Волшебные болезни и как от них излечиться

— С этого дня никакого света после десяти, хорёк, а иначе вылетишь отсюда, как пробка. Ясно? — Рон Уизли нависает над Драко, упираясь кулаками в спинку дивана, и Малфой чувствует неприятный жар от его кожи. Хочется ударить, заехать Уизелу в челюсть с размаху, но Драко не может — потому что наверняка сломает руку и, да, потому что «вылетит отсюда, как пробка». — Я спросил, тебе ясно? — Да. — Громче! Уизел орёт прямо в лицо, и Драко морщится — ему уже жаль, что он пришёл сюда, на площадь Гриммо, жаль, что ему поверили и помогли. Такие мысли приходят часто — каждый раз, когда он видит ненавистную рожу Уизела, или слышит голос его сестры, — но исчезают раньше, чем Драко успевает сказать им «Нокс». Потому что свихнувшийся Волдеморт в миллиарды раз хуже свихнувшегося Уизли. — Да, мне ясно, — громче повторяет Драко и больше не жмурится и не отводит взгляд. Рыжий зло усмехается, наконец убирает руки: — Отлично. Рон Уизли знает, что Драко боится темноты. Об этом вообще знают почти все — все, кто на третьем курсе ходил вместе с Малфоем на Защиту. Темнота — его боггарт, и только сейчас, спустя четыре года Рон Уизли даёт понять, что помнит. Мстительная скотина. Драко смотрит в окно — промозглый осенний закат уже тонет в густых серых сумерках. На часах девять, и мокрый, блестящий после дождя тротуар почти не видно, только чернильные силуэты старых, ободранных ветром клёнов перед крыльцом. Малфою страшно от одной мысли, что через час он останется один в своей комнате, в этом старом доме, который больше походит на склеп, сложенный из сухих скрипучих половиц и чудовищ под кроватями, но сделать он ничего не может. Даже исподтишка бросить заклинанием в Уизли — связать шнурки на его грязных кроссовках, — потому что палочки у него тоже нет. Рон идёт к выходу из комнаты, и Драко знает, что там, в дверях стоит Гарри. Он его не видит, только чувствует, как от пристального взгляда покалывает затылок. Малфою безумно, до судорог в сведённых челюстях, хочется с ним поговорить, услышать его голос, но слишком стыдно за самого себя. Когда он, наконец, разворачивается, Гарри в дверях уже нет, и Драко утешает себя тем, что тот и без этой сцены всегда знал, что он слабый. Слабый Драко Малфой, которому уже семнадцать, и который до сих пор боится засыпать один в темноте.

***

Драко понятия не имеет, что он делает. Холодное дерево неприятно холодит кожу пяток, к голым щиколоткам подкрадывается ледяной сквозняк, но Малфою кажется, что к его ногам тянется чья-то мёртвая, костлявая рука. В доме тихо — должно быть тихо, — но шорохи, стуки, скрипы, шепотки лезут из всех щелей, и Драко не может сдвинуться с места. Он знает, что палочки у него нет, чувствует, как по лбу и шее скатываются холодные липкие капли испарины и тупо пялится на дверь перед собой — как будто если смотреть на неё, Поттер откроет. — Малфой? Драко шарахается в сторону и чуть не спотыкается о верхнюю ступень, но Поттер ловит его за плечо и грубо дёргает на себя. Малфою дико больно, всё ещё страшно и стыдно — потому что он готов броситься к Гарри на шею от облегчения, что больше не один. — Что ты здесь делаешь? Драко молчит: врать нельзя — с него взяли Непреложный Обет, — а говорить правду нельзя тем более. Поэтому Малфой рассматривает ноги Поттера: его узкие лодыжки и выпирающие на них косточки, сильные жилистые икры — пижамные штаны Гарри почему-то подвёрнуты до колен. Поттер тяжело вздыхает, толкает дверь своей комнаты и… продолжает пристально смотреть на Драко. — Что ты пялишься, Поттер? Иди спать, — огрызается тот и чувствует, как холодеют ладони от собственных слов. Он смотрит поверх плеча Гарри, на тёмные углы под потолком и думает, что чернота выползет оттуда, снова затянет всё вокруг, стоит только Гарри уйти и закрыть дверь за своей спиной. — Не поверишь, как я этого хочу, поэтому не испытывай моё терпение, Малфой. Проходи. Когда до Драко доходит, что Поттер не шутит, его сердце уже колотится где-то в горле: стоит там мёртвым комком, который мешает вдохнуть, и заходится так, что закладывает уши. А Поттер действительно не намерен ждать — он впихивает Малфоя в комнату и закрывает за собой дверь. Драко понятия не имеет, что ему делать дальше: он стоит посреди спальни Гарри Поттера, перед его расстеленной кроватью, а её владелец, тот, по кому Малфой так сильно скучал последние дни — даром, что жили они под одной крышей, — позади него; наверное, всего в паре дюймов — потому что Драко чувствует его дыхание на своей шее. Окно спальни открыто нараспашку, и в комнате шумно от глухого гула далёкой магистрали, полоса которой блестит за чёрным полотном поля. Здесь так же темно, как и во всём доме, но Драко смотрит на ломаные силуэты мебели и не видит в них чудовищ, живых, съедающих его хищными взглядами в спину. — Можешь остаться здесь, со мной, — Драко сглатывает — кадык словно разрывает глотку, — а Гарри пригибается ещё ниже: от него пахнет мятной зубной пастой и мылом; сырые кончики его волос касаются виска Малфоя, и этого почти достаточно, чтобы Драко не разбирал слов, только слышал голос Поттера так, словно он звучит не у самого уха, а внутри его головы. — Тебе ведь легче переносить темноту, когда в комнате кто-то есть. Конечно, Драко остаётся, и утром просыпается от жара на своей ладони: Гарри лежит на другой стороне кровати и крепко держит Малфоя за руку. Драко сжимает его пальцы в ответ и думает, что когда-нибудь обязательно признается Поттеру, что дело не в «ком-то», спящем на соседней кровати в темноте, а в Гарри, рядом с которым темнота — только дурацкое время суток.