Unsphere the stars / Сдвигая звезды в небе

Поэтому, когда мать умерла, и на мне повисла ответственность за больную сестру и непослушного брата, я вернулся к себе в деревню, злой и несчастный. Мне казалось, что меня поймали в ловушку, моя жизнь загублена! И тут, конечно, появился он… Альбус Дамблдор

Альбус сидел у окна в своих личных покоях, пытаясь прочесть новое издание «Трансфигурации Куортерли», а незажженный камин за его спиной не спасал от холодных сквозняков. Ему было все труднее сосредоточиться на публикации. В такие моменты он задумывался чаще всего о своей сестре. Запретный лес был усеян коричневыми и золотыми пятнами разбросанных осенних деревьев, выделяющихся на фоне темной, тусклой зелени сосен. А волосы Арианы были по-осеннему рыжевато-каштановыми, темнее его собственных. Он тяжело вздохнул. Да, у Арианы всегда были по-осеннему прекрасные волосы и серые глаза (ужасно пустые глаза), его же волосы весной и летом были похожи на спелую пшеницу, а глаза были по-летнему ярко-голубые. Хэллоуин, а как называли его в традиционных волшебных семьях — Самайн, праздновался ночью, когда души умерших посещали свои прежние дома. Эта мысль была неприятна для него. Каждый год в этот день на него накатывали новые волны сожаления о событиях, произошедших много лет назад. Неужели уже прошло сорок пять лет? Он много думал о том времени, с тех пор, как увидел Геллерта. Уже не красивого юношу, а человека, опустошенного собственной жестокостью. Почему-то меньше всего его мысли были сосредоточены на Ариане. Он все думал о человеке, который вывернул его жизнь, сердце и душу наизнанку, перевернув все вверх дном. Он допускал снисходительное отношение к себе, и встал, чтобы разжечь камин. Как долго он просидел в таком состоянии на холоде? Уже скоро Гермиона должна подойти на его уроки. А она всегда приносила с собой тепло, особенно когда изо всех сил старалась удержать свой огонь. Иногда это было столь же безуспешно, как и ее собранные непослушные волосы. Он начинал искренне любить эту молодую девушку: ее мужество и самообладание в стрессовых, по его мнению, обстоятельствах были совершенно невероятны. Ему было интересно, почему она сторонится Тома Риддла. Было ли в этом мальчике что-то такое, что заставляло ее бояться? Альбус еще не видел ни одного человека, кто бы не доверял Риддлу. И ему очень хотелось прямо спросить Гермиону или заглянуть в ее мысли — действительно ли в этом бледном, темноглазом, привлекательном парне есть что-то страшное и скрытое? К каким из его секретов у нее был ключ? Это искушение разрасталось, но он быстро подавил его. Ничего хорошего из этого не выйдет. Он надеялся, что, попросив Горация поставить их в пару, получит больше информации. И сам уже оставил так много намеков девушке, но все безрезультатно. Он задумывался о том, что возможно стоит поговорить с ней более откровенно. Она была сильной, и он никогда раньше не видел, чтобы Том проявлял такой интерес к кому-то из сверстников. Как ни странно, но он жалел его. Вероятно, парень был заинтригован и заинтересован в Гермионе, но Альбус сомневался, что Том действительно понимает это. Насколько было известно профессору, у Тома еще не было романтических отношений ни с кем из студентов Хогвартса. Возможно, его воспитание и неумение привязываться к людям (Альбус содрогнулся при воспоминании об ужасном магловском приюте) сделало неспособным Тома распознавать такие чувства. И все же сейчас была слишком хорошая возможность, чтобы упустить ее — он не думал, что интерес Гермионы к Маркусу Блишвику продлится долго. Надо дождаться подходящего момента и поговорить с ней на эту тему. Гермиона уже достаточно взрослая и опытная (судя по тому, что он предполагал), чтобы справляться с трудными ситуациями. И это заставляло его сердце сжиматься от страха. Все это ей понадобится, чтобы справиться с небольшим заданием и провести несколько месяцев, узнавая Риддла лучше. Да. Она не была похожа на него в том же возрасте. Его ситуация с Геллертом была совсем другой. Гермиона опасалась Тома Риддла, и не факт, что подходила для этой задачи. Но она точно не будет принимать неправильные решения, как в свое время делал он сам. Альбус был в ней уверен. *** Как и всегда, Гермиона пришла на урок к профессору Дамблдору за пять минут до назначенного времени. Она любила приходить пораньше. Если ты опаздываешь, то ты менее продуктивен, к тому же груб — так она считала. Она провела утро, заканчивая чтение «Грозового перевала» (что привело ее в бешенство). Зачем кому-то понадобилось писать роман о двух нелепых людях? Разве кто-нибудь когда-нибудь смог бы испытать что-то подобное, особенно к очевидно ужасному человеку? Она решила, что либо совершенно не понимает этой чрезмерно раздутой Викторианской эстетики, либо книга просто ужасна. Тем не менее, каждому свое. «Моя любовь к Линтону, как листва в лесу: знаю, время изменит её, как меняет зима деревья. Любовь моя к Хитклифу похожа на извечные каменные пласты в недрах Земли. Она - источник, не дающий явного наслаждения, однако же необходимый. Нелли, я и есть Хитклиф! Он всегда, всегда в моих мыслях: не как радость и не как некто, за кого я радуюсь больше, чем за самое себя, — а как все мое существо». Все это было так нелогично. Разве можно предположить, что кто-то один способен чувствовать так много? Даже любовь не может быть такой иррациональной. И, конечно, если бы ты любил кого-то так сильно, то просто был бы с ним? Она не могла этого понять. Это было как проклятье для ее ума, где все давно упорядоченно. В конце концов, она тоже была влюблена, но все было... не так мелодраматично. Так или иначе, Гермиона попробовала читать мелодрамы. И будет избегать их в будущем. Даже в этом странном одиноком месте она все еще оставалась дочерью двух дантистов, и у нее не было времени на подобные глупости. Она все еще была Гермионой Грейнджер. Даже в 1944 году. Она постучала в дверь, как и всегда предвкушая узнать что-то поразительно интересное. Дверь распахнулась, и Гермиона увидела профессора Дамблдора, сидящего у камина с задернутыми шторами на окнах. — Гермиона. Входи и присаживайся, дорогая, — сказал он, вежливо приподнимаясь. — Не хочешь ли чего-нибудь выпить? Может быть еще рановато, но сегодня Хэллоуин. — Спасибо, — ответила она, кивая. Обычно после уроков они часто просто сидели за чашечкой горячего шоколада или бокалом эльфийского вина. Он протянул ей Огневиски, и она уставилась на него с легким удивлением. Ее профессор (возможно, даже друг, в некотором смысле) выглядел, мягко говоря, несколько потрепанным. Под его голубыми глазами залегли фиолетовые тени, а взгляд был пустым. Она еще не видела его таким изможденным и бледным с той ночи, когда попала в прошлое. — Все в порядке, Альбус? — осторожно спросила она, принимая стакан. Его имя еще никогда так легко не слетало с ее языка, но профессор настаивал. Он вздохнул и помолчал, словно обдумывая свой ответ. — Многие говорят, что на Самайн души умерших могут вернуться в наш мир, в свой дом. Что ты об этом думаешь? Ее первой реакцией было «не говорите глупостей», но она промолчала. В конце концов, разве не призраки ходят по коридорам Хогвартса? И Гарри. Гарри, который умер и вернулся к жизни после разговора с уже погибшим человеком. — Возможно, — сказала она, наконец. — Или, возможно, это просто способ, которым маглы могли бы объяснить присутствие призраков? — Маглы не могут видеть призраков, — ответил он. — Некоторые говорят, что могут. Она могла бы согласиться с ним, но снова подумала о «Грозовом перевале» и почувствовала, как по спине пробежал неприятный холодок. Как же там говорилось? Ответ ей выдала ее фотографическая память: «И я возношу лишь одну молитву – твержу ее, пока не онемеет язык, – Кэтрин Эрншо, да не упокоишься ты, пока я жив; ты сказала, что я тебя убил, – ну так являйся мне! Если не ошибаюсь, убитые ведь не покидают своих убийц. Я знаю, что призраки взаправду бродят по земле. Пребудь со мною вечно... прими любой облик... сведи меня с ума! Только не бросай меня в этой бездне, где мне тебя никак не найти! О Господи! Это невыразимо! Я не могу жить без моей жизни! Я не могу жить без моей души!». — Я думаю, — неуверенно продолжила она, впервые обрадовавшись, что Рон и Гарри не слышат ее. — Я думаю, что, возможно, это правда. Для некоторых. Возможно, существует какая-то магия, позволяющая мертвым соприкасаться с миром живых. Я не знаю. А может быть, и нет. Магловское христианство поместило души в "лучшее место", но кто-то очень мудрый однажды сказал, что смерть — это всего лишь еще одно большое приключение. Все-таки, некоторые предпочитают задерживаться в этом мире, а некоторые идут дальше. Возможно, есть и те, кто колеблется с решением. Она подумала, что Ксенофилиус Лавгуд за такие слова мог бы съесть всю свою коллекцию отвратительных шляп. А потом поняла, что Гермиона Грейнджер никогда бы не сказала такого. Она почувствовала странный укол горя, который поумерил ее триумф. — Моя сестра Ариана умерла сорок пять лет назад. Трудно не задумываться о таком, особенно сегодня. «Задумываться о чем?», — удивилась она. Но не спросила этого, потому что знала, что он все еще размышлял над тем, убило ли ее его проклятье. А если нет, то разве он все равно не виноват? Вместо банального ответа, она наклонилась и коснулась его руки. Это такой поступок, который еще недавно казался бы ей смелым, но теперь был чем-то естественным. Его горе ужасало ее: ей предстояло еще долго ждать, прежде чем она увидит своих близких или сможет вернуть свою жизнь. Будут ли их призраки преследовать ее в течение следующих десятилетий? Попадет ли она в ловушку своего же горя, неспособная двигаться дальше? А если все-таки сможет создать новую жизнь, то разве это не страшно? — Хочешь, чтобы я оставила тебя одного? — спросила Гермиона, жалея, что не осталась в своей башне, свернувшись калачиком на диване с чашкой горячего шоколада. — Нет, дитя. На сегодня с меня довольно размышлений в одиночестве. Я нашел для тебя статью о работе Сердика, наслаждайся. Он протянул ей журнал и встал, чтобы раздвинуть шторы, заметив, что в комнате все еще было холодно. Пока она читала, он проверял эссе, а затем они весь вечер обсуждали статью, пока не стемнело. — Уже наступает вечер Самайна, Гермиона, — сказал Дамблдор, указывая на темнеющее небо. — Ты собираешься потренироваться? «Да, — подумала она. — Да, я сделаю это. Какая ночь может быть еще лучше для сотворения огня?» — Прямо здесь? — Нет. Надо выйти наружу. Пойдем. Он молча повел ее по коридорам и вниз по движущимся лестницам, мимо дверей в Большой зал. Они вышли из замка во двор, прошли мимо команды Пуффендуя по квиддичу, которые возвращались с поздней тренировки (у них всегда было самое плохое время). Гермиона с завистью посмотрела на их плотные зимние мантии, ветер уже пробивался сквозь ее согревающие чары. Кивнув Диггори, она поспешила за Дамблдором, который стремительно удалялся от нее. Она надеялась, что они не пойдут слишком далеко: празднование Хэллоуина было сразу после позднего ужина, и она поняла, что голодна. Что, если у нее не получится? Что еще она могла бы совершить здесь, в этом времени? Быть героем всегда было больше в духе Гарри. Она никогда не хотела этого и не приписывала себе. И честно говоря, не считала это слишком разумным или прагматичным. И все же, это был Губрайтов огонь. Огонь такой чистый и такой большой, что будет гореть вечно. Или все же получится? Она все еще задумывалась, а может ли огонь действительно гореть вечно, разве у чего-то вечного не наступает конец? Она споткнулась о камень, стряхнув с себя весь этот философский ужас, и обновила согревающие чары. Они шли все дальше, освещая дорогу волшебной палочкой, следуя по тропинке вдоль леса. Она оглянулась и увидела темные очертания замка на фоне темно-серых облаков, и даже свет из окон не делал его уютным или дружелюбным в это время. Они незаметно подошли к вершине небольшого утеса, а затем спустились вниз. Наконец Дамблдор остановился в небольшой лощине с ручьем, бегущим вниз к озеру, примерно в получасе ходьбы от Хогвартса. — Найди ветку, Гермиона. Было так темно, что даже Люмос здесь слабо мог помочь. Но она нашла подходящую ветку из твердого дерева. Он положил ее на землю и сел на влажные камни в нескольких метрах от места, погасив свет своей палочки. Было довольно необычно, что он так молчалив. Гермиона глубоко вздохнула и вспомнила все их уроки, послав четыре маленьких огонька вокруг долины. Голубой, красный, пурпурный и необычный разноцветный огонь излучали такой сильный жар, что почти прогоняли холод. Сосредоточившись на магии, очистив свой разум, она почувствовала сущность огня. Погасив маленькие костры и пожалев о потере источника тепла, она посмотрела в сторону лощины, где сидел Альбус. И что ей делать дальше? Он говорил, что огонь должен исходить изнутри. Итак, она должна была как-то войти внутрь себя? Гермиона повернулась спиной к профессору и уставилась на очертания темных гор на фоне темного неба, пытаясь хоть на мгновение собраться с мыслями. Поначалу она ощущала себя неловко, но это чувство быстро исчезло, когда она сосредоточилась на всем том, что так долго в себе подавляла. В ней поднялась такая сильная ярость вместе с порывами ветра, пока она не задрожала от потока холодного воздуха, нахлынувшего со склона. Она выпустила весь гнев, который в ней копился, всю волну потери и безнадежности, пока слезы не потекли по ее лицу, а огонь не начал струиться из ее палочки. Это был неконтролируемый и злой огонь, который легко мог бы превратиться в дьявольский. Гермиона взяла себя в руки, выравнивая дыхание, пока огонь не перестал литься. Что там говорил Альбус? Это знак надежды в темные времена... требует большой жертвы от заклинателя... это дар, приносящий свет и тепло даже в самые темные места и ничего не требующий взамен. Какую жертву она могла бы отдать? Ей нечего было терять, разве она не могла отдать всю себя? В ней была злость за несправедливость по отношению к маглорожденным, злость на общество, которое никогда не примет прогресс, демократию или равенство. Злость на темноволосую женщину с растрепанными волосами, которая выбрала тогда ее, мучила и унижала до бессознательного состояния, женщину, которая навсегда сделала частичку ее души жестокой. В ней была злость за будущее Министерство, которое будет стоять в стороне и ничего не делать, пока всех не убьют или не заключат в тюрьму. За время и людей, которые позволили такому человеку, как Волдеморт, вновь восстать и попытаться убить годовалого младенца. За школу, где учили магии, но не этике, где светловолосый мальчишка насмехался над ней и называл грязнокровкой. За его отца, который отвергал весь мир, где она выросла. За каждого волшебника и ведьму, которые стояли рядом и ничего не предпринимали, пока с ребенком обращались как с изгоем. Злость на факультет, где мучают своих же за проигрыш на матче по квиддичу. Злость на учителя, который отвергает сироту и считает его безнадежным. Злость на мир, который осуждает все то, чего не признает. В ней была ярость за то, что ее отбросило назад и что она здесь совершенно бессильна. Что не может исправить все будущие обиды и события. За то, что кто-то мог быть настолько жесток, чтобы отправить ее сюда. О, как она ненавидела Альбуса Дамблдора за все это: он разлучил ее с теми, кого она любила; с той жизнью, за которую она боролась и чуть не умерла; с жизнью, которую у нее забрали навсегда. И она видела все это в его лице. Сорок пять лет изменят ее, и ничто никогда не будет прежним. Она уже никогда не станет прежней. Гермиона была потеряна и изменена. Безвозвратно. Она чувствовала все это, пока не разрыдалась. И в тот момент пообещала темным, безликим и неблагодарным горам, что будет жить, пока не изменит все эти вещи. Что будет наблюдать, ждать и работать над тем, чтобы пойти против этого общества. Пока все ее прошлое и будущее не превратится в хаос. Пока Гарри Поттер не уничтожит бледнолицего мужчину в замке спустя много лет после того, как этот парень уничтожил сам себя и все то, кем он мог стать. Наполеон пришел по руинам в страну, разрываемую войнами революции. И он восстановил империю по своему образу и подобию. Она сделает то же самое, а до тех пор будет ждать, планировать и учиться. Она позволит Тому Риддлу поставить мир на колени, потому что у нее нет другого выбора. Потому что так было всегда. Но она воспользуется возможностью, чтобы построить этот мир заново. Гермиона пообещала все это огню, исходящему из палочки. Уже не отчаянному, а осознанному и обдуманному. И ее магия вспыхнула в ответ и пронеслась сквозь нее. Грубая, бескомпромиссная и мучительная. Пока ветка на земле не вспыхнула пламенем, теплым и золотым, мягко горящим в холодной темной ночи. Гермиона опустилась на колени, измученная и слишком подавленная, чтобы наслаждаться его необыкновенным сиянием.