✦
Отец застает его в кабинете. Чимин сидит за компьютером и как раз заканчивает сборку заказа автозапчастей, когда отец, выглядя очень счастливым, подходит к огромному захламленному столу. — Я думал, ты приедешь завтра, — он кладет большую ладонь ему на плечо. — Это приятный сюрприз. Люблю, когда ты здесь. — Неужели ты соскучился? — Чимин поднимается и отдает отцу крепкое рукопожатие. — Я заказал еженедельную поставку деталей в один из офисов, послезавтра должны будут привезти. Отец радостно улыбается и кивает. Он смотрит на Чимина внимательнее, чем обычно, и если он что-то и замечает, то тактично не затрагивает эту тему. Лишь интересуется: — У тебя случилось что-то, не так ли? — Что может случиться, па? Я в конспектах и учебе по самые уши, разве что очередные проекты, но это уже не столь трагично, — Чимин улыбается и придвигает отцу кресло, на котором сидел только что. — Присаживайся. Отец опускается в кресло. Поставив локти на стол, он вновь осматривает его с головы до ног. Становится неуютно под его взглядом, и Чимин вспоминает, как в детстве отец беспрестанно повторял им с Чихеном быть хорошими людьми — от чистой совести до чистого выглаженного воротника. Страх показаться неопрятным перед отцом все еще жив в нем. — Это как-то связано с твоим конкурсом в танцах? Твоя мама упоминала, что ты не прошел в финал. Поэтому ты переживаешь? Чимин опирается поясницей в стол и скрещивает руки. — Брось, отец, ты ведь знаешь, что в этих конкурсах всегда есть любимчики. Тут все было ясно с самого начала. — Почему ты тогда пошел? — Потому что я люблю танцы? Отец хмурится, смотрит на Чимина тем самым взглядом, который говорит, что черта с два он убежден, но тактично замалчивает тему. Выдыхает и переводит взгляд на стол, где стопки договоров ждут переезда в архив. Чимин тоже на них смотрит. — Твоя мама жалуется на Чихена, — говорит отец, и Чимин не удивляется: эта тема периодически всплывает. Здесь Чимину официально, как говорится, отводится роль старшего брата, где он наставлениями обязан довести потерянную душу Чихена до ума и правильного выбора. Отец грузно вздыхает: — Он никак не возьмет в толк, что учиться — это не ворон считать. И не баскетбол, тьфу. — Когда я занялся танцами, ты смеялся надо мной и говорил, что альфы не танцуют, — Чимин хмыкает. — Тем более, если это танцы у станка. — Я все еще так считаю. Другое дело — ты не забросил учебу, поступил на правильное направление и отлично разбираешься в механике. Я спокоен за свое дело — оно будет в надежных руках. Чимин медлит, прежде чем отвечает. Ему хочется одернуть отца от его планов, но он не решается. — Ему нужна твоя поддержка. Если ты не прекратишь закрывать двери в спортзал, он так и будет показывать, что спорт для него — важнее той самой математики. — Спорт важен, я не осуждаю, но делать его смыслом жизни и карьерой… Сколько у нас неудачных попыток по стране? Где все эти мальчики? Прозябают в центрах здоровья и ведут физкультуру для стариков? — Отец, — Чимин хихикает. — Ему не обязательно связывать баскетбол со своим будущим. Позволь ему заниматься тем, что ему хочется, и он сам определится, по душе ли ему. На собственных ошибках учиться приятнее, потому что они его собственные. Чимин улыбается, когда отец грозит ему пальцем. Но лицо отца — доброе. — Поверить не могу, что меня поучает мой сын. Какая жуть. Молоко на губах не обсохло еще, салага, — он отвешивает Чимину легкий подзатыльник. — Чего расселся? Тебе заняться нечем? У тебя нет работы? Чимин хохочет в голос и уклоняется от очередного тычка, сползает со стола, забирает документы в архив, но внутри все еще зияет огромная дыра с пустотой, но немножко будто бы легче.✦
Учеба скачет днями неделями, Чимин погружается во всю эту канитель с одной только мыслью: они с Юнги пойдут на гонки. Почему-то все остальные события жизни меркнут в сравнении с этим — ни поход с одногруппниками в кино, ни вылазка с Тэхеном в скейт-парк, ни посещение того самого планетария, от которого он просто, блин, остается в детском восторге. Меркнет и сам факт, что на гонки они идут не столько с Юнги, сколько с Намджуном и Сокджином, а Чимин среди них — третье колесо (хотя по факту и четвертое). Но приятна одна только мысль, что предложение было его и оно было принято. Когда Юнги скидывает место и время, Чимин даже виду не подает, а Тэхен продолжает трещать о новой игре. Они сидят в «Шафране» неподалеку от его дома, и поздние посетители все еще продолжают тревожить дверной колокольчик. Тэхен — счастливый и светится, как кружевной светильник в кофейном интерьере, забивать ему голову Юнги будет последним делом. — Я понятия не имею, как он владеет всеми этими навыками лютого геймера, но, может быть, дело в том, что я просто не успеваю и за игрой следить, и за его руками, и за ним в целом? Если бы я начал играть в это без него, то преуспел бы гораздо быстрее. — Уверен, тебя совсем не волнует игра, — Чимин в волнении блокирует телефон и сжимает его корпус немножко сильнее, чем обычно. Завтра, в восемь. — Ты очарован. Если бы я не знал тебя так хорошо, возможно, решил бы, что ты влюбился. — Влюбляются только лошки вроде тебя, извиняй, — Тэхен примирительно поднимает ладони вверх. — Но эта омега меня действительно восхищает. Я уже все продумал вплоть до нашего первого раза. Как думаешь, если я спрошу у него насчет его течки, это не будет слишком навязчиво? Чимин закатывает глаза и больно бьет его под столом. — Ауч! За что? — Тэхен смотрит на него, как будто его только что предали, и опускает руку, потирая ногу. — Что я сказал не так? — Раздражаешь, — Чимин ухмыляется, и Тэхен возмущенно хватает воздух ртом. — Вот теперь ты не выглядишь таким довольным, а то у меня из-за тебя чувство неполноценности. — Ты — засранец, в курсе? Тебя должно радовать мое счастье, а не вызывать «чувство неполноценности». Что за херня? — Твое счастье идет вразрез морали, а я ведь желаю тебе только добра и любви. — Я ничего не понял, но, — ауч! Ты серьезно? Это больно! На следующий вечер он ждет Юнги у подъезда. В кедах, рваных джинсах, которые купил еще в Токио за бешеные бабки, в свободной серой толстовке, в которой поместится минимум четыре Чимина, и куртке поверх всего. На улице — желтые фонари, у подъезда — мошкара и громкий смех прохожих. Асфальт блестит от прошедшего дождя, вдоль кромки бордюра, в узких лужах, отражаются огоньки. Воздух мерзко-холодный, влажный. Ветер — пронизывающий, ледяной. У Чимина же — не свидание. У него — поход на гонки с друзьями. Юнги выходит, как обычно: в шапке, нараспашку, спеша закурить. Дверь закрывается с тихим хлопком уже после того, как тот минует ступеньки. Он не останавливается, проходит мимо. — Не обязательно было тащиться сюда, — он выдыхает дым, и Чимин догоняет его, равняясь с ним в шаге. — Намджун тебе звонил? У него недоступен. — Мы списывались, когда я выходил, — говорит Чимин, чувствуя некоторое разочарование от поведения омеги, но вместе с тем — прилив сил. Они не виделись больше недели. — Что-то не так? — Забей, — Юнги прячет руки в карманы и дымит, как локомотив. — Нам в сторону метро. Ты куда? — Извини. Чимин от волнения разве что не забывает родной язык. Но постепенно все приходит в норму, и запах сухого табака больше не выбивает землю из-под ног. Находиться рядом с Юнги — приятно. Чимин почти физически ощущает желание пискнуть и похлопать кулачками, а потом, желательно, взять Юнги за руку и греться об его ладонь. Понимать ответственность за посещение таких мероприятий — это Чимин понимает. По сути, это впервые, когда он ввязывается в авантюру на грани закона, и это неслабо нервирует. Кроме того, рядом с ним — Юнги, и он просто не может показаться скучным и переживающим на этот счет, иначе снова посыплются шутки про маминого сыночка и прочую хрень. Забег сегодня не такой масштабный, даже скорее репетиционный, но один из участников — приятель Намджуна. Чимин вообще не в курсе, кто он и что конкретно будет происходить — лишь размытая картинка, потекшие краски. Такое себе представление для того, кто предложил это все. На улице отстойная погода. Юнги протягивает ему банку пива: — Наслаждайся. Намджун и Сокджин задерживаются, а я намерен подойти поближе, — он щелкает ключом на своей жестянке и делает глоток, глядя на Чимина как-то искоса. У него явно вертится какая-то колкость на языке, но отпускать ее он пока не планирует. Чимин благодарит за пиво и делает вид, что чужой настрой его никак не задевает. То, что Намджун и Сокджин опаздывают — не его вина, в конце концов, Юнги насильно сюда никто не тащил. Они подходят ближе к оградкам, народу — тьма тьмущая, и темнеющее небо Сеула зажигает калейдоскоп фонарей повсюду. Праздничная атмосфера, фестиваль своенравия на блюдце под носом у мира жандармов. Запахи тут же обступают со всех сторон, но приглушенные, как будто выветрившиеся, а сухой табак со сладкой мятой красной нитью тянется отовсюду. Вся эта затея с гонками была не то, чтобы провальной — просто странной. Чимин сначала банально не может расслабиться, его мысли одолевают тысяча и одно «А если», связанные с законами подлости. Машины мелькнут и исчезнут, а вопли толпы не прекращаются ни на минуту, но пиво постепенно притупляет и нос, и мысли, и даже совесть. Никак не сосредоточиться на чем-то кроме затылка в потасканной черной шапке, из-под которой смешно торчат уши и ни единого волоска. Юнги стоит с ним, стоит перед ним, стоит все это время, и вся картина приобретает оттенок дозволенности. Поэтому чужая рука кажется каким-то отрезвителем. Она сначала опускается на плечо Юнги, едва не задевая Чимина по носу, а потом появляется сам альфа, который наваливается на них из общей массы, едва стоя на ногах. Юнги тут же матерится вслух: — Какого, блять, хуя? — Руки убрал, — одновременно с ним чеканит Чимин. Он хватает чувака за локоть и одергивает руку вниз. Выходит, правда, грубо. Чуваку это очевидно не нравится: — Цыпа, у тебя проблемы? — он, поджав руку к себе, смотрит на Чимина дольше нужного, пока до него, наконец, не доходит. Чимин успевает сказать раньше: — Иди куда шел, серьезно, не мешай. Чувак, по всей видимости, более гнусной дерзости в своей жизни не слышал, посему смотрит так, будто до сих пор в это не верит. Смотрит на Чимина, потом поворачивается к Юнги. — Твой, что ли? Хотя погоди, мой нос меня может обмануть, — и чувак уже тянется к Чимину, чтобы проверить его резус, но раздражение перекрывает здравый смысл, и моментом позднее кулак начинает саднить на костяшках. Тот, схватившись на скулу, почти рычит. Вмешивается Юнги: — Съебись уже, боже, — он ничуть не ласково пихает чужака локтем. — Ты воняешь, к тому же ты в стельку. — Да что ты… — Съебись, — Юнги отваживает настойчивее, и Чимин уверенно хватает его за шкирку, едва ли не волоком выводя через всю толпу. — Попадись мне после, я тебя закопаю, — выговаривает незнакомец. Чимин стоит рядом, убеждаясь, что тот все же в силах выровняться и удержаться на своих двух. — Ублюдок. Чимин игнорирует. Зябко прячет руки в карманы и оглядывается, но за спиной лишь люди, люди и люди, шумные окрики, рукоплескания, скандирование каких-то лозунгов и полный беспорядок. Чимин поджимает губы, ему не по себе и он как-то не хочет возвращаться обратно, потому что реакция Юнги на такой выпад может быть самая непредсказуемая. Поэтому, решив отсрочить неизбежное, Чимин покупает пиво в ларьке неподалеку и только потом пробирается назад. Юнги находится не сразу. Он уже не стоит у оградок у самой дороги — смещается немногим дальше, и присутствие Чимина не замечает. Это дает Чимину еще одно мгновение полюбоваться на его красивый профиль, прежде чем попасть под радар. — Ты где шлялся? — Взял тебе пиво, — Чимин протягивает Юнги банку, как тот делал немногим ранее, и совсем уж бессовестно передразнивает: — Наслаждайся. Юнги выглядит, как обычно, недовольным. Его бледная кожа и маленькие черные глаза резко контрастируют на фоне, и, в общем и целом, если не брать во внимание его миловидное лицо, он и правда выглядит достаточно пугающим. Дело не во внешнем виде, какая-то химия, аура, черт пойми, что это такое, но в обычной жизни Чимин предпочитает таких людей избегать. Обычная жизнь Пак Чимина — это, предположительно, классический Домострой с поправками на современность. В обычной жизни у Пак Чимина нет раздутого эго и самоуверенности исполинских размеров, вместо этого — пластиковые органайзеры с подробными конспектами, уложенные ровно и бережно, разве что не по цвету и не в алфавитном порядке. И совмещать обычного Пак Чимина с Пак Чимином, рвущимся в другую вселенную, где есть Юнги, — это какой-то проклятый кроссовер. — Не лезь, куда не просят, — все-таки произносит Юнги, не спеша открывать пиво. — Ты слишком много хватаешь на себя, а я не твоя подружка, защищать меня тоже не нужно. Ты, может, и живешь в каком-то своем радужном неведении, но у меня никогда не возникало проблем с альфами. Пьяными или нет — неважно. Я не озабочен вашими играми, меня это не касается. Чимин смотрит ему в лицо, мало чего понимая, но достаточно трезво ощущая медленно подступающую лавину. Сейчас, черт возьми, обвалится. Сметет на пути все, погребет заживо, проглотит и никто не вспомнит, что было до. — Меня раздражает, когда начинается такая херня ради какой-нибудь принцессы. Мне тебя похвалить, как пса, ты мне полаешь и хвостиком вильнешь? Палку принесешь? — он делает паузу и, помедлив, натягивает щеку языком и продолжает: — Пиво, например, притащишь? Банка упирается ему в ладонь, и если бы Чимин на автомате не сжал пальцы, банка бы просто выскользнула вниз. — Спасибо, мне не хочется, — Юнги хочет уйти, но вдруг как будто бы что-то вспоминает и оборачивается, притормозив: — О, и прекрати уже принюхиваться ко мне — у меня есть и глаза, и уши, и мозг. В отличие от некоторых. — Все высказал? — Чимин сжимает банку крепче, шум в ушах шипит, кричит лозунги, сигналит дорогими тачками, гремит музыкой и на повторе — каждое едкое слово. — Если мне найдется, что добавить, я непременно тебе сообщу. Юнги уходит в толпу, как морская сирена уходит под воду, и Чимин, как на цепи, с запозданием делает шаг за ним. Шаг, второй, третий. Только цепь намертво прибита к камню, и скорость его погружения страшно велика. Кислорода не остается, в висках стучит тревога, собственный пульс гонит по венам страх и желание выжить. Спины, спины, спины, голоса, запахи, руки, ругательства и снова руки. Чимин находит Юнги у оградки и порывисто обнимает со спины. Мягкая черная куртка под его руками приятно дутая, а щека у Юнги холодная, в резонанс с собственным теплом идет как строго дозированный кайф. Чимин прижимается ближе и вплотную тянет носом у виска. Юнги, пойманный, прекращает даже дышать. Или Чимину это только кажется. Неважно. Он физически ощущает, как внутри омеги поднимается смертельный яд, но дорога вдруг вспыхивает соцветием фар, на трассу вылетают машины, одна за другой, с огромным разгоном жужжат моторы, свистят шины, ускорители, музыку заглушают крики толпы, что, двинувшись, впечатывает их в ограждение. Чимин, охнув от неожиданности, снижается на шепот: — Подавители не сработают, Юнги. Я тебя все равно чувствую. Тачки, как в фильмах, бешеные и разноцветные. Их окраска теряется в скорости, которая в неровный строй тянет за собой рычание моторов. Чимин чувствует руки Юнги на своих — тот пытается отцепить его от себя, но Чимин перехватывает снова: — Подожди. — Чимин, отойди от меня. — Подожди, Юнги, теперь ты меня послушай. Чимин закрывает глаза, и впервые за вечер становится невообразимо тихо. Тачки, умчавшись, оглушают их всех, в ушах закладывает водой, сирена в его руках — смертельно опасная и готовая напасть. Чимин держит Юнги в руках, жмурится и намеренно тонет, готовый затеряться в его лабиринте, готовый пропасть под его лавиной, готовый умереть прямо сейчас. Слушай меня, Юнги. Юнги напряжен, и не нужно быть гением, чтобы представить, насколько сильно сейчас Чимин облажался. С треском летят все выстроенные мосты — прямиком в кострище неприкосновенности, — рассыпаются паззлы, уходят шансы, закрываются двери, выключается свет. Целые, сука, Помпеи в черной куртке. В его руках, прямо сейчас. Безнадежный, думает он. Безнадежный ты, Пак Чимин, со своими влюбленностями. Геройский плащ тебе не носить — мысли недостаточно честные, потому что, признайся, кроет от этой близости. Ведь кроет? Конечно же, кроет. — Чимин. Чимин медленно, будто не веря себе, размыкает руки. Юнги вырывается сразу же и, не оборачиваясь, просто уходит, пробираясь через толпу к выходу. У оградки мгновенно образовываются зрители, Чимина теснят назад, но он не двинется с места, и волны спин несут его сами. Трасса подсвечена огнями. Небо над Сеулом — черное.✦
— У тебя миленько, — говорит Намджун, проходя в комнату и ставя пакеты на пол у дивана. — Нихера себе у тебя тут телевизор. Сколько тут? Шестьдесят дюймов? Больше? Чимин усмехается: — Шестьдесят пять. Намджун сорокой окружает телевизор, оценивая его со всех сторон, после чего бегло осматривается вокруг. Чимин делает вид, что не замечает этого, полностью переключаясь на пакеты. — Он выглядит внушительно. У тебя цифровое? — Да, иначе толку от этой железки мало, — Чимин достает пачки с чипсами и кидает на диван. — Напомни, почему мы никогда не оставались тусить у тебя? Здесь больше места, есть клевый телек и приставка. — Приставка — моего мелкого. Но, пока я на страже его успеваемости, она остается в заложниках, — он усмехается и протягивает Намджуну пиво. — Телек, так и быть, действительно побеждает. Чимин — новичок в их компании. Перетягивать одеяло на себя и разрушать традиционные посиделки в квартире Намджуна или Хосока — как минимум, невежливо. Да и он никогда не думал о том, чтобы быть «хозяином» тусовки. Все же толпы незнакомых людей в его стенах — это не предел стремлений. Намджун позвонил утром и попросил об очередном одолжении, на что Чимин не отказал, и в итоге они, освободившись, накупили немного выпивки и углеводов, чтобы отдохнуть. Чимину нравится Намджун. Если делить людей на энергии, то Намджун был бы непоколебимостью. Неким таким фундаментом, холодной головой, разумом, генератором в общей системе. Чимин бы хотел быть похожим на него — приобрести бы статус серьезного и ответственного, рассудительного и не такого эмоционального. В конце концов, почему бы просто не быть взрослым альфой в глазах окружающих? А еще Намджун — очень дружелюбный и добрый. И Чимин не знает ни одного такого парня в своем окружении, как он. — Мы вчера с Джином здорово проебались, — вдруг говорит Намджун, заставляя Чимина напрячься. — Мы собирались успеть вовремя, но в итоге мне позвонил заказчик перед самым выходом, поэтому пришлось задержаться. Надеюсь, вы… все нормально? Мы, кстати, были у северного входа на мост. Вы далеко были? О том, что Чимину нравится Юнги, знают все, включая самого Юнги. Трагедия не вселенского масштаба, но только Намджун относится к нему так. Спрашивает, интересуется, как будто это действительно имеет хоть какое-нибудь значение. — Он ушел где-то посреди гонок, — отвечает Чимин и садится в кресло. Намджун никак не комментирует, продолжая открывать свою бутылку. Чимин не совсем понимает, ему стоит продолжить или это не интересно? Но решается все же рассказать: — Я повел себя не лучшим образом, думаю, стоило ждать, как минимум, хук под ребра, но какие-то высшие силы решили, что я и без того уже наказан. — А я-то думаю, что он такой молчун со вчерашнего вечера. Прикинь, позвонил ему спросить, куда он положил наушники в моей студии, так все, что он ответил — ищи сам. И как я должен был это понимать? Но переспросить было уже поздно — он сбросил вызов, и все на том. Но судьба наушников была лучше твоей. Что ты натворил? Чимин красноречиво смотрит на него и грустно салютует бутылкой. Намджун бросает попытки отломить бутылке горлышко и оглядывается в поиске только что мелькавшей открывашки. Странно обсуждать Юнги с кем-то, кроме Тэхена. Странно и ново. Молчание дребезжит, как жалюзи на сквозняке, и Чимин все-таки сдается: — Я не понимаю, что происходит, честное слово, я просто не могу остановиться. Умом я осознаю, что мне это не нужно, я долго сижу и раздумываю над этим, перед сном или на тех же парах, но все ничто. Ему ведь и правда неинтересны альфы? Отношения? — Чимин медлит, но все же уточняет: — Я? Намджун смотрит в черноту телевизора, вытягивает губы и выдыхает. Потом кривится и переводит взгляд на Чимина. — Юнги всегда таким был. Не думаю, что дело в отдельно взятом тебе, тебе просто досталось. — Ты ведь был там. В ту ночь. У Хосока дома, — Чимин ставит бутылку на стол перед собой. — Я не помню ничего, начиная с момента, когда Тэхен ушел за виски. Он не может мне ничего вразумительного рассказать — его тупо не было, а с остальными я не могу поговорить. Хосок вообще, кажется, меня не переваривает. Намджун хмурится. — Вообще-то, мы все здорово нахерачились в тот день — не нужно было пробовать тот мексиканский табак дядюшки Сокджина, нас развезло, как школоту. Но я точно помню, что мы стебали Юнги… Не могу только понять, чем именно. Да и тебя мы почти не знали — ты с нами впервые тогда остался. Я помню, Тэхен хорошо отзывался о тебе, а мы были не против твоей компании. — Эта ситуация — просто какая-то жесть, — Чимин заправляет свои волосы назад и вновь берет бутылку со стола. Он откидывается на спинку кресла и трет глаза большим пальцем. Нет, сил на это у него практически не осталось — вывозить свои собственные эмоции, оказывается, не так просто. — Смотри на это с другой стороны, — Намджун весело хмыкает. — Ты настолько выделяешься из общей массы, что даже Юнги поддался. Это ведь правда, Чимин, даже представить трудно, что вместо тебя мог бы быть кто-то другой. Ты классный парень, ты добрый и умный. Возможно, ты самый нормальный из всех нас. Положительный герой во всей этой херне. А Юнги — сам знаешь ведь. С ним легко никогда не будет. Мы общаемся с ним больше пяти лет, и ни разу еще не было такого, чтобы Юнги изменил своей идеологии. Только с тобой разошелся разок, а теперь заметает следы. Ты классный парень, Чимин — эхом звучит снова и снова, даже когда Намджун уходит, и Чимин остается один. Ты классный парень, Чимин — и все возвращается в сотни пройденных моментов, когда он слишком хороший для отношений, для любви, для секса, для жизни. Ты классный, Чимин. На этом, к сожалению, все останавливается. Приятель, друг и даже лучший друг. Ты слишком хороший для кого-то вроде Юнги. Телефон оживает, вибрация расползается по всему столу, но Чимин не реагирует. Потолок над ним — идеально ровный лист, не пробитый ни единой пробкой, не испорченный ни одним мячом или какой-либо еще хренью. Он медленно моргает и думает, что безалкогольное пиво — дрянь редкостная, но завтра с утра пары высшей математики, он не может слететь с рейтинга посещаемости, просто потому что по прихоти душевной переспиртовался накануне. Телефон все еще звонит, и Чимин сдается. Его будто бьет током, и он не с первого раза верит глазам. Спешно снимает трубку, молясь всем богам, чтобы Юнги не сбросил вызов раньше. — У тебя голова в заднице, что ли, Пак Чимин? — Ты время видел? — А что, детское время вышло? Чимин не скрывает улыбку, потому что Юнги не может его видеть. Он старается не выдать ее голосом, поэтому поджимает губы и радуется, что произнести следующее выходит вполне серьезно: — Ты мне нечасто звонишь. Настолько срочное дело? На том конце повисает тишина, и Чимин вдруг понимает, что попал в точку. Но от этого становится как-то не по себе. Плохое предчувствие подступает комом к горлу, пока Юнги молчит. Он ведь никогда не звонил ему ранее, даже когда были назначены встречи. Всегда набирал Чимин, либо писал ему — и всегда первый. — Пиздец, — только и говорит Юнги, спустя, наверное, целую минуту молчания и тяжело вздыхает: — Это так стремно просить тебя, но я не могу позвонить Намджуну. Его знают. Чимин подбирает ноги с пола и подтягивает их к коленям. Он хмурится и щипает себя за твердую кожицу на губе, пока не чувствует стальной привкус, и после оставляет в покое. На том конце все ещё остаются и молчат. — Юнги, что случилось? — Ты адрес мой, надеюсь, помнишь? Подъезжай. И — отбой. Чимин с недоверием смотрит на свой смартфон, после блокирует его и, посидев в тишине наедине с пустотой, начинает собираться. Адрес, конечно, помнит наизусть. Не запоминал намеренно, нет — хватило один раз назвать, что приставьте ствол к его виску, он назовёт и не запнется. Как-то это работает через задницу, но мир все ещё не рухнул, значит, законы логики не нарушены. Внутри как-то тяжело, потому что дело от Юнги — само по себе странно. Ещё в такое время… Он попал в неприятности? Что значит, что Намджуна знают? Метро закрыто, на поиск такси уходит времени немного. Уже через пятнадцать минут он сидит в машине и безмолвно смотрит за дорогой, успокаивая себя и даже жалея. Юнги стоит у подъезда, спрятав руки в карманы. На его голове нет привычной шапки, и ветер гуляет в волосах, как вздумается. Куртка — нараспашку. Юнги — за семью замками. Чимин хлопает дверцей такси, выходя, но тот даже не двинется с места. Смотрит на него долгим обезличенным взглядом, по ощущениям, даже не осознавая, что Чимин уже приехал. Но голос у него звучит как обычно равнодушно: — А ты быстро. Чимин впервые, наверное, не краснеет и не бледнеет рядом с ним, его топит нервозность и незнание, догадки где-то слишком далеко — ему не из чего строить теории. — Что случилось? — Уже ничего. Оказывается, я сам справился. Бля, надо было тебе написать, чтобы ты не ехал. Но я думаю, ты все равно уже был в пути. Чимин ушам своим не верит. Волнение отступает, сменяясь затаившимся гневом. — Какого черта… — он делает шаг ближе, но Юнги лишь вскидывает на него глаза и не отступает. Его как будто это забавляет — он достаёт пачку из кармана, выуживает оттуда сигарету и зажимает её между зубов. Чимин, не давая себе отчёта, порывисто выдергивает сигарету за кончик и, не зная, куда её деть, просто сминает в пальцах. Он быть может, смешон в своих проявлениях, но он просто не может остановиться. Как тогда, когда в порыве готов был броситься за Юнги прямо в кипящее жерло его недовольства. — Ого, характер, — Юнги бросает попытки закурить и вновь прячет руки по карманам. Выпрямляет спину, становится вровень, не столько близко, как бывало, но достаточно, чтобы Чимин ощутил беспокойство. И снова этот взгляд, как будто бы свысока, как будто Юнги что-то оценивает и ведёт какой-то подсчёт. И Чимин заранее знает, какая это статистика, ему не захочется слышать это наверняка. Юнги подходит ещё ближе, и… до Чимина доходит. От Юнги пахнет другим альфой. Он отшатывается от него и смотрит неверяще, даже дышать начинает медленнее, чтобы не чувствовать эту тяжёлую ноту в мятной примеси. Юнги не сводит с него глаз, и из-под чёрной чёлки они блестят в свете прилегающего фонаря, как спрятанное лезвие. — Зачем ты меня позвал? — севшим голосом спрашивает Чимин. — Ты был не один. — Сейчас это неважно. Я не думал, что ты реально сорвешься. А ты оказался и правда просто псом. Чимин жмурится. — Проклятье, — он выдыхает и лохматит свои пряди. — Ты это специально делаешь. У тебя какое-то нездоровое желание мне отомстить, ведь так? Ты терпеть не можешь, что все есть как есть, и не допускаешь мысли, чтобы быть омегой, а я единственное доказательство истины — даже запах не исчезает, ни одни препараты не действуют. Я ведь прав? — Чимин вдруг сгребает Юнги за грудки, но тот лишь ухмыляется и Чимин оставляет его. — Конечно, я прав, господи… зачем? Юнги все же достаёт сигарету, и Чимин смотрит за этим так, как будто в этой сигарете есть скрытый смысл. Или скрытый навык исчезновения — хоп, хлопок, и как никого и не было. — Тебе по-любому завтра в свой мир Диснея с утра пораньше, — наконец, говорит Юнги. — Тебе вызвать такси? А то что-нибудь точно превратится в тыкву. — Почему ты так несправедлив ко мне? Что особенного в твоем уважении? — Прекрати уже ныть. — По-твоему, здесь могло быть что-то другое? — Чимин беспомощно смотрит на него и на короткий миг закрывает глаза, потому что лишний раз резаться об Юнги не хочется. — Ты ведь знаешь, что ты мне нравишься. Юнги кривится от этих слов, как от укола. Чимин сокрушен. — Ты прекрасно это, блин, знаешь. Кто он? — Что? — Кто этот альфа? Вы встречаетесь или вы просто проводите время? Юнги вдруг начинает смеяться, и Чимину кажется, что все это похоже на прозрачную грань истерики и какой-то нездоровой игры. Он как муха в сиропе, изляпался по уши. — Что смешного? Ему не отвечают, но Чимин требовательно повторяет свой вопрос. Как на разных языках. Юнги делает шаг — Чимин делает два. Ухватиться за запястье Юнги выходит с шлепком, не особо-то и нежно, учитывая, с каким порывом он дергает его к себе. Юнги злой как черт, сжимает челюсти и, кажется, вот-вот укусит, но Чимин его опережает. Зажимает его лицо в ладонях и, судорожно хватив воздуха носом, как перед прыжком, прижимается к его губам. Разряд. Звон от пощечины трещит, как перенапряжение в розетке, и наэлектризованный Чимин, словно облитый ледяной водой, сперва даже приходит в себя. Но тут же смотрит на Юнги и снова трещит: целует его в губы, отлично чувствуя, как чужие руки грубо отталкивают его в грудь. Высвободившись, Юнги не катится к черту, нет, он сжимает воротник его куртки, силясь поднять за грудки, и Чимин едва не плывет от переполняющего адреналина. Ни одни гонки не заряжают на максимально, ни одна драка не высвободит его из собственных рамок, как происходит сейчас. — Почему никто не видит, какой ты на самом деле хороший, — злым шепотом произносит Юнги, наступая. Чимин спешно семенит задом, не особо волнуясь о бордюре и подъездном ограждении. — Хороший мальчик, значит, манеры, воспитание, принципы. Херня это все, вся твоя шелуха и тупое лицо твое — тоже херня, я с самого начала это знал. — Ты помнишь, — вдруг хрипит Чимин, поднимая глаза и поддаваясь чужому натиску, но в ответ ощутимо сжимая его запястья. — Ты, блять, все помнишь. Юнги, победно ухмыляясь, тормозит, вынуждает Чимина спуститься на дорогу и остается стоять на бордюре, возвышаясь. — Ты, черт возьми… отпусти, — Чимин психует и сбрасывает с себя цепкие руки, глядя на Юнги, как на предателя, но тот врастает в его куртку пальцами и все еще тянет, отчего ярлычок больно впивается ему в шею. Это все происходит взаправду. И голос звучит совсем высоко и потерянно: — Юнги, что там было? Юнги с силой отталкивает Чимина назад. Чимин хватает за его руку снова, сохраняя равновесие, и сжимает надежнее, чтобы удержать. Если бы только этого было достаточно. Тупая потасовка посреди ночи, потасовка с Мин Юнги, черт возьми. Дышать нечем, и первопричина, кажется, — сердечная усталость. — Ничего не было, — вдруг говорит Юнги вполголоса, дергано убирая от себя чужие руки, и громче повторяет: — Не было, блять, отъебись ты уже от меня. Чимин выпускает его, смотрит пристально и дышит быстро и тяжело, в какой-то мере обессиленный и помятый, как старый тетрадный лист. Он быстро облизывает губы, переваривая. — Не было? — Ты блять настолько тупой? Ты сам придумал себе эту сказку, сам поверил в нее и теперь таскаешься за мной, как полоумный идиот. Строишь из себя вершину целомудрия, хотя на деле ни черта вообще не стоишь, — Юнги зло сплевывает. — Мы не трахались, усек? Прекрати смотреть на меня так, как будто что-то действительно есть. В соседнем дворе сработала сигналка. Тишина, повисшая между, медленно проваливается пузом на асфальт и прорывается пониманием. Чимин смотрит на Юнги. Выходит, он не помнит, потому что ничего не было? Они, голые, просто заснули где-то на поцелуях? Или это какой-то розыгрыш? У них точно были поцелуи, но было ли что-то большее?.. Что ж, это больше всего похоже на правду, совсем неожиданную правду, потому как Чимин обжил мысль совершенно другую. Юнги настроен решительно. Его черные волосы, приподнятые ветром, придают ему безобразный шарм, и кошачий прищур, внимательный и стальной — какое-то мифическое очарование. Нет никакого равновесия. Он правда готов размазать его прямо у собственного подъезда. — Может, что-то действительно есть, — Чимин вдруг поднимается на бордюр, и Юнги делает шаг назад. — Ты чувствуешь меня на блокаторах, я слышу твой чертов запах тоже. Мне не нужно тебе объяснять, какие эмоции это вызывает. — Твой запах не вызывает никаких эмоций. — А твой — да, — Чимин подходит ближе, и Юнги реагирует сразу же: — Еще шаг и я тебе челюсть сломаю, Чимин, я слово тебе даю. Чимин, послушавшись, останавливается. Он делает глубокий медленный вдох, делает глубокий медленный выдох. Сглатывает столько слов, которые хочется сказать, но оформить их не во что — нет подходящей фразы, чтобы расстегнуть душу, как эту дурацкую куртку. Но у Юнги волшебным способом получается насолить даже через синтепон. На улице отвратительная погода. — От тебя пахнет альфой, потому что он приставал к тебе, да? Юнги дергается, и Чимин, устало запрокинув голову, наконец, выдыхает: — Вызови мне такси.