Дым сентябрьского огня

      Аля сидела на крыльце тетиного дома. Всё внутри сдавилось. Шел уже второй месяц ее жизни здесь, и ничего за это время не изменилось. Это мнимое состояние равновесия выводило из себя, как некое затишье перед бурей. Она не получала вестей от отца, мать раз в неделю звонила и говорила, что у нее все хорошо, без каких-либо подробностей. Наверное, было запрещено говорить о них. Да Але и неважно было. Главное — она слышит голос матери, а значит она жива. В госпитале разрешались редкие звонки, на фронте, насколько Аля знала, нет, поэтому старалась не поддаваться панике и считать, что отец не связывается с ними из-за отсутствия возможности, а письма идут долго.       «Почта России, тоже мне», — Аля с теплотой и в то же время колющей грустью вспоминала, как долго шли документы до университета во время приемной кампании прошлым летом. Тогда она уже отчаялась и решила поступать в другой, но за несколько дней до конца срока имя Александры Майорцевой заняло место с списке, но Аля отчего-то не обрадовалась, а равнодушно посмотрела на свою строчку и закрыла вкладку данного ВУЗа.       Все говорили, что во время войны почтовое сообщение контролируется «сверху» и задержек быть не должно, но народ верил в это с натягом, привыкнув проверять всё на деле, а не верить словам. Судя по тому, как стремительно и в то же время будто выжидая развивались события, многим казалось, что это только начало и что скоро это не закончится, что впереди еще долгий и тяжелый путь до того, как они снова увидят мирное небо над головой.       Аля поднялась с крыльца и вышла во двор. Под куртку залез неприятно щипающий сырой ветер и заставил поежиться. Аля обхватила ладонями плечи и подняла голову к темному звездному небу. В городе — ни в родном, ни в том, где училась — она никогда не видела таких ярких звезд. Здесь они были как на ладони, как огоньки гирлянды, которую они с Викой повесили на стене в комнате общаги к Новому году. В последнее время Аля постоянно смотрела на небо: дневное, ночное — неважно. В дневном она видела столько чистоты и нежности, что не верилось, что под таким же голубым нежным небом умирают люди в жестокой схватке. А вот ночное завораживало своей тайной, бесконечностью, стремлением в вечность, которое ей не дано познать.       — Опять свои звезды рассматриваешь? — Соня натягивала перчатки на руки, тоже чуть приподняв голову.       Аля поморщилась и недовольно дернула плечами. Она не любила, когда кто-то мешал ей в такие моменты. Только сейчас, ну и перед сном, она могла подумать о своем. О том, что лежит на душе. С Соней они были слишком разными. Той не объяснить, почему она вот так просто отдала золотое кольцо какому-то одногруппнику, отношения с которым были то дружеские, то слишком натянутыми, то просто не пойми какими. Внутренний порыв и ни единой мысли о потраченных на кольцо деньгах. А Соня бы посчитала их. Она всегда жила расчетом, но стратегом оказывалась слабоватым.       — Когда всё это кончится… — Аля вновь подняла глаза к звездам, будто ища ответ там, будто эти искорки сейчас сложатся в слово или дату.       — Когда-нибудь. Только знаешь, далеко не всегда всё получается, как мы хотим. Вот ты хотела поступать в Казань, а поступила…       — Я прошла туда, просто не захотела, — перебила Аля, зная, к чему ведет Соня.       Она сама не прошла в университет, который хотела, на международные отношения и пошла в местный пед на учителя иностранного языка. И Але казалось, что ей, Соне, хотелось, чтобы и она, Аля, не прошла в то место, куда хотела попасть всей душой. Ей было проще считать, что Аля врет всем, говоря, что просто передумала и поехала в город поближе к дому, не видя особой разницы между этими университетами.       Да, изначально Аля всей душой грезила поступить в Казань, ей нравился как сам город с его инфраструктурой, так и то, что рассказывали об образовании там, но поступление туда казалось недоступным ей, она не верила, что могла бы пройти туда. Родители соглашались с дочерью: хочет в Казань — пусть едет, хочет в Новосибирск — тоже пожалуйста. И когда во всех трех университетах она вошла в число тех, кто проходит даже в первую волну, ее будто по голове шандарахнуло. Больше она не хотела ни в Казань, ни в Новосибирск — а родители лишь с непониманием посмотрели на дочь, которая с уверенностью назвала город, в который повезет оригинал аттестата.       Больше Аля не грезила ни улочками, ни природой Казани, ее отпустило. Появилось странное ощущение того, что она делает всё правильно и не пожалеет о своем выборе. Странная легкость окутала ее, и Аля с легкостью отдала аттестат, а потом вышла на улицу, почувствовав всё то же ощущение: всё правильно. Асфальтовая дорожка около универа была мокрая после утреннего дождя. Приятный запах влажности поднимался вверх. Яркие лучи солнца проскальзывали сквозь кроны берез и разбивались о листья на сотни золотистых брызг. Аля обернулась, посмотрела на свою будущую альма матер и, выдохнув, пошла к машине, где ее ждали родители.       Аля мотнула головой, проморгалась, отгоняя приятные воспоминания. Она часто возвращалась в год поступления, на первый курс, стараясь быть там, в том счастливом времени. Пока их не трогали боевые действия и оставалось лишь следить за ходом событий. Нервы были натянуты как струны, на которых виртуозно играла жизнь. Але казалось, что вот-вот — и даже это мнимое спокойствие закончится. Начнется что-то по-настоящему страшное. И это далеко не сессия…       — От папы так и нет вестей… — Аля пнула какой-то камешек.       — Подожди немного. Может, ситуация там такая, что не до писем, — пожала плечами Соня и чуть приулыбнулась.       — В том и проблема, что если не до писем, значит… Значит так себе там всё, — Аля обхватила себя за плечи и молча пошла к дому, из окон которого уже лился свет. За столом сидели тетя Катя и Мишка. Ужинать настроения не было ни малейшего.       Аля часто думала вечерами обо всем, оставшись наедине с собой. О возможной победе, о жизни после нее. О том, что все войны, думала она раньше, остались на страницах учебника истории. О том, что этого просто не может произойти в ее жизни. О том, что она должна быть на лекции по гистологии, а не в этой деревне. О том, что это не ее жизнь. И из-за всевозможных мыслей, скопившихся в голове за день, к вечеру кусок в горло не лез и спать Аля уходила, толком не поужинав. И ей довольно часто снилось, что этого всего нет. То она еще школьница и спешит на ненавистную физику, то уже студентка и рассказывает одногруппникам дурацкий сон про войну. Андрей не смеется. Лишь смотрит, чуть приподняв бровь. А Витька в своем репертуаре: тут же все перевернул и начал дурачиться. Вера вздохнула и на выдохе только и сказала: «Не дай бог…»       А утром Аля снова просыпалась. Одна. В чужом доме. И сладкой грезы как не бывало. Снова нервы натягивались, снова улыбка, с которой она просыпалась, стиралась с лица. Там, где-то далеко, мама и папа. Там где-то ее друзья. Андрей, наконец… И снова она тянулась к телефону, чтоб узнать последние новости. И редко когда было хоть что-то положительное, что вселяло бы надежду. Ничего не собиралось прекращаться, все только набирало силу, а она уже мечтала о конце. Хоть о каком, в самом деле.       Мишка в последнее время стал осознавать, что все-таки происходит и уже с меньшим ободрением воспринимал каждый новый день, потому что побед, которыми так грезил он, не происходило, все новости были с негативным оттенком, заканчиваться монотонная для подростка война не собиралась, а понимать, что это еще самый-самый разгон для Мишки было болезненнее, чем для остальных, вроде как уже смирившихся. Он не верил, что их армия может не победить, что это всё может затянуться и «молниеносной победы» не будет. Его авантюризм начинал угасать, хотя на подвиги по-прежнему тянуло.       Он сдружился с местными мальчишками, с которыми у них примерно совпадали взгляды на всё происходящее, и дни напролет проводил с ними. Тётка не особо следила за ними. Ее больше волновал ушедший войну муж и оставшаяся без учебы Соня с непонятными теперь перспективами. Свое будущее Катерину мало волновало, говорила, что пожила уже, а вот дочь… Да и сама Соня подливала масла в огонь, часто раздражаясь по поводу испорченной жизни и хотела родиться где-то в семидесятых, чтоб ее молодость прошла в спокойное время.       Аля мониторила новости, узнавая последние, совершенно неутешительные новости. Областной центр уже бомбили. После этой новости она ходила, понурая, с мыслью о том, что эту войну они точно проиграли. Третьей мировой ее еще не окрестили, но в умах людей она уже стала ей. И также стала самой разрушительной хотя бы потому, что настигла именно их, как когда кажется, что тебе хуже всех в этом мире. Так и сейчас казалось, что хуже этой войны ничего никогда не было и не будет.       Новость о том, что практически вся страна уже пылает огнем, застала Алю, как водится, в поселковом магазине, куда они пошли вместе с Соней. Мишка после школы на удивление сегодня не пошел никуда с мальчишками, а выполнял указания тетки на огороде. Обычно его было не загнать туда и этим занимались Соня с Алей, так как тетя Катя работала.       Небо сегодня было какое-то странное, серо-голубое, нехорошее. Откуда-то неприятно тянуло дымом, но все говорили о том, что это наверняка в полузаброшенной деревеньке за рекой снова мальчишки что-то подожгли, но сейчас уже ноябрь — не разойдется, не разгорится. Если что, местные потушат. Но Але не нравилась эта дымка. Не нравилось чувствовать свербящий в носу запах дыма.       Снова странная тревога, как тогда, в последний мирный вечер, во время прогулки. Воспоминания вдруг нахлынули на нее. Вдруг дико захотелось в тот вечер. Туда, где еще нет войны, где есть только учеба, которая теперь казалась раем. Соня снова бубнила что-то о том, что их будущее кончено, что мы обязательно проиграем, что ждать больше нечего, и злилась, что это выпало именно на их долю. Вкупе с сегодняшней тревогой, на этот раз Аля, услышав эти слова, забеспокоилась и потерла плечи.       Соня получила от матери СМС, в котором она просила их с Алей сходить еще и в хозяйственный магазин и выслала список покупок. Сама же она сегодня освободилась пораньше. Слухи о том, что вражеские войска подбираются к ним, разбрелись по всей местности, и вся школа сегодня гудела. Тетя Катя вела историю в школе, и сегодня решила оставить детей без факультатива. О каких занятиях могла идти речь, когда все уроки ученики шушукались и обсуждали то, что скоро их начнут бомбить? Учителя старались не поддерживать слухи. По крайней мере, когда их спрашивали об этом дети. Между собой же лишь переглядывались и едва заметно кивали, давая понять: всё плохо. Обсуждали всё лишь в учительской. Да и то… слова не особо находились. Только всеобщий страх. Невозможность убежать и спрятаться, переждать взволновала душу.       Аля с Соней шли по дороге в магазин, когда их окликнул местный почтальон. Внутри сразу всё перевернулось у обеих девушек. Почтальон не уточнил, кому из них именно письмо, но видок у него был не из лучших. Хотелось верить, что он просто напуган слухами о скором захвате врагами их территории, а не собирается преподнести им тяжелые известия в виде похоронок.        — Майорцева Александра? — спросил он, копошась в сумке.       Аля было успокоилась: за похоронки вызывали расписываться в местную администрацию. Зачем — никто не понимал. Видимо, для какой-то там отчетности, чтоб потом не говорили, что информацию до них не донесли. Правда кому сейчас нужна была эта отчетность? Наверное, как отголосок прошлой спокойной жизни, как желание показать, что всё идет своим чередом.       Он лишь протянул Але свернутый вдвое листок бумаги, не успел сказать ни слова, как где-то раздался взрыв. Аля, успевшая ухватить лист, сжала его в кулаке и вместе с ним повалилась на землю. Рефлекторно закрыла голову. Дыхание сперло. Тело сковал невиданный страх. Слезы окропили лицо. Их бомбили. Взрыв. Еще один. Она лежала и не могла пошевелиться. Сжимала кулаки, утыкаясь лицом в холодную, уже мерзлую землю. Ее трясло. Один взрыв прогремел метрах в ста, и чуть приподняв голову, Аля увидела полыхающий дом. Сердце пропустило удар. Такого страха она не испытывала никогда в жизни, и именно сейчас поняла, что началась война. Сейчас. В этот момент. Внутри начиналась истерика. Она судорожно хватала холодный воздух ртом и чувствовала, как першит в горле. Еще и от дыма, теперь валящего с разных уголков поселка. Горело много. Крики эхом отдавались в голове. Вместо того, чтоб бежать и прятаться где-либо, Аля не могла пошевелиться и лежала на земле, слушая собственное сердцебиение. В ушах шумело. Даже взрывы были будто где-то вдалеке.       — Аля! Аля! Вставай! — Соня тормошила ее, пытаясь привести в чувство, а Аля смотрела туманным взглядом, смотря на нее будто из-под воды: почти не видя и не слыша. В голосе Сони слышалась истерика, по подмерзшим щекам текли горячие слезы, губы дергались, руки тряслись.       Аля зажмурилась, сколько-то продержала глаза закрытыми, потом открыла их. Взгляд перестал быть мутным, она вроде бы приходила в норму, только истерика в груди вот-вот стремилась вырваться наружу. Соня, заметив, что сестра вроде в норме, дернула ее на себя, поднимая с земли, и закричала: «Мама! Бежим домой! Я боюсь! Мама!». Аля лишь сжала сильнее бумагу, которую ей передал почтальон. Потом прочтет. Сейчас в голове пульсировала лишь одна мысль: бежать и прятаться, прятаться и бежать!       Соня потянула ее за собой и рванула к дому. На улицах было неспокойно. Кто-то пытался потушить свой дом, кто-то в шоке выходил из уцелевшего, кто-то прыгал в огонь, пытаясь спасти других, кто-то просто кричал, что приходило в голов. У всех была истерика. Хоть все и говорили об этом уже несколько дней, и сегодня эти разговоры достигли апогея, не думали, что это случится. Думали, что этого все же смогут избежать. Многие, как и Аля с Соней, бежали кто куда. Перед глазами всё сливалось: крики, дым, огонь. Не было времени думать о чем-либо, хотелось лишь скорее добежать до дома, нырнуть в объятия к тете Кате, поцеловать Мишку и выплакаться наконец — выпустить ту истерику, что так и сидела в груди. А потом уже разбираться с тем, что делать дальше.       Аля бежала, стараясь не смотреть по сторонам, отвела глаза к земле, не могла смотреть на то, что творилось вокруг. Тяжело дышала. Холодный воздух раздирал горло. Дыхание перехватывало. Она никогда не увлекалась спортом и физкультурой, а тут бежала без остановки уже минут десять-пятнадцать. Аля вздрогнула, когда услышала визг Сони и протяжное: «Нет!», потом подняла голову и увидела полыхающий дом. Ее, Сонин, дом.       Соня упала на руки подруге матери. Просила ту сказать, где мама. Просила позвать ее. На что та лишь прижала ее посильнее к себе и сказала: «Поплачь…» Аля же, вспомнив, что Мишка сегодня должен был быть дома, кинулась к дому. Она не думала ни о чем, кроме того, что в этом доме ее брат. Почему именно сегодня он остался дома?! Почему именно этот дом сейчас горит?! Почему соседский стоит как ни в чем не бывало?! Пожарные работали на пределе возможностей, на все пожары не хватало ни машин, ни людей.       Когда она уже подбежала к воротам и рванула на себя дверь, ее кто-то схватил сзади и оттащил. Аля брыкалась и просила отпустить. Истерика наконец вырвалась из груди, но совсем не так, как она собиралась ее выплеснуть. Аля просто кричала. Кричала что-то неразборчивое. Кричала сквозь душащие слезы. Там был ее брат. Там горел ее брат. Она сжала руки в кулаки, смяв ту бумагу, что дал ей быстро ретировавшийся почтальон. Аля не могла принять происходящее. Всё казалось нереальным. Сном. Бредом. Она просто кричала.       И снова, резко, силы будто кончились. Всё вдруг стало будто вдалеке. Она не чувствовала запах дыма, не слышала крики, видела всё сквозь какую-то пелену. И когда руки, держащие ее, вдруг перестали сжимать ее и она повалилась на землю. Упала на колени, рефлекторно уперевшись ладонями в землю. Ладони были рассечены в кровь. Колени заныли от резкого удара. Аля простояла так, тяжело дыша, несколько минут. Ее никто не трогал. Да и никому не было до нее дела. У всех было свое горе, свои дела.       Чуть придя в норму и начав хоть что-то осознавать, она выпустила из ладони смятый клочок бумаги, расправила его, так и не поднимаясь на ноги. Складки испещрили лист, где-то он даже разорвался или потерся. Аля перевернула его, чтоб увидеть написанный текст, но, увидев напечатанный, едва удержала равновесие. Напечатанный — это официальный, а это… Бегло пробежала по тексту, схватила бумагу и резко разорвала ее на мелкие куски. Аля открыла рот, хватая воздух, а затем рассмеялась. Дико, истерично, ударяя кулаками в замерзшую землю. Расстегнула куртку, в которой ей вдруг стало невообразимо жарко. «Что ж за день такой? — смеясь страшным смехом и поднимаясь на ноги, кричала Аля. — Что за день?! Понедельник?! Ненавижу! Ненавижу!» — слезы прыснули из глаз, голос задрожал.       Подняться на ноги не удалось. Лишь Аля, казалось бы, встала — перед глазами всё поплыло. Она пошатнулась, перед глазами вдруг выстлалась темнота, и Аля упала. Последней ее мыслью было то, что она одновременно потеряла и папу, и брата. Строчка «Владимир Майорцев был убит во время боя» навсегда вопьется в ее память. Такой, стандартный, ровный печатный шрифт выводил самые страшные для нее слова.       Соня не обратила на это никакого внимания, лишь еще сильнее прижалась к маминой подруге и расплакалась. Что делать дальше, она не знала. Никто теперь не знал. Все еще не обращая внимания на Алю, она слезящимися от дыма и горя глазами оглядела догорающий дом и поплелась к этой маминой подруге. Теперь у нее нет ни дома, ни матери… Никто не смог их защитить… Никто…