✦
Вечерние поезда в метро всегда полны безысходной тоски и усталости. Чимин смотрит на свое отражение в темном окне, расчерченном серыми проводами извне, придирчиво обводит светлую челку и потухшие под ней глаза, сжимает поручень крепче, и эхом с рельсов отдает отцовское наставление сдать, наконец, на права. Сегодня был очередной день репетиций флешмоба, и Чимин увозит с собой право на минуту сольного танца. Все сошлись на этом мнении, и даже организаторы признали ведущую роль за ним. В общем-то, есть, чем гордиться — немало участников поддержало его, а это признание, это восхищение, это какая-никакая середина в чертовой социальной лестнице. Не то, чтобы Чимин нуждался, это, скорее, очевидная добавка к той порции самомнения, которое не шибко-то и блещет. Женский голос объявляет следующую остановку, поезд трогается. Чимин проверяет время на смартфоне и, заметив чей-то пристальный взгляд, поднимает голову. Молодой омега тут же отводит глаза в сторону и роняет беглую улыбку. Чимин в замешательстве переваривает тот факт, что с ним только что мимолетно флиртовали, но, как и всегда бывает, ничего не разрастается, ни он, ни омега не подходит поближе даже для банального привета. Захлопнув дверь в квартире, Чимин тускло смотрит на свое отражение в зеркале, кидает ключи на тумбочку и, разувшись, плетется в комнату. Телефон оживает звонком от мамы. — У меня от тебя пропущенный, Чимин, — Чимин переставляет звук на динамик и кладет телефон на стол, принимаясь переодеваться. — Мы с Чихеном сегодня были у отца на работе, он совершенно не следит за своим рационом. Даже перестал приходить на обед, представляешь? Хотя ты ведь и так знаешь, эта волна проверок не пройдет так легко. — Да, я помогал ему последние дни, ма, — он стягивает толстовку и, оставшись в одной футболке, смотрит в окно. — Я приеду завтра, завезу мелкому приставку, наконец, и мне срочно нужна мохнатая терапия. — Так и знала, что пес — единственный, ради кого ты готов приезжать домой. Они смеются, и Чимин с тоской осознает, что не может рассказать матери о своем разбитом сердце. И что даже совета спросить не у кого — Тэхен его не понимает, Намджун давно сказал оставить Юнги в покое, с Сокджином они не были близки настолько, Хосок его терпеть не может, а Чонгук… Не с Чонгуком же об этом разговаривать. На следующий день Чимин приезжает домой, и его старая комната на втором этаже затягивает петлю на его настоящем. Проблески воспоминаний искрятся с каждой полки, что на миг становится жаль об утраченном времени. И неожиданно из дымки ностальгии его выбивает огромная мохнатая туша, которая приветствует его и пытается по-собачьи обнять. — Токпокки! — Чимин хохочет, и пес мажет шершавым языком всю его щеку. — Фу, какой ты слюнявый! Пес радостно соглашается, даже не понимая смысла, и Чимин зачем-то думает о Юнги. Он садится на корточки и принимается наглаживать пса по шее, обхватывает его шерстнатые бока, трогает уши и большую голову. Тот в полной эйфории виляет хвостом и что-то подтявкивает, как если бы Чимин знал, о чем тот ему сообщает. И в этот момент хочется просто утопить свое лицо в запахе улиц и собачьего тепла. — Чимин! Голос Чихена доносится снизу. — Чими-ин! Я знаю, что ты здесь! Верни мне Токпокки, нам пора гулять! Чимин смотрит на своего громадного сенбернара и заговорщически прищуривается, снижаясь на шепот: — Что ж, Токки, сегодня я тебя украду из дома, как лучшую в мире невесту, и отведу на прогулку. Что скажешь? Пес радостно лает, сдавая их Чихену со всеми потрохами.✦
После ужина они сидят с мелким в гостиной. На фоне трещит телевизор, с улицы слышны голоса отца и его коллег с работы, с кухни доносится запах ужина. Все, как и десять лет назад — накрывает даже ощущение несделанной домашней работы. — Мне кажется, здесь не хватает какой-то детали, — Чихен вертит в руках сборную модель корабля, пытаясь понять, как закрепить мачту. — Чимин, у тебя нет там вот такой штуки? Чихен показывает ему свою инструкцию. На глянцевом листе указаны детали со стрелками, чтобы уж наверняка не запутаться, что и куда. — Не знаю, пока не находил, — отвечает Чимин, взглянув на свою коробку. — Может, она действительно потеряна. А может быть ты не туда прикрутил ее. Проверь ещё раз. — Эти дурацкие модели… Зачем их делают такими сложными. Разве они не для детей? Чимин хмыкает. Он нашёл эти коробки в своей комнате. Две модели кораблей из разных столетий в разобранном виде пылились у него в шкафу. Когда-то отец подарил их, сказав, что с машинами они не имеют ничего общего, но нужно быть в курсе сборки любого транспорта, чтобы понимать назначение деталей. Позднее это пригодится на уроках в средней школе, когда их всем классом заставят повторять детали из дерева. Чимин тогда сделает самые лучшие, потому что пример был практически перед глазами. Почему инструкций нет на другие… вещи? Он смотрит на свой парусник и смотрит на парусник Чихена. — Тебе нравится? — вдруг спрашивает Чимин. — Эти корабли. — Ага, — не обращая на него внимания, отвечает Чихен. Он с особой тщательностью разбирает неправильно соединенные детали, наверное, найдя ошибку. — Это лучше конструктора. Выглядит очень живо. Интересно, они держатся на воде? — Они деревянные, так что вполне. Разве что только могут легко перевернуться и держаться кверху ногами… Чихен оживает: — Может, попробуем? — Соберем и попробуем. Спустя полчаса они оказываются перед наполненной ванной. Чимин придерживает свой корабль за борт, аккуратно опуская его в воду. — Офигеть, это круто, — говорит Чихен. — Он как настоящий, даже не тонет! — Красивые, — соглашается Чимин. — Смотри, он довольно устойчив. — Отец, интересно, чувствует то же, когда его машины едут? Чимин смеется. Он думал об этом весь вечер. Об этом и еще тысяче вещей, никак не связанных с отцом. — Спроси у него. Уверен, у него рот отвалится от удивления, что ты вдруг интересуешься его машинами. Быть может, он настоит на дополнительных курсах по черчению. У тебя есть черчение? — Есть, — вздыхает Чихен, играясь с кораблём в ванной. Они стоят коленями на кафельном полу и ведут себя, как малолетки. Юнги, наверное бы, обсмеял их. Стоит имени мелькнуть в его голове, Чихен будто считывает его, моментально: — Слушай, Чимин, у тебя кто-то появился? — он поворачивается к нему лицом. — Омега? Чимин, больше смущенный вопросу в лоб, нежели сути вопроса, решает занять руки и трогает корабль, едва-едва подталкивая его и задавая направление: — Ого, с чего вдруг ты этим интересуешься? — Ты ведёшь себя странно. А ещё ты грустный. И часто смотришь на время или просто в телефон. Мне уже пятнадцать, я могу знать правду? — Тебе ещё нет пятнадцати, гений, — Чимин улыбается и мокрой рукой касается его волос. — Хватит храбриться, я же знаю тебя как облупленного. — Фу, мокрая рука! — Иди пожалуйся маме! Они смеются, Чихен мочит руку тоже, чтобы обрызгать Чимина в ответ и смять его волосы, и когда они успокаиваются, когда их потасовка прекращается, они вдруг затихают. Чихен поправляет корабли, расставляет их так, чтобы они смотрели друг на друга, и Чимин выдыхает: — Есть омега, которая мне сильно нравится. Чихен не отвечает, но дает понять, что слушает. — Мы вроде как встречаемся. — Чтоооо? — корабли забываются и на Чимина уставляется пара темных глаз. — Почему ты не сказал?! — Тише ты. Я не уверен, что все так, как мне хотелось бы… Эта омега… Все сложно. — Знаешь, мама тоже считает, что у тебя что-то случилось. Она не достает тебя только потому, чтобы не спугнуть. Я слышал, как они с отцом разговаривали об этом. Ты изменился. — Я изменился? Что ты несешь. — Да-да, сильно изменился. Ты перестал быть дома, у тебя постоянно какие-то тусовки, ты не рассказываешь про своих друзей. Вы поругались с Тэ? И ты печальный всегда такой, что по телефону, что сейчас. Ты же не сделал никому ребенка? Или сделал и не той?.. Чимин тихо смеется. И впервые за все время понимает, что смех этот — действительно не тот, что раньше. Он вдруг смотрит на младшего брата, осознав, что даже младший брат кажется не таким. Что родительский дом — уже не тот, он больше не спасает от метели, потому что метель пробралась внутрь и царствует там. Почему это произошло? Чимин теряет дыхание — воздуха становится до страшного мало, внутри все сковывает и связывает. Некуда больше бежать, Чимин, на шахматной доске ты остался без малейшего шанса на победу, шах и мат. Он читает по лицу брата беспокойство и будто бы через толщу воды слышит его голос, отпечатывающийся эхом: «Чимин? Ты в порядке?» Он находит силы на кивок, на то, чтобы вцепиться в бортик ванной, подняться и упереться взглядом в тонущие корабли. Хлопает дверь, внутри все сковывает от ощущения конечной, что каждый вдох приносит только больше ужаса, в голове тихо и шумно одновременно, что-то еще, ему и жарко, и холодно, и страшно. Очень страшно. Что-то не так. Дома — не так. Какое-то движение сбоку, а потом — обволакивающий запах мамы и тепло ее рук. Чимин на автомате цепляется и обнимает ее крепче, пока она шепчет что-то ласковое, и ему можно просто расплакаться. Постепенно он слышит, что именно говорит ему мама, слышит все те же голоса отца и его друзей с улицы, слышит эхо от собственных выдохов, а взгляд сверлит корабли, которые никогда, кажется, и не тонули.✦
Шов горизонта — гирляндная лента. Машины, фонари, вывески, огни — Сеул горит, как в последний раз, а наутро все очарование сменится геометрией зданий и каллиграфией транспортных развязок. Тэхен смотрит в его окно тоже и говорит: — Красивый у тебя вид, все-таки. Ты везучий паршивец, Пак Чимин, — он смеется и, немного помолчав после, делится: — Мы давно не зависали вдвоем вот так. Как-то грустно даже. Чимин с ним согласен. Оставаться наедине с лучшим другом чревато болезненными последствиями. Можно сделать вид, что ничего не было, что эпизод с Чонгуком он придумал себе сам, но обмануть себя — не так-то просто. Гораздо проще ведь обмануть Тэхена. — Что, жалеешь, что познакомил меня с остальными? — Чимин, облизнув губы, в шутку подначивает его. — И теперь тебе приходится выслушивать от меня что-то о Юнги. И в большей степени — это полный вздор. — И нытье, — добавляет Тэхен. — Именно. — Зато мне приходится погружаться в твои ужасные истории, полные безнравственности. — А ты — нравственный образец? Чимин вдруг осекается, потому что Тэхен смотрит на него прямо и без улыбки. Становится на самом деле страшно и неловко, потому что недавний случай до сих пор свербит в груди, трудно делать свободный вдох без боязни быть осужденным. Но Тэхен вдруг взрывается хохотом. — У тебя такое лицо потерянное было, — говорит он, и Чимин немного расслабляется, правда, напряжение все еще остается во всем его теле. — Серьезно, приятель, ты слишком много думаешь. Хватит. Расслабься. — Я думаю фоном, я не могу это отключить, — спокойнее произносит Чимин, и они оба вздрагивают от домофонного звонка. — Ты заказал пиццу? — Да, но курьер, вообще-то, должен был прийти не раньше, чем через сорок минут. Чимин вздыхает. Когда раздается звонок, за дверью оказывается Юнги. Чимин зависает на пороге, глядя на него, словно на пришельца с того света, и не подбирает ничего лучше, чем: — О… Ого. — Привет, — он стоит и смотрит в ответ куда более осмысленно — такой вывод просится из-за едва заметной усмешки. — Ждал кого-то другого? — Я ждал пиццу, — признается Чимин, и Юнги его не понимает: — Что? Пиццу? — Да, мы с Тэхеном заказали пиццу, — Чимин робко оглядывается назад и после вновь переводит глаза на Юнги. — Ты… зайдешь? Юнги молча проходит мимо, принимая приглашение, и Чимин как-то обреченно закрывает за ним дверь. Юнги сам находит, куда повесить куртку, бросает на полу рюкзак, разувается, тенью проходит в комнату, откуда слышится Тэхен: — Не знал, что ты работаешь разносчиком пиццы. — Зато я всегда догадывался о твоем убогом юморе. Чимин проходит следом. Смотрит на Юнги вопросительно, не представляя, что делать и о чем говорить, когда они втроем. Тут и наедине тяжело слова идут, не то, чтобы… Тэхен воспринимает все по-своему: — Никуда я не пойду, — он поднимает руки ладонями вверх. — Я буду ждать свою пиццу, потому что я умереть как хочу пиццу. То, что ты приперся к моему другу — еще ничего не значит. — Я приперся к своему парню. Чимин, будто в замедленной съемке, видит, как меняется лицо Тэхена, как тот пялится на омегу, даже не потрудившись закрыть рот. Юнги же, абсолютно спокойный, садится на диван, где когда-то сидел Чонгук, и шумно выдыхает. Ощущение, что все пятнадцать этажей он поднимался пешком, и если бы Чимин его не знал, то так бы и подумал. — Чимин тебе не рассказал? — Юнги даже не прикладывает усилия казаться заинтересованным, а голос его звучит донельзя занудно и монотонно: — Не могу его судить. Настоящий джентльмен. — Ты поиздеваться пришел? — Чимин выдыхает и проходит к окну, приоткрывая его и впуская холодный воздух. — Потому что каждый чертов раз именно это и происходит, стоит тебе открыть рот. — Ты не ответил ни на один из моих звонков, поэтому я тут, — Юнги скрещивает ноги и достает телефон. Чимин переводит глаза на Тэхена, и тот выглядит ужасно раздраженным и напряженным. — Я бы получил уведомление, если бы ты звонил. — Видимо, я думал, что звонил. Тэхен натягивает брови и качает головой: — Твоя способность в общение — все еще самая бесполезная в мире вещь, Юнги. А тебе, Чимин, следует лучше следить за языком твоего парня, который, кажется, не имеет даже банального мозга, чтобы быть банально вежливым. Юнги тянет: — Бана-ально. — У меня нет пива для тебя, — говорит Чимин и опускается на другой край дивана. — Что сегодня за дело? Что-то снова кому-то передать? Юнги поворачивается и смотрит прямо ему в глаза, и Чимин, пойманный, теряет свой компас. Омеге стоит начать лишь говорить, и все самые темные течения утащат его за собой. Но Юнги молчит. Чимин молчит тоже. Тэхен — раздраженно смотрит в телефон. Внутри — кипящая лава. Незнание сверлит в нем дыры — одну за одной, — и накатывают страх и отчаяние, как паническая атака в родительском доме. Он весь — открытая книга, можно залить водой, спалить огнем или порвать голыми руками, если очень лениво вчитаться и понять. Это ведь «банально». Читать — банально. Понять — банально. Куда занятнее уничтожить. Тэхен встает первый. В последний раз вглядывается во что-то в телефоне, после чего, абсолютно спокойный, роняет: — Звони, если что. У меня тут нарисовалось одно… дельце. Чимин уточняет: — А пицца? — Я ее не оплатил — она твоя. Закрывается дверь — и квартира замыкается на одном Юнги. Чимин возвращается обратно, садится на место Тэхена, и сил, кажется, не остается даже на то, чтобы просто дышать. Юнги в этот момент поднимается и принимается лениво расхаживать по залу, осматриваясь. Проводит рукой по тонкой плазме, как Намджун когда-то ранее, заинтересованно смотрит на полку с фотками, статуэтками и книгами, трогает корешок одной из них и выдыхает, опустив руки. Задумчиво обходит весь стеллаж и задерживается у окна. — Я могу у тебя покурить? — Только после того, как объяснишься. Юнги усмехается и все с той же вальяжностью возвращается на прежнее место. И садится. — Я пришел поговорить о нас, но то, как мы сидим, вызывает ассоциацию лишь как-то собеседования. Не хватает разве что ручки и блокнота. — Ты нервничаешь из-за этого разговора, — Чимин унимает поднимающееся беспокойство, пойманное фоном. — Что? Если ты пришел сказать, что ты наигрался, то… — Чимин, замолчи, пожалуйста. Чимин закатывает глаза и поднимается. Юнги, будто бы ожидавший такой реакции, поднимается тоже. — Я веду себя, как последний ублюдок. Мне говорили, да я и сам в курсе, — он выпаливает, и Чимину не остается ничего, кроме как ловить каждое его слово и складывать по карманам. Но то ли карманы дырявые, то ли слова тают — признаний чертовски мало и мало, мало и мало. — Я… Я могу покурить? Чимин взмахивает рукой, и уже через полминуты в комнате становится больше холодного ветра и больше — ментолового дыма. Проходит еще минут пять, прежде чем Юнги прекращает курить и начинает говорить. — Почему все наши встречи — это какие-то ебучие разговоры о высшем? — он смеется, и Чимин подвисает на его безумной улыбке с обнажившимися деснами. — «Чимин, надо поговорить», «Чимин, надо объясниться», «Чимин, послушай» — и так далее. Заебало. Честное слово. Я из-за тебя ощущаю себя каким-то моральным уродом, который пытается в вежливость и хорошую репутацию. И сейчас я пришел, чтобы снова «поговорить». Но у меня как всегда не получится, потому что вижу одно твое лицо — и ты меня бесишь. — Тогда, может, свалишь отсюда? Ты не моральный урод, ты какой-то гребанный мазохист, Юнги, — Чимин, задетый, наконец, позволяет себе начать: — Если тебя так раздражает мое присутствие, какого, блять, черта ты тогда выстраиваешь? Зачем этот кукольный театр с «моим парнем» перед Тэхеном? Быть может, ты еще на лоб себе приклеишь стикер и будешь напоминать всем, что мы встречаемся, но на самом деле — бегать от меня? — Бегать от тебя? — уточняет Юнги и деловито поправляет шторы. — От всего, — размыто отвечает Чимин, не совсем понимая, как объясниться на словах, как вылепить из чувств нечто более предметное, чтобы донести суть. — От всего, твою мать. — Знаешь, — Юнги неожиданно подходит ближе и грубо хватает Чимина за воротник его футболки, — ты порой иногда бываешь таким милым и сладким, как… как сахарная вата, Чимин, ты гребаный пай-мальчик с идиотским флагом вселенской дружбы и перемирия. Обдает мятным табаком, кислинкой и запахом сигарет на пальцах. Юнги продавливает и теснит его назад, отчего они оба чуть не спотыкаются о журнальный столик, пока Чимин не хватает его за руки в ответ. Юнги оплетает его змеиным кольцом пальцев, и не хватает только яблока, чтобы можно было упасть вниз. Не с облака, но с пятнадцатого этажа — точно. — А иногда ты — незнакомец, которого я никогда не пойму. И что только за херня творится в твоей голове? — Это хорошо или плохо? — Хорошо или плохо… — медленно повторяет Юнги, потом резко выдергивает руку из захвата и, будто нерешительно, запускает пальцы Чимину в волосы, пропуская прядь за прядью. — Какая разница — как? Рука в волосах — повелительный жест, но Чимин стоически смотрит в ответ. — Хорошо или плохо, Юнги? Все, что было произнесено ровно до этого момента — никому ненужные записки, смятые в руках прохожего и выброшенные где-нибудь в урне на городской площади. Все, что когда-либо выстраивалось стройным и понятным фундаментом — летит в ту же урну, и плевать, что становится страшно ровно так же, как и перед поваленным деревом — даже оно, такое устойчивое и гордое, не устояло перед натиском обстоятельств. Чимин рушится с самого основания, потому и летит через тернии в пропасть. Он — влюблен бесповоротно, и самое красивое лицо на свете сейчас в полуметре от касания. Юнги разрушается тоже, но Чимин не знает наверняка, но ощущает воскресшие образы того вечера на гонках, когда обнять Юнги было самым простительным самоубийством. Чимин целует его. Целует и напирает, хватается за серую толстовку и рывком притягивает ближе, и один простой факт, что сопротивления нет, дает по всем огням зеленый. Яркий запах концентрируется у самой шеи, и Чимин опускается к ней. Кожа — теплая. Можно ощутить пульс и повелевать чужим дыханием одним только настойчивым поцелуем. А можно прокусить железу и оставить свою метку раз и навсегда. Чимин польщен доверием, но, видимо заметив заминку, Юнги отодвигает его, бесцеремонно упершись ладонью в лоб. — Только попробуй. Чимин не отвечает, уворачивается от руки и вновь приникает к запретному месту губами. Юнги предпринимает попытку отстраниться вновь, но Чимин ему не дает — удерживает. — Чимин, я серьезно. — Просто доверься. Доверься. Видимо, что-то действительно срабатывает, и Юнги нехотя, но все же прекращает брыкаться, чем допускает к своей шее вновь, и Чимин выцеловывает ее всю. До тех пор, пока не поднимается к губам и не вкладывает в касание свое очевидное обожание и готовность выполнять команды. Поцелуй — долгий и медленный, а руки Юнги на шее — прохладные и грубые. Чимин проводит теплыми ладонями от чужих запястий до сгибов локтей — и обратно. Чувствовать тело Юнги, запах Юнги, вкус Юнги и слышать каждый его рваный выдох — лучше уже не будет. Кажется, что на этом заканчивается самый простой фильм, на таких моментах завершается каждая книга, и что именно в это мгновение оборвется и его история, нелепая и смешная. Чимин не хочет прекращать, нет. От поцелуя не перестает заходиться сердце и бросать в жар. Юнги так нежен сейчас, так осторожен и незнаком, что ни одной снежинки внутри не остаётся — тает все. Чимин шумно тянет воздух носом и, почти не отстраняясь, смотрит. Темные глаза Юнги кажутся сейчас по-особенному родными, этот кошачий изгиб с не очень-то длинными ресницами трогает душу наголо — прямо влажными пальцами, сжимает что-то внутри, срывает запрет на молчание. Чимин смотрит пристально и долго. На губах осколком льда тает только что случившийся поцелуй. Жжет, щиплет, просит пройтись еще раз, на закрепление. От дверного звонка вздрагивают оба. Но ни один не сдвинется с места — как будто бы простое моргнуть окажется ловушкой и проигрышем. Но звонок повторяется, и Чимин очень туго вспоминает, где его кредитка. — Не уходи, — зачем-то хрипит он и идет встречать курьера. Когда он возвращается обратно, Юнги стоит у окна и курит. Поставив светлый пакет с коробками на журнальный стол, об который они моментом ранее едва ли не споткнулись, Чимин интересуется: — Ты будешь пиццу? Юнги не отвечает, и Чимин, кажется, понимает, почему. Не в их стандартах разводиться до поцелуев, тем более — до таких. От которых тянет к освежающему окну и к крепким сигаретам, что смогли бы сжать легкие до такого удушья, которое выбило бы из головы всю дурь. Чимин подходит ближе, встает рядом. Профиль Юнги с ниспадающей челкой на его глазах — картонная вырезка, хранимая в личном дневнике. Такая же важная, запретная, притягательно-нужная. Чимин переводит взгляд на его губы, смотрит на то, как тот затягивается, и приближается еще. — Можно? Юнги взгляд не поднимает. Молча отдает ему сигарету, и Чимин закрывает глаза, отравляясь едким дымом, но это ничто в сравнении с ядом, который испускает Юнги. Через пару затяжек, не сильных, они и без того саднят в горле с непривычки, Чимин выдыхает и натыкается на внимание. Юнги забирает у него сигарету и спрашивает: — Что тебе больше всего нравится в Сеуле? Чимин продолжает гипнотизировать его взглядом. — Ты. Юнги усмехается, качнув головой, и теперь он становится куда более узнаваем, но нечитаем — по-прежнему. — Так и знал, что ты это скажешь. — А я знал, что ты знал, что я это скажу. — Неужели? — он, вытянув руку, стряхивает пепел вниз. — А что больше всего в Сеуле нравится мне? Чимин знает, что это за игра, поэтому усмехается. Он намеренно не отвечает на вопрос, потому что наступать в капкан — это ощущение не из приятных. Бросив бычок в окно, Юнги отворачивается. Отворачивается и снимает с себя свою серую толстовку. — И что ты делаешь? — Чимин провожает скомканную вещь взглядом, но Юнги в одной футболке загораживает ему обзор, становясь ровно перед ним. — Окей, это становится странным. — Не более, чем обычное поведение, когда вы в отношениях. Так что? — Что? Ты спросил что-то? — Да, — Юнги слегка оттягивает воротник. — Как ты считаешь, я хороший рэпер? От резкой смены темы Чимин даже немного тушуется. — Ты никогда не желал слышать ничего о рэпе от меня, — говорит он. — А теперь вдруг просишь оценить тебя. Ты же знаешь, что я в этом ничего не понимаю. — Как и я не понимаю ничего в твоих танцах, но уверен, что ты не танцуешь ничего, кроме балета. Чимин хочет возмутиться: во-первых, балет был действительно его мечтой, во-вторых, Юнги никогда не спрашивал его про танцы, но почему-то оказывается осведомлен. — Моя оценка будет очень субъективна, и ты сам это знаешь, — несмело говорит Чимин, начиная нервничать от резкой смены тона, а еще потому, что Юнги вдруг прекратил чувствовать себя мышью и неожиданно занял место льва. — Ты зачем разделся? — Тебя побесить, — спокойно отвечает Юнги. — Так что? Ты слышал мою музыку. Тебе нравится? — Она, наверное, неплохая. — Тебе она нравится, Чимин? Юнги смотрит с превосходством, и уму непостижимо, что какие-то десять минут назад он мог надеяться на сдвиг айсберга с мертвой точки. Чимин понимает, что какой бы ответ ни был дан — это не сыграет ему на руку. Одним только вопросом его накрывают — словно в карты, обыгрывая до нитки, поэтому Чимин просто решает быть честным: — Нет. Юнги, напряженный, словно наступивший на мину солдат, вдруг выдыхает, и вся его статность потихоньку сдувается. Чимин сдувается тоже, он чувствует себя тем дряхлым воздушным шаром без гелия, и кажется, что осталось только шмякнуться о пол, потухнуть, и лежать бесформенной резиной в ожидании чуда. Но Юнги вдруг обнимает его. Обнимает за талию, прижимается сам, и как-то так быстро сообразить, куда деть руки, не получается, поэтому Чимин обнимает его в ответ не сразу. Непривычное тепло вновь возвращается, только на этот раз с двойным дном — не понять мотива, но отличить реальность от подделки как-то сложновато. Не покидает чувство, что его сейчас проткнут ножом, что будет лучше, чем если бы Юнги решит просто над ним поиздеваться. — У меня на днях будет баттл с одним типом, думаю, что я нахер там останусь. Замертво прибитый, выебанный и униженный. — Отказаться нельзя? — Чимин… это самый важный баттл за весь год. Одна только победа над ним будет стоить мне десятка побед на других баттлах. Ты в этом совсем не шаришь, что я тебе поясняю… Просто… есть у меня к тебе одна просьба. Юнги отстраняется от него, и Чимин выпадает из гравитации, ощущая полную невесомость, когда тот обхватывает его лицо ладонями и с абсолютной нежностью целует в губы. У Чимина голова просто ни к черту, в груди леденеет и страх хватает за горло. Поцеловав коротко и влажно самый уголок, Юнги говорит: — Нужно твое присутствие. Осилишь? — Присутствие? Чимин не понимает. Юнги кивает ему, словно школьнику, и, как когда-то посреди улицы, мягко хлопает по щеке.