***
Когда он вышел из “Поющей Арфы”, то ощутил, что раздражение и беспокойство только разрослись. Узкие извилистые улочки, мостовые и задворки к этому моменту завалило снегом, а хлопья продолжали сыпаться с небес. Ведьмак покрепче натянул шерстяной капюшон: то ли для того, чтобы закрыться от рябивших перед ним снежинок, то ли чтобы скрыть пугающую окружающих физиономию. Несмотря на непогоду, Оксенфурт пульсировал привычной жизнью. Геральт, расчищая путь локтями и отмахиваясь от осточертевших зазывал, принялся фланировать по площади. Бестолково и бездумно. Перед глазами до сих пор стоял растерянный и уязвимый взор синих глаз. А что до Волка, он был потрясён не меньше: вчерашний вечер окончательно стряхнул с их отношений позолоту напускного товарищества, обнажая все скопившиеся непонятки. Причём он сам, поддавшись импульсу, спихнул многолетнюю связь за границы дружеской черты, безопасной и удобной нейтральности. Однако наряду с недоумением впервые ощутил такую острую потребность в менестреле, словно за эти годы изголодался по звонкому смеху, певучему голосу, беззастенчивости и весёлости. Истосковался по смешливым гримасам и лукавым искрам в васильковых глазах. Геральт хорошо знал это чувство. И теперь как будто проживал его ещё раз. Заново. Он невольно поглядел туда, где за рядами домиков скрывался особняк Венцеля. Тихо вздохнул и вернулся к бесцельной прогулке. У ратуши дорогу преграждала шумная даже по нынешним меркам свадебная процессия. Во главе вышагивала целая плеяда музыкантов с флейтами, мандолами, трубами и барабанами. Чуть поодаль по брусчатке дребезжала запряжённая четвёркой, изукрашенная цветами и лентами телега. На ней в окружении подруг ехала невеста — черноволосая молоденькая девушка в красном атласном платье с кисейным воротничком и богато отделанным серебром поясом. В чёрные прядки был вплетён лёгкий осыпанный жемчугом венец. Жених со своими провожатыми ехали верхом позади телеги, а за ними конными и пешими двигались гости. Геральт задержался на невесте горьким взором. В голове помимо воли всплыла старинная венчальная формула: “Сим беру тебя, дабы владеть тобой и оберегать тебя, беру на долю хорошую и долю плохую, долю самую лучшую и долю самую худшую, днём и ночью, в болезни и здоровьи, ибо люблю тебя всем сердцем своим и клянусь любить вечно, пока смерть не разлучит нас”. Волк вспоминал её в короткие минуты счастья рядом с чародейкой. Та никогда не спрашивала о его мечтах. Он никогда их не озвучивал. Потому что оба опасались, что не сумеют исполнить желаний друг друга. Помнили о маячившей перед ними перспективе концов, становящихся началами, с которых надо повторять всё заново. Процессия меж тем весёлым вихрем пронеслась перед глазами и растворилась за углом соседней улицы, а он остался перед серой ратушей. Совсем один. Потерявший ориентир и окончательно запутавшийся. Впрочем, на его намерении увидеть Лютика сумбур никак не отразился. Ведьмака всё так же будоражила завтрашняя встреча, и тревожил выбор компаньона. Часы отбили три удара, каверзно напоминая про необходимость выжидать. Геральт зло взглянул на башню. Время шло нарочито неторопливо.***
Устав бродить, ведьмак уселся на скамейку, где ещё вчера они беседовали с Лютиком. Вытащил завёрнутую в тряпку четвертушку хлеба и принялся со скучающим видом швырять кусочки в тесное скопище уличных птиц. Мирное урчание и воркование тут же прекратились, перерастая в хаотичную борьбу за пищу. Ведьмак с паскудной миной наблюдал за этой бойней. Однако вскоре всех пернатых распугал подбежавший к скамье незнакомец. Геральт недовольно перевёл глаза на подошедшего. Перед ним стоял тщедушный веснушчатый мужчина в утеплённом белом кожухе и бобровой шапочке. Увидев кошачьи глаза со зрачками-чёрточками, тот слегка поёжился, но от своего не отступился. — Какая удача! Какая удача, что я вас отыскал, господин ведьмак! — Не припомню, чтобы мы встречались, — Геральт смерил его подозрительным взором, от которого у бедолаги снова поползли мурашки. — Потому что, милсдарь, мы и не встречались, — робко заметил тот. — Но последние пару деньков по городу то тут, то там упоминают ваше имя. Вот я и подумал, что вас могло бы заинтересовать моё предложение. Он выжидающе уставился на ведьмака, теребя бобровый хвостик шапки. Белый Волк ответил лёгким наклоном головы, и тот продолжил несколько увереннее. — Вам, наверное, уже доводилось слыхать, что по лесам валандается банда белок? — Геральт повторил недавнее движение. — По правде говоря, сейчас я нахожусь в весьма затруднительном положении. На мне транспортировка груза особого назначения: фураж, инструмент, упряжь, провизия и всякая мелочевка для армейских корпусов, вовлечённых в борьбу с беличьей шайкой. Я отвечаю головой за сохранность обоза… — И наверняка решили, что ведьмак окажется очень кстати в качестве эскорта? — с обезоруживающей прямотой вопросил Белый Волк. Собеседник сморгнул и вернулся к своей обстоятельной речи: — Действительно, нам не помешала бы помощь человека, обременённого опытом. Как я и говорил, в последнее время в лесах можно встретить самых разных вредных существ. Они могут угрожать нашей безопасности. Вы ведь понимаете, о чём я? — Прекрасно понимаю. И потому намерен отклонить ваше предложение. Роль прислужника армии оставьте ландскнехтам, рубакам и прочей наёмной братии. Мой меч здесь не подспорье. — За сопровождение обоза вы получите гораздо больше, чем ландскнехт, рубака и любой другой наёмник, — настойчиво заметил собеседник, яростно ощипывая бобровую опушку. — Меня не волнует цена, если ради денег придётся впутаться в конфликт и замарать себя кровью одной из конфликтующих сторон. Это не моя война. — Если речь идёт только об этом. Что ж, в лесу полно напасти иного толку… — Рассчитываете, что скоя’таэли наделают в штаны при виде ведьмака? Не станут нападать? — усмехнулся Геральт. — Если это так, вы ошибаетесь. Собеседник промолчал. — Куда направляется ваш обоз? — До границ Каэдвена. Там его перехватит комиссар Хенсельта с группой кнехтов. Геральт с лёгким прищуром задержался на говорившем: это уточнение многое меняло. Если бы поэт согласился ехать вместе с ним, путешествие с обозом было бы им даже на руку: обеспечило бы Лютику гораздо больше безопасности и в случае чего огородило от неприятных столкновений с наёмниками Риенса. При условии, что таковые встретятся в пути. — Как скоро вы выдвигаетесь? — отозвался Волк, когда мужик уже не ждал ответа. — Через три дня, господин ведьмак. — Условимся на том, что я буду присматривать за лошадьми, оберегать товар от всякой нечисти и шпони, носить воду и дрова, даже кухарить, если понадобится. — Прекрасно, — повеселел собеседник, наконец-то оставляя бобра в покое. — Стало быть, вопрос решённый? — Не совсем, касаемо награды… — напомнил Белый Волк. — Ах да, прошу прощения. Запамятовал, — засуетился тот, отстёгивая от пояса маленький мешочек. — Вот, милсдарь, — задаток. Остальное по прибытии в Каэдвен. Геральт взвесил кошель на руке и удовлетворённо кивнул.***
В его клетушке явно кто-то был. Геральт понял это, уловив за дверью тихое дыхание. Почуял запах западни. Ключ от комнатки был только у него и у трактирщика, он никого не ждал. Других причин для подозрений и не требовалось. Особенно в текущих обстоятельствах. Белоголовый на ходу задул каганец, которым освещал себе дорогу. Вынул из-за голенища кинжал и заправил за пояс. Беззвучно провернул ключ в замочной скважине и тенью проскользнул через порог. Комнатушка тонула в плотной темени. Непроглядной для кого угодно, но не для ведьмака. На присутствие незваного визитёра указывала только затаившаяся на лежанке фигура. Волк скользнул по половицам мягким рысьим шагом, так, что ни одна не скрипнула. Фигура тоже шелохнулась. Он, недолго думая, выхватил кинжал. Следом, резво оттолкнувшись, отпружинил от пола и запрыгнул на кровать. Рванул одеяло вбок и навалился на лежавшего, придавил локтем чужое горло. Выжидающе занёс кинжал. Однако в следующий момент ошеломлённо округлил глаза и опустил оружие. — Лютик? Тот неподвижно лежал под ним, то ли оцепеневший от страха, то ли всё ещё сонливый. Немного опомнившись, бард просипел: — Гер…альт. Ты меня задушишь. Волк дёрнулся и виновато отнял руку из-под подбородка менестреля. На несколько мгновений задержался на его плечах ладонями, а после, наконец, отпрянул. Освободившийся от тяжести, некоторое время бард пыхтел, пытаясь отдышаться, и бурчал на ведьмака за бесцеремонное вторжение в чужие сны. Геральт терпеливо ждал, когда уляжется сумбур, и лишь затем спросил: — Что ты здесь делаешь? — Я разругался с Венцелем, — усаживаясь рядом с Волком, фыркнул Лютик. — Собрал вещички и пришёл сюда, — он указал на сваленные в угол пожитки. — Трактирщик сказал, что не видел тебя с самого утра, но любезно одолжил мне ключ. — Понятно, — протянул белоголовый и замолк, собираясь с духом. Лютик тоже смолк, оправляя манжеты шифоновой рубахи с цельнокроеным воротником. За окном привычно валил снег, и заливались лаем уличные псы. За тонкой перегородкой бурно занимались любовью. Время переваливалось медленно, неохотно высыпалось по песчинке. — Лютик, — ведьмак, устав оттягивать, решился на вопрос: — Что ты надумал? — Ничего, — слабо усмехнулся бард. — Предложи ты мне подобное пару лет назад, я бы даже не задумывался об альтернативах. А теперь уже не знаю, выйдет ли из нашего компаньонства что-то путное. Слишком многое успело измениться. — Я тоже изменился, — Волк слегка замялся. — Разве ты не понял, что теперь я отношусь к тебе иначе? — Сдаётся мне, ты заблуждаешься. В тебе говорят не чувства, но вина и годы, проведённые в разлуке. Не то ты принимаешь за влечение. Прислушайся к себе. Подумай хорошо. Не ошибись. Не перепутай небо со звёздами, отражёнными в поверхности пруда. — Спасибо за совет. Но я лучше знаю, что творится у меня в голове. — Прекрати кривиться и скрипеть зубами. Не ошибись, не сглупи. Обдумай мои слова. У тебя впереди целая ночь. Думай, глядя на небо. На звёзды. Он осторожно сполз с постели, но ведьмак поймал его за руку. — Куда ты? — Здесь полно свободных комнат. Я скажу трактирщику, чтобы приготовил мне одну из них. — Останься. Я не виделся с тобой два года… Два года неведения и сожалений. Лютик вздрогнул. В этом тоне было столько муки и надрыва, что поэт не удержался. Рассудок сдался, уступая душевным порывам. Он сдавленно кивнул и позволил усадить себя на койку, прижаться плечом к плечу. Треволнения дня довольно скоро вылились в усталость. Она возобладала над неловкостью, и оба погрузились в дрёму. В первый раз за длительное время ведьмака не мучали кошмары.***
Волка разбудило тихое шуршание под боком. Он разлепил веки, прикрываясь ладонью, — неосознанным, ненужным жестом. Сквозь щели в ставнях пробивался ослепительный поток дневного света. От вчерашней непогоды не осталось и следа. Опомнившись, ведьмак по-кошачьи сузил зрачки и осмотрелся в комнатушке. Взгляд безошибочно задержался на копавшемся в своих пожитках Лютике. Тот, напротив, не заметил пробуждения мужчины, всецело поглощённый прихорашиванием. Натянул простенькую, но изысканную блузу из жоржета цвета светлой мальвы, украшенную под горловиной и на рукавах выпуклым узором, отёр от грязи любимые сапожки из василисковой кожи, пригладил всклочившиеся за ночь волосы. Волк молча наблюдал за этой процедурой, ловя себя на том, что не без удовольствия. Подобного тому, которое испытывал, когда поглядывал на Йен во время марафета. Наваждение опало, стоило поэту накинуть кафтан и отступить к двери. — Куда ты? — окликнул ведьмак, усаживаясь на кровати. — На торжественную выставку прелестных выпускничек нашей Академии, посвящённую жертвам нильфгаардской войны. Её открытие, видишь ли, не мыслят без моих мелодий. — Я пойду с тобой, — не задумываясь, отозвался Белый Волк. — Ты ведь шутишь, да? — Лютик округлил глаза и всплеснул руками. — Геральт, там же скукотища! Сплетни, светские беседы, фальшивые улыбки, неискренние комплименты и восторги, а в довесок к этому паршивое вино и никакой еды. В общем, концентрация того, что ты так ненавидишь. — Плевать. На этой выставке будет самое главное, — он многозначительно уставился на трубадура. Немногое могло вогнать поэта в краску, но сейчас был именно такой момент — он проглотил любые возражения и ломаным движением кивнул белоголовому. В противовес ему на лице ведьмака не дрогнул ни единый мускул, и всё же он был загодя рад, что мутация кровеносных сосудов не позволяет покраснеть.***
Выставка располагалась в просторном помещении, в обычные дни, вероятно, служившем танцевальной залой. Высокий свод украшали вычурные фрески с изображением кружащихся в танце фигур. Окна были забраны не менее замысловатой витражной мозаикой, чей отсвет отражался в глянце устилавшего полы бежевого мрамора. Вдоль стены тянулись бронзовые канделябры в форме выгнувшихся цапель, балансирующих на одной ноге на спине у черепахи. Дабы поддержать освещение на должном уровне, по зале сновали пажи, то и дело разжигая загашенные сквозняками свечи. Несмотря на весь простор, зала ощущалась тесной. Не проходило минуты, чтоб к публике не присоединилась ещё одна модница, явившаяся только щегольнуть нарядом. При этом выставленные в конце помещения картины вызывали в них не больше интереса, чем свежевыкрашенная стена. Когда на пороге показались трубадур и ведьмак, внутри уже собралось не меньше полусотни человек. Вышагивающий рядом с Лютиком белоголовый ожидаемо приковал к себе всё внимание гостей и гостий. Среди шуршащего сатином, шифоном, кашемиром, кисеей и муслином общества он в своей потёртой чёрной куртке, разве что без пары клинков за спиной, казался настоящей диковинкой. До чуткого ведьмачьего слуха долетали заинтересованные перешёптывания девиц и завистливые замечания их кавалеров. Волк неприязненно поморщился от гомона и слепящего лоска, который бил из каждого угла, нахмурился пуще, когда заметил, что негде присесть. Еды, как и предупреждал поэт, не предлагали, были лишь фужеры с алкоголем, расставленные на треногих круглых столиках. Геральт на ходу перехватил один из них, прихлебнул бледно-розовой жидкости и посмурнел окончательно. — Лютик, что это за гадость? Они что, разбавляют вино водой? Поэт, раздававший милые улыбки и кивки высоким гостям, не сдержался и сорвался на приглушённый смешок. — Я тебя предупреждал. Здесь отвратительное пойло, но на таких событиях и не пристало упиваться, как на пирах и сельских свадебках. Сюда приходят, чтобы показать свою приближенность к искусству или поддержать высокую беседу… — Маэстро! — речь поэта перебила проходящая мимо женщина, одетая в согласовании с последней модой. Порозовевшие мочки ушей отягощали крупные сапфиры, тонкий шифон обозначал очертания округлых плечиков, а внушительный вырез на платье являл взору округлости иного толка. — Я пришла сюда не в последнюю очередь ради ваших песен! — Примите мою сердечную признательность, — поэт учтиво поклонился и взглянул на даму, стараясь удерживать взор на уровне её лица. — Эта выставка многого лишилась бы без вашей ослепительной улыбки. Он с ласковой ухмылкой приложился к протянутой ему руке, безнаказанно ныряя взором в заманчивый вырез. Позади раздался кашель ведьмака, напомнившего о своём присутствии. — Ах да, чуть не забыл. Позвольте представить вам моего неизменного спутника — легендарного Белого Волка, Геральта из Ривии. Геральт, это очаровательная госпожа Алоиза ди Форино. Дама издала восхищённый возглас и подала белоголовому руку. Теперь уже ведьмак был озадачен тем, куда девать свой взгляд. — Раз уж нам явилась сама легенда, — покончив со знакомством, бросила госпожа ди Форино. — Вы, наверное, порадуете нас балладой о Белом Волке? Или, может, осчастливите лучшим из ваших творений? Я, само собой, о "Музе Проклятых". При упоминании поэмы Лютик передёрнулся и растерял недавнюю весёлость: он не готов был обсуждать её в присутствии белоголового. Однако неприятные эмоции улетучились, как только Геральт незаметно для других сжал его руку в жесте поддержки. Бард слегка воспрянул и уверенно ответил Алоизе, мол, выставка посвящена мрачным и трагическим событиям, и воспевать надлежит лишь их, не распаляясь на сторонние темы. Даме эти доводы показались крайне убедительными, и она, раскланявшись с мужчинами, направилась к другим гостям. Лютик же, подхватив спутника под локоть, повёл его вглубь помещения. — А сейчас я познакомлю тебя с по-настоящему даровитыми особами — четырьмя очаровательными художницами, организовавшими сие торжество, — поэт осёкся, выразительно взглянув на ведьмака, напоминая про недавнюю поддержку: — И вот ещё что… спасибо тебе. Выпускницы Академии скромно ютились в конце залы рядом со своими полотнами. Они не могли похвастать ни мехами, ни роскошными нарядами, ни дорогими украшениями: юные фигурки скрывали грубые нанковые платьица, а из украшений были только пояски и вплетённые в косы ленточки. Геральт мимоходом оценил и сами полотна: кроме главных украшений выставки, четырёх картин в золочёных рамках, были здесь и менее приметные миниатюры, иллюстрирующие военные баталии и послевоенную разруху. Быстро скользнув по ним взором, Волк вернулся к основным произведениям. Под каждым из холстов имелась подпись, чтобы не терзать гостей догадками и избежать неуместных интерпретаций. Первая из них гласила: “Нильфгаардские захватчики нападают из-за гор Амелл”. Полотно было выполнено в тёмных тонах. За широкими мазками и пятнами с трудом угадывалась стая хищных птиц, должно быть, и символизирующих имперские войска. Ниже, на второй картине, с устрашающей точностью демонстрировалась осада Цинтры. Геральт с содроганием узнал её такой, какой запомнил по своим кошмарам. Пылающую, залитую кровью и затянутую дымом. Следующее полотно именовалось “Содденский Холм”. Взглянув на него, ведьмак не совладал с эмоциями. Он был там. Видел обелиск с четырнадцатью именами. Слышал ужасающие подробности от жителей Заречья и Трисс. Геральт закусил губу и отвернулся к четвёртой рамке, носившей громкое название “Кровь Эльфов”. Здесь иллюстрировался раскинувшийся у дороги лес. Волк с прищуром вгляделся в холст. На первый взгляд простой пейзаж вызывал в нём смешанные ощущения — небо над деревьями отдавало багрянцем, над кронами кружилось вороньё, а из-за стволов выглядывали слаборазличимые тени. Вскоре они добрались до тех, из-под чьих кистей вышли все эти полотна. Поэт по-свойски представил ведьмака, отвесил каждой из художниц куртуазный комплимент, восхитился их творчеством, а затем, извиняясь и кланяясь, стянул с плеча лютню. — Прости, Геральт, — уже перед уходом шепнул он компаньону. — Я вынужден тебя оставить. Смотри не усни здесь без меня. — Постараюсь, — буркнул последний. — Но ничего не обещаю. — Не будь брюзгой. Сделай вид, что страстно увлечён картинами, а в ответ на замечания ценителей искусства делай одухотворённые кивки. — Погоди! — бросил тот, заставляя барда обернуться. — Когда закончится твоё выступление, давай уйдём отсюда и завалимся в кабак. После всей этой разбавленной мочи мне жуть как хочется нормальной выпивки. Хоть он и не признался, поводов напиться было многим больше. Лютик состроил задумчивую мину и неопределённо хмыкнул. Во взоре постепенно занимался озорной проницательный огонёк. Трубадур приподнял краешки губ и, обронив обнадёживающее: “Давай”, унёсся к ожидавшей публике. Геральт проводил его глазами, ощущая на лице безотчётную улыбку.***
Как только отгремели последние аккорды, на Лютика посыпался поток щедрых пожертвований. Охотнее всего с деньгами расставались женщины в летах и совсем юные особы. Трубадур проворно обошёл ряды своих благодетелей, не переставая улыбаться и сыпать благодарностями, а затем, улучив момент, подмигнул белоголовому и выскользнул из шумной залы, оставляя помпезную публику. На улице успело потемнеть. У земли занималась бледно-розовая полоса заката, плавно размываясь к горизонту и перетекая в насыщенную фиолетовую гамму. — Ловко ты, — подмечая изворотливость поэта, хмыкнул Белый Волк, когда замолкло щебетание матрон и вельмож. Лишь за пределами залы он выдохнул свободнее. Сведённая в напряжении физиономия просветлела. Лютик выглядел не менее довольным: он успел послушать самых свежих слухов и сплетен, позлословить о своих соперниках на поэтической стезе и разжиться недурственным количеством крон. Пожалуй, звон тугого кошеля был отраднее всего. — Ну что, гуляем за мой счёт? — радостно потёр ладони менестрель, предвкушая хорошую выпивку и вкусную еду. — Разделим траты на двоих, — возразил ведьмак, поддаваясь шёпоту взыгравшего честолюбия. — Я тоже вчера немного заработал. — Откуда в Оксенфурте выискалась работёнка для ведьмака? — хохотнув, полюбопытствовал поэт. — Это не совсем ведьмачья работа. Просто меня наняли за надобностью в охране транспорта особого назначения, — поймав на себе испытующий взор, он уточнил: — Фур с армейским продовольствием. — Ого, решил поучаствовать в облаве на белок? — удивлённо вытаращился поэт. — Нет, в эти игры втягивать себя я не позволю. Я ясно дал понять… — Да ну? — многозначительно изогнул бровь Лютик. — Не делай таких ухмылок. Я просто-напросто пытаюсь быть честным. Не хочу впутываться в этот конфликт. Хочу сохранить нейтралитет. Бард посмотрел на ведьмака полным сожаления взором, зыбкая оживлённость затрещала под давлением недосказанности. — Не выйдет, — покачал головой Лютик. — Нейтралитет сохранить не удастся. Рано или поздно выбирать придётся, Геральт. Низушкам, краснолюдам, эльфам не удалось усидеть посередине, удержаться между побратимами и людьми. У сильных мира сего не вышло остаться в стороне от войны. Никому ещё не удавалось избежать выбора. Понимаешь? Никому. — К чему ты клонишь? Речь ведь далеко не о скоя’таэлях. — Ты прав. Не о них. Речь всё о тех же звёздах и поверхности пруда. Если ты не ошибаешься, не путаешь влечение и вину, то всё ещё сложнее. — Меньше метафор, Лютик. Больше ясности, — устало массируя виски, выдавил ведьмак. — Ты хочешь ясности? Тогда изволь ответить на один простой вопрос — что ты испытываешь к Йеннифэр? Геральт дёрнулся: не ожидал от спутника подобной прямоты. Но не отозвался. — Молчишь, — за него заметил бард. — Но ответ и так написан у тебя на лице. Я слишком хорошо знаю твои постные мины. А ещё я знаю, что сам ты в этом никогда не разберёшься. Отложишь в долгий ящик, пустишь на самотёк. Белоголовый с изумлением внимал каждому слову: впервые за долгое время к Лютику вернулась менторская интонация этакого знатока людских душ, впервые он так чётко и уверенно заявлял о том, что думает. Каждое из этих слов было правдиво, но от этой неприглядной правды в Волке подымалось раздражение. — И что ты предлагаешь? Подкинуть монетку или вытянуть соломинку? — Нет, мой дорогой остряк, ни то и ни другое. Нам нужно будет разобраться с этим. Всем троим. Мне, тебе… и Йеннифэр. Рано или поздно обстоятельства обяжут выбирать. Лучше раньше, чем позже. — Когда ты стал произносить её имя без скрипа в зубах? — подивился ведьмак. — С тех пор, как у меня перед ней вроде как образовался должок, — Лютик нахмурился, вновь припоминая чернокудрый женский силуэт, явившийся на выручку в самый разгар пыток. — Не спрашивай, я сам пока не знаю. Ведьмак и не думал настаивать, только уточнил: — И что нам делать до того момента? Взор поэта несколько смягчился, синева в глазах оттаяла, и в ней проскользнула едва уловимая нежность. — А до этих пор я прослежу, чтобы в твоей голове не расплодилось прочих идиотских мыслей. Он рассмеялся. Звонко и очень непринуждённо. В свойственной одному ему манере.