Unsphere the stars / Сдвигая звезды в небе

В нем и любовь, и желания, шепот любви, изъясненья, Льстивые речи, не раз уловлявшие ум и разумных... Гомер. Илиада.

Когда он проснулся, его переполняло чувство торжества. В Комнате было холодно. Огонь в камине погас, и мягкое, тонкое тепло ее обнаженного тела прижалось к нему. Гермиона все еще спала, сдвинув брови, со странно милым пятном на надутой нижней губе, которую он в последний раз прикусывал всего несколько часов назад. Она выглядела моложе и более уязвимой, и все же, когда его глаза привыкли к свету, он увидел ее палочку в пределах легкой досягаемости. Том подумал, что она была сломлена ровно настолько же, как и царственна. И все же она доверяла ему. Гермиона Дирборн принадлежала ему, привязанная к нему убийством и телом. Она была его, но занимала роль, которую он никогда бы не допустил. Она была его, но при этом королевой. Его желудок громко заурчал в тишине комнаты. Теперь Гермиона оказалась в его владениях: добровольно попробовала зернышки граната*. Здесь, в его Комнате, где сам воздух оседал на его коже, как шепот силы. Они подожгли кровать. Было трудно не почувствовать самодовольства от того, что он был так же хорош в этом, как и во всем остальном, что он когда-либо пробовал. Трудно не почувствовать себя богом. — Ты — воплощение магии, — прошептал он, проводя длинным бледным пальцем по гладкой дуге ее бедра. В детстве ему говорили, что ад полон огня, но он знал, что все наоборот. Он оставил ад позади в возрасте четырнадцати лет и однажды сожжет его дотла. Гермиона что-то пробормотала и крепче прижалась к нему, прячась от холода. Он потянулся за своей волшебной палочкой, которая с грохотом упала на пол ночью, и разжег огонь в камине. Тому редко снились сны, но если и снились, то они были о власти или кошмары о сиротском приюте. О том, как он был богом и получил от него наказание. И совсем недавно ему начала сниться она. Ему снилось, как он вскроет ее, как чернильные слова выплеснутся наружу вместе с ее секретами. Ему снилось, как он взял ее, и как она умирает. Снилось, что ее забирают, убивают и мучают. Сны были горькими и восторженными, но были вдребезги разбиты, искорежены и сломаны. Сон, от которого он пробудился сегодня, был новым. Это был летний день в саду, и он, наблюдающий за тем, как она читает. Во сне она ела клубнику, этот надутый ротик обхватывал красный плод. Сон был одновременно нежный и необъяснимо эротичный. Это выбило его из колеи. — Темпус, — скомандовал он. Всего пять часов утра субботы. И не было никакой необходимости еще несколько часов покидать этот подземный мир. Возможно, что ни того, ни другого не хватятся до обеда. Он притянул ее ближе к себе и начал размышлять. Теперь, когда он попробовал это, он понял, почему греки строили лагеря на берегах Трои и ждали в течение десяти лет. Почему даже самые скучные студенты из его факультета выставляли себя дураками из-за женщин. Но это было не то, что было у них. Это было намного выше всего, что эти глупцы называли любовью. В этом мире было две прекрасные вещи: сила и Гермиона Дирборн. Он понимал, что убьет любого, кто попробует забрать ее. Понимал, что когда она смотрела на него, то видела именно его. — Ты мое создание или моя погибель? — спросил он вслух. — И то, и другое, — сонно пробормотала она, наконец, пошевелившись. — Сколько сейчас времени? — Только пять, — заверил он ее. — Никто не хватится нас еще несколько часов. Ложись спать. — Не делай так больше. Не отталкивай меня одной рукой и не притягивай ближе другой. Она никогда раньше не казалась такой уязвимой, и он почувствовал, как что-то шевельнулось в нем, возможно, тень чувства вины. — Не буду. — Я не должна тебе доверять, — прошептала она в темноту комнаты, — но я доверяю. Если ты предашь меня, то я убью тебя. В ответ он скользнул рукой к месту соединения их тел, где уже было горячо, и делал ей приятно, пока она полностью не проснулась, извиваясь под ним. Тогда он снова оказался внутри нее, ощутив ту магию, которую они никогда не проходили на уроках. И снова почувствовал сладкий триумф и что все это было похоже на форму чего-то божественного. *** После этого наступили безмятежные дни, которые не могли испортить даже экзамены. Весна сменилась летом, и шотландское нагорье наслаждалось теплой погодой, а горы купались в лучах июньского солнца. Время, казалось, ускорилось, пока стремительно приближались ТРИТОНы. Будто они дошли до вершины лестницы, находящейся на краю утеса, с которой должны были спрыгнуть в мир за пределами замка. Их сверстники стали раздражительными и переутомленными. Двое студентов уже лечились в больничном крыле после приема запрещенного усилителя памяти, а еще один — от передозировки энергетических зелий. Они занимались на открытом воздухе, претендуя на место у озера, которое было только для них двоих. Повторение тем стало не столько рутиной, сколько наслаждением, когда у них было время похвастаться перед друг другом умом и сообразительностью — амбициозные, беззаботные и счастливые. Гермиона сдавала эти экзамены раньше, поэтому могла позволить себе не беспокоиться о результатах во второй раз. А Том просто не мог представить себе, что у него что-то плохо получается. — Нет, — говорила она, ликуя, — это Марион, а не Мэри Фишборн создала Напиток живой смерти. *** — Ты знаешь, где яблоки? — спросила она Серую Даму, когда та ждала ее в комнате вечером в среду, пока другие девочки занимались внизу. — С диадемой, в месте, где я умерла. Принеси мне карту, и я покажу. Гермиона призвала волшебный атлас из самых глубин своего сундука, и Серая Дама показала ей приблизительно ближайшее место в лесу. Это был радиус в несколько километров — задача не из легких. — Один парень… мой друг со Слизерина… он найдет тебя, чтобы спросить о диадеме. Можешь рассказать ему, если захочешь, но не упоминай о яблоках. Сначала их найду я. Пожалуйста. — Он уже много раз говорил со мной, но я здесь из-за тебя, дочь Елены. Ты единственная, кому я расскажу о яблоках. Гермиона прекрасно понимала, что это более важная тайна, чем диадема. И эту тайну надо хранить от Тома. Они оба будут в поисках, но она должна найти их первой, чтобы скрыть от него истинный источник бессмертия. — Через много лет другой парень тоже спросит тебя о ней. Парень по имени Гарри. И он уничтожит ее ради общего блага. — Я буду ждать этого Гарри. — Возможно, после того, когда диадема исчезнет, ты сможешь пойти дальше. *** По возможности они сбегали в Тайную Комнату, хотя больше и не оставались там на всю ночь. Эти украденные мгновения превратили место в то, что она теперь считала порочно прекрасным. Она влюбилась в его страсть, в его нежность, в его руку на своей шее. *** — Я не хочу уезжать, — сказал он ей однажды, глядя на сверкающее озеро, а острые скулы его лица выделялись от тоски. — Это единственное место, где я чувствую себя как дома. Уже был третий день экзаменов, и повторение стало утомительным, а сама сдача — тревожно легкой. Гермиона прислонилась к его груди и проверяла Тома по своим записям. Она удивилась, что он так легко объяснил ей причину теперь уже редкого плохого настроения. Даже подозрительно легко, подумала она. Но потом попробовала новую тактику. И возможно, это был ее самый глупый и больше подходящий для Гарри план. Но никто из тех, кто имел для него значение, никогда не верил, что Том Риддл может быть кем-то лучшим, чем Плохим. Не просто плохим, а с большой буквы «П» — Плохим. Даже Альбус, который, возможно, вместо постоянных подозрений мог бы все изменить, если бы дал Тому шанс. — Что ты собираешься делать, когда мы выпустимся? — спросила она, зная, что он не принимает сочувствия. И Гермиона не могла рассказать ему, что когда-то чувствовала то же самое. Для нее Хогвартс был местом, которому она больше всего принадлежала. И она не могла рассказать ему, как ей было тяжело возвращаться каждое лето в магловский мир и смотреть, как она медленно отдаляется от собственной семьи. И когда Гарри сказал, что пришло время, она последовала за ним. Потому что должна была. И потому что Гарри был для нее таким же домом, как и Хогвартс. И как странно было не чувствовать, что это ее дом. Что она оставила собственный мир в таком недоступном для нее месте, похожем на мучительные воспоминания о счастье. И несмотря ни на что, она попала в новую семью, которая образовала внутри нее маленький горький клубок, иногда шепчущий, что на самом деле ее лишили магического воспитания. Она не могла сказать Тому, что понимает его горечь. Но она понимала. Она любила своих родителей, любила воспоминания о детстве, но никогда не чувствовала себя полностью дома в их мире. Она прожила двадцать лет, стоя по обе стороны непреодолимой пропасти, задолго до того, как узнала о мире, в который попала. Нет, она не могла рассказать об этом Тому. Но она могла показать ему, что человек тоже может быть домом. — Я еще не совсем уверен, — ответил он, стараясь звучать непринужденно, но она удивилась тому, как напряглось его лицо. — Мы это давно не обсуждали. Она улыбнулась и провела пальцем вниз по скулам, будто вырезанным из стекла. — Я все еще хочу изменить мир, — сказала она, положив голову ему на плечо, вспоминая их первый настоящий разговор. Каким другим, каким человечным он казался ей сейчас, по сравнению с тем, кем был тогда. — Я тоже. — Ты назвал меня нелепым созданием, — поддразнила она его и получила улыбку в ответ. — Это был первый раз, когда ты произнес мое имя. — Тогда ты меня очень расстроила. И все еще бываешь такой — со своей раздражающей моралью, лицемерием и тем, как ты используешь свою улыбку в качестве оружия, когда не хочешь отвечать на мои вопросы. Его тон сменился с нежного на более мрачный, когда Том закончил фразу, и она почувствовала что-то скрытое за этим поддразниванием. — Какой вопрос, — осмелилась спросить она, — ты хочешь мне задать? Он повернулся и взял ее за подбородок левой рукой, пальцами крепко вжавшись в кость — резкая смена момента нежности ранее. — Останешься ли ты на моей стороне, пока я буду делать все то, что захочу, или однажды решишь, что я слишком сломлен, слишком мрачен и слишком безжалостен? Они смотрели друг другу в глаза, напряжение нарастало, пока она впервые за несколько недель задумалась, действительно ли он причинил ей боль. — Я же говорила тебе быть лучше, — ответила она. — В том-то и дело, Том. Будь лучше, или да, я просто уйду. Он горько рассмеялся и отпустил ее. — Я думал, что любовь должна быть безусловной, — усмехнулся Том. Любовь? Так вот что это было? Еще некоторое время они сидели молча, ветер шевелил поверхность озера, а тени стали удлиняться. — Я так не думаю, — ответила она спустя время. — Ты заслуживаешь Гермиону, которая бросает тебе вызов и подталкивает тебя, которая может не отставать и уравновешивает тебя. Захотел бы ты меня, если бы я выбрала обычную жизнь, которую хочет, скажем, Анча? Нет. Тебе нужна моя лучшая версия. И я хочу лучшую версию тебя. Мне нужен Том Риддл, а не кто-то, развращенный властью до безумия. Он закатил глаза, и гнев растаял в нем, когда Том перевернулся на живот, вытаскивая другую книгу. — Этого не случится, — сказал он ей недовольно. Она ничего не могла высказать его высокомерному лицу, поэтому просто открыла книгу, и некоторое время они читали в тишине. — Больше всего на свете, — нарушил угрюмое молчание Том, — я хочу учиться. Твой отец сказал, это лучше всего. Он сказал, что они учат нас основам и ожидают, что мы будем удовлетворены. Он сказал, что большинство волшебников и ведьм никогда не получают доступа и к частице своей силы. Они просто выучивают минимум заклинаний и идут перекладывать бумажки в Министерстве или заводят детей. Он сказал, что это потому, что слишком много магии может быть опасно... Но я уже опасен, любовь моя, и ты тоже, и я хочу выяснить, существуют ли какие-то рамки. — Что, если ты потеряешь себя на этом пути? — Этого не будет. У меня есть ты, чтобы удерживать меня рядом. Теперь он снова был напряжен, она почувствовала, как что-то вибрирует между ними, пробиваясь сквозь ее собственное беспокойство от его слов. Если она действительно привязала его к себе, что может произойти между ними, чтобы разорвать эту связь? — Я тоже хочу учиться, — призналась она. — Учиться так, чтобы узнать... Он поцеловал ее прежде, чем она закончила свой следующий выдох. И его поцелуй был полон обещанием силы. Действительно, опасной вещью. *** — Я знаю, у вас… отношения, — сказал Альбус, сидя за огневиски в ночь, когда у нее закончился ее последний экзамен. — И он, конечно, кажется от этого лучше. Но я не могу ему доверять. Если есть хоть что-нибудь… — Я бы тебе сказала, — заверила она крестного. — Он добр ко мне, но он не хороший человек. Я надеюсь, что он сможет стать таким, но боюсь, что и нет. — Тогда почему? — Безусловно, — сказала она, — ты лучше всех можешь это понять. *** — Я не уеду до августа, — сказала ему Гермиона, перекатываясь на кровати в Тайной комнате. — И это только на несколько месяцев. — Почему ты не можешь сказать мне куда? — Потому что, — твердо ответила она, — это не мой секрет. Это друг профессора Дамблдора. Я не могу сказать тебе, где именно, и я все равно не знаю точное место. Но это где-то в Северной Европе, так что мне будет ужасно холодно. И я буду скучать по тебе все это время. Он улыбнулся и поцеловал ее. — Я не могу винить тебя за жажду знаний, — сказал он. — Это то, что делает нас похожими. — Где будешь ты? Уже решил? — Нет. Я кое-что ищу. Кое-что важное. К тому же, такие люди, как мы, не нуждаются в работе. У нас есть все время, деньги и власть, чтобы проложить собственный маршрут. И это было правдой. В этом они были похожи. *** — Ты знаешь, — спросил он ее в последний вечер в Хогвартсе, почти на том же самом месте, их месте, скрытом от глаз большей части территории школы, — в чем формальная разница между светлой и темной магией? Гермиона думала, что знает, но ей было любопытно узнать, куда приведет это отклонение от темы пересмотра Древних рун, и жестом попросила его продолжить. — У них есть список запрещенных заклинаний, но нигде не сказано, почему именно эти. Никто так и не определил, по какой причине. Но еще они не понимают, что любое заклинание может быть темным. — Любое заклинание? — Всякая магия имеет свою цену. Большая часть так называемой светлой магии использует бесконечно малое количество магической энергии. Видишь ли, но это не навсегда. Ты можешь превратить иглу в мышь, но это просто игла, которая выглядит и действует как мышь. Только так называемое темное заклинание может заставить иглу превратиться в мышь. Ты можешь убить человека с помощью магии света, и можешь ранить человека с помощью магии света, но ты не можешь фундаментально и навсегда изменить человека с помощью магии света. Если бы я превратил тебя в кошку, профессор мог бы снять заклятие... Порез можно было бы исцелить. Видишь, это просто выбор времени. Заклинание, которое ты применила против нашего общего знакомого возле твоего дома... Любой целитель смог бы остановить тромб. Но Авада Кедавра не может быть заблокирована, если выполнена правильно. А значит, цена гораздо выше. Темная магия что-то берет… но также и отдает. Об этом никогда не упоминают. Она вознаграждает пользователя, но требует определенной цены. Том любил поболтать. Ему нравился звук собственного голоса. Он не был дотошным парнем. И все же то, что он говорил, заставило что-то, что она упустила в магии, встать на место. Великая магия требовала жертв. И она принесла жертву в начале этого года, когда пообещала себе — пообещала своей ярости — создать Губрайтов огонь. Гермиона поняла, что дала клятву самой магии о том, что будет ждать и учиться, пока не сможет войти в дымящиеся руины разрушенного войной мира и изменить его к лучшему. Она вспомнила это, когда улыбнулась ему и сказала правду, которую проглатывала неделями. — Ты говоришь, что хочешь изменить мир... но проблема в том, что ты никогда не мог понять, что сила и слава — разные вещи. Люди с реальной властью не получают большой славы. И они, конечно, не позволяют, чтобы ими управляла жажда мести или агрессия. — А как бы тогда это сделала ты? — спросил он, бледный и разъяренный. — О, дорогой, я тебе этого не скажу. Ты можешь начать первым, скажем в ближайшие сорок лет, а потом, когда потерпишь неудачу, настанет мой черед. И ты сможешь посмотреть мой мастер-класс. Согласен? К ее удивлению, он взял ее руку с волшебной палочкой в свою и сказал: «Я не потерплю поражения. Так что это сделка». По их рукам пробежала волна магии, и Гермиона поняла, что совершенно случайно дала клятву этому человеку. — Я позволю тебе сжечь мир дотла, — сказала она ему, — а потом приду и построю его по своему образу и подобию. И они полюбят меня за это. *** На выпускную вечеринку семикурсников она выбрала красно-синий наряд. Струящийся шелк мантии кроваво-красного оттенка, цвета крови, отсылающий к сердцу, красный по-гриффиндорски, пронизанный голубыми венами на поверхности. Они не танцевали с Томом с Нового года, и, зная о бесчисленных обнаженных ночах между ними, их шаги сливались воедино, величественные и плавные. — Ты должна быть королевой всего этого, — прошептал он ей, наполовину опьянев от шампанского, крепко прижимая к себе. — Я сделаю тебя королевой. — Королевой пепла, — ответила она. — Я сама могу стать королевой, если захочу. Но она дала ему обещание, и поэтому позволила ему вести. А после пира он отвел ее туда, где Тома в последний раз ждали его рыцари, и она, не дрогнув, наблюдала за тем, как они празднуют свое освобождение в мир.