Путь гримма

      Тук. Тук. Тук.       Сухие листья стучат по стене, качаясь под мягким напором теплого ветра. Сухие листья и лепестки высохших посеревших цветков. Когда-то они были убраны в пышные гирлянды, украшавшие его жилище, но теперь иссохли под пыльным ветром времени.       Тук. Тук. Тук.       Микаэло сидит в старинном бархатном кресле, помутневшее серебряное зеркало отражает его истинный облик. Но глаза его так же мутны, как это зеркало. Когда-то белоснежные, с легким лунным отливом перья побурели, поблекли. Медный блеск клюва точно покрылся патиной, рога растрескались. Время… только лишь время?       Все течет, все меняется. Существа, не сумевшие втечь в бурный поток, становящийся все быстрее, остаются погибать на берегу забвения. Жалкие попытки вернуться оказываются вне закона — как так? Уму непостижимо… И прежде ничтожные подобия Великих — людишки — оказываются вправе вершить судьбы тех, кого считали богами…       Говорят, мир сошел с ума.       Тук.       Ветер стих, заставив замолкнуть печально стонущие гирлянды, этот слабый отзвук былого величия. Кто бы заставил замолкнуть плач внутри него?       Микаэло протянул ладонь с четырьмя серыми когтистыми пальцами к маленькой вазе, искусно выточенной из агата. В ней влажно перекатывался шарик неправильной формы — глазное яблоко молоденькой наркоманки. Можно было бы сказать, что во взгляде этого единственного глаза застыло все то блаженство, что она испытала, все те невероятно красочные образы, которые не увидеть никому из живущих, но нет, это неправда. Не было ровным счетом ничего в этом взгляде. Да и взгляда-то, по правде сказать, не было: просто мертвый глаз. Нелепо и уродливо выглядевший в этой посуде.       Острый коготь Ла Балора погрузился в блестящий круглый бок шарика, упруго нанизывая его на себя, и глаз Морин исчез в приоткрытом клюве.       Минуту-две Ла Балор оставался в своем кресле, ровно до того момента, как услышал тихую, едва заметную музыку, доносящуюся откуда-то издалека. Может, из глубины времен?       Стены дрогнули, расступились, поплыли. Музыка стала громче, напористей, звон струн наполнил комнату — комнату ли? — мелодия переливалась со смехом, как будто капли воды роняя звуки на высохшее сердце Ла Балора.       Тук. Тук. Тук.       Вихри танцев, цветастые юбки, блеск влажных мускулистых тел неслись мимо него, вокруг него. Прекрасные, как точеные статуэтки, девушки улыбались ему, встряхивали длинными волосами, пели ему, смеялись, целовали его…       Было хорошо. Хорошо… Но все это только иллюзия. Забыть о пыльной комнате, мертвых цветах — да, но ненадолго. Совсем ненадолго.       Впрочем, пускай. Он позволяет увлечь себя в дикий, первобытный танец, позволяет наполнить себя смехом и вожделением давно умерших красавиц, танцевать, танцевать…       Открылась дверь, но Микаэло — Ла Балор не слышал этого. Белоснежные перья сверкали под юными звездами, и девушки ласкали своими пальцами его золотые рога. Он позволил танцу захватить себя полностью, и не слышал шагов, приглушенных шорохом сухих цветочных гирлянд. Затуманенный его взгляд был устремлен на тысячи лет назад — и не мог увидеть блеска занесенного над ним мачете.       С глухим тяжелым стуком его голова упала на протертый ковер.

***

— Ты знаешь, Ник, порошок из рогов Ла Балора — очень ценный товар на черном рынке существ, — заметила Валентина, отряхивая лопату. Андре они оставили на стреме, в машине. — Я пару лет назад имел дело с такими торговцами в Портленде, — задумчиво произнес Ник. — Как я понимаю, они больше не в деле, — фыркнула Эспиноза. Ник усмехнулся. — Вроде того. Кстати, интересно, отчего он не схлынул? — Похоже, он не совсем существо. Что-то вроде древнего духа, или воплощения, — пожала плечами Валентина. — Понятно, — Ник вздохнул. — Ценный товар, значит…       Немного подумав, он достал нож. — Придержи, пожалуйста, голову.