Так просто

Вуд хмурится, смотрит исподлобья, древко метлы сжимает аж до белых костяшек. – Расслабься, Олли, – хмыкает Монтегю. – Мы не драться пришли. – Ага, мы сейчас обнимемся и устроим чайную вечеринку, – ржет один из близнецов. Второй щерится белыми зубами, морщит конопатый нос. Говорит: – Нет же, братец Дред. По чайным вечеринкам у нас барсуки. Со слизнями мы танцевать будем, – он подхватывает Джонсон под локоть и выдает танцевальное па. Девчонки хихикают кокетливо, далеко из-за капитанской спины манерно фыркает Малфой: – Только для неотесанных деревенщин, неспособных отличить пируэт от апперкота, "танцевать" и "драться" – это синонимы. – Не все же родятся с серебряной ложкой в заднице, – снова ржет Уизли. – Разве не во рту, братец Фордж? – Точно не во рту, Дредди. Монтегю хмыкает и лыбится обоим близнецам. – Бессмертные вы, рыжие, что ли? – тянет он с улыбкой. Передергивает правого, значит, левый – Фред. У Грэкхема с Джорджем обоюдоострая нелюбовь с самого первого взгляда, так что он один из немногих, кто способен различить этих засранцев. – Заканчивай цирк, – говорит Вуд. – Ты отнимаешь наше время, Монти. Говори, зачем вы здесь, и проваливай. – Тема одна, Олли. Старая. Расписания касается. – Меняться не буду, – возражает Вуд сразу. – Я за Хуч весь день бегал, чтобы наше время вытащить. Ты на пиру индейку жрал, а я под преподавательской дверью вместе с Диггори караулил. – Я тоже бегал, – говорит Монтегю серьезно. – Обидно, Вуди, что пиздец. Я ей: "Мадам Хуч, соблаговолите, соизвольте, смилостивитесь", а она, сука, едва завидит меня в коридоре – кругом на 180 градусов и чешет в противоположную сторону. – Брешешь, – кривится Вуд. – Никогда бы она так не сделала. – Может, не совсем так, – пожимает плечами Монтегю. – Да только она сперва вам все хорошие часы раздала, а слизеринцам, как обычно, – время перед самым завтраком. Нам либо потными на занятиях сидеть, и в душевых не появляться. Либо жрать бросить. Мы раз так, раз иначе, Вуди, да только задрало меня их пот нюхать и животы слушать по утрам. – Кого ебет чужое горе, Монти? От меня Хуч не бегает, знаешь ли. Я выловил ее, она дала время. Все честно. – Я же говорил, – ржет Боул. – Хуч у нас мальчиков посимпатичнее любит. Монти просто рожей не вышел, вот она от него и бегает. – Да пошел ты, Люциан, – досадливо бросает Монтегю. – Я ведь серьезно, Вуди. В этом году даже межфакультетных матчей не будет. Хоть тренировки бросай, – сплошное попадалово. – Я твое время не возьму, Грэм, – серьезно говорит Вуд. – Хоть убей, не возьму. Все знают, часы перед завтраком – самые худшие. Даже хуже, чем перед ужином. Мы лучше вставать будем ни свет, зато сытые и чистые. – Я же не говорю тебе время наше взять, – Монтегю примирительно поднимает руки, чуть улыбается. – Сдвинуть предлагаю. Не сильно, на полчаса хотя бы. – Ага, этих оболтусов хорошо в одиннадцать спать уложить, а в полпятого уже подъем? – Вуд качает головой. – У меня через неделю на тренировки приходить перестанут. – Какой капитан, такая и дисциплина... – хмыкает Уоррингтон. – Что ты сказал? – хором орут близнецы. Монтегю тычет Кассиусу крупным кулаком в рожу, улыбается Оливеру так, что щеки трещат. – Вуди, будь человеком. Задрала эта ебучая несправедливость! А главное – ради чего так жопу рвать? В любой другой год я бы все понял: на войне, как на войне. Но из-за этого треклятого турнира весь смысл в задницу. Вуд молчит, сверкает взглядом из-под челки, медлит. – Я говорил, Грэкхем, – подает голос молчащий до того Пьюси: – Это же, сука, Вуд. Он не согласится. – Зря только унижаешься, – хмыкает Боул с другой стороны, начинает потирать кулак. Монтегю ему этот кулак потом и потрет, и засунет, на Пьюси хватает только хмуро взглянуть, он сам затыкается. Гриффиндорцы – они ведь не как нормальные люди – хрен поймешь, какими рычагами их переключать. Давно известно, на слабо их не взять – реагируют тупой яростью, сразу в драку, блин, бросаются. Близнецы, вон, лыбиться перестали, метлы давно в сторону отложили, тоже кулаки потирают. Вуд, правда, молчит. Что бы Уоррингтон ни говорил, а капитан он что надо. Без его команды никто с места не сдвинется, если только самого Вуда не трогать. Монтегю и не трогает. По-человечески вот поговорить решил. Почему бы и нет? – Дементоры с тобой, Монти, – вздыхает Вуд. Взгляд упрямо держит, не отводит, добавляет, правда: – Сдвинем на полчаса. Но только по учебным дням. В выходные ебитесь сами. – А в выходные, – ухмыляется Монтегю, – можно смежные тренировки устраивать. – Чтобы вы, сучата, все приемы наши подсмотрели? – восклицает Белл высоким голоском. – Херня идея, – кивает Вуд. – Мы только и будем, что твоих да моих расцеплять. Хотя, дружеские матчи – вещь хорошая, – добавляет он мечтательно, улыбается даже слегка. – Ты подумай, Вуди, – говорит Монтегю. Чувствует, что на верном пути, и смелее добавляет. – Можно херней страдать, а можно нормально год потренироваться. Следующего ведь у нас не будет. Вуд кивает, жмет Грэкхему руку, подтверждая договор, машет на слизеринцев: – Все, проваливайте, пока я не передумал, – и рявкает во все легкие: – По метлам, живо! Выпускаю бладжеры! *** Воскресенье выдается солнечное, Маркус лежит на трибуне, закинув руки за голову, жует травинку, качает ногой – не в такт песне, конечно, а просто так, от хорошего настроения. Внизу продолжается ор: – Да чего ты ломаешься, как баба, Олли? Сыграем разок и решим, надо оно нам или нет. – Ты меня слышишь вообще, Монти? Свалила в закат моя Спиннет, когда я поднимать их начал раньше. Я к ней прихожу, а она нос пудрит, волосню расчёсывает и говорит: «Надоел мне твой квиддич, Оливер», – говорит: «В печенках у меня твой квиддич». Недобор у меня игроков! Не хватает, нету, тю-тю, нот энаф, по-ни-ма-ешь? – Тьфу на тебя, Вуд. Че ты со мной, как с дебилом? Я ведь могу и обидеться. – Да ну и хрен с тобой! Хоть десять раз обижайся – я из воздуха вторую Спиннет не нарисую. Новый отбор раньше, чем завтра, не устрою, а неполной командой играть – только ошибки закреплять. Хрень полнейшая! М-мать твою! – А почему бы просто не потренироваться вместе? – Маркус хмыкает и даже глаза приоткрывает – первое разумное предложение за утро принадлежит высокой гриффиндорке. Он даже имя ее смутно припоминает: Энджи или Анджела – как-то так. – Ну, или подеремся хоть, если летать не будем, – сонно хмыкает валяющийся на земле Боул. Его Маркус знает хорошо, общей родни у них, как блох у паршивого книзла, – он вообще с половиной слизерина все детство на приемах, да балах провел, пока папаня не забрал семью в Европу. Сейчас, конечно, припомнить всех сложно – малой он еще был, – но Люциана Боула хрен забудешь – рожа у него больно… запоминающаяся. – Тебе бы все драться, да драться, Люци, – морщит нос вторая гриффиндорская девчонка. – Это проявляется примитивная животная природа, – подает голос младший Малфой, – первобытная жажда доказать свое лидерство и отхватить себе лучшие условия… ну, или самку. – Слышала, Бэлл, – ржет еще один слизеринец – по виду, тоже загонщик, как и Боул, – берегись удара дубинкой по башке! Оглянуться не успеешь, как очнешься в его пещере! – Фу на вас, пошляки! – вскликивает гриффиндорка, но все равно кокетливо смеется. Маркус быстро теряет к происходящему внизу интерес. Он приходит сюда часто, ему нравится Хогвартское поле. В Дурмстранге квиддичное поле раза в полтора меньше и буквально втиснуто между замковыми башнями, а летать приходится практически над крышами – над скалистыми утесами, среди которых стоит школа, из-за резких перепадов высоты метлы буквально сходят с ума. В Хогвартсе поле не идет ни в какое сравнение с дурмстранжским. Само оно – широкое, большие кольца, массивные трибуны, на которых без труда могут одновременно собраться, наверное, ученики всех факультетов и курсов, замок – на приличном отдалении, а вокруг – равнины, простор, свобода. Маркусу хочется летать так, что поджимаются пальцы на ногах, но просить школьную метлу у местных игроков как-то неловко, так что Флинт приходит, чтобы посмотреть, как летают другие, и совсем немного – для того, чтобы продумать план по захвату чулана, где хранится весь инвентарь. – Эй, ты там! – орет вдруг слизеринец – Монтегю. – Заснул что ли? Эй? Маркус даже не сразу понимает, что ему. Он осоловело приподнимается, перегибается через трибуну, глядит вниз, на поле, и выдает многозначное: – Чё? – По-английски шпрехаешь? – Ну, шпрехаю, – отзывается Маркус. – Ты чей будешь? – Монтегю задирает голову вверх, ладонь козырьком ставит, чтобы глаза от солнца прикрыть. – Дурмстранг или Шармбатон? – А так не видно? – Без посоха или голубой мантии хрен разберешь, – ржет гриффиндорец. Монтегю его называет Олли, еще иногда – Вуд. Самого Грэкхема Флинт уже знает – студентов Дурмстранга приютили слизеринцы, так что имена всех старост, активистов и, вон, квиддичных придурков, за пару недель хочешь-не хочешь, а запомнишь. Плюс, Маркус помнит его семью с тех же самых детских приемов – только братьев и сестер у него целый выводок, хрен теперь поймет, общались они уже когда-то или как. – Дурмстранжец я, – отвечает Флинт. – Летать умеешь? У краснопузых охотника не хватает, займешь место? Маркус пожимает плечами, поднимается с лавки. Отвечает, как бы неохотно, тщательно давя в себе по-детски глупое ликование: – Почему бы и нет? Займу. Он спускается, берет предложенную метлу – ничего особенного, старенький «Чистомет», но от предвкушения полета в груди часто стучит сердце. – Грэкхем Монтегю, – тянет руку слизеринский капитан – сам он сияет, как свежевыпущенный галлеон, доволен донельзя, что Флинт так удачно подвернулся. – А это вот, Олли Вуд – капитан этих невыносимых засранцев. Вуд морщится, протягивает руку, поясняет: – Оливер. – Маркус, – Флинт пожимает крепкую сухую ладонь. – Флинт, ты что ли? – удивленно таращится Боул. – Я, – кивает Маркус и ухмыляется. – Ну нифига ж себе, пацаны, – лыбится Боул и крепко сжимает его руку. – Это ж мой, считай, троюродный братишка. Или четвероюродный дядька… Поди разберись! – С масштабами твоей семьи, Люци, – коротко усмехается хмурый на вид слизеринец, – все мы тебе кем-нибудь, да приходимся. Я Эдриан Пьюси, мой отец с твоим отцом когда-то хорошо общались. За этим простым «когда-то» повисло несказанное «во времена Темного Лорда». Маркус сдерживает лицо, чтобы не поморщится, и вежливо кивает, мол «как же, старик что-то такое говорил», хотя на самом деле – ничего он не говорил. Отец вообще мало что рассказывал о деталях своего прошлого, а вспоминать не любил, Маркус и не спрашивал. – Ты знакомься, знакомься, это Кассиус наш Уоррингтон, там вон – Малфой младший, его-то папаню ты точно должен знать. А это вот, бестии наши рыжие, – лыбится Монтегю, – обожаю их, кто бы знал, как. Один Фред, другой Джордж. – А кто есть кто? – спрашивает Маркус не слишком заинтересованно. – Я Фред, он Джордж, – говорит первый. – Он Джордж, я Фред, – подхватывает второй. Ухмыляются. – Слышьте, конопатые, – ржет Монти, – я, конечно, вас обоих люблю, но на свидание согласен только с одним, – и пихает Маркуса локтем в бок: – Видишь, видишь? Фред слева – тот, которого не перекосило. – Придурок ты, Монтегю, – презрительно фыркает Джордж. – А мне нравится, – смеется Фред.