Я просто-запросто намекнул, что «необыкновенный» человек имеет право… то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть… через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует. Вы изволите говорить, что статья моя неясна; я готов ее вам разъяснить, по возможности. Я, может быть, не ошибусь, предполагая, что вам, кажется, того и хочется; извольте-с. По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия вследствие каких-нибудь комбинаций никоим образом не могли бы стать известными людям иначе как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и так далее человек, мешавших бы этому открытию или ставших бы на пути как препятствие, то Ньютон имел бы право, и даже был бы обязан… устранить этих десять или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству. Из этого, впрочем, вовсе не следует, чтобы Ньютон имел право убивать кого вздумается, встречных и поперечных, или воровать каждый день на базаре. Далее, помнится мне, я развиваю в моей статье, что все… ну, например, хоть законодатели и установители человечества, начиная с древнейших, продолжая Ликургами, Солонами, Магометами, Наполеонами, и так далее, все до единого были преступники, уже тем одним, что, давая новый закон, тем самым нарушали древний, свято чтимый обществом и от отцов перешедший, и, уж конечно, не останавливались и перед кровью, если только кровь (иногда совсем невинная и доблестно пролитая за древний закон) могла им помочь. Замечательно даже, что большая часть этих благодетелей и установителей человечества были особенно страшные кровопроливцы
Федор Достоевский «Преступление и наказание»
Том был сбит с толку, а к такому состоянию он не привык. Предметом его замешательства стала новая семикурсница, Гермиона Дирборн. Было в ней что-то такое, что не укладывалось в его голове. Он наблюдал за ней во время этого жалкого ужина у Слизнорта, и в его душу закрались сомнения. Если он не ошибался, то его (совершенно не заметно для него в тот момент) мастерски увели от проявления интереса к работе ее отца. Он знал, что Гермиона не была скучной: у них сложился довольно интересный разговор ранее в тот день, и все же, она говорила о скучной отрасли алхимии в течение почти шести минут. Но самым странным было то, что он знал, что она ему интересна. И казалась такой еще в тот момент в поезде. Семикурсница на домашнем обучении — большая редкость. Определенно стоило задуматься и узнать больше. И что было более интригующим, при первой встрече она невзлюбила его, с той самой секунды, как он вошел в дверь. Это была не та реакция, к которой он привык. И все же, на протяжении сентября, вплоть до этого дня, он совершенно не интересовался девушкой. Он не смог припомнить ни одного случая, когда бы обратил на нее особое внимание. За все три недели. А сегодня совершенно неожиданно она привлекла его. За двадцать минут между Нумерологией и Зельеварением, он уже знал, что она была в классе, и стал ощущать силу самого ее присутствия рядом. Это было ненормально. Она не была нормальной. Он знал, что Дамблдор лично обучает ее, и до сегодняшнего дня Том не проявлял к ней никакого интереса. Почему? В этом не было никакого смысла. Он посмотрел через стол и увидел, что она улыбается этому идиоту Блишвику, так тепло и искренне. Улыбка длилась всего мгновение, но он заметил и сравнил ее с той, что получил ранее сам. Нет, он определенно ей не нравился. И у нее не было абсолютно никаких причин не любить его. Он приложил немного усилий, чтобы казаться очаровательным с ней на Зельях, надеясь, что она расскажет об этом Дамблдору. Так он бы снял подозрения с себя на долгое время и смог бы сделать что-то действительно интересное в свой седьмой год. И сейчас, как всегда, в нем проснулась та жалкая часть души, которая хотела произвести впечатление на Дамблдора. Он ненавидел и презирал старика, и все же... и все же он хотел, чтобы Дамблдор хоть раз признал превосходство Тома — как и другие на протяжении всей его учебы. Том презрительно оглядел сидящих за столом, сохраняя на лице выражение спокойного интереса. Предполагалось, что это собрание самых ярких и лучших учеников Хогвартса. Тех, у кого будет блестящее будущее, кто завтра станет великим (и сохранит связь со Слизнортом, чтобы тот продолжал чувствовать власть и комфорт — толстый старый паук, плетущий свою паутину). Септимус Уизли был кретином, а Поттер — предателем крови. Пятикурсник Орион Блэк был сумасшедшим даже по довольно странным стандартам Тома. Он согласился с идеалами Тома и склонился перед ним, потому что ему показали (довольно медленно и болезненно), что это его единственный выбор. Но Том знал, что Орион презирает свое происхождение. Двоюродный брат Блэка, Альфард, был совсем другим человеком — он не скрывал полное отсутствие интереса к политическим вопросам, а жил исключительно ради квиддича. Его пригласили только из-за фамилии, хотя, по-видимому, другие люди находили Альфарда забавным. На самом деле, когда он осматривал комнату, единственным человеком здесь, достойным особого внимания, был только он сам. Он был необыкновенным, а они все — обыкновенными. Возможно, способные, даже умные, но, тем не менее, — обычные. И невероятно раздражало, что этот полоумный учитель считал эту девчонку особенной. У нее было все: идеальная, безупречная жизнь, престижное и уважаемое имя, умный отец, благосклонность власть имущих. Кто-то говорил, что она необычная, и Том решил, что пришло время выяснить почему. Либо показать всему миру, что она такая же, как они. Его методы, возможно, стали более изящными и тонкими, чем раньше, но зависть заставляла его сгорать от осознания, что он может причинить ей боль, если захочет. — Вообще-то, профессор, я не совсем согласна с тем, как Том соотносит эти уравнения. Было бы лучше, если… — опять. Уже второй раз за эту неделю девчонка Дирборн опровергает его ответы. — Хорошая работа, мисс Дирборн. У вас настоящий талант к Нумерологии. Пять баллов Когтеврану и два — Слизерину за правильное решение уравнения. Обратите внимание, класс, что первый правильный ответ может быть не единственным. Теперь, если вы перейдете на страницу 63, мы начнем новую теорию нумерологии. Дважды. Уже дважды за неделю. Его рука дернулась за палочкой. — Эйвери, на пару слов. Я могу причинить ей боль, если захочу... Нет, она слишком близка с Дамблдором. Надо быть осторожнее. — Это насчет Гермионы Дирборн. Выясни все, что сможешь, об этой девчонке. Всё. От того, где и когда она родилась, до того, почему она здесь сейчас. Узнаешь, и я вознагражу тебя. — Да, мой Лорд. — Не разговаривай с ней, не смотри на нее. Все, можешь идти. И он представил себе, как она будет беспомощна под действием его палочки, и начнет раскрывать свои секреты, не в силах больше выдерживать пытку. Умоляя его… Еда в Хогвартсе всегда была для Тома особенной: это первая по-настоящему вкусная еда, которую он когда-либо ел. Здесь он в первый раз по-настоящему почувствовал себя сытым. До этого он даже и не догадывался, что существует столько разной еды. Для него она оказалась более волшебной, чем потолок с миллиардами звезд. Но не такой особенной, как момент, когда он впервые взял в руки волшебную палочку. И все же, когда он сидел, делая вид, что не смотрит на Гермиону Дирборн, Том не чувствовал вкуса еды во рту. Она чему-то улыбнулась, и ему ужасно захотелось узнать, что же в ней такого особенного. У нее есть собственная комната. Это было первым сообщением от Эйвери, он хорошо справился. Итак, секретная особенная комната для скрытной и необщительной девушки. Даже староста не заслужил такой привилегии. Абсолютное признание со стороны каждого преподавателя. При этом ее воспитал знаменитый отец в отдаленной глуши Уэльса. Тайный ребенок, о котором никто не знал. Ничего не известно про обстоятельства ее рождения. Чертова сказка! Все было неправильным, и он чувствовал это. Есть что-то еще, что-то, что скрывается за ее улыбками, когда она беседует или варит зелья. Было что-то в том, как ее улыбка никогда не касалась ее глаз, не считая вечера Слизнорта, где он на мгновение увидел ее настоящую. Теперь ничто не могло убедить его в том, что эта девушка была нормальной. — Том? — он позволял друзьям называть себя так при других. Это имя соответствовало его характеру: тихий, храбрый и умный Том Риддл. — Лестрейндж. Что такое? — Не мог бы ты передать мне пирог с патокой? Том проигнорировал его и осмотрел свою порцию безвкусной еды, прежде чем встать и пробормотать: «Я бы не стал утруждать себя, сегодня здесь всё гораздо хуже обычного. Я буду в библиотеке. И помните, что все оценки меньше «выше ожидаемого» за эссе профессора Дамблдора, я не оставлю незамеченными». Библиотека должна была стать его убежищем от ее раздражающего присутствия (в конце концов, если у нее есть своя комната, зачем ей искать уединения в этом священном месте). Но каким-то образом, покинув Большой зал первым, он застал ее, сидевшей там, в лучшем углу, за чтением чего-то подозрительно похожего на магловскую книгу. Неужели она не понимает, что им нужно писать эссе? — Дирборн, не забудь, что нужно проверить зелье. Я позволил Лонгботтому посмотреть за ним, но тогда туда не нужно было ничего добавлять. Поэтому сегодня вечером надо не забыть о пиявках, — он очаровательно улыбнулся, чтобы перевести все в шутку. — Конечно. Я уже закончила эссе, так что могу сделать все сама, если тебе нужно заниматься. — Нет, все в порядке. Я сопровожу тебя. Мы выйдем в половину десятого, — как будто он позволил бы ей взять на себя ответственность за приготовление зелья. — Хорошо, я буду здесь. Том замешкал. Ему хотелось узнать, какую книгу она читает. Но при мысли о том, что придется сидеть с ней вместе в библиотеке, у него скрутило живот. С другой стороны, она не получает удовольствия от общения с ним, что заставляет чувствовать его менее взволнованным и неуправляемым. — Не возражаешь, если я присоединюсь? Здесь самое лучшее место для того, чтобы сосредоточиться: не слышно входную дверь и книги по зельям скрывают часть шепота других учеников. Ему понравилось выражение ее лица и ее напряженные плечи в момент, когда она подвинула свою сумку. Том заметил ее эссе, которое ему не терпелось прочесть. — Именно так я и подумала. Садись. И он сделал это. На удивление, он чувствовал себя спокойнее, сидя рядом с ней. Возможно, потому что он взял под свой контроль идею их взаимодействия или, когда она в пределах досягаемости, он не задается постоянным вопросом, что она делает. Или же она действительно была хорошей компанией для библиотеки. Она не вздыхала, не флиртовала и не ерзала, просто тихо читала. После примерно двадцати минут приятного уединения он позволил себе взглянуть на то, что она читала. Но заголовок был слишком бледным из-за тени от лампы. Он вернулся к своему эссе. И опять почувствовал волнение. Контролируй это. Наконец она оторвала взгляд от книги. — Что ты думаешь о теме эссе? Она была немного, ну, непонятной, если честно. Я не спала всю ночь, пока писала его. И мне кажется, что я ссылалась почти на всех, кого смогла вспомнить. Но все же — в чем цель человеческой трансфигурации? Серьезно? В каком это контексте? — немного с обидой сказала Гермиона. Он осторожно отложил перо на стол. — Очевидно, что цель трансфигурации человека зависит от обстоятельств, но я думаю, что на самом деле все сводится к силе. Если ты компетентен в трансфигурации, то естественным образом приобретаешь силу. Дреклер довольно точно объяснил это в 53-ей главе. — М-м-м, да, но я думаю, что это проверка. Мы можем ответить на этот вопрос только субъективно. Я просто знаю, что он рассердится, когда увидит лишние три страницы в моем эссе, никто не захочет проверять такое. Она положила книгу в кожаную сумку, из которой раздался подозрительно глухой звук падения, покопалась в ней, а потом просто взяла палочку, невербально призывая чернильницу и перо, и взялась за свое эссе. — В прошлый раз он сказал, что если я превышу лимит, то он вычтет баллы. — Я могу взглянуть на эссе… если хочешь. Она промолчала, словно приходя в себя. — Я уверена, что ты ужасно занят своим эссе. — Дирборн, мне не сложно. Давай, — он никогда не делал этого раньше, но ему было так любопытно... — Вот, можешь прочесть мое, если хочешь. Они обменялись эссе, и когда он пролистал его, то увидел, насколько все точно было сделано. Она охватила все и даже больше, но, очевидно, боялась затеять спор. Должен ли он помочь ей? Она могла бы победить. Но разве это имело значение… — Слушай, я не думаю, что это какой-то персональный тест. Я думаю, Дамблдор просто хочет, чтобы мы привели правильный аргумент. Наверное, тебе нужно сократить все это, и это, и еще это. Просто сделай вот эту часть более дидактической. — Я не могу это убрать! Тебе следовало бы прочесть Бринхаэра, вот, посмотри на мои заметки (она вновь полезла в сумку, используя странный призыв, боже, что еще внутри этой сумки?), можно было бы отказаться от этих пунктов, посмотри, что он говорит против этой части. Время идти в подземелья пришло cлишком быстро. Том был еще больше сбит с толку. Он удовлетворил свое любопытство относительно ее академической успеваемости — она не была гениальной, скорее дотошной. Но он не мог припомнить, когда по-настоящему так наслаждался интеллектуальной беседой с другим студентом. И она будто... бросала вызов. Не боялась подвергать сомнению его идеи, хотя призналась, что Том приводит сильные аргументы. Ему это нравилось. Он не привык наслаждаться обществом другого человека, до этого момента. Том просто молчал, пока они осторожно добавляли пиявок в зелье, негласно договариваясь между собой, что зелье будет абсолютно совершенным. Он наблюдал за тем, как она убрала вещи и села, послав шарик мягкого золотистого света в воздух, оставив парить его над плечом. — Я останусь и немного понаблюдаю за ним. Я не устала, а зелье все еще неустойчиво. — Я тоже останусь. У меня сегодня нет обходов. И если уж на то пошло, никто не возражал, чтобы староста гулял после комендантского часа. И он не мог ей позволить получить дополнительный балл за зелье только за то, что она сидела рядом с котлом. Дирборн кивнула и достала свою таинственную книгу. Интересно, скажет ли она ему, что это, если он спросит. И расскажет ли о своей сумке? Том не хотел спрашивать, но хотел все знать. Он же взял свой припрятанный текст по магии крови, который определенно нельзя было читать. И наколдовал себе удобное кресло. Гермиона не подняла взгляд, но он заметил, как ее губы изогнулись в полуулыбке, которую он совершенно не понял. Том сосредоточился на книге. Они сидели молча в течение часа, пока посторонний шум не заставил его поднять глаза. Гермиона заснула, прислонившись головой к стене. Он хотел вторгнуться в ее разум и найти там все ответы на свои подозрения. В этот момент он почувствовал, что обладает абсолютной властью над ней. Он отправил в нее простенькое заклинание, углубляя ее сон, чтобы она не проснулась раньше времени. Наконец он взял в руки уже трижды проклятую книгу. Похоже это была поэма «Потерянный рай» Джона Мильтона. И это противоречило всему, что он мог ожидать. Здесь не было ничего секретного, это просто грязное магловское стихотворение. Зачем она читает этот вздор? Он открыл книгу на первой странице и начал читать. Что ж, это было не совсем скучно. Он перевернул первую страницу, прежде чем решил продублировать ее. На досуге он просмотрит внимательнее и выяснит, почему она выбрала именно эту часть. Затем он потянулся к таинственной сумке и тихо ее открыл. Она была на удивление легкой, хотя в остальном казалась нормальной. До того момента, пока он не просунул руку внутрь. Вопреки его ожиданиям, его рука не уперлась а, продолжила погружаться все глубже и глубже. Он убрал свою руку и уставился на сумку. Внутри она точно была больше. Похоже, что Гермиона наложила какое-то заклинание, которое существенно расширило ее. Это не было чем-то секретным. Продолжив осмотр, он ничего не нашел: только книги и всякие мелкие предметы. Он нахмурился, положил все ее вещи на место и вернулся к своему креслу, после чего снял чары. — Дирборн. Дирборн, проснись. Нам нужно возвращаться в общежития. — Что? Рон? — пробормотала она хриплым ото сна голосом, а затем вскочила на ноги и вытащила палочку. — Что случилось? Он рассмеялся, на этот раз совершенно искренне. — Ты отключилась примерно на минуту. Расслабься. Нам пора возвращаться. Уже поздно. Она побледнела и посмотрела на него. Ее лицо приобрело странное выражение, которое он не мог понять. Как будто она знала, что он только что рылся в ее вещах. Затем повернулась, собрала свои вещи и резко вышла из комнаты, пробормотав: «Спокойной ночи, Риддл». Что бы тогда не произошло в библиотеке, но следующие несколько дней она будто обо всем забыла и вела себя на уроках на удивление тихо. Он почувствовал себя еще более расстроенным. И совершенно не приблизился к разгадке ее секретов. Ее реакция на то, что она уснула, только подтвердила все подозрения. Она не совсем та, кем кажется. Но каждое его расследование ведет в тупик. — Молодец, Том. Это твоя лучшая работа. Я не уверен, что полностью согласен с твоим аргументом, но все безупречно выстроено. Десять баллов Слизерину, — сказал Дамблдор, на самом деле улыбаясь, когда вручал ему эссе. Дамблдор никогда раньше не оценивал его так высоко. Том был одновременно удивлен и сильно раздражен. Наконец-то хоть какое-то одобрение от старика, хотя и немного с кислым привкусом. Ведь он добился высоких баллов не один. И даже смог признаться себе в этом. Но когда Том повернулся, чтобы как бы незаметно посмотреть на Гермиону Дирборн, то поймал удивленную и довольную улыбку. Дамблдор поставил ей всего пять баллов. Возможно, это того стоило.