Будь моим солнцем

— Майя дурак, — дразнился Джером. — Майя дурак. Он использовал не так много слов. Но слово «дурак» Джером использовал часто, выучив это слово слишком рано. Так называла Джерома мама. Мама это та, которая кормит Джерома. Если долго звать маму, возможно, она придет и накормит его. Или придет дядя. Не один из дядей, которые обычно приходят к его маме. А другой дядя. Дядя Пол. Постоянный, заботливый. У дяди Пола были теплые руки. Джером был ему всегда рад. Этот дядя сажал его, Джерома, на колени, рассказывал ему истории. К сожалению, дядя Пол сажал на колени другого мальчика, похожего на Джерома. Джером знал, что мальчика зовут Джереми. Джером не любил Джереми, справедливо видя в нем соперника. Джереми постоянно плакал, не пытаясь защитить себя, дать отпор, когда Джером ревниво кусал его или отбирал у Джереми игрушки. Лучше бы Джереми не рождался. Тогда бы мама любила только одного Джерома. Угощала сладостями одного Джерома, покупала бы ему игрушки. Джереми всегда все портит. Он слишком много плачет. И не хочет с Джеромом играть. — Отдай, — Джером потянулся к машинке брата. Джеремайя схватил машинку, ревниво прижал игрушку к груди. Отдавать машинку он не хотел. — Отдай, — снова повторил Джером. — Ты плохой, — объявил брату Джеремайя, за что получил кулачком в нос. — Твою мать, — выругалась, оторвавшись от готовки на маленькой кухне Лайла, услышав плач одного из близнецов. Этих двоих никак нельзя было сажать в манеж вместе. Непременно один обижал другого. Другой плакал. Плачущего малыша чаще всего звали Джеремайя, а его обидчика Джером. С детьми всегда сложно. Ее мальчишки не исключение. К примеру, Джеремайя никогда не дрался, зато ему нравилось рисовать, а точнее, использовать пальцы вместо кисточки и испачканными в краске пальцами касаться всего, до чего Джеремайя мог дотянуться. Джером рисовать не любил. Зато любил ходить по трейлеру, хватать предметы, пробовать их на вкус. Лайле, к ее огромному неудовольствию, приходилось присматривать за рыжими близнецами. Поскольку Пол был слеп, не мог быстро двигаться. А близнецы, особенно Джером, активно стремились исследовать окружающий мир. Сидеть в манеже Джером с Джеремайей ненавидели. Джером выражал свой протест громким криком. И Лайла радовалась, когда за малышами следил Пол. Черт возьми, почему она вовремя не сделала аборт? Все-таки в двадцать один год далеко не каждой девушке удается быть хорошей матерью. — Да заткнитесь вы оба, — простонала девушка, заранее зная: сегодня вечером она непременно наорет на Пола. Надо же на ком-то сорвать накопившееся злость. *** — Эрик, я больше не могу, — Бекки уже где-то секунд двадцать висела на перекладине футбольных ворот. Эрик говорил, чтобы ловко лазить по крышам, нужно иметь сильные руки. У Эрика были сильные руки. Мальчик каждый день отжимался и делал стойку на руках. Бекки держала его ноги. Иногда друзья вместе бегали. У Эрика правда было больше выносливости. Для своих девяти лет он бегал очень быстро, что позволяло уличному воришке без последствий воровать ланч у полицейских. Бекки воровство еды у полицейских не одобряла. Девочка вообще воровство не одобряла. Но что поделать, если Эрик считал воровство еды у полицейских доблестью. Какой девятилетний мальчишка не хочет быть крутым? — Представь, что за тобой гонится коп и тебе нужно забраться на крышу, — Эрик снисходительно смотрел на подругу. Сам мальчуган мог провисеть на перекладине гораздо дольше. Он каждый день много тренировался. Эрику нравилось заниматься спортом. Нравилось удовлетворение и легкая физическая усталость после тренировок. Вдобавок физическая усталость достаточно часто заглушала душевную боль или ярость. А ярости после общения с отцом у Эрика накапливалось много. Эрик ненавидел отца. Мама Эрика, Сусанна Браун, умерла по вине пьяного мужа. Этого Эрик отцу никогда не простит. — За мной не погонятся копы, — Бекки разжала пальцы, приземлилась на газон футбольного поля. — Я же не воровка. — Зато хочешь лазать по крышам не хуже меня, — Эрик улыбнулся. — Запомни, мелкая: я учу владеть тебя своим телом. — Прекрати называть меня мелкой, — Эссен обиженно поджала губы. — Я младше тебя всего на год. Эссен отвернулась от Эрика. Как ее бесил его снисходительный тон. Да, конечно, ее лучший друг любит лазать по крышам, ловко перепрыгивает с крыши на крышу, умеет группироваться при падении, быстро бегать, а по деревьям вообще лазает, как белка. Эрик много чего умеет. Но Бекки тоже может много чему научиться. Между ними всего один год разницы. — Обиделась, мелочь, — Эрик положил руку на плечо подруги. Бекки продолжала стоять, отвернувшись от мальчика. Руку его однако она не стряхнула. — Ну, хорошо-хорошо, ты не мелочь, — решил мальчик, — А просто слишком домашняя. — Можно подумать ты слишком дикий, — ответила Бекки. — Ну точно более дикий, чем некоторые. Девочка промолчала. Больше всего ей не хотелось быть маменькиной дочкой, пасующей перед трудностями. В конце концов она же не виновата, что у нее есть мама. Причем мама ее любит, они вместе ходят в кино, парки развлечений. — Эй, хватит бычиться, — Эрик приобнял подругу со спины, слишком напряженным показалось ему молчание. — Ты всему научишься. Честно. Пошли на голубятню, голубей кормить, — предложил он.

***

Они взобрались на крышу. Бекки любила крышу. Любила вместе с Эриком расстелить покрывало на крыше, усесться на самом краешке и смотреть вниз. На проезжающие машины, спешащих куда-то людей, огни рекламных вывесок. Очень здорово смотреть на Готэм сверху. Наверху больше солнца и все происходящее внизу кажется таким мелким, незначительным. Наверху настоящая свобода, наверху крыши здорово пить горячий чай из термоса и лежать на покрывале, глядеть в синее безмятежное небо с легкой пеленой облаков. А на крыше высотки, куда они забрались, находилась голубятня. Девочке нравилось смотреть на голубей: белых, серых, коричневых. Они больше не боялись детей и не улетали. Парочку птиц Эссен удалось погладить. — Все-таки наш город красивый, — на лице Эрика появилось мечтательное выражение, мальчик уселся на край плоской крыши, он беззаботно болтал ногами, глядя вниз. — Знаешь, хотел бы я быть птицей. Летать, наверное, здорово. — Здорово, — отозвалась Бекки, садясь рядом с мальчиком. — Жаль, птицы долго не живут. — Мне долго жить ни к чему. Любоваться пьяным папашей паршивое удовольствие, знаешь ли, — Эрик сразу помрачнел, нахмурил брови. — Иногда я жалею, что не сдох тогда. Маленький воришка замолчал, уходя в свои мысли. Слишком тяжелые, слишком мрачные, закрытые для всех, кроме него. У всех бывают мрачные мысли. Но не каждый ими делится. Бекки желала знать, почему вдруг резко погрустнел ее друг. — Расскажи мне, — попросила девочка. — Тебе будет легче, если ты расскажешь. — Смотри, — Эрик достал из кармана легкой весенней куртки брелок с фотографией молодой женщины с каштановыми волосами, вытянутым, как у Эрика лицом, светло-серыми печальными глазами. — Это моя мама. Уточнение оказалось лишним. Бекки бы и так все поняла. Слишком уж оказались похожими мать и сын. — Ты сильно скучаешь по ней? — спросила Эссен, мысленно ругая себя за этот нелепый вопрос. Конечно, скучает. Все дети тоскуют по умершим родителям. Сама Бекки, например, до сих пор тосковала по отцу, хотя почти его уже не помнила. Бекки обнимала медвежонка, открывала шкаф, где хранилась отцовская форма, смотрела семейные фотографии. Где она совсем маленькая девочка, а мама с папой улыбаются. Папа теперь улыбался с мраморного надгробия. Возможно, он видел свою дочь. Возможно, знал: Бекки его очень любит. Кто знает, может, мертвые действительно живут после смерти? — Моя мама умерла, защищая меня, — голос Эрика дрогнул, мальчик отвернулся, не желая, чтобы подруга заметила его слезы, быть слабым Эрик ненавидел: — Мистер Свин, когда пьяный, злой. А пьян мистер Свин почти всегда. Мне исполнилось шесть. Мистер Свин пришел, как обычно, пьяный с работы, начал орать. Не знаю почему. Я играл на кухне в солдатики. Попытался заступиться за маму. Но мистер Свин оттолкнул меня. Я ударился головой о стену. Больно было жуть. Из носа потекла кровь, а в глазах замелькали какие-то вспышки. Яркие. Красивые. Эрик зло усмехнулся, резко мотнул головой. Пальцы его непроизвольно сжались в кулаки. Лицо стало слишком серьезным, слишком сосредоточенным для девятилетнего мальчика. Бекки напряженно слушала, боясь пропустить хотя бы одно слово. Она должна знать все. — Мама закрыла меня собой, пытаясь защитить, — продолжал рассказывать Эрик. — Она ругала мистера Свина, пыталась достучаться до его совести, — мальчик хмыкнул, показывая, что у такого человека, как его отец, не может быть никакой совести. — Тогда мистер Свин оттолкнул и ее. Мама ударилась виском о батарею. Мистер Свин избавился от ее трупа, а мне кинул тряпку, приказав стереть с пола кухни кровавое пятно. Я не мог ничего сделать. Маленький воришка замолчал, заново переживая в мыслях кошмар трехлетней давности. Эссен не решалась с ним заговорить. Слова утешения не находились, а слова, которые находились, казались слишком глупыми, неуместными. Все-таки родители Бекки, в отличие от родителей Эрика, любили друг друга. Ее папа никогда не позволял себе поднимать руку на ее маму. — Я тоже не могла ничего сделать, — разрушив тишину, решила признаться девочка, отвечая откровенностью на откровенность. — Иногда я могу видеть будущее. Я видела убийцу моего папы, убийство папы в день теракта в школе. Знаешь, это так страшно быть рядом, ничего не делать, не умея делать. Самое обидное: я лицо убийцы по-прежнему очень хорошо помню, хотя лицо папы помню только по фотографиям. Бекки закрыла лицо руками. Кто бы только знал, как она мечтала избавиться от этого дара, ставшего проклятием. Видеть будущее без возможности что-то в нем поменять адски тяжело. Да вдобавок еще в ней живет какая-то сила, которую сложно контролировать. Бекки боится, очень боится, что однажды, не справившись с собой, случайно убьет кого-то. Заметив уныние подруги, Эрик легонько потряс ее за плечо. — Эй, не раскисай, — сказал он. — Завтра будешь учиться ходить по канату. Тебе нужно знать возможности своего тела.