Unsphere the stars / Сдвигая звезды в небе

Сколько времени прошло между тем моментом, когда ты была счастлива, и тем моментом, когда ты захотела его убить? Кэтрин М. Валенте, «Бессмертный».

Гарри Поттер смотрел на то, как человек, который убьет его семью, надевает знакомый медальон на шею его лучшей подруги. Гермиона стояла у окна в его странной и интересной квартире. За последние недели Гарри много чего повидал. Он видел, как Том Риддл с удовольствием ужинал за столом. Он видел, как тот уходил на работу. Слышал рассказы о его прошедшем дне. Он видел его раздражение, когда тот не мог найти второй носок, и видел его дикий восторг, когда тот нашел владелицу медальона, которую он искал так долго. Он видел, как они дерутся, ссорятся и спорят. Он видел, что Том умел поддерживать, но и был враждебно настроен. Поначалу Гарри с беспокойством наблюдал за годами, проведенными Гермионой рядом с Томом, но потом был слишком увлечен историей в ее воспоминаниях, чтобы беспокоиться о том, почему она их показывала. Конечно, это были не все воспоминания. После первого года она показала ему то, что называла «бликами». Гермиона проводила много времени в путешествиях и часто пропускала эти моменты, но она показывала ему политические встречи, обеды, танцы и фестивали, о которых он никогда не слышал, и магию, магию, магию. Это сделало его таким же голодным и полным удивления, каким он был, когда впервые узнал, что волшебный мир реален. «Я хочу, чтобы ты знал, кем я стала», — говорила она ему. Но воспоминания показывали гораздо больше. Они показали ему, кем был Том Риддл до того, как стал чудовищем. Они показывали ему, что такое мир, и чего он до этого не понимал. Мир, который пытался построить Альбус Дамблдор, противоречил представлениям Гермионы о другом мире, где магия была бы королевой, о мире более неукротимом и свободном. Гарри подумал, не манипулирует ли она им. Вероятно, так и есть. Но это не имело значения. В последний раз он чувствовал себя таким искушенным, когда смотрел в зеркало Еиналеж, и сейчас точно так же продолжал неотрывно смотреть. Поэтому он видел, как рука Гермионы потянулась к медальону. — Что это? — спросила она, улыбаясь, когда ее пальцы потянулись к нему, а затем повторила снова. — Что это? — но голос ее дрогнул, потому что она, конечно, знала, она уже знала ответ. Том ничего не сказал, но повернул ее к себе и попытался поцелуем заглушить ее протесты. Гермиона отстранилась от него, ее карие глаза блестели от слез. Она поднесла медальон к глазам и резким движением запястья вызвала газету. Ей не нужно было читать заголовок, но она все равно прочла вслух. — Что ты наделал? — она зашипела на него. На мгновение Том выглядел слегка ошарашенным. Гарри задумался, а какой реакции он ожидал от нее. Гермиона начала стягивать через голову золотую цепочку. — Ты всегда такая чертовски умная, не так ли? Если ты его снимешь, — злобно сказал Том, — то можешь возвращаться домой. — С чего ты взял, что я этого хочу? — спросила она, но промолчала. — Ты идиот. Ты что, не слушал меня? Я повторяла тебе снова и снова: три — более сильное число, чем семь. И есть черта, которую даже ты не должен пересекать. Он усмехнулся, явно взбешенный. — Тогда отдай его и убирайся. Левая рука Гермионы лежала на медальоне, правая — держала палочку. Она выглядела такой красивой и неуверенной, с распущенными длинными волосами и со слезами на глазах. — Я думала, что я... Я такая дура, — выдохнула она. — Ты хоть почувствовал что-то? Тебя терзают угрызения совести? — Она была ужасной, развратной старухой, которая пыталась заставить меня ... полностью поддаться соблазну. Она была жадной, корыстной и эгоистичной. Какое тебе дело до ее смерти? — Мне не все равно, потому что ты не можешь просто ... просто так выбирать! Ты не можешь играть в бога. Ты не лучше их! Ты не можешь сделать этот выбор, решить, что твои желания стоят больше, чем чья-то жизнь. Голос Гермионы прорезался сквозь слезы, ее палочка была вынута, но рука дрожала. — Я видел, как ты убила человека, Гермиона. Не будь такой чертовски лицемерной. Она глубоко выдохнула. — Ты прав, я сделала это, но я не выслеживала его. Может быть, я и лицемерка, но если ты не видишь разницы… то. Я не знаю. Я должна его снять. Я думаю это именно та черта, которую я уже не могу пересечь. Я многое тебе прощала… — Тебе лучше уйти, — перебил он, шагнув вперед и крепко прижимая ее к себе, — это унизит тебя. Ты лжешь, что хочешь уйти, Гермиона, потому что тебе наплевать на эту старуху. Не из-за этого. А потому что ты считаешь, что должна чувствовать вину, но ты знаешь, что она не стоит этого. Та женщина, которую я убил, не была святой. Она была обычным, жадным существом, слишком гордая тем, что никогда не должно было ей принадлежать. Я предлагал купить медальон у нее, выиграть, но для нее не было достаточно высокой цены — поэтому я взял его так. В конце концов, он по праву принадлежит мне. — Так нельзя мыслить, — настаивала она. — Ты не можешь просто решить, что то, чего ты хочешь, важнее. Не имеет значения, что ты экстраординарен, а они нет. — Почему это не имеет значения? Что делает ее жизнь такой же важной, как жизнь твоего крестного? — Может быть, и не имеет, но это все равно не дает тебе права просто убивать людей из-за какой-то безделушки, — отрезала она и отстранилась, и он отпустил ее, воспоминание закружилось в новом вихре, когда она захлопнула дверь. *** Второе воспоминание было в той же обшитой деревянными панелями комнате, но свет был другим. Волосы Тома стали длиннее. Он сидел за столом у окна, читал книгу и ел грушу. Свет падал на его лицо, показывая, что оно слегка восковое, его красота начала увядать. Когда он обернулся, чтобы оглядеть комнату, Гарри увидел девушку, привязанную к камину, с немигающими глазами, застывшую, голую, непристойную. Его желудок сжался от страха за незнакомую девушку. Огонь за ее спиной стал зеленым, и Гермиона вышла из камина, ее длинный синий плащ развевался на сквозняке. — Кто это, — тут же язвительно спросила она. — Это грязнокровка, которая на прошлой неделе взорвала магазин с тремя детьми внутри, — сказал Том, не оборачиваясь. Но Гарри видел злой блеск в его глазах, хищную улыбку, пляшущую в уголках его идеального рта. — Тогда отведи ее к аврорам. — Увы, моя дорогая, у меня есть для нее другое применение, — ответил он низким, четким и насмешливым голосом. — Если, конечно, ты не захотела спасти ей жизнь. Гермиона сняла плащ и бросила его на спинку стула. Ее следы были повсюду в комнате, но она уже не выглядела такой уютной, как раньше. Она похудела, побледнела, глаза ее горели. — Чего ты хочешь от меня? — устало спросила она. Том встал и подошел к ней, одной рукой обхватив ее сзади за талию, другой — задирая халат, пока пальцы шарили под ним. — Я хочу, чтобы ты отвела ее обратно в банду грязнокровок и внедрилась туда. Я хочу, чтобы ты довела их до еще большего насилия, довела до исступления. — Ты уже сделал это, — выдохнула она. Гермиона позволяла ему манипулировать своим телом, и это была невыносимо эротичная сцена. Голая связанная девушка стояла перед ними на коленях, и только ее глаза могли двигаться. Том раздвинул ноги Гермионы и прижал ее к буфету. Желудок Гарри сжался от страха и стыда, когда он увидел, как другой мужчина прижимается к ней. Это был самый наглядный акт, который он видел между ними, несмотря на все сцены домашней жизни. — Я ухожу, — сказал он и толкнулся так глубоко, что она вскрикнула от боли. — Мне нужно, чтобы ты стала моим лейтенантом. Огонь плясал на кончиках пальцев Гермионы, когда она снова вскрикнула, на этот раз от удовольствия. Гарри почувствовал тошноту. — Нет, — сказала она, задыхаясь и царапая ногтями дерево, — я не сделаю этого. Я не верю в войну, которую ты пытаешься развязать, и никогда не поверю. — Так и думал, что ты это скажешь, — сказал Том, хватая ее за волосы и наматывая их на запястье, заставляя смотреть на девушку, стоящую на коленях рядом с ними. Другая его рука начала танцевать между ее ног. — Авада Кедавра, — прошипел он, когда Гермиона распалась на части, крича в экстазе. Она на мгновение подалась вперед, потом отшатнулась. Том рассмеялся высоким, злым смехом, который Гарри помнил еще из своих воспоминаний. Ему тоже хотелось плакать, глядя на лицо Гермионы. Отчаяние. Покорность. — Я никогда не прощу тебе этого, — сказала она, наконец. — Ты хочешь, чтобы я была твоим творением, но ты уничтожил все шансы на это, когда разрушил свою собственную душу. Том уже не улыбался, но плюхнулся на диван, демонстративно облизывая пальцы. — Так вот кем ты хотел стать? — усмехнулась Гермиона. Отчаяние исчезло, и она стояла над телом, как львица, огромная грива ее волос развевалась, потрескивая от ярости. — Какой ты могучий! Великий лорд Волдеморт! Побеждающий безоружных девушек, едва закончивших школу. Как все они будут трепетать перед тобой. — Осторожнее, — прошипел он. — Ты могла бы спасти ее, могла бы сказать мне, что заберешь ее обратно, солгать и отпустить. Но ты была слишком упряма. Ее смерть тоже на твоей совести, моя дорогая. — Так вот кем ты хотел стать? — снова спросила она. В ее руках появилось яблоко, и он жадно смотрел, как она откусывает его. — Ты помнишь, каково оно на вкус? Ты помнишь прикосновение к моей коже под ночным небом? Помнишь, когда ты целовал меня, и это было словно волшебство, как будто ты возвращался домой и начинал новое приключение одновременно? На мгновение Гарри подумал, что Том — или он уже Волдеморт? — убьет Гермиону. Затем, к его удивлению, на стареющем лице промелькнуло сожаление. — Да, — ответил он, — Я всё помню. Но ты сделала меня слабым. Своей нежной кожей и мягкими губами. И своим огнем, мечтами и надеждами… — Я сделала для тебя больше, чтобы ты никогда не был один, — отрезала она. — Ты глупый дурак, раз отказался от жизни, потому что боишься смерти! Ты знал, какова была цена? Ты не знал, не так ли? А теперь ты уже не чувствуешь этого, чтобы вспомнить, почему это вообще имело значение. Я не боюсь тебя, и может даже любила, Том. Мне жаль тебя. — И все же ты здесь, — насмехался он, подходя к ней, злобный, улыбающийся и самоуверенный. — Я убил девушку, а ты смотрела и все равно здесь. Кем бы я ни был, ты останешься здесь, и что это для тебя значит? — Авада Кедавра! — закричала она, и палочка, которую он не заметил, появилась в ее руке. Но ядовитого зеленого света не было. Том стоял, застыв на секунду в шоке, но невредимый, невредимый и не убитый. Затем он снова начал смеяться. Он был ниже, чем раньше, и на его лице снова появился румянец. Он вдруг стал выглядеть моложе и красивее. — О, моя дорогая, ты действительно хотела этого, — сказал он, целуя ее заплаканные губы, обнимая, прижимаясь поцелуями к ее шее, пока она не вздрогнула и не замерла. — Я помню, — прошептал он. — Я помню магию твоей кожи. Меня преследовало ее отсутствие, но я помню, Гермиона. Я все это помню. Ты чувствуешь ее сейчас? — Да, — сказала она, — но этого недостаточно. Заставлять меня жить с воспоминаниями о тебе прежнем — это самое жестокое, что ты когда-либо делал, и я больше не буду этого делать. *** Когда Гарри пришел в себя после ужасной потасовки, Гермиона внимательно смотрела на него. — Почему это не сработало? — спросил он. — Почему ты не смогла убить его? Это бы все изменило. — Я не знаю. Возможно, потому, что я поклялась ему не идти против него. Я дала ему пятьдесят лет, помнишь? Это была случайность, случайный комментарий у озера, но, тем не менее, обязательная клятва. И, возможно, потому, что я не могу изменить время — как я уже говорила всем на суде. Я не могла остановить его, не могла спасти никого из тех, кто умрет. Мне оставалось только наблюдать. Мучительная мысль об этом помешала Гарри спросить то, что он собирался задать дальше: как ты могла оставаться там после медальона? Интересно, догадывалась ли она, как это возбуждало Тома до того, как стало настолько ужасным? Интересно, кто он такой, чтобы быть настолько очарованным? Интересно, какая магия скрывается под ее кожей, чтобы ослепить такого мужчину? Как чувство возвращения домой или начало нового приключения. Как падение прямо к звездам. — Я бы ушла от него сразу после случая с медальоном, но Альбус попросил меня не делать этого, — ответила она на вопрос, который он не мог задать. — И после этого… после того, как я попыталась убить его, то заслужила доверие Альбуса вновь. Если я не могу убить его и не могу встать у него на пути, то разве я представляю какую-то угрозу, какой бы могущественной я ни была? На этом был конец. Конец всех романтических отношений между нами. Хотя он так не заставил меня кланяться ему, как последовательнице. Я никогда не получала метку. И страх отступил, о чем Гарри и не подозревал. Она не была его солдатом, не стояла рядом с ним, когда тот убивал маглов. Он подошел к тому месту, где она сидела, его тело дрожало от нахлынувшего адреналина после этой ужасной сцены. Они снова были в лондонской квартире Гермионы, которая теперь выглядела более яркой и пригодной для проживания, чего не было в сентябре. Брошенный зимний плащ висел на стуле. Стопки книг на боковых столиках. Какие-то странные украшения, напомнившие ему Дамблдора. Среди всего этого была и Гермиона, свернувшаяся калачиком на диване. А рядом с ней была магловская книга, которую она читала, пока Гарри смотрел ее воспоминания. — Что ты имела в виду, говоря, что он не совсем живой? — спросил он, залпом допивая остатки огневиски, которое она налила ему перед просмотром Омута. — Что ж, — задумчиво произнесла она через мгновение, — есть одна забавная вещь о человечестве, которую я узнала за эти годы. Человеческому организму трудно отказаться от привычки… Гитлер любил собак. У серийных убийц есть любимый сорт чая, или их раздражает плохо подстриженный газон, или они никогда не забывают послать племяннице открытку на день рождения. Но такова была цена, которую заплатил Том — всякая магия, подобная этой, имеет свою цену. Ее слишком много, и слишком надолго. Когда он это сделал, я поняла, что ценой бессмертия было отказаться от того, чтобы быть по-настоящему живым. И жизнь в нем медленно угасала… а я заметила не сразу. Но потом после медальона и чаши оно ускорилось, наверное, потому что он слишком многое отдал. Она глубоко вздохнула, откидывая длинные волосы за плечо. — Этот глупый дурак вложил свое сердце в ожерелье для меня и побежал по тропинке, с которой уже не мог свернуть, — продолжила Гермиона. — Еда во рту превратилась в пепел. Солнце не согревало его кожу. Его перестало что-то волновать. Мир для него просто... исчез. Я думаю, когда я пыталась убить его — а ты видел, что я действительно этого хотела — и ты можешь знать это лучше остальных. Мы никогда не ощущаем себя более живыми, чем когда оказываемся близко к смерти. Это и вернуло кое-что для него. Забытое чувство. Возможно, именно поэтому он не мог убить тебя сразу — год за годом. Может быть, благодаря тебе он снова почувствовал себя живым. И это заставило его на секунду вспомнить, что он был человеком. — Почему ты действительно осталась после того, как он отдал тебе медальон, Гермиона? Конечно, Дамблдор понял бы, если бы ты сказала ему «нет». Она горько рассмеялась. — Возможно, он бы так и сделал. Я не уверена. Но… Я говорила себе, что всегда знала, кто такой Том, и была дурой, думая иначе, а Альбус нуждался во мне. Ему было нужно, чтобы я была рядом с Томом. Конечно, я помогала только косвенно. Я говорила, что он читает, кого видит и куда ходит. А Альбус уже мог понять, что это значит. Но я не могла ему сказать «он спрятал крестражи здесь, здесь и здесь». Она поерзала на месте, постукивая ногтями по книге, прежде чем добавить. — Может быть, я просто не была готова отказаться от всего этого, отказаться от надежды, что я все еще могу изменить его. Отказаться от надежды, что мое пребывание там имело большую цель. Может быть, я действительно была нужна ему. Я все еще не знаю. Понимаешь? — Да. Да, я понимаю. Мне жаль, Гермиона. В голосе Гарри послышались напряжение и грусть, когда он присел рядом с ней и похлопал ее по плечу. Это был невинный жест, чтобы ее утешить. — Ничего страшного, если ты хоть немного почувствовал его очарование, Гарри, — прошептала она, поймав его на мысли. — Все его любили. Знаешь, даже Хагрид любил Тома. Он помогал ему кормить этого паука, как его звали? — Арагог, — ответил он, удивленный, прежде чем понял, насколько давно это было для нее. — Так и было. Ну, конечно, Том не видел ничего плохого в том, что у Хагрида есть этот питомец, поэтому он позволил ему оставить его... В его глазах, я полагаю, это было достаточно справедливо, чтобы потом подставить его. И Хагрид рассказал мне это однажды после первых собраний Ордена. Тогда Том еще немного походил на того парня, каким был. Хагрид увидел его и вспомнил, кто он такой. Он был очень пьян и рассказал мне о старосте, который помог ему спрятать питомца, а потом сдал его. Хагрид знал его лучше, чем мы могли думать. — Да, Хагрид всегда знал, что Том не умер, — задумчиво согласился Гарри. — Он сказал мне, когда я был еще ребенком, что «от него осталось слишком мало, чтобы умереть». Я всегда это помнил. Гермиона слегка напряглась, но Гарри этого не заметил. Ее халат поднялся там, где она свернулась калачиком в углу дивана, обнажая бедро. — Неужели? — спросила она, проследив за его взглядом. — Как умно с его стороны. — Кажется, я больше не хочу смотреть, — признался он. — Все это... это слишком. Ты можешь просто рассказать мне? — Да, если ты так хочешь. — А куда он исчез? Дамблдор сказал, что он пропал на несколько лет после того, как получил чашу и медальон. Полагаю, это было после того разговора? — Да, вскоре после этого. Я уехала домой в Уэльс, а потом на некоторое время в Россию, и Том уехал… ну, он объехал все вокруг. Я не знаю всего. Иногда он писал мне, но не делился со мной своими мыслями, как раньше. — Как ты думаешь, он мог любить? — Не так, как мы, — сказала она после паузы. — Я думаю... возможно, это прозвучит безумно, но мне всегда было интересно, остановила ли его магия. Я не знаю, это всего лишь теория, но... его мать умерла, даже не успев его накормить, Гарри. Она всего на мгновение взглянула на него, дала имя и ушла. Его никогда не обнимали, никогда не любили, никогда не учили утешению, и я думаю, что его магия каким-то образом укоренилась там, чтобы защитить его, и заставила его не нуждаться в чем-то. Маглы провели исследования того, что происходит, если ты отказываешь маленьким обезьянкам в любых прикосновениях и привязанностях. И результаты были ужасными. Они выросли совсем не такими, как остальные. Может быть, поэтому он и был таким сильным, но… таким же образом сломленным. Некоторое время они сидели молча, пока Гарри размышлял о том, что все это может означать. — Уже поздно, Гарри. Джинни ждет тебя. И мне нужно немного отдохнуть. Гарри с сожалением встал. Он уже привык к этим поздним ночам в квартире Гермионы в Лондоне, когда они распивали огневиски, и он слушал о ее прошлом. Она часто уезжала по делам на несколько дней в течение нескольких месяцев после своего дня рождения — по делам, о которых ей еще предстояло ему рассказать. Но когда она бывала в Лондоне, он часто приходил после работы. Возможно, даже слишком часто: Джинни все еще жила в Норе, но проводила уже больше ночей на площади Гриммо, где Гарри жил с Роном. В отличие от брата, она никогда не ревновала Гермиону к Гарри. Но даже ее терпение имело предел. — Теперь ты можешь посмотреть воспоминания о своих родителях, — добавила Гермиона, когда он встал, чтобы аппарировать домой. — Их не так много, чтобы я могла о них рассказать. Кстати, почему бы тебе не взять с собой Джинни и не приехать на ужин в Уэльс на следующих выходных? Рона тоже пригласи, если хочешь. И если он готов. *** Если Гарри и ожидал, что они вчетвером будут одни на званом обеде у Гермионы, то был разочарован. Они вывалились из камина в похожий на пещеру зал. Каменные плиты были покрыты огромным ковром, который выглядел как ближневосточный, хотя он не был экспертом, чтобы это определить. Мягкий свет покрывал всё вокруг, отражаясь в сверкающих панелях, позолоченных краях картин на стенах, шелковом гобелене на одном конце, который колыхался от движения, когда всадники на своих крылатых лошадях преследовали сверкающего феникса. Свет также отражался от белокурых волос Драко Малфоя. Он стоял рядом с Гермионой, держа в руке бокал искрящегося золотисто-зеленого вина. — Что он здесь делает? — пробормотал Рон, выходя из камина вслед за Гарри. Уговорить его приехать было нетрудно. Хотя Гарри не знал точно, что сказала Гермиона, когда навестила его на следующий день после ее исчезновения и внезапного, необычного возвращения в день ее рождения. Теперь он, казалось, достаточно оправился, чтобы интересоваться, кем она стала, как и все остальные. И все же он был недоволен, когда Джинни велела ему надеть мантию. — Только посмотри на это место, — прошептала Джинни. — Чтоб мне провалиться. Гарри был благодарен, что послушался совета Джинни по поводу мантий: Гермиона снова была в синем, цвет ночного неба, усеянного мягко светящимися созвездиями. — Привет, — сказала она, целуя их всех по очереди. — И добро пожаловать! Что будете пить? Эльфийское вино? Джин-тоник? Пока она говорила, к ней подлетел поднос с пустыми стаканами. — Огневиски, — довольно смело сказал Рон, скрывая свое смущение, и один из стаканов послушно опустился, наполняясь темно-янтарной жидкостью. — Спасибо, — глупо сказал он подносу, и Гарри впервые задумался, почему какая-то простая на вид магия удивляла детей Уизли. Он видел так много случайной магии в воспоминаниях Гермионы. Действительно, все в этой комнате, казалось, мерцало. Гобелен с его меняющимися сценами; узор ковра, который мягко струился; огонь, который горел слишком ярко и отбрасывал длинные тени в неправильных углах; поток звезд на мантии Гермионы; тихая музыка, которая звучала из ниоткуда. — Малфой, — поприветствовал он неловким кивком, взяв бокал вина. — Как ... эм... как твоя бабушка? Напряжение Драко на долю секунды растаяло, превратившись в усмешку, а затем расслабилось в то, что для него могло сойти за дружескую улыбку. — Она здорова, спасибо, Поттер. Уехала ненадолго во Францию. Ты видел игру «Сорок» на прошлой неделе? И так он принял оливковую ветвь в знак примирения, ведя светскую беседу со своим старым заклятым врагом и избегая взгляда Рона. Если Гермиона считает, что ему важно помириться с ним, то он постарается это сделать. По крайней мере, сегодня. — Ты блестяще летала на прошлой неделе, — неожиданно сказал Драко Джинни. — Не думаю, что теперь ты долго просидишь на замене. — Спасибо, хорек, — ответила она с удивленной, сияющей улыбкой, которая противоречила ее словам. Гарри оставил их и повернулся к хозяйке и Рону. — Так это и есть твой дом? — спросил он ее. Он видел этот замок в воспоминаниях, и это было потрясающе — впервые оказаться здесь в собственном теле. В комнате было теплее, чем он ожидал, и вокруг чувствовалась магия, которой не было в этом странном, ином мире. — Это мой дом, — согласилась она, мягко улыбаясь и уже больше походя на девушку, с которой он вырос. — Что думаешь? Гарри воспринял это как молчаливое согласие не признаваться, что он был здесь раньше в ее воспоминаниях. — Это безумие, — вмешался Рон. — Тебе не кажется странным играть во все эти чистокровные игры? И что здесь делает Малфой? Гермиона склонила голову набок, ее глаза на мгновение опасно сверкнули, но когда она заговорила, то голос звучал по-доброму. — Рональд, это мой дом уже больше пятидесяти лет, — она помолчала, прежде чем добавить. — И Драко теперь часть моей жизни. Я надеюсь, что мы все сможем оставить предрассудки, вызванные войной, позади, когда будем создавать новое и мирное будущее для нашего мира. — Ты действительно изменилась, — огрызнулся рыжеволосый. — Да, — с вызовом согласилась Гермиона, удивив его. — Я изменилась. Я стала частью мира, границы которого мне обозначали только в детстве. Я старше тебя, старше твоих родителей, как бы молодо я ни выглядела. Я не могу изменить свое прошлое и это твой выбор, хочешь ли ты, чтобы наша дружба стала частью моего будущего. Рон многозначительно нахмурился, глядя на Гарри, когда Гермиона двинулась к двери, каким-то тайным сигналом предупреждая ее о прибытии совершенно незнакомой группы людей. Они громко болтали, когда вошли в дверь, весело обмениваясь приветствиями с Гермионой. — Драко, — сказала Гермиона, притягивая его к себе, — ты должно быть помнишь Алу? Гарри, Рон, Джинни — это мои друзья. Смеющаяся девушка весело поцеловала Драко в щеку, прежде чем повернуться к Гермионе. Она была такой же высокой, как Гарри, и невероятно красивой, с облаком черных волос, которые бросали вызов гравитации. Леопард сидел на золотом ожерелье ее шеи, вышитые птицы парили от дерева к дереву на ее яркой одежде, а ее темная кожа блестела от мерцающей золотой пыли, как звезды на небе. — Гермиона, как я рада тебя видеть! Но скажи мне, почему замок постоянно дальше, чем я помню? Они выглядели ослепительно, и вечер прошел словно в волшебной дымке. Было много еды, разнообразной и вкусной, бесконечное количество полных бокалов вина, а в центре всего была Гермиона с темными волосами, выбившимися из прически, рассказывая друзьям забавные истории. Истории про Алу — неудачную в зельеварении, Гэвина — нумеролога, вступившего в дебаты об использовании магловской математики, а Гарри делился своими историями из аврората. После ужина появился приемный отец Гермионы: человек с раскатистым смехом, который выглядел и молодым, и старым одновременно. И все вокруг относились к нему как к доброму и веселому королю. Гарри полюбил все это, как будто снова открыл для себя мир магии. После того, как они поели, Гермиона встала со стула, и за столом воцарилась тишина. Будто группа придворных перед своей королевой. — У меня есть, — сказала она им, — кое-что, что я хочу вам показать. — Во-первых, спасибо, что пришли, — сказала она с очаровательной улыбкой. — Мир за нашим столом, яркий и молодой, с разной культурой и блеском, объединяющий всех нас вместе — это именно то, что я надеюсь увидеть во всем волшебном мире в будущем. Вы все по-своему необыкновенные волшебники, которые совершали необыкновенные вещи. Но не каждому ребенку, рожденному с магией, дается шанс использовать ее. Всем нам случалось принимать неверные решения. Но нам повезло. Тарелки и пустые стаканы исчезли, а из них образовались золотые пряди, сплетающиеся вместе в сияющее дерево и образ прекрасного дома. — Я хочу дать каждому ребенку, рожденному с магией, шанс стать чем-то большим. Шанс знать, любить и ценить в полной мере этот дар, который мы разделяем. Итак, я представляю вам Риддл-Хаус. — Риддл-Хаус? — потрясенно перебила Джинни. — Да. Школа для волшебных детей, всех слоев общества. И, что более важно, убежище для тех, чьи семьи боятся этого дара. Для тех, у кого вообще нет семьи. Убежище, чтобы больше не посылать мальчиков в Хогвартс, одиноких и потерянных, совершающих неправильный выбор. Рыжеволосая кивнула, но нахмурилась. — Сиротский приют? — спросил Гарри, нарушая наступившую тишину. — Не совсем, хотя сироты всегда найдут здесь приют, если им это понадобится. Я никогда не понимала, почему нас исключали из волшебного мира до одиннадцати лет. В этом нет никакого смысла. Есть дети, которые умирают каждый год, потому что не понимают своей магии и теряют контроль над ней, или их убивают за это. Есть маглорожденные, которые никогда не ассимилируются, которые чувствуют себя зажатыми между двумя мирами. Есть взрослые ведьмы и волшебники, которые не могут решать элементарную математику, которые изо всех сил пытаются правильно читать и писать. Риддл-Хаус — это начало нового рассвета в нашем мире, где будут ценить образование и интеграцию в общество. Гермиона щелкнула палочкой по столу, и макет на нем начал оживать, показывая классные комнаты, библиотеку, маленькие фигурки детей, играющих и обучающихся. — Нас, — продолжила она низким и напряженным голосом, — намеренно держали в неведении. Общество тайн от магловского мира за его пределами. И так много тайн друг от друга. Представьте себе, Гарри и Драко, если бы вы знали друг друга до Хогвартса. Если бы у вас была возможность учиться и играть вместе еще в детстве. — Но нас всегда обучали дома, — вмешался Рон. — Вот как все устроено. — Да, но не у всех мама такая умная, как у нас, — задумчиво сказала Джинни. — Может быть... подумай о Луне, Рон. Она была одна со своим сумасшедшим отцом в этом доме в течение многих лет. Может быть, так будет лучше… — А что ты будешь делать с маглорожденными? — спросил Гарри. — Или такими детьми, как... как я. Как и я, чьи семьи считали детей уродами. Нежеланные дети. Ему не нужно было говорить это вслух, только не Гермионе. — Мы свяжемся с их родителями и попытаемся рассказать им о нашем мире, как только дети проявят достаточно магии, чтобы зарегистрироваться в наших записях. Если они откажутся принять участие, это будет вынесено на совет директоров, и они решат, что делать. Нарцисса Малфой, — Гермиона кивнула на Драко, — согласилась возглавить этот проект. В определенных экстремальных обстоятельствах мы постараемся найти волшебный дом для ребенка. Гарри посмотрел на полупрозрачный макет здания с маленькими партами, спальными комнатами и сверкающими теплицами, на поле для квиддича, детские площадки и лес. — Где же он будет? — Это старый дом Альбуса. В Девоне. Он оставил его мне, и вот что я создала с его помощью. Первые студенты уже получили письма с приглашением начать обучение в сентябре. Я надеюсь, что вы все придете и увидите, что мы создаем. Алу вскрикнула и подняла бокал за Гермиону. *** «Я не хочу, чтобы нелюбимые волшебниками дети росли, как Том, — сказала она ему позже у камина, пока остальные рассматривали магическую модель. — Это слишком опасно. И я злюсь на себя за то, что думала, что была одна столько лет до прибытия моего письма, а ты тоже это чувствовал?». Гарри этого не понимал, но, возможно, так оно и было. *** Когда все ушли, они уселись вокруг камина, две рыжие головы, одна коричневая и одна черная, Гермиона попросила своего эльфа принести коробку из ее комнаты. — Кое-что из того, что я собирала, — сказала она, — просто мелочи, которые напоминали мне о вас. Они помогли мне поверить, что я смогу что-то сделать, чтобы снова оказаться здесь. Подарки представляли собой беспорядочную смесь магических и магловских безделушек: произведения искусства, драгоценности и артефакты со всего мира, и она преподносила их, сопровождая небольшими рассказами. — А этот... Я купила его в России в 1956 году. Вы не представляете, какая это была тогда странная земля. Все магическое было опасно, поэтому люди распродавали весь свой семейный антиквариат. —О, а это из Колумбии! Вообще-то это был подарок, но я подумала, что изумруды подойдут к твоим волосам больше, Джин. — Да, я купила эту картину еще до того, как кто-то узнал, что он станет знаменитым, Гарри. — О, эти футболки с концерта, на который я ходила с Сириусом, Джеймсом, Лили и Ремусом во время войны. Мы пробрались в магловский Лондон и провели там самую веселую ночь. *** — Покажи нам немного магии, — наконец сказал Рон, бессознательно повторяя слова, которые он говорил ей много лет назад. — Что-то такое, что ты узнала, чего здесь не знает никто. Хитро улыбнувшись, Гермиона произнесла. — Хотите увидеть сущность своей магии? — Да! — закричали они в один голос. — О, давай, сделай это сначала со мной, — взмолилась Джинни. — Звучит потрясающе. — Ну ладно, но предупреждаю — не всем нравится то, что они видят. Одна женщина, старая ведьма с Амазонки, которая показала мне это заклинание, превратила это в подобие деревьев. И это выглядело удивительно, будто оно росло из моего сердца. Но когда я создаю огонь… Надеюсь, что я вспомню заклинание, потому что не делала этого уже вечность. Гермиона села рядом с Джинни, соприкасаясь коленями, и положила руку с волшебной палочкой ей на сердце. — Ладно, Джинни, возьми меня за руку и закрой глаза. Мне нужно, чтобы ты почувствовала, как магия наполняет тебя изнутри, как будто ты вытаскиваешь ее из колодца. Нет, не используй свою палочку. Только ты сама. Она подвинулась вперед, прижимая их соединенные руки к груди Джинни. — Как в детстве, когда ты злилась, или грустила, или радовалась, — прошептала она. — Вот и она. Магия Джинни плыла вокруг их рук, и поначалу это выглядело дико. Ослепительно красное пламя боролось с золотым, фиолетовым, зеленым, синим — как хвост феникса, прыгая вокруг. Злая, уверенная магия. — Ты действительно очень сильна, — сказала ей Гермиона. — Но посмотри, видишь этот золотой кусочек? Это твоя более мягкая сторона. Домашняя, если хочешь. Следующим был Рон: также в основном красный и золотой, но менее дикий. Огонь был меньше и спокойнее, чем у Джинни. Он звучал тепло, как приглашение домой в конце долгого зимнего дня, как нотки юмора в мрачную минуту. Когда она подошла к Гарри, он почувствовал, как его собственное сердце забилось, пока она прижимала их сплетенные пальцы к его груди. — Ты должен вызвать ее, — прошептала она. — Закрой глаза и просто потянись к ней — с гневом или радостью. Он вспомнил горькое разочарование, вызванное пренебрежением дяди и тети. Вспомнил, как чувствовал себя беспомощным. Вспомнил, что не понимал этой силы внутри него. Она вырвалась из его груди с приливом адреналина и силы, сначала ярко-белая, ослепив его глаза. Но потом, когда они привыкли, то увидели зеленое, золотое, красное и даже черное пламя, запутавшееся в огромном пламени вокруг их рук. Одни дикие и безрассудные, другие мягче и добрее. — Посмотри-ка, — задумчиво проговорила Гермиона, — видишь эти небольшие части — это весь магический потенциал, который ты не используешь. — Почему они черные? — Это не ... это не значит, что это то, что ты считаешь темной магией. Это как ... как день и ночь. У Джинни и Рона они тоже были, но не так много. Ты провел больше времени в темноте. Это не так уж плохо. Не просто страдание. Черный может быть как ночь, когда мы отдыхаем, или как корни, распростертые под землей. Это может быть исцелением. Но ты такой сильный, Гарри. Она улыбнулась ему, и он почувствовал, как сила исчезла. — Теперь покажи свою — пробормотал Рон, несколько задетый этим обменом репликами. Но он все еще забывал, что особенным его делали не сила, не ум и не красота, а верность, юмор и доброта. Огонь Гермионы был весь из оттенков синего: от яркой бирюзы летнего неба или солнца на океане до самой глубокой, печальной полуночной синевы. Блюз, который когда-то сиял золотым светом. Пурпурно-синий в темноте. Он не был диким, как у Гарри, и не боролся сам с собой, как у Джинни, но кружился вместе с какой-то невидимой целью, и все же, в этой глубокой синеве была некая меланхолия. Он горел в ней все сильнее и сильнее, гораздо сильнее, чем ожидал Гарри. Он всегда где-то подсознательно думал, что он сильнее. Здесь не было маленьких огоньков, потому что за ними ухаживали, выращивали и превращали во что-то великое. — Ух ты, — восхищенно произнесла Джинни. — Это так красиво! Посмотри, как они все двигаются вместе. Как будто они танцуют под какую-то музыку, которую мы не слышим. Гермиона улыбнулась. — Ну, я тренировалась всю свою жизнь, — ответила она, и, несмотря на улыбку, в ее голосе была печаль, которую Гарри не совсем понимал. Зачарованные огненные шары исчезли. — На самом деле это просто салонный трюк, но… это интересный способ увидеть чью-то сущность. Я знаю, что это звучит для вас немного по-новому. — По-моему, это круто, — сказала Джинни. — Ты должна показать Джорджу! Держу пари, он мог бы превратить это во что-нибудь еще. Гермиона только покачала головой, слабо улыбаясь. *** На следующее утро Гарри наконец-то вылил первое воспоминание о своих родителях в Омут, который ему одолжила Гермиона. Она снова уехала, чтобы наблюдать за каким-то своим новым проектом. «Я создам мир по своему образу и подобию, — сказала она Тому Риддлу, — и они будут любить меня за это». Гарри подумал, что она оказалась права, судя по вчерашнему вечеру. Воспоминание было простым, но оно потрясло его даже сильнее, чем он предполагал. Там была его мать, ослепительно красивая, несмотря на беспокойство в ее глазах. И его отец, красивый, более серьезный, чем мальчик, которым он был в Хогвартсе. Гарри не узнал этого места, но он знал некоторых людей, собравшихся в комнате — лица со старых фотографий, лица, которые он знал. Это было собрание Ордена. — Они только что из Хогвартса! — женщина, которую он не знал, спорила с Альбусом, а вот и Гермиона стояла рядом с ним. — Они готовы, — сказала Гермиона женщине. — Обещаю вам. — Ну, если ты уверена... Хотя откуда тебе знать, если ты все время за границей, оставляешь нас сражаться с этим проклятым призраком без тебя, я уже ничего не знаю. — Эммелина, — предостерегающе произнес Альбус. — Сейчас не время для этой старой обиды. У Гермионы есть своя роль, и ты должна верить, что я знаю, как лучше. Знакомый смех прорезал комнату, и Гарри с болью в сердце повернулся, чтобы увидеть своего крестного, он уловил вспышку боли на лице Гермионы. Это согревало его: несмотря на все, через что ей пришлось пройти за последние три с половиной десятилетия, она не потеряла ту, кем была. — А ты кто? — Сириус был невероятно красив, с блестящими серыми глазами и сверкающими белыми зубами, когда подошел к Гермионе. Джеймс, идущий следом, толкнул его локтем. — Веди себя прилично, Бродяга. Я Джеймс Поттер, а это моя девушка Лили Эванс. Боюсь, это Сириус Блэк. — Гермиона Дирборн, — сказала она с озорной улыбкой, — хотя мы уже встречались. Но вы бы меня не узнали… Я была той самой ведьмой, которая шпионила за вами в «Кабаньей голове». Лили расхохоталась, ее рука вплелась в руку Джеймса, и сердце Гарри затрепетало. Внезапно, внезапно радость пронзила его. Его мать действительно любила его отца, а не Снейпа. Он носил с собой болезненный страх с конца войны, но теперь... Любовь сияла в блестящих зеленых глазах Лили, когда она взглянула на Джеймса. — Я же говорил! — Джеймс улыбнулся ей. — Вы говорили, что я ... как это ... «самовлюбленный» и что никому не интересны наши разговоры, но теперь видите! — Ты можешь шпионить за мной в любое время, — сказал Сириус Гермионе, пока его серые глаза бродили по ней. К удивлению Гарри, она хихикнула. — Я немного старовата для тебя, Сириус Блэк, — ответила она со смехом в голосе. — Но добро пожаловать в Орден Феникса. В отличие от Гермионы и Джеймса, Сириус был в джинсах и черной кожаной куртке. Гарри гадал, чего ей стоило выглядеть настолько беззаботной. Он вынырнул из воспоминаний, когда все закончилось началом собрания Ордена, и тут же вернулся в Омут, чтобы посмотреть его снова. Один раз в неделю, пообещал он себе, потому что такие воспоминания были бесконечно дороже любого подарка, который ему когда-либо дарили. — Гарри? — крикнула Джинни, когда он, спотыкаясь, вышел обратно, снова вспомнив момент, когда его сердце потеплело от взгляда между родителями. Его родителями. И его сердце наполнилось радостью и чувством утраты. — Я сейчас спущусь, — крикнул он в ответ, натягивая простыню на голову и вытирая с глаз непролитые слезы. Он еще не был готов поделиться этим с ней. До тех пор, пока он не поймет, зачем ему дали эти воспоминания.