Муза проклятых

Гурьба рассеялась, едва ведьмак покинул особняк. Истошный визг Венцеля, гвалт и топот стражи тоже смолкли. В захламлённой тесной комнатушке, затянутой запахом чернил, пергамента и пыли да духом спирта — неизменного подспорья творческих свершений, сделалось по-настоящему тихо. Только зябкий сквознячок, врываясь через приоткрытое окно, всколыхнул замызганную тюлевую шторку, разметал по полу незаконченную рукопись, смёл с пюпитра нотные листы. Лютик ещё несколько минут сидел на койке, заторможенно сминая покрывало — вид у трубадура был такой, будто он увидел призрака. Сердце до сих пор припадочно стучало. Наконец-то через силу тот выбрался с нагретого ложа и, не глядя, пошарил по спинке кровати. Накинул на голое тело сорочку и, распинывая скомканные листки, доплёлся до дубового секретера-бюро на резных ножках. Запоздало прижал поредевшую кипу бронзовым пресс-папье, спасая остатки рукописи, и щедро плеснул лимонной водки из пузатого графинчика. Алкоголь не упорядочил сумбурных мыслей, но уменьшил воцарившийся среди них хаос. Выпив ещё, мужчина вновь откинулся на занимавшее большую часть помещения ложе и принялся скользить бездумным взором по выцветшему декорированному охотничьими сценами гобелену. Лютик не любил его, но отчего-то не снимал. Вероятно, оттого, что полотно защищало от сквозняков и сохраняло тепло, а может, оттого, что оскалившиеся сжавшиеся для прыжка длинномордые гончие да ощетинившаяся фигура вепря напоминали про вызимскую охоту. Бард не хотел ворошить былое, но прошлое само шло по его следам, жестоко наступало на пятки. Вернувшись со Скеллиге, первое время он честно страдал. А выстрадав, как и положено любвеобильной ветреной натуре, вверился в ласковые руки своих пассий и забылся. Пусть и не сразу, удалось опять прийти к жизни беспокойного повесы: обесчестить несколько наивных жричек, орогатить одного барона, шевалье и пару дюков, лишить покоя не один десяток братьев и отцов. К тому же он повздорил с трубадуром из Альдерсберга, у которого однажды позаимствовал мелодию и пару рифм, выпустил невероятно популярный песенник и даже оказался втянутым в дела секретных служб Редании. Быт его вернулся в сумасбродное привычное русло. Лютику хотелось убедить себя, что всё осталось позади. Первое напоминание о Геральте долетело с отголосками войны — имя Волка часто фигурировало там, где пробегал слушок о внучке королевы Цинтры. Эти пересуды выбили из колеи и заставили засесть за некогда заброшенную “Музу проклятых”. Поэма, как и ожидалось, мигом сделалась чертовски популярной и наделала немало шума. Вскоре Лютик осознал, что допустил ужасную ошибку. Осознал уже под пытками Риенса, когда его — связанного по рукам и ногам, выворачивая кисти, растянули на верёвке. Тогда-то и пришло повторное напоминание о друге. Риенс намертво прижал его к ногтю. Завалил вопросами, не забывая вкраплять между ними насилие. Сделал так, чтобы каждое слово намертво засело в голове. Так, что несчастный помнил и теперь, озираясь в поисках злых вечно слезящихся глаз и жестокой ухмылки своего истязателя, да безотчётно потирал запястья. Лютик неприязненно поморщился: голос Риенса опять прорезался в мозгу, воскрешая в памяти подробности допроса. “Ты не придумываешь баллады просто так, без повода, за здорово живёшь. А ведьмака-то ты знаешь. Тебя частенько видывали в его обществе. Ну давай, Лютик, выкладывай, если тебе твои суставы дороги. Всё, что знаешь”. “Где скрывается твой ведьмак? Как называется это место?”. “Говоришь, не знаешь, где это? Но бьюсь об заклад, знаешь, что это”. Бард промолчал, стиснув зубы от отчаяния и злости. Он действительно не знал. Не представлял, что сталось с Геральтом. Но ясно понимал, что если бы имел об этом хоть малейшее понятие, уже давно бы не стерпел и раскололся под пытками. Сказал бы всё. До конца допроса он не продержался, потерял сознание от боли. Последним, что запечатлел угасающий рассудок, стала женская фигура — невысокая, но гибкая, как ласточка, с водопадом чёрных локонов, рассыпанных по плечам. Было ли увиденное явью или же причудой воспалённого сознания, он сказать не мог. Да и маман Лянтиери, в борделе которой он очнулся, не внесла в произошедшее ни капли ясности — только сообщила, что её девочки отыскали его среди обезображенных трупов. Одного, без намёка на присутствие таинственной благодетельницы. Но витавший в комнатушке у маман аромат сирени и крыжовника лишь укрепил его догадки. Впрочем, что бы это ни было, бард не стал играть с судьбой и залёг на дно в Редании, где давал нечастые концерты и захаживал в Академию с гостевыми лекциями. Покровительство Филиппы Эйльхарт и Дийкстры оказалось очень кстати, следом подоспело спонсорство Венцеля де Бермаля. Тот не поскупился на награду, и всё же, воспевая рыцарёнка, Лютик ощущал себя предателем. А затем, когда прошло и это, менестрель поймал себя на мысли, что свободен от душивших его чувств. Нет, он не позабыл о Геральте. Лютика и ныне беспокоили вопросы: что сталось с бывшим компаньоном, пережил ли он войну и правдивы ли слухи о маленькой княжне? Однако при упоминании белоголового того уже не донимало ноющее чувство в груди, не изводила дрожь в коленях. Он был спокоен и невозмутим… Был, ровно до того момента, как увидел Геральта. Два года постепенного принятия и непростых торгов с самим собой рухнули под натиском нескольких мгновений.

***

Вскоре Лютик ощутил, что задыхается, сидя в четырёх стенах, и решил пройтись по шумным улочкам. Если что-то и могло восстановить душевное спокойствие, то только милый сердцу Оксенфурт, будто созданный для этаких повес, любителей вечерних гуляний, постоянного праздника и непрекращающегося кутежа. Бард проворно засновал по комнате, выискивая разбросанное одеяние. Ранее близость двух прелестниц — бледнокожей веснушчатой островитяночки и темноволосой эльфки, зазывавшей томными взорами из-под длинных ресниц, напрочь перекрыла прочие заботы. Выудив костюм из-под кровати, Лютик торопливо отряхнул его от пыли и покончил с нехитрыми сборами. Поправил манжеты, разгладил вихор в каштановых прядках и, натянув поверх мятный стёганый кафтан, бархатную шапочку с эгретом и высокие сапожки из кожи василиска — невообразимо дорогой подарок от одной из пассий, прихватил неизменную лютню и выбрался на улицу. За стенами особняка поэта тотчас затянуло в бурный городской поток. Бондари катили бочки, тарахтели перевозные прилавки, пищали дудки, лязгали струны расстроенных гуселек и цимбалы. Равнодушно проскользнув мимо музыкантов и вагантов, Лютик задержался возле темнокожей красавицы, несмотря на холод, выряженной в полупрозрачное лёгкое платьице. Девица бойко притоптывала маленькими туфельками, потрясая тамбурином. Бард куртуазно подмигнул, кинул ей монетку, получил в ответ воздушный поцелуй и молодцеватым шагом двинулся по площади. На базаре гвалт переходил любые допустимые пределы: дельцы-конкуренты успевали обменяться крепкой бранью, привлечь потенциального клиента и обсчитать неопытных гостей. Полуэльфки, краснолюды, гномы и низушки устроились особняком от торгашей-людей. Они не надрывались зазывающими воплями, зато на их прилавках были стоящие вещи: гномы продавали изделия из малахита и яшмы, краснолюды — изящные стилеты, квилоны и чеканы, эльфки-полукровки — плетёные корзиночки, резные статуэтки и шкатулочки. Чуть дальше растянулась плеяда купцов из дальних стран. Проходя мимо палатки зерриканского торговца ароматами, Лютик ощутил, как в нос ударило разом всей возможной гаммой запахов. Торговец широко улыбнулся, обнажая белые, как жемчуг, зубы, выделявшиеся куда сильнее на фоне смуглой физиономии. — Ароматические свечи! Благовония из ягод аренарии, мышехвостого ятрышника, ферамонов хиронекса! — увидев, как скуксился поэт, купец на ходу сменил тактику, предлагая менее экзотические варианты: — Ладан, вербена, духи из сирени. Лютик вздрогнул и отпрянул под непонятливым взглядом зерриканца: невольное напоминание мгновенно сбило шаткую весёлость. Где-то позади раздалась ругань дородной бабёнки, которую мужчина по неловкости сбил с ног. Бард сделал вид, что не заметил своей оплошности, и быстрым шагом перебрался на соседнюю улочку. Женщина скривила губы и плюнула ему вдогонку, а затем, продолжая брюзжать, стала собирать в корзину разлетевшиеся груши. Менестрель же, немного отдышавшись, уже без прежнего задора прошёлся мимо пёстрых вывесок кабаков, борделей и игорных домов. Остановился только возле досочки с расценками цирюльничьих услуг. Задумчиво поскрёб слегка обросшую щетиной щёку, накрутил на палец локон и подошёл поближе. В следующий миг тихонько звякнул колокольчик, и распахнулась хлипкая дверца. Лютик побелел, как мел, и отскочил назад, встретившись с янтарными глазами показавшегося на пороге человека. Геральт, довольно оглаживавший гладко бритый подбородок, тоже изменился в лице и замер. В голове у трубадура промелькнула вереница фраз, заготовленных на случай неожиданного столкновения с друзьями прошлого, обидчивыми бывшими, навязчивыми кредиторами, безымянными собутыльниками, уязвлёнными соперниками. И всё же ни одна из них не относилась к ведьмаку. — Вот так встреча, — с глуповатым видом наконец-то брякнул Лютик. Голосом он совершенно не владел. — Ты, наверное, сейчас ужасно занят. Не буду отвлекать. Увидимся. Он резво повернулся на носках. Сознание вопило о необходимости ретироваться. К разговору с глазу на глаз он был абсолютно не готов. По крайней мере, не сейчас. И всё же он не сделал и десятка футов, как за спиной раздались резвые шаги, а затем под локтем крепко сжались пальцы. — Лютик, постой! — окликнул Геральт, опасаясь, что поэт не станет слушать: — Дела подождут, я здесь исключительно ради тебя. Нам нужно поговорить. Менестрель вдохнул полной грудью и, собравшись с духом, повернулся. Препираться было глупо и бессмысленно. — Может, для начала пройдёмся? — предложил он ведьмаку, цепляясь за возможность приготовиться к беседе. Ему ответили коротким кивком, и хватка исчезла. Лютик облегчённо выдохнул и взял на себя роль провожатого, если не сказать экскурсовода. Это помогло слегка расслабиться, однако не ослабило витавшего меж ними напряжения. Даже свидевшись после Драконьих гор, мужчины не держались так потерянно и отчуждённо. Белый Волк досадливо скривился: раньше именно поэт сглаживал углы своей отходчивостью и непринуждённостью, первым делал шаг навстречу. Оттого им было так легко. Видимо, теперь настал его черёд. Тем временем они пробрались в толчею базара. Менестрель со знанием дела протащил его между ларьков и прилавков. Умыкнул из-под руки у зазевавшегося продавца пару угорьков на шпажках и, посмеиваясь, протянул одну белоголовому. Однако стоило им пересечься взорами, как благодушная улыбка вмиг сползла с лица. — Как ты меня нашёл? — зубами стаскивая с палочки кусочки мяса, полюбопытствовал поэт, когда базарный гвалт остался позади. — Шани подсказала, — буркнул Волк. — Ты был в Академии? — Лютик округлил глаза, едва не выпустив лакомство из пальцев. — Был, — опуская подробности, бросил ведьмак. — И даже видел твой портрет. Ты сильно изменился с нашей прошлой встречи. Бард поёжился: во взвешенном и цепком взоре Волка намертво застыли скорбь, двухлетняя тоска, уныние, ожесточение и истощённость. — Ты тоже, — мрачно отозвался менестрель. Он отвернулся, совершенно вымотанный этим переглядом. Мимоходом сделав резкий выпад шпажкой, наградил уколом школяра, коий распевал нервировавшие его баллады Вальдо Маркса. Гаденько хихикнул и с невинным видом направился дальше. После, игнорируя побирушек и гадалок-шарлатанок, мужчины вывернули с площади. По мостовым, балкончикам и островерхим крышам к этому моменту уже расползся алый блик закатного зарева. Городок степенно обымал вечерний сумрак. Менестрель указал на скамейку и, оправляя ткань кафтана, присел передохнуть. Здесь было несколько спокойнее, раздавались лишь мяуканье котов, воюющих за выброшенные рачительным трактирщиком объедки, и радостные крики ребятни. Улизнув из-под надзора родителей, маленькие человечки, эльфики, краснолюдики, низушки, гномы, полуэльфы, четвертьэльфы с дикими визгами и кличами носились по улочке и отдавались играм, правила которых были ведомы лишь им. Лютик, подперев ладонями лицо, облокотился о колени и следил за игрищами с тоненькой улыбкой. — Погляди-ка, Геральт. Повезло же этим малышам. Им, язви меня, пока неведомы ни расовые, ни социальные прения. — Они ещё научатся и нетерпимости, и ненависти, — хмуро заметил ведьмак. Бард промолчал, но ответа и не требовалось. Обоих снова захлестнули тягостные думы: эта близость всколыхнула самые болезненные воспоминания. Поэт едва не подскочил, почувствовав прикосновение шершавой, огрубелой ладони, мягко накрывшей его руку. — Как ты выбрался со Скеллиге? — прямо в лоб спросил белоголовый. — Тересия открыла мне портал, — неохотно отозвался Лютик. — У неё в покоях была штука для телепортации. — Мегаскоп, — сухо подсказал Волк и вперился в него странным взором. — Что ты делал у неё в покоях? — Разве теперь это имеет значение? — Ты прав, не имеет, — буркнул Геральт, убирая руку. Поодаль раздалось сердитое шипение, и к ватаге запыхавшихся детишек подбежала статная матрона, вытягивая за обитый соболем воротничок мальчонку. — Роланд! Сколько раз я говорила не якшаться с нелюдями и простолюдинами! Посмотри на себя, ты весь измарался. Тот рассеянно взглянул на товарищей по играм и поплёлся за матерью. Остальные дети тоже притихли, провожая его озадаченными взорами. — Пойдём отсюда, — Белый Волк поднялся со скамейки. Поэт благодарно кивнул и последовал за ним. Уже на подступах к “Поющей Арфе” Лютика окликнула молоденькая девушка. Её маститого мерина вёл под уздцы совсем ещё юный паж, сама она сидела в дамском седле и кокетливо махала рукой. При виде особы поэт широко улыбнулся и, стянув с головы шапочку, обходительно склонился в грациозном полупоклоне. Однако же стоило ему взглянуть на ведьмака, как на лице помимо воли появилась напряжённая гримаса. Геральт глянул исподлобья с потаённым раздражением: теперь особо остро ощутил, что искренности между ними поубавилось. В немалой степени с его подачи.

***

Пьянчужки и застольники, их тосты, похабные шутки да дурацкий смех остались позади, на первом этаже. Теперь лишь деревянные ступени постоялого двора мерзко скрипели под тяжестью сапог, но Лютик с облегчением прислушивался к этим звукам — всяко лучше, чем идти в неловкой тишине. Геральт добрался до самого конца неосвещённого узенького коридора. Звякнул ключ, и седоголовый распахнул перед поэтом дверь, пропуская в скупо обставленную клетушку. Бард сделал круг по комнатке и расстегнул кафтан — несмотря на зиму, было очень душно, а затем, приблизившись к окну, настежь отворил его и опёрся локтями о раму, подставляя лицо морозной свежести. Откуда-то издалека задался монотонный бой часов. Лютик увлечённо присмотрелся к окнам напротив: там бурно ссорилась молодая пара. Он сочувствующе поглядел на паренька и фыркнул, когда в руках девицы появился мощный аргумент в виде чугунной сковородки. Позади, отрывая от созерцания, раздался тихий, вкрадчивый и до мурашек пробирающий голос ведьмака. — Прежде чем я перейду к делам насущным, просто хочу, чтобы ты знал. То, что я наговорил тогда, на Скеллиге… Я уже неоднократно пожалел о сказанном. Возможно, теперь поздно что-то говорить, но мне действительно жаль, что так вышло. — Нет смысла ворошить события двухлетней давности, — отрываясь от окна, покачал головой поэт. — К тому же я подвёл тебя намного больше. Лучше, как ты и сказал, перейдём к делам насущным. — Как пожелаешь. Я предупреждаю, разговор не из приятных. Бард опустился на трухлявый табурет и устроил на коленях шапочку, а затем уверенным кивком показал, что готов. — Я знаю, что с тобой произошло несколько месяцев назад, — в свою очередь, усевшись на кровати, осторожно начал Геральт. Лютик, хоть и показал, что приготовился, поперхнулся при одном упоминании о пытках. — Также знаю, что тебя схватили по моей вине. Скажи мне, кто этот тип и что он у тебя выспрашивал? Лютик прикусил губу и безотчётно размял свои запястья. Вспоминать об этом совершенно не хотелось. — Я предупреждал, что разговор не из приятных, — голос был на удивление мягким, даже ободряющим. — Но мне необходимо знать. В деталях. — Его звали Риенс, — протянул поэт так хрипло, будто губы вновь свело от паршивых чар. — Этот сукин сын был магом. Пытался выведать, когда мы виделись в последний раз. Куда ты мог уехать после этого. А ещё спрашивал о внучке Калантэ. Сначала пытался разболтать меня с помощью денег, а потом перешёл к более действенным способам… — Пусть только попадётся мне, выломаю выблядку все кости, — Геральт заскрипел зубами и до хруста стиснул кулаки. Зрачки расширились от гнева, почти заполнив золотую радужку. — Лютик, прошу тебя, поехали со мной. Я не прощу себе, если с тобой снова что-нибудь случится. — Нет поводов для беспокойства. У меня серьёзные связи и покровительство влиятельных людей. Уверяю, здесь я в полной безопасности. — Очень сомневаюсь. По дороге в Реданию на меня напали люди этого ублюдка. Если у него до ведьмака дотянулись руки, тебя тем более в покое не оставят. — Мне кажется, что я им больше не понадоблюсь. Он ведь понял, мне известно слишком мало, чтобы проболтаться о чём-то действительно значимом. Если быть точнее, я не знаю ничего, — в голосе мелькнула лёгкая обида. — Ты ведь никогда не говорил мне о таких вещах. — Нет, Лютик, мы не можем так рисковать. Я не знаю, что это за тип. По чьей указке роет под меня. — Тогда, — перебил его поэт, — может, тебе будет интересно узнать, что он нильфгаардец? — С чего ты это взял? — Выспрашивая меня, он пользовался словами “битва за Цинтру”, “завоевание города” или как-то похоже. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из наших так называл эти события. Для нас это всегда была резня, не битва. Бойня. Резня в Цинтре. Никто не говорит иначе. — У тебя чуткое ухо, — лаконично заметил Геральт. — Профессиональный перекос, — смущённо отозвался бард, не желая уточнять, которую из двух своих профессий имеет в виду. После он поднялся с места и печально улыбнулся: — Если ты искал встречи из-за чувства вины, то оставь. Не строй такую покаянную мину. Я много раз говорил, самоосуждение тебе не к лицу. Возвращайся туда, откуда приехал. Над тобой, в отличие от меня, висит реальная опасность. Он лихо нахлобучил шапочку и отступил в сторону двери. — Рад был увидеть целым и невредимым. А после, не оглядываясь, двинулся на выход, но Геральт оказался в десять раз проворней. Он, как пружина, подскочил с кровати и бросился к поэту. Страх потерять его, боязнь, что случая поговорить потом не представится, напрочь выбили остатки выдержки. В голове металась одна-единственная мысль — остановить, не дать уйти. Лютик громко ойкнул, когда чужие пальцы крепко сжали плечи и резко развернули, прижимая к двери. Из блёклой серости прямо перед ним вынырнули золотистые глаза. Лицо мужчины было очень близко. Настолько, что поэт почувствовал его дыхание. Частое и хриплое. А затем ведьмак подался ближе, и для поэта наступило светопреставление. Весь мир и правда перестал существовать. Остались только жёсткие обветренные губы, увлёкшие в настойчивый и долгий поцелуй. Уже затем он ощутил щекочущие шею прядки, тяжесть привалившегося тела и слабость в собственных ногах. — Прошу тебя, поехали со мной, — чуть отстранившись, шепнул ему на ухо Геральт. Лютик, шаря наугад, опёрся о дверную ручку, заторможенно уставился на ведьмака — возвращение к реальности оказалось слишком резким. Взор далеко не сразу сделался осмысленным: в нём запоздало загорелись осознание, смятение и паника, потом — сомнение и исступлённые метания. — Мне нужен день. Ты ведь не ждёшь ответа прямо здесь? — уклончиво ответил менестрель. — Нет, Лютик, не жду.