Unsphere the stars / Сдвигая звезды в небе

И, кроме того, не обманывайте себя, Дориан: жизнью управляют не наша воля и стремления. Жизнь наша зависит от наших нервных волокон, от особенностей нашего организма, от медленно развивающихся клеток, где таятся мысли, где родятся мечты и страсти. Вы, допустим, воображаете себя человеком сильным и думаете, что вам ничто не угрожает. А между тем, случайное освещение предметов в комнате, тон утреннего неба, запах, когда-то любимый вами и навеявший смутные воспоминания, строка забытого стихотворения, которое снова встретилось вам в книге, музыкальная фраза из пьесы, которую вы давно уже не играли, – вот от каких мелочей зависит течение нашей жизни. Оскар Уайльд «Портрет Дориана Грея»

Гермиона никогда бы не призналась в этом, но она приняла критику Ксенофилиуса Лавгуда близко к сердцу, чего никогда не показывала: «Насколько я понимаю, вы не лишены интеллекта, но крайне ограничены. Ограниченная. И закрытая.» Она никогда не забудет этих слов. Его правоту доказало ее отношение к легенде о Дарах смерти — как предсказуемо Дамблдор полагался на нее — и с тех пор она пыталась держать свой разум более открытым, принимать альтернативные взгляды, учиться не только для того, чтобы доказать, что она умна, но и ради подлинного обучения. Естественно, она не ожидала, что это пригодится ей для путешествий во времени или для спора с будущим Темным лордом. И это позволило ей спокойно принять, что ее отправили на 55 лет назад, вместо того, чтобы доказывать невозможность такого явления. Впрочем, именно по этой причине она вообще смогла отправиться назад в прошлое. Магия зависела от веры, и если бы она не верила, то возможно ничего бы не сработало. К счастью для Гермионы, она уже извлекла этот урок, так что была в состоянии справиться. Однако причиной, из-за которой ее считали «ограниченной», была ее способность разделять и рационализировать, что действительно сослужило ей хорошую службу в прошлом. Именно поэтому она сидела и вела беседу с Томом Риддлом. Она устала и была сбита с толку — не было никаких других оправданий ее действиям, так что она даже не пыталась их найти. Иногда было легче просто не думать. Они еще долго сидели у котла после того, как закончились Зелья. Пора было идти на обед, но никто из них так и не сдвинулся с места. — Что ты собираешься делать, когда окончишь Хогвартс? — спросил он. — Изменять мир, конечно, — ответила она, и он удивленно рассмеялся. — Амбициозно. — Не совсем. Что насчет тебя? Мне сказали, что ты самый блестящий ученик, оканчивающий Хогвартс в этом столетии. О, не притворяйся смущенным, это тебе не идет — так что ты можешь делать все, что угодно... но ты никогда по-настоящему не обсуждаешь текущие дела, поэтому я не могу представить, что ты интересуешься политикой. Во всяком случае, ты, конечно, не хочешь присоединиться к Министерству, потому что, вероятно, видишь его как место для фарса, коррумпированное до мозга костей учреждение, полное бумажной работы. Не говоря уже о том, что ты ненавидишь быть на побегушках. Я думаю, что ты был бы замечательным ученым, но здесь нет университетов. И я не представляю, чтобы ты на кого-то работал. Так что же тогда? По правде говоря, ей было любопытно, как он вел себя за тридцать лет до того, как пришел к власти. Любопытно, как он построил здесь свою маленькую базу, чтобы затем исчезнуть так надолго и вернуться совершенно другим. Любопытно, насколько рано проявились его безумие и жажда власти. — Я хочу преподавать, — просто ответил он. Ответ был предсказуем, но она удивилась, что он ей не солгал. — Что ж, это очень достойно. Тебе не кажется, что ты сыт по горло глупостью большинства людей? — Да, но я был бы в состоянии найти тех, кто еще не такой. — Ты мог бы объединиться с профессором Слизнортом и устраивать совместные вечеринки для своих любимчиков, — съязвила она. Он сердито посмотрел на нее, но кивнул. — Точно нет, но у Слизнорта была правильная идея, он просто недостаточно умен, чтобы довести ее до конца. Учителя обладают исключительной властью в магическом мире. Каждый талантливый волшебник или ведьма, я полагаю, пройдет через твой класс в какой-то момент, прежде чем у них появятся собственные идеи. В течение семи лет учителя оказывают влияние на каждого члена нашего общества. Все, что нужно, это направлять их... быть кем-то, кого ученики уважают, кем-то, кто подталкивает их и заставляет их чувствовать себя... особенными. — Значит, ты будешь манипулировать молодыми студентами в своих целях? — Ну конечно, я же слизеринец. И он был таким, на самом деле. Она склонила голову набок. — И какие же идеи ты собираешься вбить им в головы? Чего же ты хочешь добиться? Я не могу осуждать твой метод, но это хитро. Хотя я все еще не вижу, к чему ты ведешь. — Конечно, я хочу открыть границы магии и затем прорваться через них. Я тоже хочу изменить мир. А чего еще мне хотеть? — Счастья, любви, дружбы, полноценной жизни, денег, успехов в учебе — много чего. Некоторые люди добавили бы к этому списку еще и силу или власть, но это не привлекает меня, я не вижу смысла за ними гнаться. — Это наглая ложь, Дирборн. Представь себе все то, что ты могла бы изменить в этом мире, решив начать действовать. Представь себе список. А теперь подумай о первой вещи в этом списке, самой неотложной, и скажи мне — как бы ты поступила, чтобы добиться этого изменения? Она задумалась, сильно. Было так много вещей, которые она хотела изменить в волшебном мире, что она не была уверена, с чего начать. Не обращая на него внимания, она взяла ручку. Список Гермионы Дирборн и всего того, что она изменит в волшебном мире: 1. Метод оповещения маглорожденных до 11 лет. Почему их родителей не уведомляют раньше? Идею о наличии магии стоит вводить раньше, предотвращая страх и изоляцию. Должен быть назначен посредник. 2. Лечение разумных магических существ. 3. Странное разделение на факультеты. Слишком много похожих людей, проводящих слишком много времени вместе, — это очевидный рецепт катастрофы. Дома должны быть распределены случайным образом, а за классами должна стоять академическая организация. Потоки, а не факультеты. 4. Недостаток здравого смысла, логики и навыков критического мышления, которым обучают волшебников и ведьм — требует немедленного исправления. 5. Как и отсутствие преподавания математики, литературы и языков. 6. Магловедение должно стать обязательным предметом, но прежде его необходимо полностью обновить. Нынешняя учебная программа просто позорна. 7. Экономика: один банк? Вы серьезно? Это должно прекратиться. Должна же быть конкуренция. 8. Учитывая количество людей, работающих в Министерстве, и количество других занятых, я предсказываю предстоящий экономический кризис, который оставит волшебников в долгу перед гоблинами. Это не кажется мне очень хорошей идеей. Я встречалась с ними, они не очень милосердны. 9. Теория магии совершенно не изучена, что откровенно говоря, смешно. Я думаю, что это попытка контролировать могущественное население. Я предлагаю, чтобы те исследования, которые в настоящее время считаются радикальными и которые проверяют границы магии, были более тщательно рассмотрены. Таким образом, население в целом и правительство в частности будут более информированы, когда эти свободомыслящие творческие радикалы, такие как Гриндевальд и Л.В., попытаются прийти к власти. 10. По-видимому, отсутствует демократия. Возможно, если бы она была, то Министерство было бы более эффективным органом. 11. Нынешняя опора на кумовство и фаворитизм будет устранена из всех законов, будут введены новые законы, чтобы предотвратить такие случаи. Будет введена довольно новая идея меритократии. 12. Особое внимание будет уделяться физическому воспитанию. Многие волшебники полагаются на зелья и чары, чтобы обеспечить себе здоровье или улучшить свой внешний вид. Кроме того, необходимо проверить еду в Хогвартсе на безопасность для здоровья. Он нетерпеливо ждал, пока она остановится. — Хорошо, — сказала она наконец. — Я согласна, что мне нужно иметь власть, чтобы добиться перемен. Но власть лучше проявлять за кулисами, так что я понимаю, почему быть профессором здесь было бы приемлемо для твоей цели. — Дай мне взглянуть на твой список. — Нет! Я не отдам тебе идеи, ты можешь составить свой собственный список, — она убрала пергамент, а затем, пытаясь снова поднять настроение, продолжила, — Держу пари, я догадываюсь, с чего он начнется: во-первых, все волшебники и ведьмы будут поклоняться мне, Тому Риддлу, величайшему волшебнику в мире. Во-вторых, все факультеты, кроме Слизерина, будут расформированы. В-третьих, меня назначат старостой всей волшебной Британии — бойтесь меня... Она расхохоталась, потому что было легче шутить с ним, чем думать о том, что на самом деле содержалось в его списке. Первое: стереть всех маглорожденных грязнокровок с лица волшебного мира, второе: захватить абсолютную власть, третье: никогда не умирать... — Ты смешное создание, Гермиона, — он никогда раньше не называл ее по имени, но оно слетело с его языка, как самая естественная вещь в мире. Тревожное, непонятное чувство, которое заставило ее желудок перевернуться, звучало как вкус шоколада. Она ненавидела его за это, и ненавидела себя за то, что сидела здесь и болтала с ним, как будто не знала, кто он такой. Но он был намного интереснее, чем кто-либо другой в школе, и действительно, что ей оставалось терять? И ей было чертовски любопытно. Он продолжил: — Если ты хочешь, чтобы власть изменила мир, то должна дать людям дело, которое они уже поддерживают, чтобы отстать. Посмотри на этого Гитлера в Германии, он поднял свою маленькую партию с нуля до абсолютной власти, потому что люди в его стране не любят евреев. Очень остроумно. Ей уже было не смешно, она в ужасе уставилась на него. — Что? Ты только что похвалил методы Адольфа Гитлера? Они еще не знают, напомнила она себе. Война никогда не кончалась: они не знали масштабов его преступлений против человечества. Он и сам не знал. Он пожал плечами. — Это неприятно, но ты не можешь отрицать, что это было очень эффективно. Я удивлен, что ты знаешь о нем. — Как ты думаешь, он добьется успеха? В последний раз я слышала, что он проигрывает. — Ну, что бы он сейчас ни делал, это не имеет значения. Меня интересует только то, как он получил власть. Ведь знаешь, он был законно избран. — Да, — ответила она с иронией. — Я немного знакома с историей. Так вот почему. Он вдохновлялся не Гриндевальдом, а Гитлером — и она предположила, что в этом был какой-то извращенный и ужасный смысл: до войны Гитлер, вероятно, казался замечательной фигурой. Она знала, что даже британские политики спорили из-за него. Он якобы поднял свою страну из ужасной депрессии, получив власть с помощью закона. Это было умно, но, боже, с ее знаниями о том, кем он стал, мороз пробежал по коже. — Итак, позволь мне уточнить, ты хочешь сказать, что готов пожертвовать целой расой людей, чтобы получить власть, потому что цель, я полагаю, в твоих глазах оправдывает средства? — Я сделаю все, что потребуется. Если ты обратишься к истории, то увидишь, что величайшие и наиболее почитаемые фигуры заняли свое место с помощью того, что ты могла бы счесть неприятными методами. Возьмем, к примеру, Наполеона. Он использовал пропаганду Французской революции, чтобы самому захватить власть. Он стал императором сразу после того, как французы решили избавиться от своего короля: «Когда народ погибал, я родился. Тридцать тысяч французов были выброшены на наши берега, утопив трон свободы в волнах крови. Таково было отвратительное зрелище, поразившее меня, прежде всего». Его больше помнят как военного стратега и гения, а не политика, но мне кажется, что большую часть своей карьеры в армии он провел, создавая базу для власти, с помощью которой он мог бы взять все в свои руки. Он поддерживал популярные республиканские идеалы, чтобы получить достаточно последователей, а затем воспользовался моментом и совершил переворот, чтобы установить военную диктатуру, которая была принята всенародным голосованием. Его понимание истории было несовершенным, но, возможно, самые тонкие детали были правильными. Она не знала, что сказать. — Да, все это очень убедительно, но Наполеон оказался в плену! — Его поддержали даже британские политики. Люди любили его, они хотели, чтобы он вернулся — помнишь, когда они думали, что он снова сбежал. Лондон действительно праздновал. Но, как я уже сказал, меня интересует только то, как он получил эту власть. Она этого не знала. По правде говоря, она почти ничего о нем не знала — кроме того, что он установил «Кодекс Наполеона», которым она восхищалась. — Наполеон, пожалуй, лучший идол, чем Гитлер, — ответила она. — Гитлер, на мой взгляд, полный безумец. Возможно, он и не начинал таким, но абсолютная власть развратила его. И, кроме того, я не могу поддерживать его идею пожертвовать целой расой только для того, чтобы возвысить себя. Я не понимаю, как ты можешь восхищаться ими обоими, Наполеон освободил евреев, Гитлер осуждает их. — Меня не интересуют религия или идеология, кроме как использования их в качестве способа обретения власти. И все же ты убьешь их — нас — в любом случае. Но еще хуже было то, что ему самому было все равно. Его абстрактный взгляд на мир, взгляд, в котором не было места для сочувствия или ценности человеческой жизни, был леденящим душу. Его ум, несомненно, был блестящим, но он блестел, как разбитое зеркало. И все чудесные грани в итоге были сломаны. — Многие люди не любят маглорожденных, ты бы бросил их на съедение волкам, чтобы получить власть? — она знала, что так и будет, но сомневалась, что он это признает. Она также знала, что ступает сейчас на очень опасную тропинку. Что-то в ней хотело подтолкнуть его к раскрытию себя, потому что она была сыта по горло его маской совершенства. Ей хотелось увидеть всю сырость. — Гипотетически, это был бы разумный ход действий. — Гипотетически. Они смотрели друг на друга, и она понимала, что они зашли в тупик, потому что ни один из них не мог продолжать разговор, не раскрыв себя. Его глаза были настолько темными, что показались бы черными при любом освещении. А в тусклом свете подземелья тени, спадавшие на его лицо, скрывали любое его выражение. Его можно было бы принять за скульптуру из слоновой кости и обсидиана, если бы не бледно-розовая полнота губ, изогнутых книзу. — Что ж, я думаю, что это довольно отвратительно, — высказалась она. Он выглядел разочарованным. В ней. Как будто она не сумела оправдать что-то в его глазах. Что ж, ее это вполне устраивало, она не нуждалась в его одобрении своих мерзких идей. Однако, он заставил ее задуматься... — Почему люди так не любят маглорожденных? Я действительно не понимаю. Мой отец никогда не заговаривал о таких вещах, так я воспитана,— она сказала это с полным самообладанием. — Они воспитаны на этой идее, это общепринятая версия истины. Им говорят, что маглорожденные угрожают самому существованию волшебного мира. Они приносят радикальные идеи, не понимают традиций... и всегда считались меньшинством. У них жесткая мораль, которая здесь не подходит — Викторианское ханжество, если хочешь. Действительно, они часто оказываются не очень удачны в магии и не могут справиться с учебой. Само их существование угрожает тайне нашего мира — это кажется разрушительным. Если бы люди узнали о нас, то возненавидели бы, испугались, убили бы нас всех или поработили, чтобы мы выполняли их волю. Их там так много. Салазар Слизерин считал, что их вообще не следует принимать в Хогвартс, но, к сожалению, был отвергнут. Вся эта фраза была пропитана ядом, и когда его лицо исказилось, она, наконец, увидела Волдеморта под красивой оболочкой. Он перешел от общего к личному. И вот он здесь, преисполненный иррациональной ненависти и уверенный в своей правоте. Он уже сам начал верить в собственную пропаганду. — Но даже если ты не маглорожденный, я не вижу разницы, ведь ты был воспитан маглами. Почему тогда ты не часть этой угрозы? — Я исключение, которое подтверждает правило, — просто ответил он, слегка пожав плечами. Она видела, что он действительно верит в это, и с нее уже было достаточно этого разговора. — Ты — странная смесь лицемерия, Том Риддл. Ты проклинаешь маглов и маглорожденных как низшие слои общества, но все же восхищаешься, по крайней мере, двумя из них за политические методы. Ты говоришь, что люди верят, потому что так воспитаны, чтобы верить в это. И говоришь, что тебя не волнует идеология, но эта конкретная идеология является тем, во что ты веришь, — она быстро собрала свои книги и встала, но помедлила у двери, прежде чем добавить. — И я не думаю, что ты тот, кого я когда-либо бы хотела увидеть у власти. Гермиона никогда не получала большего удовольствия от осознания того, что однажды поможет уничтожить его и все, что он олицетворял. *** После спора, если это был спор, Гермиона избегала его, как только могла. Она должна была остановить маятник, который колебался между «наслаждаюсь его обществом» и воспоминаниями, наполненными ненавистью к себе и чувством ужасного одиночества. Но после начала дружеских отношений ей нужен был предлог, чтобы избегать его, особенно с тех пор, как он начал использовать эту слегка кокетливую манеру общения. Чего бы он ни хотел, что бы ни вызвало его необычный интерес к ней, он не получит этого ни тем, ни другим способом. Она больше не могла притворяться совершенно равнодушной. Глупая, неуверенная одиннадцатилетняя девочка ненавидела разочаровывать себя, хотя ее более спокойная и уверенная в себе двадцатилетняя версия была рада не связываться с такой индивидуалистической чепухой и упивалась сознанием того, что она лично обеспечит его уничтожение. Ее не волновало, насколько ужасной была его жизнь — это никогда не было оправданием. Однако ее научный склад ума не мог отвергнуть осознание того, что она увидела на Трансфигурации. Это заставляло возвращаться к мысли о его жизни снова и снова, потому что в ней было что-то важное, что-то, о чем она когда-то читала. Что-то в том, как развивалось его мышление... Оправдание появилось раньше, чем она ожидала. И она воспользовалась им, несмотря на то, что последствия ее действий могут быть более жестокими, чем она может себе представить. — Гермиона, ты придешь посмотреть матч в субботу? — спросил ее Маркус днем в пятницу, усаживаясь рядом с ней за парту. — О, я как-то не задумывалась об этом. Зачем? — Ну, — его щеки слегка потемнели, — я один из охотников, знаешь, и я бы хотел, чтобы ты пришла. Она улыбнулась ему и, зная, что это чудовищно неправильно с ее стороны, сказала: — В таком случае, конечно, я приду. Это было чудовищно неправильно, потому что, если это станет чем-то большим, чем просто поход на матч по квиддичу, и если он влюбится в нее, то она лишит его шансов на создание семьи. Это было так самонадеянно — даже думать... И все же, она не принадлежала этому месту — что бы там ни говорил Дамблдор — и сама мысль о том, чтобы состариться с кем-то еще до того, как она родится, заставляла ее желудок скручиваться. Она отгоняла эти мысли прочь. И, в конце концов, сказала она себе, они очень молоды, и даже если в волшебном мире все по-другому, это не значит, что у него на уме что-то серьезное. Она могла бы просто наслаждаться его обществом. Нет ничего плохого в том, чтобы не хотеть быть одной. А Рон — Рон был очень далеко. Она не будет думать о Роне. Они изучали Протеевы чары, поэтому Гермиона позволила себе отключиться. Вряд ли это было что-то, что ей нужно было пересмотреть. Они давались ей великолепно, еще когда она училась на пятом курсе. Вид из окна класса был красивым, и, поскольку это был один из самых популярных классов по ТРИТОНам, они все еще были разделены по факультетам. Поэтому здесь не было никакого Риддла, только безобидные пуффендуйцы. Она чувствовала себя в безопасности. Они потратили большую часть недели на пересмотр невербальных заклинаний, к большому раздражению Гермионы (она не хотела, чтобы ее преимущество в дуэлях было потеряно), но по какой-то причине многие студенты находили их очень трудными... Этот факт всегда вызывал у нее недоумение: даже внешне умные люди находили такие простые вещи трудными для освоения. Гермиона недоумевала, почему так происходит: ей становилось все труднее и труднее произносить знакомые заклинания — это было похоже на отторжение. Как если бы она была скрипачом-маэстро, которому вручают для игры игрушечную гитару. Магия имела больше смысла без словесных ограничений, наложенных на нее, когда речь шла о воле и воображении, подобно магии, которую они создавали до того, как им вручили палочку и сказали учиться контролю. «Слова — это связующее звено», — подумала она, а потом написала это на своей книге, потому что это была важная мысль, и... — Это невозможно, — простонала Анча с другой стороны от Маркуса, прервав ее мысли. — Лучше бы он замолчал и отпустил нас на весь день. Разве он не знает, что у нас завтра матч? Профессор Каннингем, казалось, не знал, что сегодня пятница, и даже после того, как Гермиона заработала 12 баллов для Когтеврана, ей пришлось сесть и притвориться, что читает следующую главу в учебнике (учебника, который она, вероятно, могла бы переписать по памяти), в то время как другие пытались повторить заклинание. Маркус стал следующим — его чары были лучшими в классе, у него были неплохие творческие способности и воображение в сочетании с восхитительно точной работой палочки. Это дало ему возможность поговорить с Гермионой один на один. Возможность, которой он никогда раньше не пользовался. У нее было странное чувство, что она пугает его, потому что он выглядел гораздо более расслабленным с другими людьми. — Почему ты так быстро во всем разбираешься? — спросил он, отвлекая ее от романа, который она заколдовала, чтобы он походил на страницы учебника, который она практически знала наизусть. Если бы Рон увидел это, она бы услышала: «Не могу поверить, что ты читаешь в классе, Гермиона, что бы сказала Макгонагалл?». Его голос дразнил ее воображение, и было трудно не улыбнуться или не заплакать. Она оттолкнула эти мысли. — Я просто делала это раньше, почти все из этого. Я не особенно талантлива или что-то в этом роде, просто я старше и научилась большинству этих вещей давным-давно. В этом году я приехала в Хогвартс только потому, что профессор Дамблдор решил, что я должна заняться ТРИТОНами и немного пообщаться с людьми. Мой отец не задумывается о таких вещах... — Сколько тебе лет? То есть, черт возьми, это было ужасно грубо, прости, — она могла разглядеть легкую россыпь веснушек и его длинные ресницы, когда он застенчиво опустил глаза. Гермиона посмеялась над ним, он был довольно старомоден. — Вообще-то мне двадцать, — к счастью, его манеры не позволили ему выразить свое удивление словесно, но глаза вспыхнули и расширились. — Твоя жизнь, кажется, была довольно интересной. Я слышал, что ты получила домашнее образование. Если бы я только могла рассказать тебе, как это было интересно, то какое бы это было облегчение. — Моя жизнь совсем скучная, я жила в Уэльсе, в глуши, только с отцом и домашним эльфом, а потом приехала в Хогвартс. — Да нет же, это как в сказке! — запротестовал Маркус. — Надеюсь, без сурового морального финала. Во всяком случае, теперь я здесь. Но я ничего не знаю о тебе. Откуда ты? — спросила она, понимая, что знает о нем очень мало, кроме того, что в его глазах всегда была нежность и теплота. — Сомерсет. У нас есть дом и в Лондоне, но большую часть времени я проводил в Сомерсете. Моя семья живет там веками. — Говорят, Сомерсет очень красив. У тебя есть братья или сестры? — Да, нас четверо, что довольно необычно в наши дни. Но я самый младший. Мой старший брат Август — ликвидатор заклятий, а Квинт... Он не поддерживает с нами связь. Но он юрист. Моя сестра Максима замужем за Ричардом Эбботом. У них все хорошо, но я намного моложе. Братья работают, сестра замужем. Все правильно. Боже упаси, чтобы она работала, пока замужем. Ей было интересно, что он имел в виду под «в наши дни» — в семье Уизли было семеро детей. Это было довольно необычно, и она задвинула мысль на задворки своего сознания, чтобы обдумать позже. А что насчет немного отчужденного брата? Это было интересно. Когда он описывал свою семью, вспоминал счастливое детство и добрых родителей, прекрасное поместье в Сомерсете, Гермиона задавалась вопросом, что станет с его семьей к ее времени. Она никогда не слышала фамилию Блишвик. Она изучала семейное древо Блэков и странные упоминания других семей, пока была в поисках «Р.А.Б.». Возможно, они были просто ничем не примечательной семьей или она просто никогда не сталкивалась с ними, потому что их интересы были в другой области. *** Утро субботы выдалось прохладным и ветреным, над головой висели густые темные тучи. Гриффиндор разгромил Пуффендуй в их первом матче и поэтому, естественно, лидировал в Кубке по квиддичу. Но они все еще были позади Слизерина и Когтеврана в домашнем чемпионате. Тем не менее, Когтеврану нужна была большая победа над Слизерином, чтобы занять лидирующие позиции в любом рейтинге. Гермиона приоделась — поверх школьной мантии она натянула свой толстый темно-синий зимний плащ и шарф когтевранцев. Она поздно проснулась после необычно спокойной ночи, и должна была поспешить к завтраку. Команда сидела, сбившись в кучу и нервничая. Но, когда она подошла, Маркус оглянулся и улыбнулся ей. Увидев, куда он смотрит, Анча, тоже охотница, нервно помахала Гермионе, собрав каштановые кудри в хвост. — Что из себя представляет команда Слизерина? — спросила она Клэр, пока накладывала себе немного овсянки. — Неприятные. Винки Крокетт, капитан, просто ужасна. Она сидит вон там, немного похожа на тролля... — Черт возьми, я бы не хотела столкнуться с ней без моей палочки, — девушка была похожа на Милисенту Булстроуд и Маркуса Флинта вместе взятых. — Она загонщица, а еще у них есть лучший охотник, Нил Ламент. Он нормальный, только много фолит. На самом деле нужно остерегаться Канопуса Лестрейнджа — он второй загонщик, и в два раза хуже Винки. Альфард Блэк, вон там, он ловец. Вообще-то он тоже нормальный, даже довольно милый для слизеринца. Есть еще Хэмиш Крэгги, он вратарь — ничего о нем не знаю, он новичок. Может, с пятого курса. Остальные охотники еще не пришли — Пенелопа Гринграсс и Финнбар Кинг. — Я встречалась с Гринграсс — никогда бы не подумала, что она игрок в квиддич, — стройная блондинка посещала почти все занятия Гермионы, кроме Нумерологии. Клэр рассмеялась. — Нет, вообще-то она довольно хороша, но да, я понимаю, что ты имеешь в виду. Она высокомерная корова. Я бы держалась от нее подальше, она влюблена в Риддла. А о вас двоих ходят кое-какие слухи... Конечно, они были. Прям-таки то, что ей нужно. — Хорошо. Возьму на заметку. Не думаю, что совершенно беспочвенные слухи будут иметь какое-то значение. — Да, не думаю. В прошлом году он водил ее на Святочный бал. — Думаешь, мы победим? — лучше сосредоточиться на квиддиче, для одного дня она уже достаточно наслушалась о Риддле. — Надеюсь, что да. У нас действительно хорошая команда в этом году. Но погода просто ужасная, и никогда нельзя быть полностью уверенным, играя со Слизерином... У Гриффиндора лучшая команда, но они склонны терять голову, а их капитан, Септимус Уизли, не самый лучший тактик. Дедушка Рона. Гермиона старалась не думать об этом. — А где София? — Думаю, что встречает Абраксаса. Он приедет посмотреть, но они всегда ужасно ссорятся, когда Слизерин играет с Когтевраном. Он был их лучшим игроком — вратарем до Крэгги. Честно говоря, он был выдающимся. Я никогда не видела лучшего вратаря. Он тебе понравится, он замечательный. Маркус, конечно, дразнит его, но мы все любим Абраксаса. Гермиона посмотрела на команду Когтеврана: Анча, Маркус, Фрэнсис Ромли и Гектор Кит сидели с тремя другими студентами не из их курса. Одна из них показалась ей знакомой. — Кто эта девушка с короткими волосами? — Роланда Трюк, она просто потрясающая, уже записалась играть за «Гарпий», когда выпустится. Она наша третья охотница вместе с Гектором и Уильямом Беллом, тот шатен рядом с Трюк — загонщик. А это ловец — Ангус Мэтлок. *** Как только Гермиона доела свою овсянку, за слизеринским столом возникла небольшая суматоха. Она подняла глаза и увидела высокого, чрезвычайно красивого мужчину с длинными светлыми волосами до плеч, пожимающего руки некоторым студентам. София стояла позади него, но даже без этого Гермиона точно догадалась бы, кто это был. Абраксас Малфой был больше похож на Люциуса, чем на Драко, выше, шире в плечах, без резких черт лица Драко. Он смеялся, сверкая зубами даже на расстоянии. Она наблюдала за тем, как Риддл встал и чопорно пожал тому руку. Казалось, в нем не было слепой любви, лишь тень отвращения, смешанная со взаимным уважением. Это было интересно. По какой-то причине ей казалось, что все ученики слизеринского факультета восхищались Риддлом, но, похоже, что так было не всегда. — Ну, это было по-дружески, — тихо подметила она для Клэр. — Послушай, не упоминай ничего из того, что я тебе скажу. Это не широко известный факт, но Абраксас и его друзья довольно сильно издевались над Риддлом, когда он поступил в школу. Все изменилось на четвертом курсе, но слизеринцы такие, какие они есть. София рассказала мне. Все прекратилось, когда они узнали, что он не грязнокровка. Они думали, что он лжет. Клэр, которая даже не была чистокровной, так спокойно использовала это ужасное слово, что заставило Гермиону замолчать. Она извинилась и ушла с завтрака, притворившись, что оставила что-то в башне. — Я займу тебе место! — Клэр не обратила внимания на ее огорчение — слава Мерлину. Гермиона кивнула в знак благодарности и поспешила на выход. Это случилось, когда они узнали, что он не грязнокровка. Грязнокровка, грязнокровка... Ей потребовалось некоторое время, чтобы успокоиться. ** Абраксас был немного, ладно, немного ослепителен, хотя Гермиона не хотела признавать этого и была предрасположена к тому, чтобы не любить его. Он был добродушен, обаятелен и излучал ту патрицианскую уверенность, которая приходит только с жизнью, в которой никогда ничего не могло пойти не так, как надо. Он был богат, избалован и уверен во всем — во внешности, в мозгах, в своих способностях. И если это было не достаточно несправедливо, он был также чрезвычайно умен. Они сидели вместе в ожидании начала матча, пока игроки разогревались. Он развлекал их рассказами о путешествиях, которые совершил с тех пор, как покинул Хогвартс в прошлом году. Он был похож на аристократа восемнадцатого века после грандиозного турне, образованного праздного человека с достаточным количеством стального стержня для политической карьеры, которую он однажды начнет. — А потом, можете себе представить, жена графа вышла вслед за ним в одних шароварах... — Гермиона послушно присоединилась к смеху, хотя и не видела ничего смешного в том, что твой друг соблазнил жену хозяина дома. Абраксас одарил всех озорной улыбкой. — Ну, после этого нам, конечно, пришлось довольно быстро двигаться дальше, так что я решил вернуться домой и повидать стариков на несколько недель, прежде чем отправиться в Южную Америку. Старики, предположила она, были его родителями. — А куда именно ты поедешь в Южной Америке? — заинтересованно спросила Гермиона. Там было много очень важных магических объектов, и она надеялась, что однажды тоже сможет туда попасть. — Куда угодно! Один из моих кузенов Берков — не со стороны Анчи — поедет со мной, и мы проведем два месяца на Амазонке с племенем волшебников. На самом деле, удивительно, как по-другому они относятся к магии. У них есть специальная магия для охоты и все такое, так что это будет интересно. Потом Патагония, дальше мы отправимся на север и спустимся из Венесуэлы через Колумбию, Мачу-Пикчу в Перу, посмотрим Боливию. У нас есть земля в Чили, так что я проведу там некоторое время. Мы выращиваем там много ингредиентов для зелий, очень плодородная страна, и есть свои виноградники. — Звучит замечательно. Она гадала, будет ли он удивлен или оскорблен, узнав, что многие маглы совершали подобное путешествие в ее дни. Он взглянул на Софию, и, несмотря на их относительно сдержанные отношения, Гермиона уловила проблеск настоящего чувства в его глазах. Она не могла не испытывать к нему симпатии и задумалась, что же так сильно изменит этого человека, что его отпрыски будут так полны ненависти. Наконец настало время матча, и они спокойно уселись, чтобы смотреть игру. Игра была отвратительной, и Винки Крокетт, казалось, делала все возможное, чтобы получить все семьсот возможных фолов в одиночку. Гермиона была удивлена, что команды не подрались, но Когтевран лидировал (отчасти благодаря тому, что получил так много штрафных бросков). — Это просто смешно, она даже не может разобраться с неопытным Ловцом! — сердито пробормотал Абраксас. — Ну, я не думаю, что она должна делать это. Вряд ли это достойная тактика, — огрызнулась София. — Это отлично работало, когда я был вратарем. В конце концов, победа есть победа. — Только для слизеринца. Я думаю, это позор, — Гермиона чувствовала, что это было немного лицемерно, поскольку София спокойно относилась к избиению своих сокурсников, но она не собиралась вмешиваться. — О, слава Салазару, Блэк увидел снитч. Альфард Блэк предпринял особенно смелый маневр, учитывая ужасные погодные условия. Но, похоже, он не слишком беспокоился о своей безопасности. О чем, вероятно, пожалел, когда бладжер Гектора попал по его метле. Момент был упущен, и снитч снова исчез. — Проклятье! — было понятно, что Абраксас любит озвучивать свои эмоции во время просмотра спортивных соревнований. — Давай, Анча, — закричали София и Клэр в унисон, когда их подруга снова попала квоффлом в обручи. — Крэггерс сделает это рано или поздно, если получит удар, — прошипел Абраксас. Охотники Когтеврана были сегодня в отличной форме, отличаясь больше командной игрой и абсолютно разбивая слизеринских коллег. И все же, если Блэк доберется до снитча — а он, судя по всему, был лучшим Ловцом — то игра будет проиграна. После особенно ужасного и безнаказанного нарушения, Слизерин вернули квоффл, а затем игра внезапно закончилась, потому что, вопреки всему, оказалось, что Фрэнсис Ромли поймал снитч. Абраксас застонал от отчаяния, когда Гермиона, София и Клэр встали, чтобы подбодрить его. — Это впервые за четыре года, когда мы победили Слизерин, — сказала Клэр, обнимая Гермиону. Гриффиндор проигрывал так редко, главным образом из-за абсурдного и бессмысленного, но врожденного предубеждения, что всю игру делает Ловец, и Гермиона не могла себе представить, каково это — постоянно проигрывать в течение четырех лет. Наверное, ужасно. — Но мне жаль их вратаря, ему предстоит сегодня тяжелая ночка. — Не могу поверить, что я проделал весь этот путь, чтобы посмотреть на то, как они проиграют. — О, и я полагаю, что встреча со мной была просто побочным эффектом? Они вышли на поле, чтобы поздравить команду, оставив Софию и Абраксаса спорить, и Гермиона надеялась, что они помирятся где-нибудь в уединенном местечке. Маркус в это время спустился вниз и спрыгнул со своей метлы. — Вечеринка в гостиной? — спросил он Клэр, которая кивнула и поздравила его, прежде чем отправиться на поиски Анчи. — О чем задумалась? — спросил он Гермиону. — Думаю, что ты был великолепен, молодец! Он взял ее за руку и потащил к команде. Это было приятно. Не удивительно или что-то в этом роде, но приятно, так что она позволила ему держать себя за руку еще некоторое время. *** Вечеринка была в самом разгаре (после довольно большого количества Сливочного пива и Огневиски), кто-то переключил радио на джаз, и все начали танцевать. Рок музыки, к счастью, еще не было, а волшебный рок был абсолютно ужасен. Магловский джаз звучал вполне отлично — хотя никто и не упомянул, что магловский джаз звучит с волшебной радиостанции. — Потанцуешь со мной? — спросил Гермиону парень с теплыми карими глазами, и она согласилась, потому что ей было приятно, и она так давно не чувствовала чьих-то рук. Маркус держал ее в своих объятиях, пока песни менялись, и она медленно расслаблялась. Иногда было легче сделать то, что было просто, а алкоголь заглушил часть боли, которую она держала в себе. — I'll be seeing you, — пропела Билли Холидей из радиоприемника, и настроение в комнате изменилось. Это было почти невыносимо — все знакомые места стали для нее незнакомыми, и все ушли. Поэтому когда Маркус прикоснулся губами к ее губам, она не отстранилась. Это был мимолетный поцелуй, целомудренный и правильный, и ужасно, ужасно милый. — Ты мне очень нравишься, Гермиона Дирборн,— прошептал он ей на ухо. Теперь они сидели в углу, скрытые от случайных взглядов тенью, отбрасываемой книжными полками. Маркус усадил ее рядом с собой на диван, нежно прикасаясь к лицу. — Иногда ты выглядишь такой грустной. Я никогда не видел, чтобы кто-то выглядел такой грустной, как ты. Я хочу, чтобы это прошло, чтобы ты улыбнулась. У тебя такая красивая улыбка. И она подарила ему одну, потому что это сработало, но она почувствовала себя глубоко противоречиво. — Ты очень милый, — сказала она, наконец. — Нет, я не такой. Просто легко быть милым с кем-то, кто настолько удивительный. — Держу пари, ты говоришь это всем девушкам. — Нет, только тебе. Послушай, я знаю, что это не мое дело, но я должен спросить, прежде чем выставлю себя полным дураком. Есть ли что-нибудь между тобой и Риддлом? Просто... я вижу, как он смотрит на тебя, и он, ну... он Том Риддл. — Теперь между мной и этим парнем ничего нет, и никогда не будет. И он снова поцеловал ее, и это было прекрасно. А потом она легла спать и снова стала думать о том, что потеряла.