✦
Когда у подъезда останавливается машина, Чимин уже знает, что это Хосок. Он, не поднимая головы, слышит хлопок дверцы, слышит его голос — какая-то дежурная фраза, брошенная таксисту, а после шелест шагов становится все ближе и ближе, и в поле зрения попадают цветастые кроссовки. Отстраненно Чимин ловит себя на мысли, что хотел себе такие на весенний сезон. Смотреть на Хосока значит признавать случившееся. И хотя от трагедии здесь лишь общие буквы, по ощущениям, кажется, выгорает целый мир, и тот — полное дерьмо. Хосок, спрятав руки по карманам, не произносит ни слова до тех пор пор, пока такси не скрывается за следующим домом. Начинает он первым: — Выглядишь как бомж, — только и произносит Хосок. — Давно тут сидишь? Чимин с траурной ленцой нажимает на телефон, смотрит время. — Минут тридцать-сорок. Я как позвонил тебе, так и вышел. Хосок усмехается, хлопает себя по куртке, по спортивкам и, видимо отыскав, что нужно, протягивает Чимину пачку. — Будешь? Чимин хмурится и вскидывает на него глаза, натыкаясь на уверенный взгляд. Вопреки всему он отказывается. Хосок жмет плечами и пачку прячет, тоже не закуривая. — Ты его одного там кинул, да? — Хосок запрокидывает голову и смотрит на верхние этажи молчаливых домов. — Да уж, херня случается. А знаешь, что еще херня? Я ведь тоже не могу похвастаться выдержкой, хотя я и приехал. И как мы ему поможем, умник? — Хосок, я его не тронул, — совсем сокрушенно сообщает Чимин и мельком думает, что зря отказался от сигареты. — И смейся надо мной или не смейся — я испугался, черт побери. — Течной омеги испугался? — насмешка в его голосе пробивает навылет, и Чимин повышает голос: — Это омега моего лучшего друга, Хосок, конечно я испугался! — Эй, полегче, скаут, — Хосок, видимо, не ожидав бурной реакции, даже отклоняется назад, и Чимин снова опускает голову. Тот стоит над ним некоторое время, как судья по закону и справедливости, и, шумно выдохнув, опускается на скамейку рядом. — Я понятия не имею, как разрулить так, чтобы все оставить в тайне, как ты того желаешь. Не подкинешь идейку, Чонгук тоже собирается об этом молчать? Как он вообще оказался в столь интересном положении у тебя дома? — Приехал. — Прям сам? Взял и приехал к тебе домой в течку? Не к Тэхену, а к тебе? — Что ты от меня хочешь? — Чимин начинает заводиться. — У меня голова пухнет, на мне запах Чонгука, мне мерзко так, будто я сделал что-то реально дерьмовое, и стремно еще потому, что из всех людей вокруг приходится делиться этим с тобой, а ты пытаешься выведать причины, почему Чонгук приехал именно ко мне. Я понятия не имею, что у него в голове, окей? — Да, знаешь, странным образом ты умеешь нравиться людям, хотя я не до конца уверен, что в этом есть смысл. Почему ты оказываешься в столь занятном положении уже со второй омегой из нашей компании? Кто следующий? Сокджин? Ему стоит опасаться за свою честь? — Слушай, я ни на кого не кидался и не принуждал, ясно? — Да, кидались и принуждали тебя. И Юнги, и Чонгук. — С Юнги ничего не было, если он тебе забыл сообщить, — Чимин поднимается со скамейки, потому что терпеть Хосока на таком близком расстоянии — полный крах нервов. — А с Чонгуком, выходит, было. Ты же сказал, что не тронул его? Чимин осекается. — Я не тронул его в смысле… Хосок растягивается в ухмылке, но больше не продолжает этот диалог. Он тоже поднимается и снова смотрит наверх, и на какое-то короткое мгновение Чимину кажется, что он вдруг раскроет ему тайную способность карабкаться по монолитным стенам, как Человек-Паук. Но Хосок простецки трет затылок и, судя по его лицу, совершенно не представляет, что делать дальше. — Знаешь, из нас двоих отличные оценки есть только у тебя, — говорит он. — Не то, чтобы я намекал тебе, но, может быть, за то время, пока ты трусливо морозил жопу, ты что-нибудь придумал? — Ему нужно домой, — уверенно говорит Чимин, но, столкнувшись с сомнением в глазах Хосока, тушуется и уточняет: — Ведь это нормально, когда омеги проводят течку дома. Или есть какая-то неведомая херня, которая ему мешает это сделать? — Он не проводит течки дома. На то есть причина. И нет, не твое это дело. Чимин раздувается от негодования: — Не мое дело? Серьезно? — он вытягивает руку с указательным пальцем на свое окно, куда-то вверх. — То есть даже тот факт, что он притащился ко мне, тебя совсем не смущает? — Давай сюда ключи, — Хосок вытягивает руку ладонью кверху. Чимин не реагирует и зло смотрит ему в глаза. — Давай, блять, свои ебаные ключи, Чимин. Все-таки логикой ума правильным будет положить эту несчастную связку ему в руку и признать, что сам он — никчемный идиот, который не сумел. В конце-то концов, он и правда не сумел. Просто ребяческая сторона, гордая и самоважная, никак не желает принять поражение и смириться с участью какого-то кармического неудачника. Скрипя зубами он вкладывает Хосоку свои ключи, и, слава богу, тот не одаривает его очередной усмешкой, показывая Чимину его место. Вместо этого он срывается к подъездной двери. Чимин, помедлив, идет следом. Пиликанье домофона, хлопок под расшатанной пружиной, эхо рикошетом по всем стенам — шагов, вздохов. Гудение лифта. Запах краски. Ровные ступени, промаркированные почтовые ящики. Свет с экономной лампочкой — едва светит, но не сдохнет уже который год. В собственную квартиру заходить даже не хочется — страшно. Страшно нести ответственность, которую не готов нести. Чимин так божился и готовился к подобной ответственности с Юнги, но теперь, стоя на пороге и глядя Хосоку в затылок, он понимает, что, возможно, он и правда тот трусливый альфа, которым его все и считают. Не то, чтобы прям об этом все говорили. Но собственные домыслы… Господи, что теперь скажет Тэхен?✦
Давон — старшая сестра Хосока. Она открывает дверь и не задает ни единого вопроса, когда они приезжают к ней с Чонгуком. Тот, к счастью, пусть и шатко, но стоит на своих двух, и котелок у него варит, вроде как, без тормозов. Случается пару раз за дорогу два конфуза, но Чимин переживает оба. Успокаивает себя, что он молодой альфа, и реагировать на омегу в течке — вполне себе здоровая реакция организма. В сущности, его никто не осудит за то, что было. Да и картина не столь ужасна — ничего ведь не было. Квартира у Давон очень маленькая. Сама она — хрупкая омега, чем-то отдаленно напоминающая самого Хосока, но с более острыми чертами лица и цепким взглядом. Чимин чувствует себя неловко в окружении стольких Чонов, и если раньше его напрягал лишь один, то теперь персонажей резко прибавилось. — Да-а-а, — тянет Давон тонким голосом. — Я еще не видела альфу, который бы так пугался из-за банальной течки. Обычно это целый халявный праздник. — Наш Чимин — не такой альфа, — представляет его Хосок, и в этой фразе нет ничего доброго, чувствуется же. — Обычно он с омегами не спит. Да, Чимин? — Заткнись, — устало просит его Чимин и облокачивается о дверной косяк. Они не проходят вглубь квартиры, ведь вход сюда им теперь заказан: Чонгук в безопасности. Отсюда в приоткрытую дверь видно, как Чонгук кидает на пол свой рюкзак, опускается на пружинистую кровать, поднимает голову и встречается глазами с Чимином. Что-то есть в этом взгляде, и только тонущий может понять предсмертный вздох утопленника, от этого становится страшно и больно сжимает легкие. Чимин, как ошпаренный, тут же отворачивается и чувствует себя последним предателем, бросил человека в худший момент его жизни. Он не слышит, о чем переговариваются Хосок с сестрой, но отдаленно понимает, когда тот разворачивается, когда подталкивает его к выходу и когда дверь за ними закрывается с негромким хлопком. Вот и все. Что теперь? Они молча спускаются на лифте, так же молча выходят из подъезда, а время на часах, по ощущениям, так и стоит на месте. Воздух холодный, дышать легче должно быть, но все равно что-то спирает под ребрами. Хосок, спрятав руки в карманы своих спортивных штанов, останавливается. — Дерьмовая ночь, наверное? — Это полный отстой. — Не хочешь пропустить по стаканчику? Чимин не отказывается. Дома у Хосока не шибко-то убрано, но вполне сносно. Его квартира пахнет как-то по-особенному, так бывает: каждый дом имеет свой запах, и дом Хосока — не исключение. Интересно, какой запах квартиры у Юнги? Пропитанный сигаретами? Пронизанный сквозняками и минорными нотами от его электронного пианино? — Знаешь, Чонгук — сильный малый, — вдруг говорит Хосок, доставая пару жестянок из холодильника. Чимин поджимает одну ногу под себя, когда садится на табурет. — Вряд ли у него съехала крыша настолько, чтобы ехать к тебе за перепихоном. Чимин оскорбляется: — Я не настолько плох. — Ты не понял, — Хосок взгромождается напротив и делает несколько долгих глотков, прежде чем заговорить снова: — Ты меня не понял, Чимин. Я имею в виду то, что у Чонгука что-то на уме. Бьюсь об заклад, у него свербит уже от выходок Тэхена. Бля, пиздец, конечно, как ты ему это объяснять будешь. Чимин открывает свою жестянку светлого и в который раз пропускает мысль — куда его завели последние месяцы жизни. Ведь не было такой беспросветной пропасти, ведь не было такой компании, не было проблем, мыслей, страданий, вины. Стоило лишь однажды встретиться с Юнги, как все напрочь отбилось от рук и рухнуло, как мультяшная анимация. Хосок — стремный. Он сидит напротив, не тронутый вообще никак, и ему откровенно насрать на трагедию Чимина. Ощущение, что либо ее обесценивают под самый ноль, либо Чимин раздувает из мухи слона, но вот позвонить Тэхену и спросить верный вариант как-то не получается. Хранить это от Тэхена в тайне он тоже не может — Тэхен его лучший друг и обязан знать, что делает его омега. Чонгук — омега Тэхена? Или что между ними? — Что собираешься делать? Чимин не отвечает, продолжая немыслимым образом дуться. — Да ладно, брось. Серьезно, что теперь? — Ничего? Или что ты от меня ждешь? План действий, стратегии, узел с мылом? — Ты слишком драматизируешь. Знаешь, если бы ты родился омегой, то все имело бы смысл… — Нет, замолчи. — Я серьезно. Чимин. Ты ведешь себя, как девчонка, это никак не затрагивает чувства омег, кроме чувства ущемления прав — нельзя быть таким милым, ты затмеваешь чужое природное обаяние. — Я думаю, что ты мудак. Спасибо за пиво. — Юнги же ты чем-то нравишься. Чимин тормозит. — Да-да, — Хосок облокачивается на стол, явно учуяв тонкую нить. — Может как раз тем, что он может ощутить себя не омегой рядом с тобой? Может потому, что… как раз и не ощущает тебя альфой? От тебя нет никакой угрозы. — Ты так самоутверждаешься или что? — За твой счёт? Брось, это слишком легко. Чимин отставляет пиво на стол, пытаясь сохранить последние крупицы гордости. Стены чужой квартиры перестают быть спасительными, и все снова становится чужим. — Можешь смеяться надо мной сколько угодно, мудак ты. Но не делай вид, будто знаешь больше меня. Сидишь тут, весь из себя особо умный и важный. Да, ты помог мне, не спорю, спасибо. Я очень благодарен, что твоя сестра сделала все за тебя. — Разве можно бросить щенка в беде? Ты лицо свое видел? — Что, навевает слабость в коленях? Хосок удивленно поднимает брови: — О, да ты сам решился шутить над собой? К чему тогда все представление, если ты сам все отлично улавливаешь? — он качает головой. — Пак Чимин, ты и правда слишком много драматизируешь. Вся эта ситуация — лишнее тому доказательство. У Чонгука, видно, переклинило, не за узлом же он поехал к тебе. — Действительно, — Чимин хмыкает. — А зачем тогда твоя сестра оставила мне свой номер? Хосок бледнеет, и впервые на его лице нет натянутого безразличия или веселья. Его рот открывается, и лицо обезличенным изваянием зависает, как картинка в мониторе, пока Чимин достаёт из кармана номер Давон. Он кладёт бумажку на стол, приставив банку пива сверху, как шах и мат. Только цвет шахмат не определен — черное или белое? На светлом клочке тут же расползается желтое пятно, и от этого вида становится до омерзительного приятно. Как клякса в чистой тетради. Как ошибка в экзаменационном ответе. Как что-то плохое в хорошем Чимине. — Можешь передать, что ей тоже можно приехать ко мне в течку. Ведь я альфа, который не обидит, так? Чимин поднимается. Он больше не говорит — молча забирает свои вещи и уходит, оставив за столом что-то большее, чем неосторожно брошенное слово.✦
Жизнь, вопреки всему, не тормозит и не ждет, пока о ней вспомнят, и первую неделю Чимин, как отсталый марафонец, едва ли успевает за временем и пространством. Тэхен улыбается, рассказывает про свои выходные, и на поверхности всех его отбитых историй лежит сокрушительный факт: Тэхен ничего не знает. Сначала пропустить через себя эту мысль трудно, смотреть в карие глаза друга — как ножом по совести, которая всегда оставалась нетронутой. Чимин чувствует себя предателем, лжецом и лицемером и в оправдание все чаще уступает Тэхену, помогает, будто бы это вообще способно искупить вину. Но все всегда сводится к плоскости координат, к пересечениям прямых, к расчетам от пункта А до пункта Б, прогрессиям и регрессиям — и так далее. Все снова выливается в очередную линию, по касательной проходясь у самого болезненного — в точке пересечения. Бар наполнен множеством вероятностей, и на сцену вот-вот вывалится Юнги с его болезненными песнями, чтобы вытащить из Чимина последние остатки самоуважения. Намджун, прислонившись к стене рядом с их столиком, медленно крутит бутылкой, и Чимин зависает на жидкости в стекле. — Кажется, большой и страшный альфа уже напился, — комментирует Тэхен и закидывает руку ему на плечо, притягивая к себе. От Тэхена пахнет алкоголем и гелем после бритья, запах привычный, и сквозь толщину пьяного тумана кажется важнее прежнего. — Эй, приятель, ты совсем залипаешь. Сейчас пропустишь вон тех двух цыпочек, которые смотрят на твое неприкрытое очарование. — Юнги после этого номера, — говорит Сокджин, и Чимин мельком ловит на себе его взгляд. Весь их столик подбирается, даже Тэхен перестает воровать чипсы из общей миски. Зрители у самой сцены, в большинстве своем пьяные, восторженно встречают новый бит — тяжелый, минорный, с отголоском некой высокомерности и ощутимой снисходительности. Наверное, Юнги не умеет писать ничего другого, хотя, ради справедливости стоит отметить, этот баттл все же между альфами и омега Юнги туда никаким образом не вписывается. Противник Юнги — ладный чувак, практически одного с ним роста, шире в плечах и грубее голосом. Не все в теме природы этого поединка, но Чимину он не нравится. Ему не нравится, что за каким-то чертом Юнги все еще пытается доказать всем и каждому, что он способен завалить даже известного рэпера. Голос Юнги из каждого угла в баре — извращенное испытание. Этот вечер — извращенное испытание. Невинный взгляд Чонгука с другого конца зала (Тэхен сказал, что они временно поссорились из-за свидания). Максимально равнодушный Хосок напротив. Намджун, нервничающий за Юнги и его музыку. Сокджин, как будто бы не желающий находиться здесь вообще. Тэхен, который оказался в баре, чтобы поесть жареных креветок. Звон в ушах сжимает болью виски и его заменяет музыка, когда раздаётся гордое: — Есть! Отмочил, — комментирует Намджун, немного расслабляясь. Он садится на свободный клочок дивана рядом с Чимином, тесня его спиной, напоминая больше отца, погруженного в футбольный матч, нежели преданного товарища и музыканта. — Ха, у этого типа рожу перекосило. Представляю, что он сейчас подумал. — Надеюсь, ты купил ему цветы в честь победы, — язвит Тэхён и будто бы нехотя стаскивает ещё одну чипсину. — Чтобы потом он прислал нам венок из пластмассовых? — не поворачиваясь, отвечает Намджун. — Эй, Чимин, ты тут не спишь? Чимин не спит. Из-за Намджуна немного не видно сцены, да и хрен с ней, видеть-то зачем — Юнги как всегда в черной шапке и серой толстовке, в своем хриповатом безумии и прокуренном шлейфе из мяты. Это и так вызывает приступы слабоумия и растерянности, зачем усугублять. Алкоголь, к тому же, притупляет эмоции, и Чимин просто хочет домой, чтобы не соблазняться и не ломать глаза о тонкую шею и привычку Юнги упираться языком в щеку. Ему бы хотелось пожаловаться на Юнги хоть кому-нибудь, выдрать страницы с его упоминанием из груди и сжечь, не комкая. Рассказать, какие досадные мысли в его голове, какие обиды, неуверенности и несправедливости тянутся рваными строками от шепота в микрофон. Рассказать про болезнь внутри, чтобы облегчить душевное страдание, чтобы его поняли, наконец. Только это невозможно, и никто не станет его слушать. Тэхен считает, что зараза не смертельна и он переболеет, а остальные — не его друзья. Ему не нравится быть завязанным на Юнги. — Мне нужно выйти, — он хмурится и настойчиво выпутывается из-под рук Тэхена. Намджун, не отвлекаясь, пропускает его, после чего вновь садится обратно и обращается в безмолвие. Чимин проходит через толпу людей, через бесконечное скопление запахов, выходит в приглушенный коридор, туманный от прилегающей курилки, и запирается за одной из дверей. Его мутит, руки дрожат, как от алкогольного отравления, да и не мудрено, в общем-то. Он открывает воду, умывается, полоскает рот, не рискуя сделать глоток, и после даже становится как-то легче. Когда он возвращается к ребятам, Юнги уже сидит на его месте с открытой стеклянной бутылкой. Они громко смеются, и когда Чимин подходит ближе, то слышит, что они обсуждают само выступление. — Красиво ты, — говорит Хосок и салютует своим бокалом. — Я знал, что ты засранец, но глубину этого засранства познать всегда очень тяжело. Там черная бездна в бесконечность. Юнги самодовольно хмыкает. Чимин, найдя место около Сокджина, просит передать его бокал. Вопреки всему, вызывается на помощь именно Юнги, а не Тэхен, который сидит рядом. — Ты пропустил самую крутую часть всего выступления, — говорит Юнги, протягивая ему стакан с растаявшим льдом. — Какой толк от твоего присутствия, если ты пропускаешь момент моего триумфа? — Вдруг еще спугнул бы твою победу, — хмыкает Чимин, принимая бокал и, не зная, что сказать еще, спешит его опустошить. На языке тут же сластит мерзкая пропорция сиропа и алкоголя, разбавленная тоннами воды, поэтому Чимин закусывает долькой апельсина. Юнги же с него глаз не сводит. — Да он в стельку, — выносит вердикт Юнги. — И кто его домой потащит? Чимина это возмущает до глубины души. Он не чувствует себя пьяным настолько, чтобы не быть способным передвигаться самому. — Это он решил взрослеть, — вклинивается вдруг Хосок, не говоривший с ним весь вечер, и Чимин нехотя смотрит на него. — Начинать-то надо с чего-нибудь. — Я бы начал с цыпочек, — подхватывает шутку Тэхен, не понимая, что на самом деле стоит за словами Хосока. Почему никто не видит двойное дно? Почему Хосока никто не приструнит, почему ему всегда позволено смотреть на него с таким… отвращением? Подозрением? Высокомерием? — От алкоголя до цыпочек, от цыпочек до алкоголя, от всего этого дерьма до высокой морали, — философски продолжает Хосок и поднимает свой бокал в тосте: — За взросление Чимина! Стол взрывается свистом, тут же раздается звон от легких стуков стеклянных боков, и Чимин идет по общему правилу — пьет за себя вместе с остальными. Но он ловит взгляд Юнги, обращенный на Хосока, и ничто иное как разъедающая ревность больно жжет его в солнечном сплетении. Юнги — окно на недоступной высоте. Ни взглянуть, ни вскарабкаться, ни попасть. Работает только обратный принцип — можно легко соскользнуть и выпасть, не одолев ни себя, ни Юнги, ни, как это любят называть, обстоятельства. Чимин смотрит на него долго и пристально, чем привлекает внимание. С того разговора ночью они так и не виделись, а прошло порядка двух недель, наверное, и не то, чтобы Чимин вел подсчет. Юнги сначала игнорирует или делает вид, что игнорирует. Потом, кажется, как-то нервно оглядывается, теребит края своей толстовки, много пьет и иногда уходит покурить. Каждый раз, проходя мимо, приносит этот удушающий запах сигарет, который перебивает даже чистую мяту. И каждый раз проезжается по больным точкам своими глазами. Морозный ночной воздух бодрит, но не отрезвляет. Они шумно идут по центру, освещенному огнями со всех сторон, и Чимин, кутаясь в куртку, жалеет, что оставил шарф и шапку дома, понадеявшись на такси. Алкоголя было слишком много — следует согласиться. Но он идет, не рискуя упасть, разве что только в голове бессвязная каша да в горле тошнота непробиваемым комом. Они доходят до метро, шумные и веселые, и Чимин делает раньше, чем успевает подумать: перехватывает Юнги за запястье. — Давай я тебя провожу? Я буду заказывать такси, — негромко просит Чимин, пока они не зашли в теплую подземку. — Не отказывайся, это… это комфортно, как минимум. — Эй, вы чего застряли там? — Тэхен тормозит первый. — Чимин, тебе там нормально? Чонгук оборачивается на его голос, как оборачиваются и остальные, и все движение вмиг прерывается. Ребята громко переговариваются, хохочут, распевают какие-то песни — невозможно выделить голоса, все сливается в монотонный уличный шум. Мимо идут сонные прохожие, мимо идут бодрые прохожие, мимо идут, идут, идут, только Чимин тормозит, выискивая хоть одну причину, чтобы продлить их очередное не-свидание. Их ждут, напоминает себе Чимин, и только теперь разжимает пальцы, отпуская тонкое запястье. — Мы на такси, — выждав паузу, медленно говорит Юнги. — Идите без нас. Чимину кажется, что все его осуждают, но неодобрительных взглядов он не ловит. Ребята машут им и прощаются, Тэхен что-то сообщает (Чимин не помнит, чтобы слышал его), и когда на ступенях становится пусто, Чимин вдруг осознает, что Юнги остался. Нужно что-то предпринять, подсказывает пьяная голова. Нет, я не пьяный, убеждает он сам себя и нервно выдыхает ледяной воздух. Он нервно трогает свои карманы, выуживает телефон и открывает приложение. Юнги же — со вздохом отходит в сторону и закуривает. — Насчет твоего выступления… — начинает Чимин, чувствуя острую потребность нарушить молчание, потому что в ушах стоит звон, а проезжая часть этот звон умножает, но Юнги перебивает: — Нет, не вздумай. Чимин послушно замолкает, и обида, шевельнувшись, просыпается. Юнги облокачивается о кирпичную кладку стены, стоя рядом с урной и как-то понуро стряхивая в нее пепел. Смотрит на дорогу, где неспешно катятся машины, словно они тоже пьяные и сонные, а Чимин понятия не имеет, как себя вести. Снова этот тупик, снова это бессилие. Такси подъезжает довольно быстро, они оба занимают заднее сидение, и на время поездки Чимин залипает в радио, уговаривая организм не сдаваться и не выворачиваться наизнанку. Попытка отсрочить неминуемое прощание, наверное, с какой-то стороны даже похвальна. Но есть ли в этом смысл? Юнги снова отошлет его куда-нибудь нахрен, и Чимин в это самое нахрен обязательно пойдет. Так есть ли смысл? Когда таксист тормозит у нужного подъезда, Юнги выходит. В салон тут же с порывом вваливается ветер с запахом зимы и ночной безнадежности, пора заканчивать. В тишине спящего двора заведенный мотор громыхает, как те басы в баре, но Юнги закрывать дверь не спешит. Чимин ежится. Таксист всматривается в зеркало заднего вида. Чимин боковым ловит короткое движение справа. — Выходи. Опьяненный, он не сразу понимает, что обращаются к нему. На какой-то миг кажется, что голос Юнги в этой тишине ему банально послышался. — Я долго буду стоять здесь, Чимин? Выходи из машины. Чимин спешно извиняется перед таксистом и выходит, едва ли не путаясь в собственных ногах. Юнги, наконец, закрывает дверцу со своей стороны и проходит мимо. — Парни, вы остаетесь оба? Второго пункта не будет? — нетерпеливо интересуется таксист. — Иначе платите за ожидание. Юнги не отвечает, звеня ключами в стороне, а Чимин понятия не имеет, что происходит. Только теперь он готов согласиться, что действительно пьян, иначе почему никак не переварить происходящее? — Д-да, простите, — он отдает вежливый поклон. — Это конечная. Рыкнув, водитель подтверждает заказ, который вибрацией отдается в кармане. На негнущихся ногах Чимин поворачивается и подходит к крыльцу, заходит вслед за Юнги в темноту, и хлопок тяжеловесной двери раздается по всему подъезду и эхом в голове. Они пешком поднимаются на второй этаж. Белый фонарный свет падает в высокое окно, разбитое с одного угла — Чимин рассматривает его, пока Юнги возится с замком, открывает потертую старую дверь у самой лестницы и заходит первым. За все это время он не говорит ни слова, и Чимин теряется в мыслях и логике поступков, пытаясь вычислить, что ему нужно понять. Что Юнги хочет? Что Юнги делает? Дверь Юнги оставляет раскрытой, и Чимин принимает невысказанное приглашение. Касается дверной ручки так, словно боясь, что та вот-вот исчезнет, и заходит. Его тут же оплетает теплом, нагретым воздухом, неизвестным запахом, совершенно иной атмосферой. Сколько раз он представлял себе квартиру Юнги — не счесть. Запах, к слову, совсем непонятный — пахнет каким-то приятным не то кондиционером, не то парфюмом. И совсем немножко — сигаретами. — Юнги, что происходит? Юнги скидывает с себя куртку, скидывает кеды и стягивает шапку. Чимин же стоит в дверях неподвижно, тщетно дожидаясь ответа, и резко вздрагивает, когда за спиной со сквозняком бахает дверь. Юнги привидением скрывается в комнате, там загорается свет. — Так и будешь стоять? Проходи, — наконец, произносит Юнги, вернувшись обратно в прихожую. — Есть разговор. Он подпирает плечом дверной проем, и под его взглядом Чимин несмело начинает снимать верхнюю одежду. Стянув ботинки, он вешает куртку поверх куртки Юнги и, осторожничая, проходит за ним на кухню. Юнги открывает окно, ставит на стол пепельницу. Вдруг ухмыляется: — Ты прям тихоня. — Не могу понять, в чем подвох. Юнги и на это тоже усмехается, вместо того, чтобы внятно объяснить. Он ставит на плиту почерневший чайник, а Чимин несмело присаживается за стол, подбирая ноги с пола. — Ну что, — первым обрывает молчание Юнги, когда спустя минут пять, не спрашивая, ставит перед Чимином горячий чай. — Ты послушно просидел здесь все время. Послушно пришел за мной. Послушно молчал, когда нужно. И где же твой потолок? — Тебе нечем заняться, и ты пригласил меня, чтобы поиздеваться? — Чимин касается теплой керамики. — Или где эта граница твоего общения? — Ты не хочешь чай? — совершенно без эмоций спрашивает Юнги и садится напротив. — Или тебя смущает что-то? — Видимо, тебе и правда скучно. — Так ты расскажешь, почему Хосок захлебывается своим недовольством? Чимин поджимает губы и поднимает глаза. — Ты позвал меня, чтобы поговорить о Хосоке? — Возможно, еще и о Чонгуке. Чимин бледнеет, а тошнота подступает к горлу недавно съеденным салатом и бесконечностью выпитого алкоголя. Он прижимает ладони к чашке плотнее, чтобы кожу обожгло ощутимее. Ведь вреда не нанесет, это не открытый огонь, не голое лезвие, а голову на месте оставит. Ну, так должно быть, по идее. — Вы оба неплохо справились: что он молчал, как рыба, что ты. Только вот Чонгук, знаешь, иногда слишком сильно переживает, хотя и замыкается в себе, как психопат. Он почти все свои течки у меня проводит, думаешь, я не знаю, когда они? И что я не поинтересуюсь у него, куда он делся в этот раз? Я удивился, когда телефон взяла Давон, тогда я понял, что она просто не была предупреждена, что Мин Юнги об этом знать необязательно. — Ты сейчас мне родительскую мораль будешь читать или что? — Чимин щурит глаза, откровенно не понимая, к чему разговор. Чимин не хотел, чтобы об этом знал Тэхен, потому что Чонгук — его омега. Не хотел, чтобы знал Юнги, потому что Чонгук — его друг. И потому что Юнги — омега, которая нравится Чимину. Заводить симпатию, обтираясь об лучшего друга пассии — не самая действенная тактика, это понятно даже дураку. И тем более — Чимину. Юнги же выглядит заинтересованным. Чимин не помнит ни одной беседы с ним, чтобы Юнги выглядел таким же, как сейчас. — И что тебе известно? — все же сдается Чимин, опираясь на локти. Если играть по чужим правилам, то он должен хотя бы понять, что за игра. — Что Чонгук был у тебя, а оказался у Давон. Не сам же он там оказался? — Юнги чиркает зажигалкой, прикуривая. — Так ты расскажешь? — Зачем? — Чем ты выбесил Хосока? Зажигалка стукается об стол, отброшенная. Чимин молчит. Смотрит на то, как Юнги делает затяжку, как кончик его сигареты озаряется красным и потухает в безжизненный пепел. Наверное, при каждом выдохе где-то внутри него происходит нечто похожее. — Мне не нравится Хосок, — просто отвечает Чимин, сжимая чашку. — И ты прекрасно осведомлен о том, кто мне нравится. Ты намеренно продолжаешь опускать меня всеми этими темами, чтобы что? Что ты хочешь увидеть во мне? Ты твердишь, что я не такой хороший, что я чего-то там скрываю, что все видят во мне не то, что есть. Хосок твоими словами твердил то же самое. Юнги делает еще затяжку, еще одну, и еще, и Чимин смотрит за тем, как после тот вдавливает сигарету носом в пепельницу. Параллель слишком очевидна. — Хосок сказал, что я тебе нравлюсь, — устало говорит Чимин, выдыхая и уже не чувствуя боли на ладонях. — Нравлюсь, потому что… — Чимин, — обрывает Юнги таким тоном, как будто не произносит его имя, а просто просит заткнуться. Чимин кусает губы и пальцами цепляет чайный пакетик за фирменную этикетку. Приподняв ее, он выжимает ее в чашку. Жаль только, что нельзя выжать так себя. Юнги берет пепельницу и поворачивается к окну. Штор здесь нет, и их отражения в стекле — ровно что в зеркале. Чимин не знает, куда деть свой взгляд — он смотрит на Юнги, смотрит на его отражение, смотрит на себя, пытаясь запомнить свой образ в рамках чужой квартиры, чтобы потом мучиться от бессонницы, вспоминая детали. Чай медленно остывает, от чашки уже не струится пар, запах сменяется с травяного на мятный. Все рано или поздно превращается в тыкву. — Ты меня как будто специально мучаешь, — вздыхает Чимин, переводя взгляд в чашку. — Знал ведь, что я пойду за тобой. Что буду сидеть здесь. Что буду ждать, когда ты заговоришь и объяснишь хоть что-нибудь. Я не такой тупой, как ты думаешь, но именно с тобой я ощущаю себя каким-то… просто беспомощным, черт возьми. Юнги поднимается, чтобы оставить открытой только форточку, и подходит ближе. Ставит пустую пепельницу на стол, ставит со стуком, и это единственное, что расчерчивает тишину. Слышно, как шумит автомагистраль в нескольких дворах отсюда, но звук больше похож на гудение пчел в сонном улье поздно вечером. — Ты говоришь, что позвал меня сюда, чтобы спросить насчет Хосока, но разве ты не знаешь? Чонгук ведь рассказал тебе, точно же все рассказал. Ты не стал бы приглашать меня, не зная правды. — Наверное, тебя никто даже не похвалил за это, — наконец, говорит Юнги, и Чимин с оцепенением ощущает тяжелую руку на своем плече. Юнги сжимает пальцы на светлой футболке и тянет его вверх — Чимин поднимается. — Не переспать с омегой в течке — это надо быть либо полным кретином, либо фригидным героем. Не знаю, к чему склониться. Чимин перестает дышать, оказываясь с Юнги лицом к лицу, невыносимо близко, носом к носу. Юнги, будто понимая всю подноготную момента, снижает голос до шепота, и Чимин почти физически ощущает, как отключается его голова. — Намджун бы восхитился. Даже он в свое время не смог устоять перед течной девчонкой. Он тебе не рассказывал? Чимин качает головой, не уверенный, что способен говорить, и Юнги касается ладонью его щеки. — Конечно же, нет, — улыбка трогает его рот. — Это не то, чем можно похвастаться перед таким, как ты. — Это не смешно, Юнги, — выдавливает из себя Чимин, и слышит, как собственный голос нарушает всю магию момента, но омега не отодвигается. Чимин может видеть его ресницы, может видеть коричневый проблеск в темных прядях. Интересно, он думал, они были черными? Но в голове вертится одна мысль: — То, что ты сейчас делаешь — это не смешно. — Это смешно, — любезно не соглашается Юнги и хмыкает. Взгляд его уже не кажется смягченным — по-прежнему два прицела, только на этот раз почти в упор. И голос у него меняется мгновенно: — Это очень смешно, блять. Потому что из всех, из всех, сука, альф я слышу твой сраный запах. Меня раздражает, что я не могу его не слышать. И это какое-то преследование. Чимин хватает воздух ртом: — Ты сказал, что он не вызывает никаких эмоций? — Никаких, — кивает Юнги и закрывает глаза, приподнимая подбородок. Чимин на мгновение теряется и думает, что Юнги подставляется под поцелуй, но тот лишь тянет носом. — Совсем никаких. — Поэтому ты стоишь так близко? Поэтому ты привел меня к себе домой, чтобы поговорить о Хосоке? — Чимин хватает Юнги за оба запястья, сжимая неожиданно грубо. — Чтобы рассказать, что ты знаешь, что я привлекаю Чонгука? Чтобы сделать вид, что ты здесь самый умный? Что, блять, за идиотизм? Юнги не может скрыть улыбки, и если бы Чимин его не знал, то решил бы, что тот сошел с ума. Это не добрая улыбка, нет. Сейчас Юнги больше всего походит на мелкого дьявола, у которого впервые сработал злой план. Чимин делает шаг, смещая того спиной в прихожую, делает второй, наступая. Теперь-то Юнги прекращает улыбаться, смотрит прямо и строго. Вот теперь-то перед ним действительно Мин Юнги. Без жалких попыток оплести всю эту ситуацию липкой паутиной и присыпать сахарной пудрой. — Что вы не поделили с Хосоком, Чимин? Чимин не отвечает, рывком прижимает Юнги к стене, игнорируя выключатель, который они задевают. — Что ты сделал такого, что Хосок сегодня был готов вилку тебе в руку воткнуть? М? Что же ты такого сделал, Пак Чимин? Чимин вжимает Юнги в стену плотнее и приближается к его губам. Не целует — ведет выдохом, как на пробу, не опускаясь, не касаясь, лишь чувствуя никотиновый запах и едва отдаленно — спиртной. Чимин отдает себе отчет в том, что делает, он чувствует тепло от Юнги на себе, он чувствует, как тот сбивается в дыхании, как напрягается всем телом, и теснит его в стену снова. — Сдержанный Пак Чимин, — проговаривает Юнги, со стуком откидываясь затылком назад. — Что ты выберешь? Жарко. Очень жарко. Чимин сжимает челюсти, чтобы не соблазниться и не сомкнуть их у основания тонкой шеи, потому что провокация, которая прошла по максимуму, выбивает почву из-под ног. Он как лабораторная крыса — на стальном столе под огромной лампой. Ни одну эмоцию не спрятать. А сам он видит только лицо Юнги и его ухмылку. Ничего кроме. Он прижимается лбом к его лбу, дышит тяжело, шумно, загнанно, медленно отпускает запястья, готовый получить тычок в любую секунду. Юнги молчит, и Чимин не смотрит ему в глаза — закрывает собственные и полагается на запах и инстинкты, которые всплеском застилают сейчас любую здравую мысль. Чимин осторожно поднимает свои руки и укладывает их на шею Юнги, обнимая, большими пальцами ласково ведет по подбородку и прижимается теперь носом к носу. Юнги все еще здесь. Он гладит его губы самыми кончиками, подушечками, едва ли надавливает и тихо стонет, потому что Юнги приоткрывает рот, и это обрывает последний трос. С грохотом рушится вся логика вселенной внутри него, он жадно глотает мятный запах и едва касается губ, не целуя. Горячее дыхание отражается друг от друга, они стоят так уже с минуту или с час, черт с временем, пока Чимин, наконец, не открывает глаза. Юнги на него не смотрит. И Чимин на пробу смыкает их губы, наблюдая, как темные брови сходятся на переносице, как появляется хмурая складка между ними, как подрагивают ресницы. Юнги сосредоточен, и он восхитился бы, если бы знал, по каким инструкциям тот его прогоняет. Его челка — в разные стороны, и Юнги — насупившийся воробей и ледяное лезвие одновременно. Чимин коротко выдыхает носом и целует смелее, сминает его губы и языком скользит дальше, но Юнги — все равно дается. Черт возьми, что происходит? Чимин запускает горячие ладони в короткие волосы на затылке и притягивает для нового поцелуя, на который снова получает ответ. — Блять, — Юнги вдруг ощутимо толкает в грудь, кладет руки на плечи и грубо отодвигает от себя, и Чимин не успевает сообразить, когда тот берет его лицо в ладони и целует снова. Как-то напирая чересчур сильно и забирая всю инициативу, отчего непроизвольно всплывает мысль про… Чимин отступает, цепляется за края чужой одежды, сжимает до побеления костяшек. Молчаливая квартира, пустая и темная, остывающая на сквозняке от открытой форточки, вот-вот пойдет кругом от нехватки воздуха. И Чимин задыхается, потому что Юнги отвечает: — Да, давай будем встречаться.