Дым сентябрьского огня

      Путь до дома был неблизкий, в автобусе то стояла гробовая тишина, то кому-то звонили и хоть и старались говорить тихо, но с развитием единственной сегодня темы в разговоре, тон голоса повышался, и уже весь салон слышал подробности обсуждений.       Андрей сидел у окна. Рядом с ним расположился мужчина лет сорока пяти. Он сидел молча, был серьезен. Хорошо сложенный брюнет, крепок в плечах, с уверенным взглядом. Рядом с ним Андрей казался совсем мальчишкой, маленьким, худеньким, хотя если бы он стоя рядом со сверстниками такого сказать было нельзя: высокий, не сказать что широкоплечий, но и хилым не назовешь. Но это рядом с такими же парнишками. А тут сидел мужчина — вот такие и дойдут до конца: сильные, уверенные. А он… станет пушечным мясом в одном из первых боев.       Андрей достал наушники и включил первую попавшуюся песню — слушать женские вопли и причитания не было больше сил, повернул голову к окну и всмотрелся в пасмурный день. Ехать оставалось еще пару часов. Он решил: сначала идет в военкомат, а потом к матери. Так будет легче. Так будет правильно. Он привык решать всё сам, привык поступать по-своему.       Изредка он бросал взгляды на этого мужчину рядом. Вот таким, наверное, и был примерно его отец. Даже похож вроде чем-то — Андрей видел старые фотографии. Он бы не удивился, будь этот мужчина военным, омоновцем, спецназовцем… Андрею всегда хотелось быть похожим на отца: видным широкоплечим брюнетом с карими глазами. Мать всегда говорила, что он, Андрей, очень интересный, складный молодой человек, но сам парень так не считал. Светлые волосы, голубые глаза, какие-то, как ему казалось, простоватые черты лица. «Ни о чем», — как он сам говорил про себя, смотря в зеркало. Тем не менее лицо было не поменять и приходилось мириться, что союз довольно красивых родителей дал результатом… его. Девчонки за ним не бегали, он не был центром внимания, отношения были, но… какие-то недолговечные и несерьезные. А теперь нормальных и не будет уже, наверно. Когда, если скоро берцы и форма?       Не было больше у него будущего. Но и смиренно ждать смерти он не собирается. Он сделает всё, чтоб вырвать возможность жить из кровавых лап смерти. Андрей провел рукой по карману на ветровке и почувствовал там что-то мелкое, наощупь похожее на камешек, хотя там точно ничего не было, тем более такого. Засунул руку в карман и достал вещицу. Ей оказалось маленькое женское колечко с более крупным гранатом и несколькими мелкими фианитами. Он где-то точно видел его ранее.       «Аля!» — стрельнуло в голове. Это было ее кольцо, он точно видел его у нее на руке! Маленькое тоненькое золотое колечко, которое появилось у нее после нового года на первом курсе. Он еще тогда подумал, что ей какой-нибудь ухажер подарил, а потом услышал в ее разговоре с Верой, что это от родителей. И вроде Андрею не должно было быть дела до того, кто что ей дарит, но… Но дело было, и было легче, что такой подарок сделали родители. Он сваливал это на собственничество, коим он страдал еще с детства, на дружескую ревность, хотя в существование таковой верил с трудом. И вот сейчас он крутит это колечко в руках и в сознание въедаются строчки из песни: «Не плачь и жди меня домой. Ты помни: я живой — а значит Я вернусь домой. Не плачь»       Захотелось жить. Резко. Не для себя — для девчонки, которая верит в него, которая тайком сунула ему это колечко, чтоб оно просто было у него, чтоб… оберегало? Чтоб просто было. Ей так будет спокойнее. Покрутил кольцо в руке и сжал ладонь в кулак. Прикрыл глаза, а в мыслях так и крутился ее образ: улыбка, золотистые волосы — именно такими они были при их первой встрече, это потом Аля перекрасилась в более темный оттенок. А запомнилась она ему именно такой: смеющейся, светлой, игривой, хотя несерьезной Алю назвать было нельзя. Она умела переключаться, умела быть той, какого образа от нее требовала ситуация. И именно такой образ грел душу сейчас. Он сохранит это кольцо, чтоб потом при встрече отдать ей. Вот и стимул вернуться… Можно, конечно, отдать матери, чтоб наверняка вещь вернулась владелице, но… Нет, он должен сделать это сам. И пусть это кольцо напоминает ему о беззаботном студенчестве в холодном окопе. Об удобных кроссовках в казенных берцах. О том времени, когда самой большой проблемой была анатомия, а не возможность преждевременной смерти.       — Красивое колечко… — обратил внимание сосед Андрея — тот самый складный брюнет. — Невесты?       — Подруги… — все еще не выйдя окончательно из воспоминаний, отозвался Андрей и убрал кольцо обратно в карман, на этот раз застегнув его, чтоб не потерять.       — Подру-уги… — протянул мужчина со знанием дела и усмехнулся. — Классика жанра.       Андрей промолчал. Пусть он думает, что хочет. Только они с Алей знают о своих отношениях всё и нечего какому-то незнакомому мужику делать тут свои выводы только лишь по одному колечку. Была мысль позвонить Але и спросить, не теряла ли она колечко, но мысль о случайности тут же отпала — ну не вязалось ничего в этой версии. Не могло оно так спасть ровно в его карман. Не болталось оно на пальце Али, а сидело довольно плотно, и значит, она сама положила его туда. А его звонок… ну глупо бы он выглядел. Потом. При встрече. Когда-нибудь. Дай бог…       — Служил? — спросил тот, а Андрей без особых эмоций ответил: «Нет».       Отслужить он попросту не успел. Сразу после школы пошел учиться в университет. Проучился год и… и вот сейчас едет к матери, чтоб попрощаться. Возможно, именно попрощаться. Думать об этом не хотелось, но — и правда — смерти он не боялся. Умрут все, какая разница: когда? Бояться и трястись — как раз удел тех, кто первый предаст. Лучше он схлопочет пулю, как отец, чем потом матери скажут, что ее сын — предатель. Живой, но предатель. Он опозорит семью. Опозорит отца, который отдал жизнь на мирное небо над его головой. Опозорит мать, которая осталась верна отцу.       — Ты из каких? Кто в погребах будет отсиживаться под мамкиной юбкой или пойдет в мясорубку?       Вопрос был провокационный. Андрей хмыкнул. А что, со стороны он прямо-таки напоминает типичного маменькиного сыночка, мальца совсем, которого мать будет отмазывать всеми правдами и неправдами?       — Как приеду, в военкомат пойду, — сухо сказал Андрей. — И знаете, мне абсолютно все равно, что вы обо мне думаете, — он поморщился.       Разговор с этим человеком не доставлял ему удовольствия. Конечно, этот явно из военных. Только по одному разговору стало понятно. Этакий вояка, который всех меряет по звездочкам и силе в руках. Да, спортсменом Андрей тоже не был. Были некоторые проблемы со здоровьем, да и мать действительно сдувала с сына пылинки после смерти мужа, а учеба в другом городе — способ вырваться из этой гиперопеки.       — Но-но-но, — а вот военного, кажется, наоборот забавлял и раззадоривал диалог с Андреем. — Ты, я вижу, и за словом в карман не лезешь, и — как это там было? — служить бы рад, прислуживаться тошно?       — Грибоедов, — хмыкнул Андрей. — И что с того?       — Да так… — он помотал какие-то мысли в голове, затем протянул руку для рукопожатия и представился: — подполковник Свиридов. Замолвлю, пожалуй, за тебя словечко. Пойдешь на Западный. На Восточном сейчас просто фарш. Имя скажи, парень.       — Андрей Гордеев, — без особой радости сказал Андрей и в знак вежливости пожал руку подполковнику. — Только если вы думаете, что я буду вам что-то должен за это, то лучше не утруждайтесь просить за меня. Не люблю быть должным.       Андрей разорвал рукопожатие и рефлекторно похлопал ладонью по карману, проверяя наличие кольца. Ох слышала бы мать сейчас его слова… Она бы упала на колени перед Свиридовым и начала умолять, чтоб сына не то что отправили на Западный, чтоб его вообще не взяли в армию, чтоб нашлась какая-то лазейка. Сам же Андрей был слишком горд для такого. Он никогда не попросит. Как там писал Булгаков? «Никогда ничего не просите. Особенно у тех, кто сильнее. Сами предложат и сами дадут», — как-то так было в общих чертах.       — Ох ты какой, — с некоторым удивлением заметил Свиридов. — Многие на твоем месте бы уже расцеловали меня и в ноги упали, а ты… Не боишься, что я разозлюсь и поспособствую тому, что ты отправишься во Владивосток?       — Всегда хотел посмотреть Дальний Восток, — огрызнулся Андрей.       Свиридов так и рвался, чтоб он пал ему в ноги, начал унижаться, признавая силу и связи того. Да, Андрей таковых не имел. Были какие-то сослуживцы отца, но их контакты были у матери, он сам мало интересовался его гибелью.       — Ох малец… Ко мне бы тебя, а. Мне такие нужны. Похлопочу-похлопочу. Андрей Гордеев, да? — он самодовольно улыбнулся и записал в темный блокнот. Показательно поставил восклицательный знак и убрал блокнот, еще раз глянув на парня, которого еще совсем недавно посчитал дезертиром.       — Пушечное мясо набираете? Чтоб на амбразуру толкнуть? А сами за живым щитом пойдете?       Андрей понимал, что этими словами мог сейчас разозлить Свиридова и он бы поспособствовал как раз обратному — отправке его в тот самый Владивосток, где сейчас шли ожесточенные бои. Но страха не было. Было какое-то равнодушие к ситуации. Он боялся за близких. Но и ради них не могу ничего сделать, а уж прислуживать какому-то солдафону он точно не собирается, плясать на задних лапках, чтоб только отправили не в самый котел? Предложите Витьке, ему, может, и понравится.       — Зубастый, ты погляди. Тебе лет-то сколько? Восемнадцать?       — Девятнадцать.       И вдруг стало интересно: а сколько дней рождения ему еще придется пережить? Это был уже просто спортивный интерес. Он отправил Алю к родителям, пару раз обновил новости, узнавая, не было ли бомбардировок по пути следования ее автобуса и в ее городе, ну и в своем городе тоже проверял. Всё было чисто. Он выдыхал. О происшествиях тоже не писали.       — Хороший ты парень, только начальству не язви, чревато, — подметил Свиридов. — Я-то сделаю вид, что не слышал. Уж больно ты интересный…       Андрей хотел было сказать, что он не книга и не экспонат в музее, чтобы быть интересным, но в этот раз смолчал. Действительно, хватит уже язвить на пустом месте. Здесь эта гордость неуместна. Воткнул наушники в уши. А ведь и правда, хотелось бы попасть на Западный фронт — там хоть какой-то шанс. А умирать он хоть и не боялся, но однозначно не хотел. И если он хоть чего-то стоит в военном деле, то пусть этот Свиридов научит его этой науке, раз науки медицинские ему более не нужны.       Он смотрел в окно и видел, как уже начинает темнеть. Они уже подъезжали. Многие в автобусе спали. Свиридов тоже посапывал: последние часы на мирной земле все же. Андрей же спать не мог: внутри бушевало слишком много эмоций, чтоб он мог уснуть. Часто касался кармана, проверяя: не делось ли куда кольцо — хоть и понимал, что деться-то ему и некуда. Каждый раз потом одергивал руку, бурчал, называя себя идиотом.       Сумерки постепенно сменялись темнотой — непроглядной, в которой нельзя было чего-то разглядеть. Быстро пролетали мимо окон пролески, поля, изредка встречались и деревеньки. Андрей боялся и подумать, что совсем скоро эти деревни будут гореть, их жители — умирать и стонать от боли и страха, а всё вокруг — будет черным, выжженным. Зажмуривался — и снова вспоминалась совсем недавняя жизнь: универ, общага, одногруппники, пары, лекции… Даже ссоры с Витькой казались мелкими жизненными неурядицами, по сравнению с тем, что происходит сейчас. Вернее, скоро произойдет. Кто выживет, кто не увидит больше мирного неба… Интересно: к какой категории он относится?       — Пацан, приехали, — его толкнул в плечо Свиридов.       Андрей, открыв глаза, сам не заметил, как уснул. Перед тем как вынуть наушники, в его сознание запечаталась фраза из песни: «Я многое стерпел. И это мой удел».       Андрей вздохнул, кивнув Свиридову, потянулся и встал. Он дома. Он в родном городе. И когда он вышел из автобуса, то сразу почувствовал, как его окутал прохладный, но такой родной воздух. Забрал сумку из багажного отделения и достал телефон из кармана, чтоб вызвать такси.       — Гордеев! — его окликнул всё тот же подполковник Свиридов. — Тебя подбросить?       — Да как-то… — Андрей хотел добавить «неудобно», но не успел.       — Неудобно знаешь что? Поехали, сказал, — он подтолкнул того к черной тойоте. — Ну, если ты боишься, конечно…       — Ничего я не боюсь, — закинув сумку в салон, Андрей сам сел на заднее сидение, Свиридов — на переднее, за рулем уже сидел водитель.       — Поехали, Саша, — захлопнув дверь, сказал Свиридов и обернулся к Андрею, подмигнул. — Не бойся, парень.

***

      — Андрей! — как только входная дверь открылась, мать — Елена Сергеевна Гордеева — тут же подскочила и бросилась в прихожую.       Андрей поставил сумку и снимал ботинки, когда увидел мать. Она была очень встревожена, глаза были красными от слез и переживаний, волосы вылезали из небрежно собранного пучка. Его матери было всего сорок восемь лет, а она отправляет на войну второго самого главного человека в жизни.       Когда погиб муж Виктор, она поклялась себе, что он — единственный, кого у нее заберет война, что никого она более не отдаст в ее лапы — особенно сына. И вот, как раз когда сын вырос, возмужал — свинцовые тучи стянулись и над его головой. Когда только Елена Сергеевна узнала о том, что началась война, ей тут же стало плохо: поднялось давление, стало трудно дышать. И первым словом, которое она сказала, было не «какой ужас!», что восклицало подавляющее большинство населения, а тихое и пропитанное материнской болью и любовью: «Андрюша…»       Она кинулась обнимать сына, не дав ему раздеться. Прижала его к себе так сильно, насколько могла, и не сдержала слез. Сын — единственное, что есть у нее в жизни. Он — единственный, ради кого она жила. Полюбить кого-то, кроме ее Виктора, она так и не смогла и не вышла замуж вовсе не из-за сына, как думали многие, а потому, что в ее жизни так и осталось всего лишь двое мужчин — Виктор и Андрей. И она не позволит дурацкой, никому не нужной войне забрать еще и Андрея у нее!       — Мам… — он осторожно оторвал ее от себя и посмотрел в ее глаза: катящиеся по щекам слезы, голубые глаза, будто ставшие серыми, в которых бился самый настоящий страх, но не за себя — за него. Та самая материнская боль, которая сильнее любой другой. Он ведь еще совсем мальчишка, вчерашний школьник, державший лишь муляж автомата на ОБЖ. А его отправляют туда, где смерть, кровь и боль. Туда, где калечатся судьбы молодых парней.       — Сынок, я всё решу, я подниму всех сослуживцев отца, некоторые уже полковниками стали, ты не пойдешь на войну, не пойдешь, — она запричитала, так и не дав ему пройти в квартиру.       Андрей ждал этого разговора. Снял руки матери со своих плеч и прошел в комнату, оглядывая квартиру, в которой вырос. Вон там, на полке, все еще стоят его игрушки. Вон детские фотографии. А вот его любимая — с овчаркой одного из сослуживцев отца. Они вообще часто приезжали к ним, помогали и словом, и материально — не забывали Виктора, особенно в первое время. Сейчас же они были на связи, но заезжали и давали о себе знать редко.       Ото всего в доме веяло беззаботным детством, спокойствием, тем временем, когда для него единственной проблемой были плохие оценки в школе. Отца он не помнил практически, лишь видел на фотографиях и видео из семейного архива, но этих записей было критично мало. В основном, видео начали снимать после его рождения, да было еще со свадьбы родителей. В детстве Андрей любил пересматривать эти кадры. Тогда ему казалось, что у него тоже есть отец, что у него полная семья, что его не бросили, что мальчишки в школе — врут и издеваются. Не все знали о судьбе Виктора Гордеева, да и не все в нее верили. Считали очередной историей про «космонавта». А теперь он сам пойдет на войну — туда, откуда не вернулся его отец. Такая, наверное, и его судьба.       — Сыночек… — в комнату вошла Елена Сергеевна, утирая слезы, и прислонилась к стене; стоило ей только увидеть сына, как слезы с новой силой начали течь, а сердце сжалось при одной мысли о том, что совсем скоро он будет держать в руках автомат, а чуть позже — окропит своей кровью землю.       — Мам… Я не буду сидеть дома и прятаться, как дезертир. Представь, что бы папа сказал. Что его сын… — Андрей говорил так мягко, смотря на мать таким взглядом, что Аля и не представляла, что он умеет так говорить и смотреть, что холодность его легко меняется на участие и нежность. Но только тогда, когда это нужно ему, и с теми, кем он дорожит сильнее, чем собственной жизнью.       — И где теперь твой отец! — Елена Сергеевна всплеснула руками и приложила руку ко лбу. — Сидел бы дома и был бы жив! И ты бы рос с отцом! Мужчины! Вам бы только в войнушки поиграть!       Она села на диван и закрыла лицо руками, тихо всхлипывая. А ведь и так была почти уверена, что сын откажется от перспективы «пересидеть», что он такой же, как и его отец. Если внешне Андрей был не очень похож на Виктора, то вот кровь в нем точно текла его — горячая, самоотверженная, по-настоящему алая. Когда Андрей начинал взрослеть, Елена Сергеевна уже тогда начала понимать, что сын — копия мужа, а теперь убедилась в этом окончательно. Внешне он был похож на нее, но внутри него был Виктор.       Андрей сел на диван рядом с матерью, положил голову ей на плечо. Он молчал, зная, что матери надо дать время самой прийти в себя, принять эту мысль и то, что он не отступит. Елена Сергеевна отняла руки от лица и обхватила одной рукой сына за голову, запустив пальцы в его волосы — такие же светленькие, как у нее. И глаза тоже ее — голубые. Такие мальчишки в детстве всегда похожи на ангелочков. Она знала, что Андрей не осознаёт в себе симпатичного молодого человека. Его идеалом всегда был отец, он мечтал быть похожим на него, но он не был воином — это та черта, что не передалась сыну от отца. По мнению Андрея, он вообще был мало чем похож на отца.       — Сыночек… Сыночек мой… Когда же ты вырасти успел… За что тебе эта война… — она тихо гладила его по волосам и иногда вздрагивала от мысли, что Андрея может постигнуть участь Виктора.       Она всем сердцем надеялась, что этого не случится, что Андрей вернется, что эта чертова война совсем скоро закончится, что она закончится прямо сейчас, через час, завтра с утра — пока Андрей будет еще дома. Яркой вспышкой вспоминалось прощание с Виктором, еще живым Виктором, когда она в последний раз видела его живым. Обняла крепко-крепко, а он обещал, что вернется. Обещал! А не вернулся… Через две недели Елене позвонили. Потом привезли тело в гробу. Маленького Андрюши не было в квартире, мать не позволила, чтоб ребенок видел похороны. Лишь позже объяснила ему, что папа не вернется больше. А он ждал. Долго ждал. А потом повзрослел и понял всё, перестал ждать.       — Мам, я вернусь… — почти шепотом сказал Андрей, чтоб не нарушить уютную тишину в комнате.       — Молчи. Не говори ничего, — она боялась услышать это снова. Виктор тоже обещал, почти клялся, говорил, что придет с огромным букетом полевых цветов, а в итоге она носит ему на могилу цветы.       — Я пойду на Западный, там спокойнее, — только сейчас он понял, насколько удачно сложились для него обстоятельства встречи со Свиридовым. — Мам, ты же знаешь, я умею уговаривать и добиваться своего.       Елена Сергеевна тепло улыбнулась. Сын и правда был не только упрямым, но и пробивным. Он почему-то всегда, сам того не замечая, находил язык с вышестоящими. В школе — с директором. Дома — с сослуживцами отца. В универе — она не знала, но почему-то не сомневалась, что ничего не изменилось. И всей душой верила, что сможет и сейчас, что добьется, раз сказал и пообещал. Он запомнил фразу отцу, которая оказалась записана на одно из семейных видео: «Отвечай за свои слова и поступки, сынок. Стой на своем, но умей признавать ошибки», — и Андрей старался соответствовать этому завещанию, не опозорить честное имя Виктора Гордеева, быть достойным продолжением их семьи.       — Береги себя, пожалуйста. Береги… — как заклинание повторила она, уже приняв, что отговорить сына не получится, он ни за что не останется дома, не станет отсиживаться. — Ты лучше расскажи, как у тебя там, в университете. Ты так мало мне рассказываешь…       Она убрала руки с его головы, давая ему сесть ровно. Андрей действительно рассказывал самую малость из своей новой жизни. Чаще по факту: спросила — ответил. Ну, разумеется, говорил, что сдал экзамены, зачеты, что стипендии хватает вроде как, но все равно к концу месяца нет-нет — да попросит у матери пару тысяч. И приезжал крайне редко, списывая на то, что ехать далеко и затратно это всё. А ей так хотелось почаще видеть, слышать его. Он единственный, кто есть у нее в жизни.       — Всё хорошо, мам. Договорились с ребятами после войны встретиться и сфоткаться с Рудиком, как сегодня.       Андрей тепло улыбнулся, пусть отношения в группе у него были не самые теплые с некоторыми одногруппниками. Его мало интересовали тусовки, короткие интрижки, для них он был… непонятный и странный, наверное. Но сейчас таким теплом разлились по телу мысли о предстоящей встрече.       — С Рудиком? — переспросила Елена Сергеевна, смахнув слезу и улыбнувшись.       — Скелет наш. Рудольф, — усмехнулся Андрей, достал телефон и показал матери сегодняшние фотографии.       Еще с утра он был с ребятами, потом — с Алей, познакомился со Свиридовым и сейчас — с матерью. Это, право, бесконечный день. Но так не хотелось, чтоб он заканчивался. Последний спокойный, мирный день…       — Такие все красивые… Грустные правда… немного.       Хотя грустными ребята были вовсе не немного, у некоторых в глазах стояли слезы, все обнимались друг с другом, держались за руки, припадали к Рудольфу, и вопреки всему, чувствовали, что никогда уже так не соберутся.       — Ты так смотришь на эту девчонку…       Она несомненно говорила об Але, даже не глядя на фотографию, Андрей знал это. Он не любил, когда мать говорила о девушках, для всех он всегда был «просто другом». Пресловутое «ты хороший, добрый, обаятельный, но друг». Он ненавидел это и уже сомневался, что в него можно влюбиться.       — Мам, давай не об этом, — наморщив брови, сказал Андрей и вспомнил о подаренном Алей колечке. Он обязательно возьмет его с собой. Талисман или как там это лучше назвать? Ну пусть будет талисман.       — Ты устал, наверное, сынок… Кушать хочешь? Чаю? — Елена Сергеевна засуетилась и вышла из комнаты на кухню.       Андрей вздохнул, еще недолго посмотрел на последнюю фотографию их группы и сам не понял, как заснул.