Unsphere the stars / Сдвигая звезды в небе

Он сказал: «О, малышка, ты знаешь, мы станем легендами. Я — король, а ты будешь моей королевой, и мы побредём в рай». Halsey — Young God.

Она не знала, как он нашел ее комнату, но поняла, что ей все равно, когда увидела едва заметные розоватые оттенки на его фарфоровых острых скулах, освещенных только лампой у кровати. Глаза у него были серьезные и темные, как у дьявола. Она отступила в сторону, пропуская его. Когда он бродил по ее комнате, его открытое любопытство напомнило ей о том, как он чувствовал себя дома в Уэльсе. И совершенно противоположное отношение, словно скрытое за доспехами, когда они прибыли в Хогвартс. Она наблюдала за тем, как он взял старую чернильницу на ее столе, нежно провел пальцами по картине замка Дирборн, которую она повесила на стену. Как он изучал ее книги, и как избегал смотреть на ее неубранную постель, все еще теплую, ведь она только встала с нее, чтобы ответить на стук в дверь. Прошло всего несколько часов после того, как она ушла с вечеринки когтевранцев. Гермиона еще не успела уснуть, но легкая дымка сновидений все еще терзала ее сознание. — Так вот что дают тебе привилегии и семейные связи, — его голос прорезал тишину ночного Хогвартса. Мягкий, и в то же время слишком громкий, незаконный, дерзкий и безрассудный. — Иногда мне снятся плохие сны. Мы решили, что лучше не беспокоить остальных. Однако она не стала отрицать, что получила это убежище благодаря Дамблдору. И вот теперь Том был здесь, и она едва могла дышать от волнения и страха. — Тебе не следует здесь находиться. Попадет нам обоим. Она не спросила, почему он здесь. И не сказала ему уходить. Он проигнорировал предупреждение, пересек комнату и, взяв ее за руку, усадил рядом с собой на маленький диванчик. Том был так красив в мягком свете, и она могла почувствовать каждую его деталь, каждую частицу и клеточку, и удивительное тепло, исходящее от его бедра, находившегося так близко к ней. И эту электрическую рябь там, где его рука все еще касалась ее. Как его темные волосы были слегка взъерошены сзади. Напряжение в его шее и то, как его глаза растянулись в хмурое выражение, которое не омрачило изгиб его губ. — Тебя ведь брали в плен, не так ли? Я понял, что это, должно быть, так. В тот момент, когда был у вас дома. Вот почему ты научилась сражаться. И это был не вопрос. Она вспомнила похитителей, зловонное дыхание Фенрира, и ее, лежащую на полу Малфой-мэнора, крича от агонии от всего этого. — И пытали, — спокойно согласилась она. Его глаза напряглись, встретившись с ее взглядом, и она была удивлена глубиной ярости, манящей из тени. И еще больше тем, как она сама отреагировала на это. Ее сердце подпрыгнуло от непрошеного удовольствия того гнева, который он испытывал сейчас. Гермиона добавила, прежде чем он успел заговорить снова. — Но этих людей... здесь больше нет. И теперь я сильнее. Том выглядел так, словно готов был на мгновение поднять весь мир на войну за нее, но здесь не было никого, кого он мог бы убить — кроме самого себя в будущем. Она оттолкнула эту мысль прочь. Пусть думает, что она убила их всех, своих похитителей. Это уже не имело значения. К ее удивлению, он улыбнулся. — Несомненно, ты такая. Сильная. Он сделал паузу, и тишина повисла между ними, а воздух стал таким же горячим и неподвижным, как перед летней грозой. — Я не знаю, как это делается, Гермиона, — его голос был твердым и бесстрастным, это было признание, не обремененное гордостью. — Как тебе хорошо известно, у меня нет критерия, которым можно было бы измерить нормальную привязанность мужчины и женщины. Все, что я знаю, это то, что ты великолепна и ты моя, и я убью любого, кто прикоснется к тебе. — Это звучит, — ответила она, — не очень романтично, несмотря на то, что пишут в книгах. Но для нее это было так. И ее взволновала та сила, которую он ей давал. Он убьет за нее, действительно убьет. Убью, сказал он, а не убил бы. На самом деле так оно и было. Они стояли плечом к плечу в тихом лесу и убили двоих, каждый по одному. Она снова отогнала эту мысль. — Нет, я сама справлюсь с теми, кто причинит мне зло. Я не твоя, — сказала она, — я сама по себе. Я не буду никому принадлежать, нигде и никогда. — Лгунья, — ответил он и наклонился к ней. Его губы нависли над ее губами на мгновение, которое показалось вечностью. Буря вокруг них уже начала закипать, будто тихий гром прокатился по ее плечам, а молния дразнила обнаженную кожу ее ног там, где заканчивалась ночная рубашка, прежде чем его губы коснулись ее, мягкие и шелковые, как паутина. Цепляясь за нее, пока Гермиона не оказалась в ловушке и не растаяла рядом с ним, жаждущая и желающая, и тогда Том ворвался, как ураган. Его рука напротив была грубой, как железо, притягивая ее отчаянно все ближе и ближе, и вся покрытая синяками и порезами. — Ты не злишься? — спросила она, неохотно отстраняясь, ее голова кружилась. — Что я победила тебя на глазах у всех? Его губы приподнялись, даже когда он нахмурился. — О, я злюсь, — ответил он, — но... Я никогда ничего не хотел так сильно, как хочу тебя. К тому же, в следующий раз победа будет за мной. В финале. — Возможно, — согласилась она. Ее не волновала победа в школьных соревнованиях. Она лишь хотела увидеть его у своих ног, и сделала это. Гермиона задумалась, не выпил ли он. — Обычно ты не так откровенен. — Я... экспериментирую с новой тактикой. Кроме того, ты единственная в этом месте, а может быть, и во всем мире, кто может сравниться со мной. Я всегда знал, что я необычный, но никогда не ожидал, что кто-то другой тоже может быть такой. Она ударила его, и его глаза заблестели дикой радостью от неохотного смеха, вырвавшегося из нее. — Ты, — сердито воскликнула она, — самый самонадеянный человек, которого я когда-либо встречала. В этом мире так много замечательных и особенных людей. В жизни есть нечто большее, — она поняла, что повторяет себя в молодости, но продолжала, — чем книги и ум. Храбрость и сострадание могут сделать кого-то гораздо более особенным, Том. — Тогда покажи мне. — Обязательно, — пообещала она и снова поцеловала его. Поцеловала так, словно не было ни будущего, ни прошлого, только этот миг в полуночные часы в ее уединенной комнате на вершине башни. Ее руки на его коже и ее губы на его губах оживляли его в темноте, прожигая насквозь, пока его разум не успокоился, и не осталось только прикосновение и вкус там, где они соединялись. Его ладонь, запутавшаяся в ее густых темных волосах, обнаженная кожа его груди напротив нежной ее. Он ощущал ее вкус, как радость, которой он никогда не знал, отталкивая весь мир, пока не смог вдохнуть как в первый раз, задыхаясь, неглубоко, отчаянно и грубо. То, как прижималось ее тело к нему, острый изгиб ее бедер сквозь тонкий хлопок был как нож, который разрезал его, маня стать ближе. И он, который жаждал этой близости так долго, словно это была полузабытая мечта его детства. Это, как он понял, и есть сила. Едва слышный вздох, который она издала, когда он медленно провел пальцами по изящному краю ее левой ключицы. Туманный блеск ее глаз, темный румянец на ее щеках. То, как ее ресницы опустились вниз, чтобы коснуться бледной веснушки, которая танцевала на верхнем краю ее правой скулы. — У меня есть шрамы, — прошептала она, когда ее руки замерли на пуговице ночной рубашки, а халат темной лужицей лежал на полу, отброшенный и забытый часами, днями или годами раньше. В тот момент, когда ее тело не касалось его, а она стояла перед ним, словно подношение богам, он понял, как был напуган. И все же ему было все равно. Ее голос говорил, что она тоже напугана, а ее тело — что пришло время быть храброй. — Покажи мне, — хрипло сказал Том, отталкивая ее пальцы и освобождая первую пуговицу. Она сделала его слишком нежным, ослабила его. И все же он чувствовал себя Богом, когда она расстегнула вторую, третью, четвертую и пятую и позволила белому одеянию соскользнуть на пол. Она стояла перед ним, как императрица, и он упивался изгибами ее тела. — Что ты со мной делаешь? — удивленно спросил он, опускаясь перед ней на колени и целуя ее ноги, бедра и тайные места, о которых раньше и мечтать не смел. Восхищаясь ландшафтом ее тела, столь непохожего на его собственное. Он вдруг пришел в ярость от того, как слаб перед ней. От того, что в этот момент он с радостью сделал бы все, что она попросит, благодарный только за ее прикосновение и вкус. И от того, что он лежит перед ней на земле второй раз за день, но как же ему было все равно, что все сейчас было неправильно, что это он был — Том Марволо Риддл. Она отступила назад, пока ее ноги не уперлись в край кровати, а он стоял, неловко, в полушаге от нее, и думал, что Гермиона может поглотить его своим огнем и жаром. Но потом подумал, что, возможно, оно того стоит. Другой голос в его голове, тот, который он никогда не мог полностью заглушить, говорил взять то, что принадлежит ему. «Прежде, чем кто-либо другой», — продолжал он, шипя и сердясь на такую мысль. Он двинулся вперед, отталкивая ее назад, теперь уже не так нежно. Вид ее, распростертой под ним, вызвал в нем голодный шок. И он подумал о том, чтобы обхватить рукой ее тонкую шею. Подумал о силе, которой обладал в этот момент. Все сгустилось в нем при этой мысли, невыносимой мысли. И он отбросил ненужные брюки, прохладный воздух принес облегчение. Ему было больно, как будто он мог взорваться, и он хотел погрузиться в нее, дико и подчиняя себе. И в то же время, его удивляло, каким он мог бы казаться в ее глазах, из тех пространств, которые еще предстоит исследовать, целый океан возможностей. Затем он оказался перед ней на коленях, едва осознавая, что сделал выбор. Ее икры переплелись на его плечах, его рот молился между ее бедер, а его язык был острым, как нож, разрывая ее на части. Надо сказать, что он не совсем понимал, что делает, но она все говорила ему своими словами и звуками, полувздохом «да, Том, о боже, да», тихим плачем и удивительным блеском слез в ее глазах, когда он поднял голову. И вспышкой тепла в его груди, когда ее пальцы вцепились в его волосы. Звуки, которые она издавала, были земными и человеческими. И он не мог представить, что будет наслаждаться чем-то настолько глубоко и сильно, как в тот момент, когда она распалась на части. И это, подумал он, гораздо лучшая месть, чем пытка. Позже, когда он снова и снова открывал для себя ту силу, которую она имела над ним, когда ее губы обхватывали его, когда познал агонию и трепет, стиснув руками простыни, пока ее темные волосы рассыпались по твердости его бедер, позже — они лежали рядом и молчали. Это было грязно, такой вид секса — или почти секса. Он предполагал, что весь акт закончится примерно так же: простыни под ним все еще влажные, одеяло смятой кучей валяется на полу, прохладный воздух захватывает их обнаженные тела, со временем возвращая их на место после великолепной муки того, что произошло между ними. Что бы это ни было, у него, возможно, было название, но он так и не выучил подходящего слова. Грубые слова из уст мальчишек казались недостойными женщины рядом с ним. И по мере взросления Том был слишком поглощен другими вещами, чтобы вообще об этом задумываться. Он был охвачен погоней за силой и магией. Он никогда не понимал, что такая простая вещь, самая человеческая вещь из всех, обладает всей красотой убивающего проклятия, агонии пыток и мощи Империуса. Никогда не понимал, как легко быть богом. — Извини, — сказал он в тишину между ними, — за Хэллоуин. — Будь лучше, — пробормотала она. — Я верю, что ты можешь. Рассветные лучи проникли в ее окно еще до того, как она проснулась, а он лежал на боку и смотрел. Никто и никогда прежде не побеждал его, ни в чем. После дуэли Эйвери был единственным, кто осмелился подойти к нему в общей гостиной. Он ничего не сказал, но Том знал, что Эйвери был всего лишь его приспешником, а не другом, и тот спросил, так ли он силен, как думает. Вместо того, чтобы наказать его, он улыбнулся. — Теперь, — сказал он громким голосом, — вы понимаете, почему она меня интересовала. И на этом разговор и обсуждения закончились. Дело было не в том, что он был слабее, чем они думали, а в том, что она была намного сильнее. В полутьме он вспомнил, как она спокойно положила отрезанную руку мужчины в карман его спутника, привязала труп его жертвы к тому, все еще живому, и сломала их палочки, прежде чем отправить их обратно к хозяину. Он улыбнулся от воспоминаний. «Равная мне», — подумал он, или настолько близкая к этому, насколько он мог себе представить. Она выглядела умиротворенной. Он никогда раньше не видел, как кто-то спит, и ее глаза завораживающе подергивались за тонкой мембраной закрытых век. Что она сейчас видит? Она спала рядом с ним, безмятежная и тихая, ее дыхание было ровным. Она доверяла ему. Он мог убить ее и ускользнуть проще простого, или раздвинуть ее ноги и, наконец, войти в ту, все еще неизвестную часть ее. Он мог без особых усилий проникнуть в ее спящее сознание и ощутить аромат ее сна, наблюдать за проносящимся мимо торопливым, ускоренным фильмом. Но он этого не сделал. Будь лучше, сказала она ему. Первый человек, который действительно увидел его и поверил, что в нем было нечто большее, чем гениальность и сила, чем жестокость и амбиции. Я верю, что ты можешь.