньона, верного товарища и зачастую той ещё занозы никак не увязывался с нынешним, обращённым к тому порывом. Волк привык, что всё в нём безраздельно отдано, подчинено лишь ей. И то, что выискалось место для другого, до сих пор как следует не уложилось в голове. Геральт нахмурился и потрепал Плотву по морде. Сейчас мужчина был уверен лишь в одном: чтобы что-то для себя решить, он должен свидеться с поэтом и взглянуть на чародейку. Но всё это потом. Сейчас хотелось только одного: снова впериться в лазурные глаза и высказать то многое, что вызревало в нём два мучительных, полных неведения года. Выплеснуться, вывернуться наизнанку, каковым бы ни был ответ того, кому предназначалась эта покаянная речь. Он понуро тронул по грязной полосе дороги, развороченной колёсами подвод и копытами тягловых кляч. По обе стороны тянулись застланные снегом бескрайние щетинящиеся стеблями скошенных колосьев поля. Вид был невзрачным и унылым. Унылым вдвойне — от того, что над полями хмурились серые громады низких облаков. Мороз усилился и пробивался даже сквозь покров шерстяного плаща, изводил и пробирал до дрожи. Тогда, в конце концов, устав от зноба, Геральт, свесившись в седле, отвернул прикрывавшую бок лошади попону и вытянул притороченную к вьюкам флягу из свиного пузыря. Не замедляя хода, сделал пару крупных глотков мандрагоровой настойки — чудесного своими свойствами напитка, от коего к тому же не клонило в сон, как после реданской ржаной или краснолюдского самогона. Огненная жидкость подействовала быстро, приятно опалила горло, горячей волной расползлась по нутру. Геральт довольно распрямился в седле, заправил под капюшон заиндевевшие белёсые прядки: больше он не ощущал изводящих колючих покалываний, заставлявших горбить спину и втягивать голову в плечи. Вскоре поле кончилось, сменяясь тонкой полосой лещины, примыкавшей к чёрноольшанному леску. Извилистые бугристые ветви прогибались под тяжестью тёмных точек воронья — нередкого гостя послевоенных лет. В звонкой тишине ещё отчётливее раздавалось хриплое карканье. Волк замедлился, ощущая, как упёрлась кобыла. Та испуганно фыркнула и, напрягая мышцы шеи, повернулась в сторону орешника. Поодаль, под кустами, на снегу красно-розовым пятном чётко проступало нечто бесформенное и скользкое. Вокруг сновала шумная стая и с громким гортанным “краа” врезалась острыми клювами в падаль. Геральт настороженно соскочил с седла и, скрипя тяжёлыми подошвами, свернул в лещину. Чертыхнулся, когда раскидистые ветви сшибли капюшон, и за шиворот засыпалось немного снега. Услышав звук шагов, птицы загалдели и захлопали крыльями, взмывая в серость неба. Плотва у обочины заржала, напуганная резким шумом. Ведьмак же сосредоточенно пригнулся к обклёванному шмату мяса, в несколько движений обкопал его вокруг. Нахмурился. Тянущиеся за ним лохмотья грубого сукна выдавали в этом месиве человеческую плоть. Волк, присмотревшись ещё пристальней вокруг, заметил сломанное оперение стрелы. Эльфьей стрелы. “Эльфы? Зимой? Подобно брокилонским дриадам нападающие на обозы и забредших в лес зевак?”, — пятясь, подумал Волк. — “Видимо, они совсем отчаялись”. Он, всё так же всматриваясь в заросли, готовый выхватить малейшее их колебание, добрался до кобылы и вскочил в седло. — Сделаем-ка крюк, Плотвичка, — успокаивая животное размеренной интонацией знакомого голоса, протянул ведьмак. — Выберемся на большак. Ничего, что удлиним себе дорогу. Зато доедем до Редании живыми. Он ударил пятками и, досадливо сжимая губы, торопливо затрусил по грязи, кое-как смиряясь с вновь возникшей проволочкой.***
К закату четвёртого дня, двигаясь вдоль широкой ленты Ликсели — реки, берущей начало в предгорьях Синих Гор и у границ впадающей в Понтар, он добрался до стен Бен Глеана. После войны город разросся в своих укреплениях: встопорщился валом с частоколом, расширил ров под стенами, обзавёлся солидным наёмным гарнизоном. Волк на свою беду успел лишь к самому закрытию ворот, и стражники, не поддаваясь ни угрозам, ни торгам, ни подкупам, выпроводили его за городскую черту. Ночлег пришлось искать в предместьях — не таких богатых и не столь защищённых. Пошатавшись среди хижин по запакощенным помоями улочкам, он притулился в местной и единственной в предместьях корчме, с виду ничем не отличавшейся от остальных халуп. Пожалуй, только большими размерами постройки и обилию пьянчужек, то и дело вваливавшихся внутрь. Его появление было встречено тихим шепотком: завсегдатаев тревожили проступающие под накидкой очертания мечей и кошачьи глаза, недобро поблёскивавшие в неверном свете свечек и каганца. Геральт, игнорируя чужие пересуды, озаботился скромным ужином: бросил перед корчмарём на стойку несколько марок и уселся за столом в углу. Выпивка была дрянной, чечевичная похлёбка слишком жидкой и безвкусной. Геральт раскрошил в неё горбушку хлеба и кое-как осилил половину. Он был зол на городскую стражу, выкинувшую его за стены Бен Глеана. На поддатых кметов, раздражающих своим пьяным завыванием. На хозяина паршивой забегаловки, подавшего помойное, не похожее на пищу варево. Но больше всех он злился на себя, за то, что раньше не нашёл поэта, не обеспокоился его судьбой. За то, что вместо этого обнёс себя глухой стеной из самобичеваний и ничего не стоящих обид, а теперь как дурень за короткий срок силится наверстать многомесячные отсрочки. Волк привалился к столешнице, устало прикрывая веки. Гомон вокруг только нарастал, а близь стены у дырявого рогожего мешка шуршала жирная крыса. Геральт приоткрыл левый глаз и раздражённо запустил в неё вилкой. Раздался пронзительный писк. Ведьмак по-скотски ухмыльнулся — попал. Другие посетители, однако, не заметили ведьмачьей выходки. Тот снова лёг на столешницу, на этот раз погружаясь в смутную дрёму. Разбудил негромкий топот ног, постепенно нарастающий и направленный к нему. Геральт быстро выхватил его из десятка неровных шумов — от скрежета тряпкой о глиняную утварь до отрыжек вусмерть пьяных кметов. Волк даже не шелохнулся, только чуть заметно приподнял веки, различая перед собой нечёткий силуэт. Тот, не догадываясь, что за ним наблюдают, потянулся к ведьмачьей шее, а точнее, к поблёскивавшему из-под накидки медальону. Геральт среагировал мгновенно: подался назад и вытянул из-за голенища булатный кинжал, и через мгновение с гулким звуком всадил остриё между пальцев незнакомца. Движение вышло настолько резвым, что последний смог различить лишь размытую в резком взмахе руку, вихрем вылетевшую из-под столешницы. Седоголовый вперился в чужую рожу, от которой разом отхлынула вся кровь, одними глазами говоря: “Проваливай”. Незнакомец — низкий жилистый детина с лицом, напоминавшим мордочку хорька, и бегающими мелкими глазёнками, суетливо ретировался и податливо унёсся прочь. Но Геральт не обманывался видимым отступлением, понимал, что его не оставят в покое. Не так уж много людей, интересующихся цеховыми знаками ведьмаков. Также понимал он, что этот тип уже поджидает снаружи и поджидает, очевидно, не один. Мужчина, принимая правила, решился подыграть. Он не вышел сразу, выдержал достаточную паузу, а затем, изображая хмельную, шаткую походку, выбрел во двор. Лицо тотчас обдало студёным порывом, от которого зашлись зубы и неприятно натянулась кожа на лице. После жара корчмы холод показался даже ощутимее. И всё же Геральт, игнорируя озноб, слегка покачиваясь и нарочито икая, побрёл по улице. В свете месяца приметил проскользнувшие в глухой задворок тени. Ясно различил возню в проёме между хат — лязг стали и нетерпеливое дыхание троих, нет — Волк мгновенно исправился, четверых людей. Он, продолжая шататься, как маятник, сделал вид, что утомился от ходьбы, и дальше двинулся, опираясь о низенький заборчик: эта позиция дала возможность внимательнее разглядеть поджидавших его типов. Затем, решив, что пора выманивать их из засады, остановился почти напротив и согнулся, будто от рвотных позывов. Не прогадал: молодчики с нахальным улюлюканьем вылетели из проёма, порываясь окружить со всех сторон — среди них был и тот, похожий на хорька. Геральт не позволил заключить себя в кольцо, пружиной разогнулся, рванул ремень на груди и блеснул выпорхнувшей из ножен сталью. Оттолкнувшись от земли, вскочил на забор, а после совершил невероятный по человеческим меркам кульбит и, описав оборот, приземлился позади своих преследователей. До того, как те успели повернуться, ловко наискось рубанул самым концом клинка, выцепив стоявшего ближе всех. Остриё прошлось по спине, пересчитало позвонки и засело под лопаткой. Несчастный сорвался на громкий тявкающий вопль, а его дружков окатило брызгами крови. Где-то за окошками замаячили фигуры жителей, но ни один не осмелился выбежать во двор. Волк, не расслабляясь, отскочил, занимая оборонительную стойку. Те, что были рядом, умело обступили с двух сторон, одновременно замахнулись, не оставив шанса заблокировать разом оба удара. Но Геральт и не стал, по-кошачьи вывернулся в филигранном мягком вольте, совершил сбивающий с толку финт и отскочил назад. Один из атакующих, считав обманное движение, тоже отступил и сразу же ушёл в глухую оборону. Второй, не столь догадливый, вытянулся в резвом выпаде, на секунды открываясь для удара. Но этих секунд оказалось достаточно, чтобы ведьмак, кружась в пируэте, вынырнул возле него и твёрдо полоснул от гортани до нижней губы. Вместо привычного крика раздалось неразборчивое бульканье, и противник повалился следом за своим товарищем. Оставшиеся двое стали собранней и осторожней, перекликнулись условными словами — видимо, сговариваясь сменить тактику, напряглись всем телом. А затем рванули на него, одновременно засыпая чередой ударов и заставляя пятиться к стене. Геральт пожалел, что не выпил эликсира, сомневался, что сможет длительное время удерживать хоть один из Знаков. Однако выхода не было: спереди подпирали клинки, сзади — стена. На использование Аарда, хоть и простейшего из Знаков, у него навряд ли бы хватило времени, нужно было нечто иное. Седоголовый, пользуясь моментом, перехватил клинок одной рукой, а вторую поднял вверх, складывая пальцы в Квен. Магический заслон сработал как надо: обрушившееся лезвие тяжёлого меча не нанесло урона, но в предплечье всё равно ударила тупая боль. Прозвучал непонятливый возглас противника, руку которого в инерции откинуло назад, как если бы оружие наткнулось на непреодолимую преграду. Геральт вывернулся в полупируэте и коротко рассёк чужое горло. Враг осел на землю, тупо зажимая расползшиеся, неприятно оттопырившиеся краешки широкой раны. Закряхтел, задёргался всем телом, словно под воздействием падучей, разливая по заснеженной земле струйки тёмно-вишнёвой крови. Волк отбросил его ударом ноги, подальше от клинка. Хоть и знал, что тот им не воспользуется. А после двинулся на человека-хорька, при этом на губах играла гаденькая, мстительная ухмылка. Противник забеспокоился: было видно, что мечом владеет хуже, чем его побратимы. Геральт подступил пружинящим рысьим шагом, ударил быстрым, словно мысль, синистром. Молодчик отразил его в последний момент, заблокировал грубым, неотточенным движением. Тело подалось назад под тяжестью удара. Ведьмак, напротив, окончательно выводя из равновесия, навалился на него всей массой. Неприятель полетел на спину, громко ухнул, выпуская свой короткий меч. А когда опомнился и потянулся к рукояти, ведьмак зажал чужую руку под подошвой с такой силой, что захрустели пальцы. Затем хватил его по боку мыском, да так, что тот прокатился по земле, ныряя рожей в снег. Подняться он уже не смог, потому что сверху надавил высокий застёгнутый на крючки ботинок. — Говори, кто тебя нанял? — вкрадчиво, но жёстко произнёс ведьмак, сильнее втискивая обувь в дрожащее тело. Человек под ним хранил упорное молчание, видимо, цепляясь за наивную надежду, что своим молчанием отсрочит гибель, выгадает время. Что за это время подоспеет помощь. Но не подоспела — помощи ждать было неоткуда. Геральт, начиная терять терпение, рывком перевернул его и, схватив за грудки, приподнял над промёрзлой коркой. Занёс кулак и саданул с размаху, проминая под костяшками и без того кривую переносицу. — Говори, — коротко повторил мужчина, отирая кровь о его одежду. Тот боязливо дёрнулся, но помотал головой. Второй удар пришёл незамедлительно — на этот раз обжёг ему скулу и челюсть. Что-то громко хрустнуло, возможно, лицевая кость. Несчастный истошно замычал, зашёлся кашлем, а затем выплюнул на землю зуб и немного крови. — Я продолжу тебя бить, — где-то над ним из-за стены серого шума вынырнул размеренный, чеканный тон. — Пока твоя тошнотворная харя не превратится в неразборчивое месиво. Тот съёжился, втягивая ноздрями кровавые сопли. Геральт равнодушно занёс кулак, повторяя короткое: “Кто?”. — Типуган в капюшоне, — наконец-то через стук зубов заговорил молодчик. — Морды за тряпьём было не видать, но ручаюсь, на щеке у этого голубчика был здоровенный ожог. Геральт раздосадованно поморщился, понимая, что не выяснит личности загадочного нанимателя, и задал другой вопрос. — Тогда, может быть, ты знаешь, для чего ваш заказчик захотел пришить ведьмака? Глаза человека-хорька расширились от ужаса: вероятно, лишь теперь последний осознал, с кем имеет дело. — Он не сказал, что это будет ведьмак! — зачастил последний. — А что тогда он сказал?! — Велел не задавать вопросов. Платил хорошо, мы и не стали. Сказал, что наша цель — седой мужик с мордой волка на цепочке. — Видимо, уж слишком хорошо платил, — хмыкнул белоголовый. — Раз по этаким приметам вы не признали ведьмака. Что-нибудь ещё этот хмырь сказал? — Нет, — помотал головой бедолага. — Больше ничего… Последние слова засели в горле, и он захлебнулся собственными криками. Геральт уложил на землю конвульсивно бьющееся тело и торопливо обыскал все трупы. В надежде обнаружить хоть что-то, что натолкнёт его на нужный след. Однако, кроме хлама, одного аккредитива и пары векселей гномьего банка, ничего толкового при покойниках не оказалось. Волк шумно выдохнул носом и направился к стойлу — после учинённой им резни задерживаться в этом месте он не мог.***
К середине пятого дня, когда с реданской границей его разделяла лишь стена густого леса, он обнаружил неприятную находку. В плотном заслоне усилившегося снегопада у края дороги проступали очертания поваленной повозки. Геральт спешился и медленно приблизился. Хоть и без того прекрасно представлял, с чем столкнётся при её осмотре. Длиннопёрые стрелы с подкрашенными маховыми перьями у хвостика не стали для него открытием. Гнутый, крытый брезентом верх повозки был изорван острыми наконечниками. Чуть поодаль, за границей обочины, лежала пара волов, вероятно, утащивших за собой сбрую, вожжи и сломанное дышло. Один из них ещё дышал, с громким храпом вздымая усыпанный стрелами бок. Другой, поражённый в мощную шею, уже успел окоченеть. Тело возницы обнаружилось не сразу. Как выяснилось, тот свалился с облучка и оказался прижат телегой: об этом говорило просочившееся из-под тяжёлых досок месиво из раздавленных органов. Волк схватился за ось колеса и заскочил на крышу воза, выхватил из-за голенища кинжал и распорол брезент — товары остались нетронутыми, словно целью был сам факт нападения, или же стремление парализовать торговлю и транспорт. Ведьмак взглянул на простиравшийся на много вёрст вперёд бескрайний лес. В том, что и там найдётся не один десяток усеянных такими же стрелами трупов, он не сомневался. Геральт злобно сплюнул: до границы оставалось несколько часов езды, и эта невозможность проехать самым доступным путём походила на насмешку. И всё же на сей раз мужчина не желал плестись в объезд и удлинять дорогу: дни становились всё короче, до темноты иным маршрутом он навряд ли бы успел добраться до Редании. Его, уставшего оттягивать и медлить, захватила твёрдая решимость покрыть намеченное расстояние любой ценой. Влекомый этим порывом, он направил лошадь в сторону Понтара. Крепко схваченная льдом река — самый краткий путь к границе. Геральт знал, что кромка выдержит тяжесть седока, однако доля риска оставалась. Он двигался у пологого бережка с особой осторожностью, медленным, неторопливым ходом, следя за тем, чтобы лошадь не скользила по заледеневшей корке. Плотва, ощущая под собою гладкую поверхность, напряглась: зафыркала, застригла ушами, заворочалась, грызя мундштук. Пару раз за переход Геральту пришлось прибегнуть к Знаку. Волк и сам был напряжён не меньше, несмотря на холод, ощущал, как под доспехом к телу липнет ткань рубахи. Почти не замечал, как заиндевели брови и ресницы, вглядываясь в ослепительно-белоснежный горизонт. Как позже он себе признался, это была самая тяжёлая часть его пути.***
За чертой Каэдвена в приграничном городишке Геральта нагнала новая напасть. Под вечер снегопад и вьюга превратились в настоящую метель, непроглядный снежный буран. Она продлилась всю ночь, не перестала и на следующие сутки. Посему ведьмак и несколько десятков столь же незадачливых путников застряли на постоялом дворе с уютным названием “Ласковый очаг”. Впрочем, от уюта в этом месте было лишь название: тёмное и тесное, пропахшее выгарью и топлёным салом помещение могло похвастаться толстым слоем жира на столешницах и не меньшим слоем грязи на оконных стёклах. Люди с трудом разместились за столиками, а трактирщик и его помощник не справлялись с наплывом заказов. Геральт оказался за одним столом с угрюмым отмалчивавшимся рыцарем в кольчужно-бригантинном доспехе с гербовой нашивкой на груди, двумя словоохотливыми мужиками — экономом и купцом, затевающими споры по поводу и без, и знатной дамой, то и дело разглаживавшей юбку, оправлявшей бобровую оторочку накидки и воротившей нос от соседствующего с ней сброда. — Это возмутительно! — уже на пятый круг затянул свою тираду купец. — Я бы мог добраться до Новиграда и купаться в деньгах, а вместо этого просиживаю зад тута, в этой проклятущей дыре. — Тоже мне, насмешил, — вклинился эконом. — С новиградскими налогами нынча не разойдёшься. А ежели нелегальщина какая-нить выищется, тагды вообще всё загребут. Купец приуныл. Отхлебнул из чарки и стряхнул с кончиков усов густую пену. — Сплошная напасть, куда ни плюнь. Белки — что разбойники, все жилы вытянули. Мочи нету. — Верно речёшь, — поддакнул собеседник. — Мы — простой люд, ни краснолюда, ни эльфа не обидевший, токмо на хлеб заработать алкаем. Завсегда возили грузы большаками, и деды наши возили, и прадеды. А таперича творится черте чё, не знаешь, где проехать безопасно. Трясёшься, как бы не схватить стрелу промеж глаз. — И давно у вас проблемы с нелюдями? — чтобы хоть чем-то занять время, поинтересовался ведьмак. — Ба! Гдей-то ты дрых последние два года, а, приятель? — удивлённо гаркнул эконом. — Ровно столько Скотоели нас мордуют. — Кто-кто? — поднимая бровь, переспросил ведьмак. — Скоя'таэли, — отозвался из своего угла угрюмый рыцарь. — Партизанское движение нелюдей, нападающих из лесов и на трактах. Первые банды появились, как только вспыхнула война с Нильфгаардом. Мы бились на Юге, а они на тылы начали наскакивать. Рассчитывали, что Нильфгаард нас разобьёт. Принялись вопить о конце человеческой власти, о возвращении давних порядков. “Смерть людям!” – вот их клич, под такой убивают, жгут и грабят. Он замолчал, задумчиво барабаня пальцами по покоившемуся на краю стола горшковому шлему. Только теперь, в тусклом огне ведьмак заметил, что из-под смольной чёлки проступает краешек рубца, вероятно, оставленного краснолюдским палашом. — Во времена пошли, — снова подал голос купец. — Товары простаивают, через лес не проехать. — Такова цена многолетних притеснений. Нам ещё долго предстоит пожинать их плоды, — сдержанно напомнил рыцарь. — Сотни лет нам не удавалось договориться. А всю эту пролитую кровь никто не забудет и не простит. Ни мы, ни они… — Да трахал я их прощение! — возмущённо взревел эконом. — Попрошу без выражений, уважаемые! Вы здесь не одни сидите, — напомнила о себе знатная матрона, окатывая мужиков колючим взором. Карие глаза вспыхнули оскорблённым блеском, она скривилась, гордо приосанилась и бросила куда-то в сторону: — Нет, право слово, это мука какая-то. Я могла уже сегодня греться в своём доме в Оксенфурте или наслаждаться концертом маэстро Лютика. И что же я делаю вместо этого? Слушаю неотёсанных простолюдинов! Дама негодующе тряхнула головой, отчего из-под шёлкового платка выпростовался пшеничный локон, и снова обвела всех окружающих брезгливым взглядом. Геральта тряхнуло не меньше, как только женщина упомянула менестреля. — То есть Лютик… — белоголовый тут же исправился. — Маэстро Лютик сейчас в Оксенфурте? Я правильно вас понял? — Неужели в этом балагане я наконец-то встретила хоть одного культурного человека, — проговорила матрона, возводя длани к потолку кабака. При слове “культурный” Белый Волк с трудом сдержал усмешку. Она, в свою очередь, скользнула по мужчине изучающим взором. Как показалось Геральту, в нём стало меньше неприязни. И, в конце концов, закончив прицениваться, удостоила его ответом. — Верно, как я и сказала, маэстро часто выступает в Оксенфурте. Ах, какие песни он слагает, какие прелестные баллады о любви поёт. Их невозможно слушать без слёз. Скажите, если не секрет, — вы тоже поклонник его творчества? — Да, — многозначительно ответил Геральт. — Самый преданный и пылкий.