Военная полиция Учиха

Приглушённое дыхание звучало в ночной тишине слишком громко. В пустом квартале не осталось других звуков. Саске продолжал смотреть в потолок: он не знал, сколько уже прошло времени, но заснуть не выходило. Слишком много мыслей. Мальчик клял себя за то, что поддался минутному искушению. Позволил себе раствориться в чужой свободе. Соблазнился очередной иллюзией, слишком реальной в этот раз. Зачем? Знал же, что будет только хуже. Знал же?.. Прикрыв глаза, Учиха снова попытался избавиться от мерзких сомнений и противоречий. Выхода всё так же не было: только два тупиковых пути. На внутренней стороне век снова расцветали красные пятна, будто выжженные калёным железом. Они отражались в воде и зеркалах, липли к рукам и одежде. Такого же цвета была удушающая вина, возвращающаяся каждую ночь во сне. Путь первый — смерть. Путь второй — свобода. Если бы Саске смотрел со стороны, выбор был бы очевиден: и он мог взглянуть со стороны, чтобы это признать. Вот только… Выбирая свободу, что он собирался с ней делать? Смысла врать не было: Учиха даже не знал, что это такое. Два простых иероглифа, но значение снова и снова ускользало. Почему-то единственное, что приходило на ум, это отстранённо-презрительное «безответственность». Интересно, что бы сделал на его месте Итачи? Младшего сына главы никогда не воспитывали как наследника: наследником должен был стать его гениальный, идеальный старший брат. Мальчик едва заметно скривился. От него требовалось совсем иное. Младший сын должен был стать опорой. Щитом и мечом. Если нужно — даже отдать свою жизнь, чтобы сохранить клан и наследника. Младший сын был исполнителем чужой воли. Просто инструментом. Катаной, оживающей только в руках мечника. Сейчас — её бесполезными обломками. Смотреть непредвзято было почти легко, вот только это мало что давало. Саске запутался. И его гордость была растоптана достаточно, чтобы открыто это признать. Какая, к биджуу, свобода? Что-то в глубине остатков ещё живой души рвалось прочь. Домой, к улыбке матери и скупой похвале отца. Но то, что раньше казалось правильным решением, теперь до зубного скрежета напоминало побег. Слишком жалко даже для него. Этой ночью в квартале горят яркие жёлтые огни. Саске не может вспомнить причин, но этот цвет кажется невероятно знакомым. Он тихо шепчет о чём-то, оставшемся в прошлом. А может, в будущем: в любом случае, слишком далеко. Гражданские снуют по улицам, украшая дома и праздничные лотки — точной даты не вспомнить, но, похоже, совсем скоро фестиваль. Горячий вечерний воздух оседает в лёгких, и Саске проходит мимо: его не замечают. По крышам проносится группа шиноби в форме полиции. Спешат к главному особняку — наверное, что-то срочное к отцу. Хорошо бы, если бы не произошло ничего серьёзного. Сердце сжимает смутное беспокойство. На небе клубятся чёрные облака. Будет дождь. Напитав чакрой ноги и чуть разбежавшись, Саске запрыгивает на столб линии электропередач. Под ступнями немного прогибаются провода, легко выдерживая вес детского тела. Здесь, на уровне крыш, пахнет летом и близящейся грозой. Поток тёплого ветра приносит с собой первый раскат грома. Домой идти не хочется. Мама осуждающе покачает головой, если он вернётся мокрым, но Саске всё равно: тёплый ветер несёт его дальше по крышам, за пределы квартала. В небольшой роще пахнет летом: свежей листвой и, немного, лесными цветами. Под ногами неслышно шуршит мягкая трава, увлекая глубже, к неприметной полянке. Если пройти чуть дальше, можно услышать шум водопада. Но Саске не собирается идти дальше — дальше будут серые камни и холодный грохот падающей воды. Руки тянутся к хрупким жёлтым цветам, прячущимся под защитой корней. Пусть икебаной он владеет не очень, но этого вполне хватит для букета. Хочется, чтобы грустная в последнее время мама улыбнулась. На входе в квартал встречает неестественная тишина. Миг темноты — и Саске снова окружен чёрным и красным. Правое запястье неприятно перетягивает наруч, но вокруг по-прежнему не звука. Миг темноты. Его руки смыкаются на тонкой детской шее. Снизу вверх на него с ужасом смотрят чёрные глаза. Ребёнок приоткрывает рот, пытаясь вздохнуть, но не пытается вырваться. Снизу вверх на Саске с ужасом смотрит он сам. Именно такой, каким он видит себя в зеркале. Такой же слабый и беспомощный, как и месяц назад. Его руки сжимаются крепче — и он начинает задыхаться. Закатываются чёрные глаза, дёргается придавленное к полу хрупкое тело. В сведённой судорогой ладони — завявший букет неуместно-жёлтых цветов. Проснулся Саске рывком, с бешено стучащим в груди сердцем. Лёгкие горели, как от удушья. А может — просто от ужаса. На его лице сама собой появилась натянутая усмешка: в этот раз что-то новенькое, но глупо было рассчитывать на ночь без кошмаров. Последние сцены сна стояли перед глазами: убивать во сне самого себя было так… Глупо?.. Часы показывали без пяти минут два часа после полуночи. В доме, как и во всём квартале, по-прежнему царила мёртвая тишина. Тело слушалось почти с трудом, как чужое: Саске и без того чувствовал себя призраком, управляющим марионеткой. Пожалуй, сегодня он впервые мог чётко сказать, о чём говорило его подсознание. Слишком уж это было очевидно после вопросов, о которых он думал вечером. Сколько бы ни отобрал у него Итачи, но ярко-жёлтую свободу он раз за разом отбирал у себя сам. Упрямо отрезал любой шанс: боялся. Боялся даже просто «попытаться жить», как говорил шиноби в маске. За последние несколько часов которое это уже было признание собственной слабости? Учихе даже нравилось, в каком-то смысле: раз за разом давить собственную болезненную гордость. Слабый, слабый, слабый — слишком слабый, чтобы сделать хотя бы что-то правильно. Достаточно сильный, чтобы не лгать самому себе, но что толку? Если он выберет «свободу», хватит ли ему сил, чтобы повести себя достойно? И нужно ли? Как это — «достойно»? Вопросы множились, путались между собой, разветвлялись и объединялись воедино, но Саске только улыбнулся. Как ни странно, этот сумбурный, лихорадочный поиск истины казался отличным определением слова «надежда». Он попробует. На самом деле, путь «свободы» всегда был единственным. Выбора не было изначально. Так что теперь он… Попробует жить. Попробует смириться с болью в груди. Попробует привыкнуть к чужой вине, окрасившей руки красным по локоть. Попробует достойно сыграть чужую роль. Младшего сына никогда не готовили к должности главы клана. Давно пора было понять, что теперь он — «единственный». И научиться с этим жить. Утром Саске не пошёл в Академию. Прогуливать он не собирался, но принятое решение требовало хотя бы нескольких часов тишины. Ещё не развеялся утренний туман, когда мальчик выбрался из дома. На улицах ещё не было ни души — слишком рано. Ноги сами собой несли знакомой дорогой через небольшую рощу. Кладбище освещал тёплый желтый свет, пробиваясь сквозь дымку. Привычный, почти заученный путь: от квартала так было быстрее всего. Знакомые ряды могил. Неуверенно проведя кончиками пальцев по вырезанным в камне именам, Учиха опустился на колени. Стоило бы принести цветы — странно, почему он забыл об этом раньше. Лоб коснулся холодной и мокрой от росы земли. — Отец. Мама. Простите. Боюсь, что я не смогу сдержать обещание. Ещё не прогретая солнцем земля холодила голые колени и пачкала свежие бинты. Саске просидел перед могилами ещё какое-то время, вслушиваясь в пустоту в голове. Почему-то казалось, что выбор был верным. Впервые выточенные на камне имена родителей не разрывали болью. Не вызывали отчаяния, ненависти, горя — все чувства как будто смыло водой. Остались лишь смутные, блёклые пятна. Стоило в следующий раз зайти в цветочную лавку Яманака. Мальчик не помнил названия цветов, которые любила мама, но наверняка бы узнал их вид и запах. Стерев всё-таки выступившие слёзы тыльной стороной ладони, он поднялся на ноги. — Я обязательно приду снова. Поклон вышел каким-то неловким. Прощаться вот так, как будто привыкнув, было странно. В груди всё так же ныло: почти незаметно. Так, как и должно было. Саске даже нравилось, что боль оставалась: теперь он знал, что это — напоминание. — М-ма, прогуливаешь Академию, Саске-кун? Вздрогнув от неожиданности, Учиха резко обернулся, рефлекторно отступив на пару шагов назад. Взгляд столкнулся с беззлобным смехом в единственном видимом глазу. Подсвеченный утренним солнцем, ему улыбался тот самый шиноби в маске. «Пытаюсь жить. До сих пор не выходит». Растерявшись, мальчик не сразу сообразил поклониться, благодаря за помощь в прошлую их встречу. За спиной мужчины виднелся монумент павшим в войне; чёрный монолит, казалось, поглощал свет, образовывая вокруг себя нечто, обратное свечению. Подойдя ближе, Учиха вгляделся в бесконечную вереницу имён. Кого-то из них навещал этот человек. Знал, видел живым — а теперь остались лишь сухие иероглифы. — Шиноби-сан, у вас есть мечта? — странный вопрос вырвался непроизвольно. Саске не знал причины, но с «шиноби в маске» было легко. Наверное, это потому, что они похожи. Не обстоятельствами, чем-то внутренним: пониманием тупой боли, похожей цветом на Монумент. Учиха не мог с уверенностью сказать, насколько схожим был их опыт, только то, что у Нинмэн-сана его было куда больше. — М-ма… Сложно сказать, — казалось, шиноби совершенно не удивился неожиданному началу разговора. — Почему спрашиваешь? — Мысли вслух. Этот вопрос мне задал один… Усуратонкачи. — И ты не смог ответить? Уши вспыхнули, и Саске отвернулся, чувствуя, как они предательски краснеют. Признавать собственную слабость в одиночестве было почти привычно; с другим человеком, ещё и шиноби, это оказалось мучительно стыдно. — Нет. Он говорит, мечта — это то, что может изменить мир. А я не уверен, может ли человек в одиночку изменить хоть что-то, — Саске дёрнул плечом, не зная, как объяснить своё смятение словами. Нинмэн-сан на мгновение замер, но после лишь беззаботно пожал плечами, вызвав молчаливое негодование Учихи. Он и не рассчитывал на ответ, но то, что его не принимали всерьёз, оказалось очень обидно. — Один… Мой знакомый считал так же, — шиноби устремил взгляд в небо, немного щурясь. — Но знаешь… Не обязательно менять что-то в одиночку. Один человек не может изменить мир. Но если их двое, вероятность немного возрастает, не правда ли? Иногда нужны только правильные идеалы, и за ними пойдут люди. Множество людей. И вот тогда мир изменится. Саске скептически фыркнул. — Звучит утопично. — А мечта и должна быть утопичной, — наставительно ответил шиноби, улыбнувшись только одним глазом. — На то она и мечта. Значение странного слова всё ещё отказывалось выстраиваться в голове. Оно было слишком нелогично, его не выходило проследить логически, подписать точным определением. «Мечта» казалась чем-то эфемерным, вместе с усуратонкачи сошедшим со страниц книг. «Мечта» совсем не походила на более простую и естественную «цель», пусть и то, и другое можно было назвать «стремлением». Мечта представлялась яркой картиной, объёмной и живой. Цель была проще. Ближе. В цель можно было попасть кунаем, правильно рассчитав траекторию. Мечту можно было только построить. А ещё мечта могла быть «утопичной». Нереальной, невыполнимой — и, наверное, она и должна была быть таковой. Странно, но при этом люди часто добивались, собирали её по кусочкам. Простое на вид слово напоминало логический парадокс. Была ли мечта у Саске? Пусть не сейчас, но раньше, в детстве, пока он жил без оглядки на окровавленную катану во сне? Кажется, нет. Он точно понимал, что «мечту» забыть невозможно. Она — часть личности, и это равнозначно тому, чтобы забыть самого себя. Люди объединяются, разделяя и строя такую «мечту». Наверное, тот, кто писал книги, тоже вкладывал туда свои мечты — и именно поэтому истории и оживали среди строк. Представить легко, описать сложнее, построить почти невозможно. — Спасибо, — серьёзно проговорил Учиха, снова поклонившись, как того требовал этикет. У него не произошло «прозрения», он не увидел «неожиданно» ответа — просто стал на шаг ближе к «истине». — Да я толком ничего и не сказал… — с едва заметной неловкостью почесал затылок Нинмэн-сан. — О, уже так поздно… Бывай, Саске-кун, и поменьше пропускай Академию, а мне пора. И он, оставив краснеющего мальчика в одиночестве, распался листвой. Знакомая техника снова кольнула болью за рёбрами. Они были не так уж близки с братцем Шисуи, но он был частью детства. Осколком смеха и шуток, так редких в клане. Да и не то чтобы Саске собирался прогуливать, просто так получилось.