Сон в зимнюю ночь

Малиновский одернул воротник рубашки, хмуро глянул на друга и перевел взгляд на Катю. Она невольно поежилась, таким тяжелым и колючим был этот взгляд. Как в том не-сне, когда она… Катя сунула руки в карманы юбки, чтобы никто не увидел, как она стиснула ладони в кулаки, пытаясь успокоиться. – Так вот, Катя, о том, что было, когда вы сбежали из Зималетто. Мы с Палычем не то что бы поссорились, просто в какой-то момент он кинул мне в лицо, что не хочет никого видеть, особенно меня. На работе мы после этого виделись, общались… Но только по работе. Палыч то хотел посидеть в баре один, то ехал домой – тоже один. И я видел, что дело не в обиде. За все это время мне удалось вытащить его в бар только однажды, и то – сбежал через полчаса. Я уже не знал, что и придумать, как его растормошить, и вдруг, в прошлую пятницу он предложил приехать к нему, выпить, поговорить. Я, дурачина, решил, что Андрей приходит в себя или хотя бы понимает, что надо как-то встряхнуться, чтобы начать очухиваться после того унижения на Совете и всей этой ситуации с вашим исчезновением. А он снова здорова начал говорить о вас, причем если в день Совета я еще как-то мог надеяться, что Палыча подзаклинило и все нормализуется со временем, то тут… Не успел я переварить все это, как он рассказал мне свой безумный план, План А. Вернее, план был не совсем его, а скорее Виктора Владимировича, чтоб ему, но веяло от всего этого кащенко. И, как выяснилось, Палыч над этим планом со вторника уже размышлял. – Но вы этот план поддержали… – осуждающе буркнула Катя. Было немного легче думать, что в случившемся виновата не она одна. Все равно тошно, но… И если Андрей обсуждал эту жуть с Виктором Владимировичем еще во вторник, то план был придуман до того, как Виктор Владимирович познакомился с нею. А значит, не в ней он увидел желание отомстить таким образом. От этого тоже стало легче дышать. И говорить тоже. – Поддержал, – согласился Малиновский. – Но именно потому, что понял – Андрей в это все равно вляпается, со мной или без меня. А так у меня хоть иллюзия контроля над ситуацией и мизерная возможность помочь. Не скрою, я даже подумывал о том, чтобы рассказать все родителям Андрея, но меня остановили две вещи. Во-первых, Андрей бы мне такого предательства никогда не простил. Во-вторых, я очень опасался, что учитывая характер Палыча, его могут в результате залечить до состояния дебила. Так что мне пришлось согласиться. В обмен на то, что Палыч пообещал, что никаких попыток осуществить План Б у него не будет, пока он не обсудит все это со мной. А теперь главное… – он потер руками подбородок, собираясь с мыслями. – Катя, вы не представляете, как это страшно, когда здоровый молодой мужчина начинает вдруг рассуждать о том, что изначальная идея ввязаться в драку, чтобы избили, а лучше прибили, это дурь. Но дурь исключительно потому, что метод ненадежный, а так сказать исполнителям может нагореть вплоть до тюремного срока. А когда такое говорит ваш единственный друг, это еще страшнее. Мне тогда показалось, что я дар речи потерял – без шуток или метафор, всерьез. А Палыч продолжал на полном серьезе рассуждать, что у Porsche куча подушек безопасности. Мол, если ехать глубокой ночью, как следует разогнаться и свернуть в ограждение или столб, аварийную ситуацию для других машин он создаст вряд ли, но вот надеяться на то, что все сработает можно только если заранее как-то сломать подушки безопасности. Но сделать это нужно так, чтобы и родители об этом не догадались, и автомастерской, в которой машина проходит регулярное тестирование, не нагорело. Выйти из окна президентского кабинета – простой и очень заманчивый способ, но тут любой поймет, что это не могло быть случайностью. Мол, с какой стороны не подойти, если пытаться представить самоубийство как несчастный случай, чтобы родители не переживали, то задачка наисложнейшая. Мол, Виктор Владимирович обещал помочь с этим Планом Б, чтоб никого не зацепило и чтоб наверняка, без осечек. Воздух снова был как густое желе. Непригодный для дыхания. Слова Малиновского не могут быть правдой. Не могут. Андрей не мог так… Тем более, из-за нее. – Андрей… Это ведь шутка? Очередная злая шутка Романа Дмитриевича? Он поднял на нее воспаленный взгляд, но тут же отвернулся, погрузив лицо в ладони: – Кать, я не псих. Мне просто было очень паршиво, когда ты исчезла. Я не могу так. Прости. Не могу. Не шутка. Правда. Она действительно довела Андрея до черты. Своей глупостью, ошибками с НикаМодой, подлой нервотрепкой, предательством на Совете, идиотской ошибкой с доверенностью, исчезновением… Если бы она струсила приходить в Зималетто, если бы поддалась на уговоры Воропаева, если бы не поговорила с Андреем до разговора с его отцом – он бы решил, что первый план провалился. А она бы когда-то потом узнала о несчастном случае, так и продолжая считать вчерашний кошмар всего лишь страшным сном. Убила бы, уничтожила человека, которого любила до умопомрачения. И даже не поняла бы, что именно натворила. И что теперь сказать, как оправдаться? Да и как такое вообще можно оправдать? Прежде всего, перед самой собой… Тем, что она никогда не хотела навредить, напротив, всегда стремилась быть на стороне Андрея и помогать ему абсолютно во всем? Ложь! Взятку она почти что взяла, хоть и боялась, что тот контракт навредит Зималетто. И после той злосчастной инструкции она именно мстила, а в Ришелье и Лиссабоне и вовсе откровенно издевалась. Перед глазами тут же всплыло с болезненной четкостью, как она выплеснула ему в лицо водку тогда, в ресторане, а он еще и оправдывался. Теперь за тот вечер было нестерпимо стыдно. И дело было не в том, что она была пьяна, нет, мозг у нее тогда работал четко и она вполне осознавала, что говорила и что делала. Не хмель это был, а злой кураж. И когда решила умыть его водкой, и когда решила унизить, оставив деньги за звонок и за выпитое-вылитое. И на Совете считала, что все происходящее – справедливая кара. И во вчерашнем не-сне… – Кать, скажи хоть что-то… – Андрей почти невесомо коснулся ее плеча, но тут же отдернул руку и впился пальцами в жалобно скрипнувшую обивку дивана. – Так, Катенька, – произнес Малиновский примирительным тоном, – полагаю, вы сейчас приблизительно в таком же состоянии, как и я в прошлую пятницу, только я это все слушал под хорошей дозой допинга, поэтому давайте роль птицы говоруна возьму на себя я. Катя медленно кивнула. Хотелось прижаться к Андрею, почувствовать биение его сердца, убедиться, что он жив. Хотелось, чтобы он обнял и сказал, что все равно ее любит. Но Андрей молчал, а придвинуться к нему самой не было сил. Ее едва хватило на кивок. – Прекрасно, – улыбнулся Малиновский. Как ей показалось, с облегчением. – Теперь, Катя, когда вы знаете полную картину случившегося, нам нужно решить, как нам всем двигаться дальше. Вы сказали, что любите Андрея, но не знаете, что теперь делать. Думаю, теперь вы по крайней мере знаете, что делать нежелательно. И лично мне кажется, что всем будет проще, если мы постараемся как-то перелистнуть все, что было. «Проехать» и отмахнуться от всего сделанного было бы глупо, но давайте считать, что кровь давно уже ушла в землю, и там, где она пролилась, уже растут виноградники. – Виноградные гроздья, – машинально поправила Катя. – Вот именно, – покладисто согласился Малиновский. – Может, попытаемся вернуться к тем отношениям, которые у нас были до того, как меня дернуло написать ту злую записку? У Андрея к вам никаких счетов нет, у меня – только просьба, все же учесть случившееся и быть впредь поаккуратнее. Андрей же свой счет за мои дурацкие шутки уже оплатил и закрыл, причем, с лихвой. Что же касается меня… Может для вас это и смешно прозвучит, но мне вы нервы тоже помотали знатно – и до Совета, и на Совете, и когда мне пришлось участвовать в этом безумном плане и не иметь возможности хоть как-то защитить Палыча. Надеюсь, это учитывается. Катя снова кивнула. Помолчала немного и все же рискнула произнести: – Андрей, обними меня. Пожалуйста. Мне без тебя тоже очень плохо. Очень.