✦
На самой верхней полке — нераспечатанный Ван Гог по номерам. Чимин дотягивается, смахивает белой рукой пыль и на некоторое время застывает. Отмирает только тогда, когда доходит, что нужно с этим что-то сделать. И желательно пока с картиной, не забегая вперед и не ломая дров понапрасну. Пленка поддается легко. Гораздо сложнее совладать с остальным. Он располагается на кухне, сдвигает свои тетради и учебники одним махом — дурная привычка не работать за письменным столом. Чайник вот-вот начнет заливисто свистеть, а свет от пасмурного окна — приглушенно серый. То, что было позавчера ночью, никак не хочет уходить из головы. Из-за этого Чимин весь прошлый день провел в танцевальной студии, растягиваясь у станка и отбивая ноги о деревянный пол. Джинен спрашивал, точно ли ему не нужно приезжать на репетицию, и Чимин сам не был уверен, что делает и зачем снова выписывает все эти кабриоли и па ассамбле, зачем из портативной колонки льется неоклассическая аранжировка фортепиано со скрипками. Как будто ему снова едва ли двадцать и они поссорились с отцом, столкнувшись жизненными идеалами и не выдержав противостояния. Он отказался от балета, когда отец с большим неодобрением хлопал дверью всю его старшую школу, а мать тогда, в один из таких же пасмурных дней, присела напротив и тактично спросила, не хочет ли он сменить направление. Балет в их семье — не инженерия с высшей математикой, искать баланс нужно не в собственном теле и напротив зеркала, а в положении тела в пространстве по оси трех координат. Просчитывать градусы нужно не в наклоне колена в положении аттитюда, а в плоскости и с вызубренными формулами, раз и навсегда заменяя восемь пространственных точек зала на множество точек диаметрального круга на чертеже. Тюбики с краской — яркие, густые и насыщенные, с запахом акрила. Чимин подушечками пальцев касается пушистых кистей, пытаясь представить ресницы Юнги. Губы напрочь забывают ощущение поцелуя, как будто и не с ним вовсе это происходило, но он прикусывает нижнюю и пытается воссоздать его в памяти. Холодный воздух. Желтый фонарь. Мятно-табачный запах. Теплая кожа. Грубый голос. Страх в темных глазах. Подрагивающие беспокойные пальцы. Юнги — экспрессивные мазки с его отрицанием. Чайник исходит на визг. Чимин открывает глаза. У него в переизбытке этих ваших чувств, черт бы их побрал, с лихвой на троих хватит. И самое паршивое — ни одному нет логического объяснения, каждое тянет неприятным грузом в районе солнечного сплетения. Юнги — такой себе вариант, а с точки зрения нормального выбора — так вообще не вариант вовсе. Отец всегда твердит про семью и правильность, и ведь прав, черт возьми. Чимин впитывал это годами, пока рос, пока осмыслял жизнь и искал свои собственные доказательства. А может быть, все действительно просто химия? Запах Юнги — особенный только для него, а его тощие руки с убийственно острыми локтями — просто довесок к эталону симпатии. Что-то вроде индивидуальной совместимости эстетики. И достаточно просто переспать с ним, чтобы поставить точку. Ничего не было. Чимин порывисто выключает плиту и выходит с кухни, оставляя кипяток медленно остывать в холодном одиночестве, не соизволив даже приоткрыть крышку. Гасит свет, звенит ключами и куртку застегивает уже на лестнице. Ветреный Сеул тянется вверх своими монолитными многоэтажками, смотрит на него лицами случайных прохожих, отдается эхом собачьего лая. Чимин прячет руки в карманы, с досадой отмечая, как быстро портится погода и как легко портится настроение. Пестрые и шумные автомагистрали, оранжево-желтые фонари, красные и зеленые светофоры, трели уличных музыкантов, запахи копченого мяса у оживленных ресторанов — вся жизнь как на ладони, но мало имеет значение, если ты один. Намджун если выглядит удивленным, то ничего не говорит. Его способность сохранять лицо многого стоит, и это то, за что они все ему благодарны. Центр рассудительности и собранности. Намджун сказал, что самый нормальный из них Чимин, но он не прав. Чимин мнется, неловкий и такой ощутимо маленький в этих выкрашенных стенах, и ему хочется, чтобы ничего не спрашивали и позволили просто войти. — Ты не позвонил, — только и произносит Намджун и открывает дверь шире. Делает шаг назад, и Чимин принимает это за приглашение, перешагивает порог, тут же сметаясь теплом натопленной квартиры. — У вас жарко. Тепло оседает приятным покалыванием на щеках. — Чимин? — Джин выходит из гостиной, и Чимину меньше всего хочется слышать этот бесконечно удивленный тон. Но он не предупредил, поэтому все нормально. Намджун забирает его куртку, и нельзя не заметить молчаливый обмен взглядами между двумя. На кухне горит теплый свет, в полтона работает мелкий телевизор над холодильником. Пахнет какой-то странной хренью, то ли стиральным порошком, то ли моющим средством без хлорки. Чимин садится на твердую табуретку, подбирая одну ногу под себя и поднимает глаза. — Пиво будешь? — Намджун, не дожидаясь, ставит перед ним стеклянную запотевшую бутылку с отпечатками от пальцев, и Чимин как-то невесело усмехается, глядя на ее темный бок. Разве было такое раньше? Разве он пил пиво с друзьями на их кухне, в квартире, которую снимают омега и альфа, связанные чем-то больше, чем просто сексом? Разве у него вообще были друзья, которые встречаются? — Боже, эти придурки отправили ее домой, — Джин заходит мгновением позже с табуреткой в руках, которую с мерзким скрежетом по кафелю ставит между ним и Намджуном. — Там этот конкурс талантов, и они девочку-гимнастку отправили восвояси, не дав ей шанс! Она же такая умничка! Чимин видит на губах Намджуна смешок. И немного расслабляется сам. — Ты снова смотришь эту ерунду? — пшик от вскрытия пива повторяется дважды, Чимин делает первый глоток. — Это же шоу, как раз рассчитанное на таких зрителей как ты, чтобы вызвать протест и вынудить отправлять смс снова и снова, чтобы голосовать. — О, нет, — Сокджин театрально закидывает голову кверху, изображая плач. — Я отправил это гребаное смс четыре раза… Намджун прыскает в кулак, и Чимин улыбается тоже. Джин что-то воркует Намджуну в полголоса, и Чимин не возражает. Они в относительном молчании сидят минуты две, после чего Чимин решается. — Извините, что я вот так, без звонка, — он ставит бутылку на стол, все еще думая, что не сможет взглянуть им в глаза и не наткнуться на сочувствие. — Я и сам не до конца понимаю, почему приехал. У меня ощущение, что что-то не так, оставаться одному было просто каким-то… каким-то… Не подобрав слова, Чимин просто взмахивает рукой в воздухе, надеясь, что и без пояснений понятно. Ему не отвечают. Он боковым зрением улавливает переглядывание этих двоих уже во второй раз, но, пока никто не произносит ничего страшного, можно продолжать не напрягаться и не выискивать себе жалкое оправдание. Молчание затягивается, и Чимин не знает, как лучше продолжить то, что начал. Намджун его опережает: — Ты никак нам не помешал, если ты вдруг паришься на этот счет, — он облокачивается на стол локтями. — Раз ты здесь, тебе есть, что сказать. И раз уж есть что сказать, то это вряд ли будет связано с твоими оценками в универе, поэтому бьюсь об заклад — причина в Юнги. Чимин на рефлексе дергает плечом, будто одно только упоминание имени проходится ножом по коже. Юнги точно лезвие. Густые мазки сеульского подножия. — Я могу оставить вас наедине, — предлагает Джин, открыто глядя Чимину в глаза. — Если тебя смущает это. Я ведь правильно полагаю, что ты хочешь поболтать с Намджуном? — Нет-нет, — торопится остановить Чимин. — Все нормально. В смысле… ты можешь остаться. Правда. Мне и без того неудобно, что я пришел вот так. Почему он не поехал к Тэхену? Тэхен — его лучший друг, который всегда поддержит и всегда выслушает. Они вместе столько лет, что сейчас кажется невыносимо диким тот факт, что он находится в совершенно другой части города, с совершенно другими людьми, и вместо крепкого кофе, разбавленного колой, он пьет темное нефильтрованное. Тэхен всегда был его опорой, но почему он сейчас не с ним? — Возможно, что-то происходит, — Чимин пальцем ведет по потному стеклу бутылки, ведет несмело, будто перед ним — застенчивая барышня. — Я не могу понять, что именно. Я впервые столкнулся с этим дерьмом, и мне не нравится. Я не то влюблен, не то просто зациклен. Отвлечься не получается, и это не пустой звук, я правда не готов опустить руки и жалеть себя. Но прямо сейчас я не понимаю, куда мне двигаться. — Это из-за гонок? Чимин видит обеспокоенное лицо Намджуна. — Юнги позвонил мне, вечером, — признается он. — Он позвонил мне, потому что какой-то мудак пытался облапать его. И как только я приехал, а приехал я, видимо, поздно, он сразу же послал меня к черту. И напомнил, что ничего не было, что все это время он один был в курсе. Видимо, очень весело наблюдать за тем, как меня это сжирает. Зачем он мне позвонил? — У тебя ведь не было омеги раньше? — Джин тянется к салфетнице и придвигает ее к себе и со старанием оформителя раздвигает свернутые треугольники в павлиний хвост. — Ни секса, ни отношений? — Нет, — честно отвечает Чимин и делает глоток. — Посмотрите на меня, разве я так сильно похож на того, кто пользуется популярностью у омег? Да я скорее войду в рейтинг симпатий у альф, честное слово. Джин начинает хихикать, но Чимину не смешно. Он хочет продолжить, но ему не позволяют. — Херня это все, — Джин качает головой и, будто для уверенности, повторяет: — Херня это все, Чимин. — Не херня, — упирается Чимин. — Для меня это — не херня. — Неужели в мире не нашлось ни одной омеги, которая хоть однажды не дала бы тебе понять, что готова с тобой переспать? Ты понимаешь, что этот разговор больше похож на неудовольствие старшеклассницы своими сиськами, от которых все беды? Джин, видимо, принимает его молчание за сомнение, и это дает ему зеленый свет, чтобы продолжить: — Вот видишь. Я сам был свидетелем того, что Минсок готов выпрыгнуть из трусов прямо в… — Джин, — Намджун вежливо кашляет, и Джин замолкает. — Чимин, Юнги — это одна большая проблема, с руками и ногами, но без башки. Когда про него говорят, что у него дерьмовый характер, они не шибко-то преувеличивают. — Я бы сказал: преуменьшают, — Джин хмыкает. — Мы общаемся с тобой немалое время, чтобы сделать о тебе некоторые выводы. И они есть полная противоположность того, что представляет из себя Юнги. Понимаешь, — Намджун придвигается ближе, наклоняясь над столом. — Юнги, он… как будто не отсюда. Его не волнуют мирские проблемы, и если мы говорим о проблемах с головой, может, так оно и есть. — Он много кому нравился и нравится, и ни один не получил своего заветного трофея. — Заветный трофей костлявого скрипа с тщетными попытками в растяжку, — дразнится Джин, гаденько хихикая. — Сокджин… — Намджун смотрит на него с теплом и сомнением одновременно. — Это старые шутки. — И все еще актуальные. — Завались. Джин спохватывается: — Ему нравятся музыкальные баттлы, и они проводятся между альфами. Как думаешь, насколько далеко его понятие об образцовой жизни омеги? И я не говорю о старческих представлениях патриархата, я говорю о нормальной здоровой позиции, — Джин берет у Намджуна бутылку и делает глоток, немного морщась от вкуса. Отдает обратно. — Он многим не делится. Но подобная херня, какая произошла с тобой, когда он набрал тебя, происходит постоянно. И он каждый раз влезает в связи, из которых рискует выбраться не то выебанным, не то рискует не выбраться вообще. Его устраивает такая политика, он не планирует что-либо менять. А тут появляешься ты и будто бы напоминаешь ему, что он живет неправильно, делает все не так, и его это выводит из себя. Наверное. — Кто эти альфы? — Чимин хмурится, не поднимая глаз. — Один из них забирал его отсюда ночью, когда мы собирались. — Это из его рэп-тусовки. Мы с ними редко пересекаемся, в основном это не те посиделки, где ты можешь расслабиться. Просто знакомства, просто хайп и попытка продвинуться чуть выше. Я не думаю, что мне нужно это объяснять. — Юнги общается с ними, чтобы продвинуться? Намджун хмыкает: — Нет. Юнги общается с ними, потому что это жизнь того самого невидимого андеграунда. Музыка, баттлы, пьяные подвалы, минусовки, тексты, совместные проекты. Я сам его туда ткнул. Ему это нравится. Возможно, нравится даже больше, чем наши идиотские рожи, но он знает, что на нас положиться он может, а на них — никогда. Понятнее не становится. Бутылка пива сменяется притупленной реальностью, волчьей тоской и непреодолимым желанием закурить. Чимин благодарит Джина за советы, Намджуна — за терпение, и под самое закрытие метро шатается в полупустом вагоне, как меховой зверь в стеклянном автомате. Запах прожженной резины и влажной плитки успокаивает привычностью, а на улице снова высыпает мелкий мокрый снег, и Чимин плотнее кутается в куртку. Спустя, наверное, неделю, они всей компанией оседают у него в квартире. По стечению обстоятельств воплощается не так давно брошенное Намджуном «почему не у тебя», и Чимин уже заранее знает, что Юнги на его «приеме» не будет. Зато он вскользь бросает о посиделках Джинену и ребятам из репетиционной, и они знакомятся с остальными. Это первая тусовка, хозяином которой является он сам, даже если всей организацией занимался не лично. Да и из набившихся — все свои. Без подростковых визгов, лишь полустарческие меры развлечения с настольными играми, с плойкой на широкоформатном экране, с алкоголем без высоких оборотов и редкими поцелуями парочек где-то не у всех на виду. Интересно, что бы подумала мама? Почему-то эта мысль смешит. Чонгук приземляется с ним на пол, воровато оглядываясь по сторонам. С ним тут же опускается его запах, и Чимин вовремя одергивает себя, чтобы не спросить. Сначала они играют в «Уно», потом тяжелой артиллерией идут гонки и файтинги с таблицей имен, кто после кого, и вся процессия превращается в целый чемпионат, победителем из которого выходит Чонгук под крики ребят о несправедливости. — Это просто врожденный навык побеждать, — говорит он в свое оправдание, и Чимин удовлетворенно смеется со своего места у дивана. — Ловкость ума и рук. — Ловкость ума и рук, — передразнивает его Намджун. — Моя неловкая душа кривится в соболезнованиях моему провалу. Давай-ка еще разок. Постепенно квартира пустеет. Ребята с танцев уходят практически скопом, правда, Джинен еще некоторое время зависает с ними, никак не в силах разойтись на столь хорошей ноте. Хосок рассказывает историю про американские горки в парке развлечений, а Джин попутно собирает жестянки и бутылки в мусорный пакет. Тэхен висит у Чимина в диалоге, разрываясь целым комплектом смайликов и тысячами сожалений, что именно сегодня Наен утащила его по делам. По делам, как же. Намджун доигрывает очередной раунд вместе с Чонгуком. Хосок, все еще разливаясь в хохоте, помогает с жестянками Джину. — У тебя на кухне завал из учебников, Чимин, — кричит Хосок. — «Аналитическая геометрия», «Дифференциальное и интегральное исчисления». Чимин заправляет волосы назад и пишет Тэхену, что он козел. Сообщение тут же прочитывается, но ответ за этим не следует. — «Таблицы неопределенных интегралов». — Хватит развивать у меня комплексы, — Джин хохочет, но Хосок неумолим: — «Теория вероятностей и математическая статистика». О, тут даже закладки… Ты че, боже, реально это читаешь? Чимин поднимается с дивана и, заинтересованный, идет на кухню, где застает Хосока, сидящего на его стуле и перекладывающего стопку книг с одного места на другое. В его руках — учебник с прошлого семестра, в котором после подготовки к экзамену так и остались цветные стикеры, расклеенные по темам. Джин домывает стаканы в раковине. — Не стоило, я бы сам убрался, — Чимин становится рядом с Джином, подпирая столешницу поясницей. — Но спасибо. Я ценю бесплатный труд. — Уверен, тебе есть чем заняться и без мытья посуды за целым табуном неблагодарных оленей. Но не все из них неблагодарные. — И не все — олени, — Хосок захлопывает учебник и обнимает его, устраиваясь удобнее. Повисает тишина. Чимин чувствует некоторую неловкость каждый раз при общении с ним, и этот момент — не исключение. Хосок осматривает его с головы до ног, и Чимин не отводит взгляд, гадая, что ему скажут. Хосок, совершенно точно, силится подобрать слова, это видно по тому, как он щурит глаза, как делает вдох и как облизывает нижнюю губу. Хосок — какой-то странный. Его прямые волосы всегда делают лицо визуально более тощим, он всегда смотрит как-то колко и недружелюбно, несмотря на свой дурашливый тон и попытку быть веселым и легким. С ним и правда легко найти общие темы, но на этом все. Чтобы найти что-то общее с Хосоком, наверное, нужно быть самим Мин Юнги. Хосок смотрит, улыбается совсем неискренне и спокойно откладывает книгу на стол. Выходит с кухни он тоже ничего не говоря, но напевая веселый мотивчик под нос. Чимин натыкается на нечитаемый взгляд Джина. — Что? Но Джин, если что-то и знает, не раскалывается и уводит все в какую-то идиотскую шутку. Чимин заканчивает этот вечер с каким-то незакрытым гештальтом, и еще долго не может уснуть. Подушка пахнет его шампунем и парфюмом, одеяло приятно укутывает его тело и нежит плечи. Потолок — белый и гладкий, идеально ровный и скучный. Правильный, без изъяна, без единой помарки и пятнышка. Его не била ни одна пробка шампанского, в него не влетали мячи и не отпечатывалась пыльца насекомых. Но даже он в темноте — серый.✦
Ынсоль садится рядом и кладет перед ним свой смартфон. Гладкий экран открыт на одной из страниц социальных сетей, и Чимин, откладывая свой, интересуется: — Что это? — Это набор на танцевальный марафон, — она глянцевым ноготком три раза ударяет по экрану, указывая. — Эти ребята устраивают флешмоб с танцами, я подумала, что тебе будет интересно. Помнишь, ты хотел поучаствовать в чем-то таком? Чимин придвигает ее телефон поближе. Пробегается глазами по строчкам, медленно листает ниже. Сладкий запах становится ощутимее, когда Ынсоль ставит свой подбородок ему на плечо, но он не делает попытки отвернуться. В мыслях так некстати всплывают все предубеждения, но это ничего. — Поверь, это крутая движуха, — басит Тэхен, взгромождаясь с другой стороны и ощутимо двигая его к девушке. — Один из типов оставил тут свой Инстраграм, он неплохо танцует, я все прочекал. И уже скинул эту штуку Джинену, он сказал, что пошел бы, если бы пошел ты. Понимаешь, цепочка не может прерваться на тебе. — На улице сейчас не пляжный сезон, — с сомнением говорит Чимин, но сразу же его отметает. — Хотя если выбрать день с адекватной погодой, то может прокатить. Они писали, это на улице или где-то в торговом центре? — Даже если на улице, ветром вас не сдует, я тебя умоляю, — Тэхен усмехается и выкладывает на парту тетрадь. В аудитории не шумно, но Чимину кажется, что в его ушах — целый рой голосов. — Если ты туда не запишешься, я сам тебя запишу. И подпишусь везде твоим именем. — Ты пишешь предложения с ошибками. — Автозамена, на твое несчастье, после последнего обновления работает довольно складно. Так что если эти парни не будут грузить меня вопросами по теоремам и квантовой физике, то, пожалуй, я не спалюсь. Да и о чем мы вообще говорим? Ынсоль издает смешок и садится ровно. Достает свои вещи, и Чимин понимает, что ее сладкий запах будет висеть над ним, как минимум, полтора часа. Наен сегодня в поле зрения не попадает, а Тэхен не выглядит расстроенным. — Ты был вчера не с Наен, ведь так? Тэхен щурится, игриво проходясь языком по верхней губе, и не отвечает. Ближе к вечеру Чимин оказывается, наконец, дома. Он и правда отписывается парням насчет танцев, они обмениваются контактами, и Чимину обещают скинуть все данные позднее. В квартире пусто. Телефонный разговор с мамой заканчивается минутным облегчением, но высотки из его окна зияют черными провалами, загораясь время от времени нестройным шахматным порядком. Впервые за долгое время возникает желание не нырнуть в тетрадь в клеточку, а вынырнуть на улицу, даже если там холодно и не так уютно. Тянущее чувство беспокойства многократно усиливает ощущение одиночества, от нервов тянет почесать руки, локти и побить костяшки пальцев друг об друга. Может, ему стоит успокоиться. У него Ван Гог, вон, распечатанный, смотрит своим белым полотнищем на столе. Баночки с красками беспорядочно раскиданы там же. Когда раздается дверной звонок, Чимин вздрагивает. Нелепое ожидание чуда захватывает его целиком, дыхание заметно учащается, нервное смятение просит одного. Но за дверью оказывается всего лишь Чонгук. Ступор, который мешком по голове глушит Чимина в тот момент, делится пропорционально пополам. Не то, чтобы он надеялся увидеть на своем пороге кого-то еще. Но, признаться, надеялся. Еще как надеялся, черт возьми. — Я мог бы позвонить, но это бы звучало тупо. Впустишь? Чимин ловит до одури колючий флешбек, но отступает, давая Чонгуку войти внутрь. Он закрывает за ним дверь, босыми ногами стараясь не наступить на снежную крошку с чужих подошв. За спиной шелестят дутой курткой, вжикают молнией, шмыгают носом. Рюкзак с глухим стуком летит на пол. Чимин смотрит на это все с каким-то непонятным чувством, после обходит Чонгука боком и включает свет в зале. — Я принес бургеры из «Палочек», — звонко оповещает Чонгук, хватая рюкзак и проходя следом. Он вновь оставляет его на полу, залезает в главный карман и выуживает оттуда бумажный пакет с фирменным логотипом. — Один с куриной котлетой, второй — со свиной. Предлагаю тебе выбрать первому, потому что я, если честно, не особо-то и голоден. Решил, что ты будешь рад видеть если не меня, то бургеры. — Звучит как холодная расчетливость, — Чимин усмехается и заглядывает в пакет. — Ты уверен, что не хочешь выбрать сам? — Точно уверен. Можешь съесть оба. Чимин вспоминает, что Юнги когда-то упоминал о Чонгуке. Как-то некстати всплывает фраза насчет Тэхена, Юнги очень дорожит этим мелким, наверное. Но в сущности Чимин не может назвать про Чонгука более пяти фактов, которые больше относятся к общеизвестным: он игроман, пьет мало, шатается чаще пешком, чем на транспорте, у него есть интерес к Тэхену и Тэхену нравится Чон Чонгук. Сойдет за пять. Мысль о Тэхене не покидает, и Чимин заранее предполагает, что сценарий ему известен. — Может, чай или кофе? — Попытка вежливости звучит как никогда притянуто, — Чонгук садится на диван и трет свои ладони о джинсы. — Чимин, ты ведь знаешь, что то, что я здесь, это очень странно. Как для тебя, так и для меня. Чимин, поставив бумажный пакет на стол, опускается на кресло напротив. Чонгук расстегивает свою серую толстовку на молнии и явно нервничает. Чимин понимает, что разговор будет напрямую связан либо с Тэхеном, либо с Юнги. Пробует: — Это ведь Тэхен? — Чимин глубоко вздыхает и поджимает губы, когда Чонгук кивает. — Что такое? Чонгук снова трет ладони об свои джинсы и сокрушенно откидывается на спинку дивана. Чимин не торопит его, наблюдает за тем, как тот ребячески собирает свои отросшие у лица волосы, зачесывая пальцами их в высокий куцый хвостик на макушке. Смотрит за тем, как те не поддаются и рассыпаются и как длинные пальцы ерошат их, вновь наводя беспорядок. Бесполезная попытка успокоить нервы. Чимин тоже так делает и знает, что это не работает. Чонгук младше. Он тоже учится и, если верить Тэхену, учится не так уж хорошо. Но это неважно. Чонгук молчит. Чимин игнорирует вибрацию в своем телефоне, и неловкость растет в геометрической прогрессии. Они никогда не болтали по душам. Чонгук — это что-то вроде из царства Мин Юнги, ледяного и далекого, откуда еще и Чон Хосок со своей презрительностью, и куча неизвестного, что вечно стремится свалиться на голову смертельным кирпичом. Наконец, Чонгук поднимается. Вздыхает. — Это отстой. — О чем ты? — не понимает Чимин. Тот, помедлив, снимает с себя толстовку и кидает ее бесформенной тряпкой на диван. Чимин смотрит на это с отстраненным ступором, не зная, чего ожидать дальше. — Я могу остаться у тебя? Чимин тормозит еще раз и кивает на автопилоте. В сценарии было немного по-другому. — Что происходит? — Я знаю, что у Тэхена есть омега. Не знаю, правда, одна или несколько, — Чонгук жмет плечами, говоря об этом с таким спокойствием, как будто нет ничего, что его задевает в этом факте. — Иногда он откладывает наши встречи, а иногда от него слишком сильно пахнет туалетной водой. Ты ведь знаешь, что это значит? Чимин молчит. — Конечно же ты знаешь, — Чонгук вдруг снимает свою футболку и отправляет ее на диван к ранее сброшенной толстовке. Чимин тут же цепляется взглядом за гладкое стройное тело и пристыженно отводит глаза. Это не очень прилично. — Зачем ты раздеваешься? — А почему ты не смотришь? Чимин чувствует, как загораются его уши. Лицо, наверное, загорается тоже, но он слишком смущен, чтобы проследить за этим. — Юнги — мой хороший друг. Знаешь, он из тех друзей, которые реально в силах помочь. Ты ведь не знаешь, да и откуда тебе знать, — Чонгук грустно усмехается, — я не говорил Тэхену, но у меня отчим — полный придурок. Юнги всегда помогает мне, и материально, и так. Я часто остаюсь у него ночевать, он не против, даже если работает в студии. У меня есть запасной ключ. — Чонгук, ты слишком близко. Они смотрят друг на друга. Чимин — с паническим ожиданием контрольного выстрела, Чонгук — с каменной непоколебимостью. Он загораживает свет от напольного торшера в углу комнаты, отбрасывает тень ровно на кресло. — Чимин, это полный отстой, — снова говорит Чонгук, делая шаг, и Чимин нехотя смотрит на него. Он напряжен до натянутых нервов и стиснутых зубов. То, что происходит сейчас — какой-то гребаный театр живого действия, и пальцы, вцепившиеся в подлокотники, совсем не спасают. Все впереди, так? Чимин дергается, когда Чонгук делает заключительный шаг и с каким-то облегчением опускается перед ним на пол. Он вжимается лопатками в спинку кресла, когда Чонгук подхватывает его под колени и притягивает ближе. — Блять, какого… — съехав по кожаной обивке, тянется обратно. Чонгук преодолевает расстояние невообразимо быстро, Чимин успевает резко выдохнуть, прежде чем горячие губы прижимаются к его собственным. Чонгук целует порывисто, требует отдачи и, скорее всего, не желает получить отказ. — Чонгук, — Чимин пытается сказать в поцелуй, но Чонгук перекидывает ногу через его колени и садится верхом. Сжимает волосы на затылке, тянет и довольно урчит в нос, сминая губы. Чимин горит не только лицом, и не только телом, не только совестью, не только, нет. Горит, сука, вся жизнь, и никакой антипирен здесь не поможет. Чимин пробует снова: — Чонгук! — Я смотрел на тебя, — Чонгук жарким шепотом вкладывает в губы Чимина признание. — Смотрел на тебя. Постоянно. Ты очень красивый альфа, Чимин. Чимин часто моргает. Это что за шутка такая, господи… Он упирает ладони Чонгуку в грудь, обжигаясь о касание к голой коже, и хочет, хочет сказать, но Чонгук шепчет быстрее: — Очень красивый и такой неловкий, Чимин. Влажный язык со смешком обводит его губы. Запах течной омеги заполняет легкие. Тяжесть на бедрах придавливает к креслу, а горячие руки трогают уши и за ушами. Чимин готов разрыдаться: хмурится, жмурится и дышит чаще, чаще и еще чаще. — Чонгук, Тэхен — мой лучший друг, — голос на пару октав выше обычного, но все равно хрипит. Чимин смущается и этого. Он даже с Ынсоль не преодолел тот порог, который переходит с омегой Тэхена. — Зачем? — Хочешь, я отсосу тебе? Предложение жаром ухает вниз, и Чимин несдержанно и отчаянно стонет. Чонгук тут же целует его в губы, и Чимин скорее слышит, чем видит, его улыбку: — Тебе никогда не предлагали? — Чонгук вновь прижимается ближе и носом вжимается в нос, отчего становится труднее дышать. — Я такого тоже не предлагал. Черт, ты такой отзывчивый… Как ты пахнешь? Хочу знать, как ты пахнешь… Ты все время пьешь блокаторы… Нос тут же касается его виска. Чимин вновь предпринимает попытку отстранить его от себя, на этот раз удачно. — Чонгук, пожалуйста, не делай все более неловким… Ты… — Я знаю, что ты хочешь Юнги, — Чонгук приятно скребется пальцами по его голове, вновь хватает волосы и мягко тянет от себя. — Ты можешь понравиться ему, точно можешь… Посмотри, какой ты. Чимин закрывает глаза, принимая комплимент за комплиментом. Это не похоже на быстрое зажимание в ванной с Минсоком. Это не похоже на сладкий запах Ынсоль, которая однажды протекла прямо на паре, сидя рядом. Это не похоже на глупый неудачный петтинг в старшей школе. Чонгук течет, и его рецепторы отлично схватывают эту химию в запахе. Чимин соврет, если скажет, что ему не хочется прямо сейчас. — Тэхен говорил тебе расслабиться? Говорил ведь, — Чонгук привстает и подсаживается ближе, задевая каждую запретную клавишу, отчего Чимина протаскивает по всем запретным граням. — Так расслабься… Расслабься, Чимин… Вот так… Вот так… хорошо… Чимин разжимает пальцы на чужом запястье, не то плененный тихим шепотом, не то сломленный, не то успокоенный. Чонгук прекращает быть настойчивым, потирается об него медленно и будто бы на пробу, и все внутри постепенно разрастается до самой настоящей трагедии. Он не был с омегой, будто неудачник, альфа-девственник, и под феромонами течной омеги весь мир сужается до соприкосновения тела к телу. Чонгук поддается и надрывно дышит ему в лицо, мокнет прямо на его коленях, а в голове набатом бьется мысль, что эту течку хотел провести с ним Тэхен. Но все стихает, глохнет, немеет и прекращает быть звуком. Кроме того, что отзывается стоном. Чимин снова сжимает запястья Чонгука, но лишь давит нежную кожу, а не препятствует, когда ладони ложатся на его щеки. Они кажутся не просто согревающими — пышущими жаром и бесконечной пропастью нежности. Как синтетические кисти в его наборе по номерам. Чимин поддается бедрами вверх, получая недостающее трение, откидывает голову назад и медленно вплавляется в кресло. Утопает в горячем воздухе, утопает в щекотном касании языка по губам. Как густой вязкий воск тянется вниз по неровной масляной свече, Чимин растекается в удушливом наедине. Удовольствие разрастается по всему телу, как солнечные лучи — от эпицентра во все стороны вселенной. Отчетливо уловима дрожь в пальцах. Чимин открывает глаза и видит искаженное лицо Чонгука, глаза которого закрыты и брови сведены к переносице. Чонгук — красивая омега, Чимин говорил об этом Тэхену, Тэхен говорил об этом Чимину. Чимин вскидывает бедра резче, и Чонгук тонко стонет носом. — Тише, — зачем-то успокаивает его Чимин и теперь опускает руки на его бедра, сжимает пальцами шлевки джинсов и тянет вверх. Чонгук отзывается — ведется за касанием, доверчивый и раскрытый, разводящий колени шире и вынимающий душу прямо из грудной клетки. Чимин гладит его по бедрам широко раскрытыми ладонями, обводит ягодицы, пальцами поддевает задние карманы и протискивается в них, прижимая теснее и ближе, пьянея от той власти, которую Чонгук самолично преподносит ему. Чонгук практически всем весом налегает сверху, и Чимин впервые ощущает их разницу в росте, но это совершенно не отталкивает. Тяжелый Чонгук как сенсорный утяжелитель в свободном порядке, заземление. Ему нельзя отрываться от пола совсем. — Чи-мин. Влажный шепот вкладывается в самое ухо, заменяясь мокрым языком. Чимин жмурится, и его тело дрожит, он чувствует плотоядное желание сорвать одежду и вдавить Чонгука в кресло, чтобы дышать стало еще тяжелее, чем есть. Но он лишь шумно выдыхает ртом и стонет, потому что Чонгук давит сильнее, чем осознание происходящего. Он будет гореть в аду за это. В самом пекле синего пламени. Но он стонет под течной омегой своего лучшего друга, не скрывая ни единого намерения. Он опускает голову, наблюдая за тем, как Чонгук обтирает его своим пахом, и стонет уже в голос, когда Чонгук нащупывает самое чувствительное положение, теперь ни чуть не ослабляя напор. — Так? — угадывая его ощущения, спрашивает Чонгук, и Чимин на периферии вспоминает, что Тэхен хвастался петтингом с Чонгуком. Тэхен тоже сидел вот так, обездвиженный, или это снова какая-то шутка его бракованного альфа-резуса? — Вот так, Чимин? Чимин, отзовись уже. — Блять, да, — Чимин на шумном вздохе впервые перенимает инициативу и сбивает весь темп, потираясь о Чонгука так, как больше всего приятно. Настроение резко меняется, животный инстинкт тянет на свою сторону. Чимин удобнее перехватывается за твердую задницу, пальцами задевая мокрые снизу джинсы, и в своем темпе даже не дышит до тех пор, пока его всего не сжимает изнутри, прошивая от затылка до пальцев. Капля пота падает на ресницы. Нетерпеливый зуд медленно оборачивается ничем. Он резко и жадно хватает воздух ртом, будто выныривая из-под воды, и все наваждение резко оседает только что испытанным оргазмом. Чонгук коротко и тонко стонет у его уха, все еще доверчиво и открыто прижимаясь ближе, а его голова, как никогда прежде, работает трезвее трезвого. — Черт возьми, — Чимин неверяще шепчет и, медленно соображая, что произошло, спешно отталкивает Чонгука. Тот, не понимая резкой смены, выглядит как будто преданным, но его возбуждения это не умаляет. Чимину удается вылезти из-под тяжести тела, оставив его в кресле. Чонгук тут же принимается тереться об кресло, также тихо постанывая, и Чимина бьет ужасом от осознания посильнее жалящей плети — прямо по лицу. Он даже кладет ладони на щеки и оглядывается с глупой надеждой, что в комнате есть стикеры с подсказкой, но натыкается лишь на футболку и толстовку Чонгука. — Твою ж мать, — Чимин ругается в голос снова, дрожащими пальцами хватает его вещи и подходит к омеге. — Чонгук… Чонгук, эй, слышишь? Чонгук поднимает на него темные глаза, и Чимин понимает: не сработает. У него на уме теперь один сплошной оргазм и ничего кроме. Твою ж мать, а. Чимин вспоминает про телефон, находит его на столе, снимает блокировку и видит непрочитанное сообщение от брата. Проигнорировав его, набирает Намджуна, как вдруг стоны Чонгука становятся тоньше и громче. Красный, мокрый, он спешно выходит в коридор, путается в собственных ногах и тут же закрывает за собой двойные двери, медленно отпуская ручку, боясь, что равновесие покинет его и он шмякнется набухшей каплей на паркет. И расшибется в одно незначительное скользкое пятно. Гудки тянутся бесконечность. — Давай же, давай, — как мантру произносит Чимин и перестает дышать, когда гудки прерываются. — Господи, Намджун! Но это, к сожалению, не Намджун — электронный голос вежливо просит перезвонить позднее. Чимин в отчаянье шмыгает носом и закрывает глаза рукой. Блять, что за херня… Судорожно выдохнув, он старается взять себя в руки. Вновь открывает телефонную книгу и набирает Джина. Он же омега, он должен ему помочь. Какой он идиот, раз первым делом звонит Намджуну! Чем ему поможет Намджун? Разве что только посочувствует и предложит купить шалфея с лавандой, как однажды. Сокджин трубку не берет, и Чимин снова бьется лбом об электронный голос автоответчика и — о прилегающую стену. Он опирается лопатками, зачесывает волосы пальцами и облизывает исцелованные губы. Двери открываются. Чонгук выглядит ужасно и откровенно хорошо одновременно. Чимин резко выпрямляет спину. Его голос звучит виновато, когда он спрашивает: — Чимин, ты… можно мне в твою спальню? Чонгук медленно подходит к нему, и Чимин не двинется с места, когда тот ласково касается носом его виска. Он каменеет и перестает соображать, но вынуждает себя брать в руки снова и снова, приходит в себя почти сразу же, как только горячие губы тянут его за сережку в ухе. Он изворачивается: — Пошли, я отведу тебя. Чонгук с готовностью идет за ним следом, и Чимин, расстроенный и разбитый, пропускает его вперед. — Побудь пока здесь, а я… Но Чимину приходится пройти глубже, пройти до самой постели, медленно, как по клеткам с бомбами, потому что хватка у Чонгука — железная. — Чонгук, отпусти мою руку. — Ты собираешься оставить меня здесь, — не веря своим глазам произносит Чонгук. — Ты хоть понимаешь, как это отстойно? — Чимин готов поверить, что тот неплохо соображает — настолько трезво звучит его голос теперь. — Чимин, я приехал к тебе, будь, блять, альфой, в конце-то концов. В чем твоя проблема? Чимин немного грубо одергивает его руки от своих запястий и загнанно отходит от кровати, пятясь спиной к двери. Он больно ударятся, задевая угол комода, на котором со стуком падают статуэтки из Египта. Но едва ли он обращает на них внимания. — Побудь пока тут, — снова повторяет он и облизывает сухие губы. Набрав побольше воздуха в легкие, он закрывает Чонгука в собственной спальне и смотрит на дверь, как на выход в другое измерение. Шаг. Второй. Третий. Выдох. Оставшись отрезанным от его запаха и присутствия, Чимин снова бросается к телефону. Времени думать не остается, поэтому Чимин набирает номер, который не набрал бы в другой ситуации. Гудки тянутся, сука, и тянутся, и тянутся. Какая-то мерзкая резинка, как из-под парты, налипшая на колено по неосторожности. И если автоответчик попросит его перезвонить, может произойти непоправимое. Чимин обкусывает свои губы, которые горят от поцелуев, и успокаивает сам себя. На самом деле непоправимое уже случилось, но ведь все могло быть хуже. Он не должен жалеть себя, он должен позаботиться о Чонгуке, ведь поэтому он и должен попросить о помощи. — Чимин? Который час? Чимин понятия не имеет, сколько время. У него Титаник идет ко дну, ему нужен жилет. — Хосок, пожалуйста, я не знаю, что мне делать, — на одном дыхании произносит он в трубку. — Это насчет Чонгука и это очень срочно. На том конце повисает тяжелая тишина. Чимину хочется, чтобы все решилось как можно скорее, чтобы его сердце так не херачило между ребер, чтобы не выпрыгивало от волнения и перестало тошнить. Но отвечают не сразу. — А что насчет Чонгука? — Он… — Чимин смотрит в закрытую дверь и переводит взгляд на окно в гостиной. — Он у меня дома и у него течка, Хосок. Ему снова не отвечают, и Чимин паникует сильнее. Зря он позвонил, Хосок ведь может быть не один! — Пожалуйста, не говори никому, — в запале просит он, и наверное что-то выдает в его голосе, что-то, что не должно было просочиться наружу, но просачивается, потому что Хосок, не осторожничая, спрашивает: — Вы… вы трахались? — голос Хосока бьет наотмашь. — Пак, блять, Чимин. — Пожалуйста, просто приезжай. Хосок как-то скользко смеется, и Чимин из трусости первым сбрасывает вызов. Он не уверен теперь ни в чем, и первый порыв с нуждой о помощи кажется малодушным. Он снова кусает губы и, оглядываясь кругом, немедля хватает свою куртку, находит ключи и, не выключая свет, хлопает входной дверью.