Unsphere the stars / Сдвигая звезды в небе

Кроме точки, спокойной точки, Нигде нет ритма, лишь в ней — ритм. Томас Элиот, «Четыре квартета».

После всего было бы легко сказать, что годы пролетали для нее незаметно и также естественно, как листья осенью, или как ветер, порывами подбрасывающий их, или что время просто шло. Но все было не так. Дни и годы шли для нее, как и всегда: какие-то из них бежали быстро и разгоряченно, но какие-то будто волочили ноги, погрязнув в печали и ожидании, ожидании, ожидании… Гермиона всегда была занята. В период, который она называла «После Тома», а иногда как «После камня», Гермиона стала всерьез задумываться над образами прошлого, которые однажды ее посещали: сидя в лаборатории зелий, она обсуждала Наполеона и Гитлера с человеком, который мог сравниться с худшим из них по степени жестокости. *** Все вокруг старело, а она — нет. Подобно пауку, она плела свою паутину, объединяя знания и связи, и начала мечтать о лучшем мире. После поездки в Россию она задумалась над тем, что отделяет магию от технологий, которые разрабатывают маглы? Она уже знала о грядущих достижениях науки, не только о том, что происходило на ее глазах. Если маги утратили свое могущество, могут ли они в будущем стать еще слабее людей? Неужели волшебный мир в большей опасности, чем она себе представляла? И спустя время она поняла, что и Том был прав, опасаясь за события в Хиросиме. Он был мальчиком, который прошел через трудности, войну и жестокость, и Гермионе было дано показать ему все хорошее, что есть у маглов. Но теперь и она видела в них опасность. Ей снился Авалон. *** И не смотря на то, что Том выбрал свой путь и мчался вперед к тому, чтобы стать настоящим монстром, казалось, что он тоже все помнит. Ей приходили его письма из разных странных мест. Шли годы, и она получала их все реже. Когда она думала, что это письмо было последним, потом спустя время приходило еще. Гермиона, Это странное место. Воздух разреженный, и магия выглядит еще более далекой. Не менее могущественной, но какой-то отдаленной. Я научился летать. Я все еще думаю о тебе. *** Гермиона, Твой голос преследует меня: я слышу его в своей голове, как голос совести. Ты не одобряешь того, что я делаю, но я надеюсь, что когда-нибудь смогу убедить тебя, что этот путь, хотя и менее приятный, чем я надеялся, является обязательным. Чем больше я вижу мир, тем больше боюсь нашего разоблачения. *** Гермиона, Я нашел это на рынке в Александрии. Каково же было мое удивление, когда старая ведьма спросила, не хочу ли я его для тебя — она назвала твое имя. Я уже давно не вспоминал о тебе, но она выдернула имя из моей головы: хитрый трюк. Я хотел бы, чтобы ты была рядом со мной, когда придет время. Тебе бы понравилась библиотека. *** Гермиона, Говорят, что сегодня Рождество, хотя по погоде этого не скажешь. Когда я здесь, мне всегда холодно. Всегда зима. Мне сказали, что у них сейчас лето, но я в это не верю. Эта земля горькая, серая и несчастная. Я слышал сегодня твое имя. Коллега сказал мне, что ты тоже была здесь. Я ненавижу здесь все. Я ненавижу, как магия высасывается из этой некогда великой страны. Я ненавижу это чувство, металлический привкус, словно от бомбы. Ты, наверное, никогда не пробовала его на вкус. Пыль, горящая плоть, металл и сера. Этот запах я никогда не забуду, запах войны. Теперь они сделали таких намного больше. Боюсь, даже моя магия не смогла бы им противостоять. *** Гермиона, Абраксас сказал мне, что не вмешивался в то злополучное дело Нобби Лича. Такая атака на магическое наследие и культуру ужасна, но он помог усовершенствовать мой собственный путь. Честно говоря, я почти в долгу перед этим человеком. Идиотизм этих людей поражает мое воображение. Впрочем, я даже рад, что Абраксасу пока не удалось от него избавиться. Ведь возмущение, которое вызывает его пост министра, полезно. И однажды, они последуют за ним. *** В следующий раз Гермиона Грейнджер увидела Тома Риддла морозной зимней ночью 1967 года, и судя по всему, прошедшее десятилетие было для него не из лучших. Гермиона, Я дома. Мы можем встретиться? Ветер в точности описывал, почему люди использовали слово «грозовой», когда говорили о нем в течение нескольких дней — более мерзкой зимы она еще не встречала. И ветер последовал за ним в «Три метлы», ворвавшись с воем и взрывом. Старая дверь со стоном отскочила назад и захлопнулась. Десять лет. Их глаза встретились. Шум паба на мгновение стих. Десять лет. — Твое лицо отражает все больше чудовищ, — сказала она вместо приветствия. — В этом мире не осталось никого, кто осмелился бы сказать мне что-то подобное. Они посмотрели друг на друга, пойманные в ловушку той странности, возникающей от неловкости, которую ты не ожидаешь. Время застыло, а затем скрылось, и только на мгновение его покрасневшие глаза потемнели, а восковая кожа потеплела, расплываясь по краям. Он снова казался человеком, а потом перестал им быть. — Как там школа? — спросила она, присаживаясь. Они сидели за столом, который в последний раз занимали больше двадцати лет назад. На улице шел сильный снег, заставляя многих постоянных посетителей паба сидеть дома. Запах в это время года всегда был один и тот же: резкий, витающий вокруг, сквозь знакомый аромат дыма, хмеля и пирога. Какой старой она себя ощущала, оглядываясь назад. Она вспомнила годы, полные надежд, ее праведную молодость и девушку, которая влюбилась в монстра и пыталась сделать из него мужчину, и почувствовала усталость. Когда монстр еще не был монстром? Он помахал бармену, младшей копии предыдущего владельца, который правил во время их пребывания в Хогвартсе. «Его сын», — подумала она. Он был слишком похож, чтобы быть кем-то, кроме прямого потомка. — Бутылку вашего лучшего огневиски. — Да, сэр. Появилась бутылка, а за ней два стакана. На одном еще сохранился слабый отпечаток какого-то предыдущего рта. Том посмотрел на нее. И снова оглянулся на бармена. — Прошу прощения, — пробормотал уже бледный мужчина. Стаканы исчезли. Появились два новых, на этот раз хрустальных и сверкающих. — Оставь нас. Мужчина ушел. Гермиона закатила глаза, но ничего не сказала. Она взяла бокал, который тот подвинул к ней через обшарпанный стол, два глотка густой янтарной жидкости обещали тепло. — Ты была занята, — сказал он, наконец. — Слышал об этом. — Как и ты. Я тоже слышала. Они оценивали друг друга, как хищник хищника. Прошло много времени с тех пор, как кто-то смотрел на нее и видел так много. — Так что же ты искала? Ты путешествовала почти столько же, сколько и я. На самом деле, по моим подсчетам, наши пути пересекались, по меньшей мере, дважды. — Трижды, — самодовольно поправила она. — Я уехала из Перу примерно за неделю до твоего приезда. — Мы могли бы путешествовать вместе. — Нет. Иногда мы можем оказаться в одних и тех же местах, Том, но я не ищу твоих ответов. Я задаю другие вопросы. — Чего ты хочешь? — сказал он раздраженно, и теперь она поняла. Отчасти она понимала, почему после стольких лет он хотел ее увидеть. Представляет ли она угрозу? — Ты помнишь, сколько времени я тебе дала? — Гермиона Дирборн ответила таким тоном, который лорд Волдеморт счел бы откровенно вздорным. Он непонимающе посмотрел на нее. Три серебряные пряди мерцали на фоне ее волос цвета красного дерева. — Кажется, я дала тебе сорок лет. Что-то вроде того. Я сказала, что буду сидеть и смотреть, как ты сжигаешь мир дотла, а я приду за тобой и переделаю его по своему образу. То есть, нет, Том, я не буду стоять на твоем пути, когда ты поведешь нас всех в то, что, без сомнения, в конечном итоге закончится бессмысленной и ужасающей войной. Будь любезен. Сейчас твой выход. Она улыбнулась ему, и Том вспомнил тот день, когда она пыталась убить его. Тогда у нее был такой же взгляд, как и сейчас. Он не знал точно, что это был за взгляд, но он знал, что ему это не нравится. Слабое воспоминание о том, как он когда-то понимал ее, промелькнуло у него в голове. Он выкинул его прочь. Теперь Том был более могущественным. И ему не нужно было истолковывать точное выражение лица Гермионы Дирборн. — То есть до 1985 года, — добавила она, и ее губы, которые он все еще находил красивыми, изогнулись. Это было невыносимо сексуально. Ее угрозы. Он поерзал на стуле. Прошло много лет с тех пор, как лорд Волдеморт хотел женщину. Иногда он получал их, чтобы доказать, что может, или потому, что некоторые женщины рассказывали мужчинам все, что они хотели знать, если тем улыбались или целовали определенным образом. Но только не такую. Теперь он был темным лордом, возможно, самым могущественным из ныне живущих магов. Возможно, он надеялся, что вспыхнул, как самый сильный из когда-либо существовавших. И у него были планы. Но в этой женщине было что-то такое, что заставляло его сомневаться в них, сомневаться во всем, сомневаться в себе. Она всегда умела сковать его язык взглядом своих темных глаз, и он хотел бы возненавидеть ее за это. Он вспомнил ощущение ее кожи на своей, вспомнил пламя, которое она зажгла в нем. Сейчас он не загорался — просто не мог — но что-то все-таки было. Что-то вроде почтения. — Ты когда-нибудь думала о том, кем бы мы могли стать, если бы ты выбрала другой путь? — спросил он и с некоторым ужасом понял, что в его голосе слышится раздражение. — Если бы ты сделал другой выбор, — поправила она. — Если бы ты стал лучше. Если бы ты решил жить с тем, чтобы быть просто человеком, а не пытаться стать богом. Ты об этом думал? — Я спросил первый, — настаивал он и поморщился. Нетерпеливо. Возможно, ему следовало убить ее много лет назад. — Конечно, да, — в ее глазах блеснула слезинка. Она сморгнула ее. Эхо воспоминаний о чувствах мелькнуло на мгновение и затем умолкло. — Я поступаю правильно, — пообещал он. — Я найду способ защитить этот мир. — Я знаю, ты веришь, что делаешь это, но ты уже развратил себя, гоняясь за властью и бессмертием. Ты потерпишь неудачу, потому что слишком рассеян и не знаешь, чего на самом деле хочешь. Гнев ударил по нему, горячий, красный и обжигающий. Он отхлебнул огневиски и постарался не подавиться. Она ничего не знала о том, кем он был, о том, что он мог сделать. — Почему я здесь, Том? — спросила она мягче, чем раньше, и его гнев исчез. — Я хотел попросить тебя кое о чем позаботиться. Несмотря ни на что, я... доверяю тебе. Тогда он положил свое сердце в медальон для нее, а она отвернулась (и тот понял, что пустой сундук был серым и одиноким). Сейчас он положил дневник на стол (дневник со своей душой на исцарапанный старый дубовый стол). — Нет, — она даже не посмотрела на него. — Люди готовы умереть за такую честь. — Думаю, что так и будет, — сказала она без тени юмора. — Убери его. — В итоге я нашел диадему. — Я знаю. — И пока я был там, то думал о твоих яблоках и о том, почему ты целый месяц терпела поход в горы Албании, чтобы достать их. — Мне очень понравилась та поездка, — возразила она. Он вспомнил ее обнаженное тело под звездами, как восходящее солнце, капающее, сияющее и золотое от воды озера, когда они купались и плавали. — А потом я вспомнил, сколько времени ты провела в Северной Европе. Поездка в Грецию. Персию… в Норвегию. Я кое-что почитал. Пока он смотрел, как ее лицо бледнеет и становится молодым, она сидела перед ним, внезапно не тронутая прошедшими годами. Она выглядела не старше, чем в тот день, когда Том ушел, а может быть, даже моложе. Три седые пряди исчезли, слабые морщинки вокруг глаз остались лишь воспоминанием, сменившись натянутой кожей. Она медленно и тайно улыбнулась. Лорд Волдеморт вспомнил крадущегося патронуса леопарда в том классе, гладкого, умного и очень, очень опасного. — Да, — сказала она и отхлебнула виски. — Яблоки. Но теперь их нет. — Значит, ты уже не просто дочь алхимика. Она кивнула. — Иногда мне кажется, что я предпочел бы, чтобы ты солгала мне, — заметил он, потягивая свой напиток. Интересно, подумает ли она о том, чтобы подняться с ним наверх? Он пришел не за этим, хотя эта его часть была почти пуста.… Он заключил свое сердце в тот медальон, но что-то от него все еще было внутри, звенело в его крови. В его костях. Ему не нужна была душа, чтобы желать ее. — Ты не боишься, что я могу украсть твой камень теперь, когда ты мне все рассказала? — Это сто раз спасало мне жизнь за последние двадцать лет, — сказала она, потянув золотую цепочку на шее, чтобы показать ему компас, который он ей подарил. — Но он ни разу не нагревался из-за тебя. Даже сейчас, когда я почти чувствую запах тьмы, исходящий от тебя. Когда я вижу, что ты так далеко зашел, что не можешь вспомнить грань, разделяющую добро и зло. И ты наполовину обезумел от темной магии — даже сейчас я верю, что ты никогда не причинишь мне вреда. Как ни прискорбно, но это было правдой. Она была его слабостью, даже сейчас. А ему не нравилось иметь слабости. Но она была такой же сильной слабостью, как и он сам. — Я бы хотела, чтобы все было по-другому, — сказала она голосом, который он почти забыл. — Но это не так: ты сделал свой выбор и скоро сделаешь еще хуже, а я делаю свой. Поэтому я снова спрашиваю тебя: что я на самом деле здесь делаю, Том Риддл? Он хотел сказать: «Я больше не использую это имя». Он хотел сказать ей: «Ты можешь называть меня лордом Волдемортом». Но он ответил с легкой горечью в голосе. — Твой крестный очень много знает о том, чем я занимаюсь. Я не думаю, что ты согласна с его грандиозным планом сделать волшебный мир менее волшебным. Я видел его сегодня вечером. Он снова отказал мне в работе, и я думаю, что он намерен выступить против меня в будущем. Она пристально посмотрела на него, выжидая. — Не выбирай его. Ты прекрасно знаешь, что нельзя доверять человеку, который верит, что только он может быть хранителем великой силы. Человеку, который разбавит магию для всех, кроме себя. Не надо. Сегодня он хотел заставить ее умолять, но сейчас ему казалось, что это он стоит на коленях. Он ненавидел ее. Он доверял ей. — Если я кого-то и выбрала, то только себя, — сказала она через мгновение. — Полагаю, я в своей команде. Вы оба полезны мне по-разному. Я люблю Альбуса, но знаю его недостатки лучше, чем кто-либо. И да: я не согласна с некоторыми элементами его видения мира, но твое гораздо более жестокое. И я никогда не смогу поддержать твою чистокровную программу. И все же я не могу противостоять тебе, потому что дала эту чертову клятву. Так что мне остается только ждать, Том, когда вы с Альбусом закончите эту игру, или войну, или соревнование друг с другом. В мире. Последнее «в мире» было сказано больше с сарказмом, чем с вежливостью. Иногда, когда Гермиона говорила с такой убежденностью, он почти мог поверить, что она Провидица, если бы не так хорошо ее знал. Это раздражало. Это заставляло его чувствовать себя ребенком, а не самым могущественным темным лордом на земле. Но. Она не с ним, и все же не против него. Это была далеко не победа, но все же лучше, чем проиграть то, что казалось его второй битвой с Альбусом Дамблдором за этот вечер. Он проиграл первую (за сердца и умы студентов Хогвартса), но он ожидал этого. Чего он никак не ожидал, так это того, что старик знает так много. Но ведь она всегда питала к нему слабость. — Тогда у меня есть второе предложение. Лорд Волдеморт поднял маленький чемоданчик на стол. — Если ты не хочешь взять мой дневник, может, возьмешь вот это, — и тогда он открыл его, чтобы показать ей пузырек с кровью внутри. — Если это тело потерпит неудачу... — он едва мог произнести такое, едва мог представить себе ужас и возможность его смерти, — то это послужит якорем. Она смотрела на него как-то странно, словно это был ответ на сложную арифметическую задачу, с которой она боролась годами. — Якорем? — Я сделал несколько артефактов, чтобы обеспечить себе жизнь, как ты знаешь. Семь — очень сильное, но нестабильное число. И это должно значить, что меня нельзя убить… что ничего не сработает… но все же есть способы. Всегда есть другие способы. Мысль пронеслась, и он старался не думать об этом. Она была единственным человеком, перед которым он хотя бы признавал такой риск. — Ритуал этого не требует, но даже капля может укрепить его. Просто то, что эта часть моего смертного тела все еще находится в мире, стабилизирует... артефакты. Она связана с ними. Ты сохранишь флакон для меня? Она кивнула, странно побледнев, и взяла пузырек. Он сразу же исчез в каком-то кармане или сумке: Гермиона, скорее всего, таскала с собой целую библиотеку и достаточно припасов, чтобы прокормить себя и небольшую армию в течение нескольких месяцев. Скрыть маленький флакон для нее было легкой задачей. — Откуда ты знаешь, что я не уничтожу его? — По той же причине, по которой ты не смогла убить меня. — А что, если все твои крестражи будут уничтожены, и они придут за тем, что осталось от твоего смертного тела? Что же тогда? — Тогда это будет просто пузырек с моей кровью. Он не обладает никакими особыми свойствами, кроме своего значения в качестве якоря. — Мы оба знаем, что кровь может быть очень сильной. Возможно, я смогу использовать ее в зелье. Кровь последнего потомка Слизерина, — указала она, и он довольно улыбнулся ей. — Мои приспешники ждут в «Кабаньей голове», — с сожалением сказал он, кладя на стол пару галеонов. Он уже много лет не получал такого удовольствия от разговора. — Удачи тебе с твоими… поисками. — Это, — сказала Гермиона, снова став на дюйм старше, — очень подходящее слово для того, что я делаю. Кстати, ты видел Серую Даму, когда был в замке? — Не в этот раз, — сказал он и подумал, не стоит ли подтолкнуть, погнаться за приманкой, которую она дала. Но он опаздывал на встречу со своими бывшими Рыцарями, и ему предстояло многое сделать. — Прощай, Гермиона. — Я бы пожелала удачи, — ответила она, — но это было бы ложью. Я буду наблюдать. Затем она исчезла в огне, вспыхнув зеленым порохом, а лорду Волдеморту оставалось только надеть плащ и выйти в зимнюю ночь.