✦
Намджун неумело перебирает клавиши пианино, наслаждаясь его звучанием, и это неожиданно весело, потому что Чимин тоже не умеет играть. Они сидят в студии, пока Юнги решает «свои дела», как он выразился, и убивают время. — Смотри-смотри, — Намджун толкает Чимина в плечо, и в следующий момент разражается целым фонтаном дисгармоничных переборов, как будто бы он намеренно старается не попадать по нотам. Чимин хохочет: лицо, с которым Намджун все проворачивает, театрально одухотворенное, и это точно достойно кадра. Чимин фотографирует его на телефон и, все еще смеясь, подключается к процессу тоже. Намджун двигается на скамье. — Так, бери высокие, я буду на нижних, — говорит он, занимая первые октавы. — Боже, нет ничего лучше музыки. Даже такой шедевр, как этот, звучит максимально авторски. — Это дуэт, — подыгрывает ему Чимин. — Если мы запишем это в качестве «Интро» к будущему альбому Юнги, как думаешь, сколько процентов гонорара мы получим? — Нет, это будет мое «Интро», пожалуйста, Чимин, — Намджун снова ударяет по клавишам, деловито нахмурившись и задрав нос кверху. — М-м-м! Я думаю, надо что-нибудь спеть. — Сначала надо сыграть, — Чимин пробует перебирать клавиши, и на фоне громыханий грубых нот его высокие слышатся нежно и трогательно. Неожиданно становится интересно, и Чимин перестает дурачиться, но выходит так себе. Однако все еще ужасный бой слева отвлекает его, поэтому он просто подстраивается, и в следующий момент они вдруг в один голос начинают петь — каждый о своем. И — в хохот. — Блять, — Юнги резко открывает дверь, заглядывая. — Вы можете просто заткнуться? У меня сейчас отвалится голова от этой херни, боже. Тон его голоса — грубый и недовольный. Чимин не может остановить смех, Намджун с этим справляется гораздо быстрее: — Прости, чувак, но это должны услышать все. Ты не представляешь, сколько в этом треке чувств и эмоций. Экспрессия — дух нашего творчества. Юнги не впечатлен: — Да, я слышал, очаровательно, — они встречаются глазами, и все на какой-то миг замирает. Планета прекращает вращаться вокруг солнца, не иначе. Потом Юнги смотрит на Намджуна, а Чимин все еще переживает остановку времени: — Будь добр, не расстраивай пианино и соседей, — и вновь скрывается в другой комнате. Чимин, отмерев, переглядывается с Намджуном. — Королева просит тишины, — комментирует Намджун. — Не могу поверить, что ты сидишь здесь. В эту студийку не ступала ни одна нога постороннего, а теперь вот — ты. Первооткрыватель, можно сказать. — Да уж, куда там, неизведанные дали загадочных материков, а я — кругосветный дурак, — Чимин садится прямо и шмыгает носом. — Расскажи мне про того типа, с которым будет баттл? Намджун соглашается. Они так и остаются сидеть за пианино, иногда нажимая клавиши просто ради того, чтобы нажать. Намджун рассказывает про Чонхона, про его выступления, стиль, поведение, затрагивает даже сплетни и слухи, и все то, что может быть связано с волнением Юнги. Чимин кладет ладонь на черную поверхность инструмента, ощущая его прохладу, и выдыхает: у Юнги странные увлечения. Из всего выходит, Юнги боится только одного — быть уязвимым. Но тем не менее — выскакивает на сцену, как на единственно необходимый в его жизни порог. Омеги не баттлятся с альфами. Альфы не унижают омег прилюдно, то есть это не запрещено, но как-то традиционно не принято. Но Юнги — особенная омега. И его хождение по краю похоже не то на гениальность, не то на слабоумие. А риск остается в любом случае. На следующий день после университета Чимин едет сразу в зал хореографии, и Тэхен приезжает туда тоже. Они некоторое время сидят на полу, разговаривают, избегая самых важных тем, Чимин рассказывает про рабочие моменты у отца, про Чихена, про их приколы с Намджуном и так далее. — С тобой Хосок не связывался? — вдруг спрашивает Тэхен, и Чимин качает головой: — Нет. — Вопрос застает его врасплох, становится интересно и волнительно: — А в чем дело? Он должен был? Не припомню, чтобы нас что-то связывало. — По-моему, что-то хотел за танцы узнать или типа этого, я так не скажу. Мы очень размыто с ним поболтали, он спешил куда-то. Но я так понял, он тоже пляшет. — Было бы лучше, если бы он плясал подальше от меня, — Чимин выдыхает и принимается за разминку. Тэхен бросает на него заинтересованный взгляд и, прежде чем спросить, смотрит какое-то время: — У вас с ним что-то произошло? Чимин не меняется в лице, но сердце пропускает удар и он задерживает дыхание, однако произносит лишь одно имя: — Юнги. Тэхен кивает, и по его виду становится ясно, как день, что он не решается о чем-то спросить. Чимин его не торопит, и уже минут через пять тот не выдерживает: — Вы правда встречаетесь? С Юнги? Чимин прекращает тянуться, сидя на деревянном полу. Он скрещивает ноги по-турецки и кладет ладони на колени в спортивных трико. — Я не знаю. Это не похоже на отношения, либо я просто боюсь его спугнуть, либо что-то еще. Но иногда он просто прекращает быть ледяным принцем, и мне кажется, что я его понимаю. Тэхен хмурится. Кивает. — Он странный, — говорит Тэхен. — Тебе не кажется он странным? — Я постоянно ищу в нем подводные камни. Впервые хочется верить, что я чего-то стою. Такой ответ, судя по лицу Тэхена, не сильно радует. Он хмурится снова и чешет подбородок: — Тебе не нравится Минсок? Чимин долго выдыхает и качает головой. В конце концов, зал постепенно набивается танцорами, и Чимин торчит там до тех пор, пока стоять становится тяжело. Тэхен уезжает уже через час после начала, так что путь домой ему обозначен в гордом и спокойном одиночестве. Он ложится на спину, глядя в белый потолок и пытаясь отдышаться. Что ему делать? Дверь открывается бесшумно, но тут же тянет неприятным сквозняком. Чимин садится на полу, Чонгук выглядит неуверенным: — Тук-тук? — он не проходит, оставаясь стоять почти что в проходе. — Можно? Чимин, немного растерянный, поднимается. — Как ты узнал, что я здесь? — Чимин смотрит на часы на стене и ощущает бесконечное беспокойство — с того дня они не оставались с Чонгуком наедине. Да они даже не разговаривали. — Хотя можешь не отвечать — либо Тэхен, либо Намджун. — Вообще-то это Юнги сказал, — Чонгук криво усмехается, и по его лицу невозможно прочесть ни одной эмоции. — Надеялся, что смогу застать тебя до того, как ты уйдешь. — Почему именно здесь? — Не домой же к тебе приходить, — Чонгук усмехается снова, и Чимин неверяще таращится на него, не уверенный, что ему не послышалось. — Расслабься. Тебе нужно переодеться? — Да, я скоро. Можешь пока закрыть тут окна и перетащить колонку в угол? Завтра с утра здесь будет заниматься балетная группа, эта колонка им не нужна. Чонгук кивает: — Без проблем, — и кидает свой рюкзак на пол, шагнув в центр зала. Через десять минут они выходят на улицу. Промозглый ветер неприятно дотрагивается до самых костей, и Чимин перевязывает шарф в надежде, что день этот кончится безболезненно. Но Чонгук не ускоряет шаг, и ясно, что к метро они не идут. — Не хочу ни в какое кафе, — прямо говорит Чимин, остановившись. — Я вообще-то никуда не планировал, поэтому будет здорово, если мы поговорим где-нибудь… тут? — Да, иногда ты такой себе образец для подражания, — Чонгук закидывает рюкзак на плечи, тоже останавливаясь и рассматривая его с каким-то особым интересом. — Что, начнем посреди проспекта? Может, вон туда? Там как раз и людей погуще. — Чонгук, я серьезно. — Ладно, окей, я понял, коротко и по делу: я хотел извиниться, — просто говорит Чонгук, не пытаясь увести тему на что-либо еще, и его прямолинейность сбивает спесь. — Я поступил отстойно, завалившись к тебе и буквально вынудив тебя… ну… В общем, ты понял. Чимин кивает, невольно вспоминая, каким отзывчивым был Чонгук на его коленях. — Я бы хотел встречаться с таким альфой как ты, — чеканит Чонгук. — С тобой. Блин, отстойно, что приходится говорить тебе о таких вещах, стоя на пороге твоей студии и на идиотском морозе. Но ты не оставляешь мне выбора. То, что слетает с губ Чонгука, не должно быть озвучено никогда. Не в этот раз. Но он продолжает: — Я знаю, что вы встречаетесь с Юнги. И мне кажется, что он понятия не имеет о том, какой ты. Я не имею никакого права претендовать на тебя, тем более что Юнги — это мой друг, мы всегда были друг у друга. Но я пришел сказать тебе об этом, чтобы ты не думал, что я под действием идиотских инстинктов приехал к тебе тогда, чтобы отомстить Тэхену. Нет. Я осознанно выбрал тебя, положившись на случай, что было слишком самонадеянно с моей стороны, как ни посмотри. Я не учел, что поставлю тебя в неловкое положение. Вот за это и прошу прощения. Зимним воздухом можно подавиться. Словом можно остановить войну. Стечением обстоятельств можно разрушить планету. Чимин смотрит на ботинки Чонгука, на его массивные черные ботинки с тракторной подошвой, с толстыми шнурками, перетянутыми так, что лодыжки даже через фирменную кожу кажутся узкими. Смотрит и думает, насколько ему удобно в таких, тяжелый ли в них шаг, скользят ли они на льду и насколько выше он в них кажется. — Я не жду от тебя ответа, — снова говорит Чонгук, но ближе не подходит: — Я хочу, чтобы ты знал, что ты отличный альфа. Что ты хороший парень, Чимин. Где-то вдалеке пищит светофор. Чимин вспоминает, что не сдал ключи от зала.✦
Клуб — набитый под завязку, очередь у бара — бесконечный тетрис, танцпол — подсвеченные клетки. Их общий столик находится «в самой жопе» (по словам Тэхена), и кумаром стоит сигаретный дым — не сделать и вдоха. Юнги не отвечал ему со вчерашнего вечера, словив, видимо приступ особой себязначимости в полнейшем отрешении от социума, поэтому, когда он видит его смеющимся в другой стороне клуба, то немного отпускает. Значит, в порядке. Локти на месте, голова, к счастью, тоже. Чимин заказывает алкоголь и протискивается ближе к остальным. Юнги выглядит красиво, как и всегда, и внутри все так теплеет от осознания, что эти идиотские рваные шмотки, кеды не по погоде и ветровка с вычурным логотипом — часть Юнги, часть его выбора, его образа, его жизни. Даже черная шапка становится едва ли не любимым атрибутом во всем этом художественном хаосе. — О, Чимин, — Сокджин закидывает на него руку, приобнимая. — Что ты там заказал? Рядом вырастает Намджун, улыбается приветливо, кивает на его стакан: — Ты поосторожнее с этим. Вечер обещает быть эмоциональным. Не круто, если тебя потянет к унитазу где-то посреди выступления. Начинают, естественно, с опозданием. Чимин чувствует себя крохотным в обилии чужеродных запахов и духоты, чужим из-за непонятного ощущения, что ему здесь не место, к тому же Юнги в этих условиях — рыба, и, как полагается оной, постоянно выскальзывает не то, чтобы из рук, но из поля зрения точно. Они даже не поздоровались, впрочем, Чимин не рискнул бы напоминать ему об их отношениях в такой момент. Наконец, Юнги с Чонхоном выходят в импровизированный круг-квадрат. Толпа расступается, ведущие просят больше места, как будто бы им не терпится начать драку, а не музыкальный конкурс, и под массовым отступлением, приходится тоже сделать шаг назад. Огромная волна накрывает в момент, когда начинают говорить в микрофон, и замедляется время, стоит услышать слегка гнусавый голос Юнги. Все превращается в одну тонкую линию, словно на экране пульсоксиметра. Обволакивает атмосферой, душной и напряженной, но можно смотреть на длинные пальцы на черном микрофоне и слушать, слушать, слушать, пока колонки передают каждый вдох и хрип. Время замедляется. Профиль Юнги, словно очерченный мелом, ярко выделяется на фоне всего остального, отвести взгляд не представляется возможным. Юнги — центр. Звуки складываются в слова. Слова складываются в смысл. Смысл подхватывается ритмом, темпом, эмоциями, злостью, отчаянием, руганью и каким-то высшим удовольствием от логики таких андеграундных дебатов. Чимин дрейфует на каждых аплодисментах, отдает свои — самые громкие, и понимает, что улыбается во все лицо. Потому что Юнги тоже выглядит уверенным и довольным. Рядом стоит Чонгук, который, кажется, тоже не понимает, что здесь забыл, но Чимин его не видит — просто знает, что тот за плечом. Они все здесь, они все по какой-то причине в этом месте. Напряжение трещит, как электропроводка, голос Чонхона — резкий переворот, и Юнги смотрит волком, опасным и смертельным. Ломается все в одно мгновение, правда, понимание приходит с запозданием. Как звуковая волна. И не потому что на втором раунде у противника оказываются карты, которые должны, по идее, смыть Юнги с первого захода и утащить на глубину. А потому что у Юнги в рукаве туз, сильнейшая карта, способная остановить и игру, и сердце. Ударная волна, наконец, бьет в лицо. Выжимает сок, как апельсин из кожуры, выдавливает воздух, как из надувного матраса, который разве что сложить пополам остается и выбросить на антресоль. Из всеобщего внимания Чимин вычленяет только взгляд Намджуна — обеспокоенный и серьезный. Кровь отливает от лица, а время вряд ли бы остановилось, но в ушах все еще замкнуто вертится:«Затащил в отношения альфу на спор»
Чимин не меняется в лице. Стоит спокойным столбом и, вбитый в пол молотом тяжелых слов, практически ощущает, как трескается кожа и осыпается засохшей штукатуркой на пол. Он смотрит на Юнги, у которого все под контролем, который, как и мгновение назад, сжимает микрофон, качает головой, целясь в единственную цель и даже не обращая внимания на него. Весь вечер он просто утопал в игноре. Если Русалочка превращается в пену, то он, по всей видимости, превратится в пыль, и пусть его хоть сотрут — не имеет значения. Это не тишина даже — пустота. Монотонным писком звенит отключение от аппарата. Басы отдаются в грудной клетке, вибрируют и разве что ее не проламывают, и тот вопрос спорный. Вот такая история. В одно мгновение возвращаются звуки битов, и все будто в быстрой перемотке накручивается на пленку с удвоенной скоростью, басистый голос Чонхона качает толпу, льется бесперебойное словесное избиение друг друга. Кажется, сыплются пули про омег, про двойные стандарты, про что-то еще, что вывезти не хватает сил. Стоять вот так становится невыносимым, но Чимин, как гвоздь, испорченный и согнутый, смотрит на трещины под собой и вспоминает вечер пятницы в «Палочках», когда Тэхен позвал его после тренировки. Юнги тогда пил как не в себя и даже смотреть в его сторону не мог. Разве это не было ответом? Разве это не есть ответ? На него опускается белый луч прожектора, по толпе разносится люлюкающий звук неодобрения. Откуда его могли знать? Что-то идет не так — Намджун цепляется ему в руку и тянет куда-то в сторону. Чимин никогда не оказывался под прицелом угнетающего внимания — это не для него. Это, блять, не для него. Для него — это чертежи на широком формате, наборы простых карандашей разной мягкости, книги по начертательной геометрии, математические формулы, семейный ужин по выходным, танцевальные выкрутасы, хорошие оценки, прилежные друзья, идеальные отношения, красный диплом, Ван Гог по номерам, в конце концов. Но не это обжигающее унижение, кипящее в горле. На улице он жадно делает вдох, мороз обжигает легкие, но зато здесь нет никотина и глаза не слезятся от едкого дыма. Можно просто смотреть на свежий слой белоснежного снега, что в неоновом свете вывески окрашивается то в красный, то в синий, то в фиолетовый, то в желтый. И снова — в красный, синий, фиолетовый… Зима в этом году совсем ни к черту. Намджун шумно вздыхает рядом, и в этот момент Чимин понимает, что лишний. Стоит на улице, смотрит на стакан с коктейлем в своей руке, и все такое… гадкое. Его вывели, как нашкодившего пса, будто бы это он только что наделал в тапки. Пф, серьезно, что там за прореха в логике Намджуна? Чимин медленно выбрасывает стеклянный стакан прямо в мусорку. Звякающий звук разбившегося стекла утопает в собственном голосе: — Ты мудак, — только и говорит он. Намджун это никак не комментирует, а реакции хочется, поэтому Чимин продолжает: — Какого черта ты натворил? — Побоялся, что ты полезешь прямо в центр. Я не знаю, что от тебя ждать, а обязанность меня как лучшего друга — сделать все, чтобы Юнги сегодня выступил. Поверь, Чимин, я не твой враг, и то, что он там наговорил… Это какое-то безумие даже для него. Из бара выходят компашки, сразу же свистя и выкрикивая всякую пошлятину, стоит им увидеть Чимина. Чимин игнорирует. — Я должен был догадаться, — вдруг говорит Чимин, воровато оглядываясь в сторону вышедших, но стараясь не отсвечивать. — Юнги бы не стал встречаться со мной. Я ему даже не нравился никогда. — Чимин… — Что? — он поднимает на него затравленный взгляд. — Нет, серьезно. Что, Намджун? Ты хочешь сказать что-то по типу, что ты предупреждал? Что это только моя вина? — Нет, я не хочу его оправдывать, потому что то, что он сделал — какой-то лютый пиздец. И я бы хотел тебя как-то поддержать, но не уверен, что вообще могу. — Да, ты неплохо постарался! — Чимин повышает голос. — Какого черта ты выставил меня посмешищем? Зачем, блять, ты потащил меня вон? Намджун взрывается тоже: — Нет, гораздо лучше стоять под проектором и обтекать! — Чимин! — Тэхен хлопает дверью, вырастая словно из-под земли. — Чимин, ты… — Ты пожалеть меня вышел? — тут же огрызается Чимин, перебивая и одергивая руки, избегая контакта. — Это не имеет смысла, — вдруг спокойно говорит Намджун, а у Чимина внутри стекла выбивает одно за другим, как минутой ранее треснувший стакан в мусорном баке. — Тэхен, вызови ему такси. Красная кнопка срабатывает мгновенно: — Да ты смеешься? — Чимин не верит ни ушам, ни глазам. Позвольте ему просто проснуться, боже. — Ты серьезно? Я настолько не самостоятельный? — Парни, давайте просто разойдемся, — говорит Тэхен невероятно спокойно и уверенно, сбивая все прицелы. Истинный представитель нормального альфы, да? — Все, что сейчас происходит… — Просто уйдите, — Чимин резко тянет воздух носом. — Куда-нибудь, не знаю. В клуб, в конце концов, у Мин Юнги там важнейший баттл года, а вы, идиоты, стоите и глаза таращите. Что? Тэхен смотрит долго и пристально. Чимин не рискует смотреть на него тоже, поэтому зло сжимает челюсти и дает понять, что разговор окончен. — Он самый настоящий мудак, Чимин. А твои принципы — полное говно. Намджун, помолчав, спустя какое-то время скрывается за дверью. Тэхен смотрит ему вслед, а после выдыхает: — Нельзя насильно заставить влюбиться в тебя. — Свали, Тэхен. — И нельзя раз за разом просто терпеть. Обдумай и приходи в себя. И Намджун прав — тебе нужно домой. — Я никого не вынуждал любить меня. Я не требовал этой любви, и ты бы это знал, если бы хоть раз слушал меня! Тэхен стоит еще какое-то время, гремит мелочью в карманах, а может быть — ключами. Чимин покусывает костяшку указательного пальца, дышит. Дышит глубоко и медленно, но дыхание то и дело что обрывается в нервное. Он и задохнуться рад сию минуту. Но нужно что-то делать, как-то действовать. Жалеть себя здесь и сейчас — верх ребячества. Ведь ничего страшного не произошло — лишь очередное доказательство обычной теоремы. Тэхен оставляет его. Отсюда, с улицы, слышны аплодисменты, крик и овации. Голос ведущего в микрофон, но все за таким железным занавесом, будто это и не с ним вовсе происходит, и не здесь, не сейчас, никогда. — А вот и альфа вечера! — басит голос откуда-то слева. — Что, цыпа, убежал зализывать раны, потому что больше ничего не обломилось? — Омежка типа Юнги не по твоим молочным зубам, киса. Гогот. Чимин поднимает на них взгляд, неожиданно собранный, уверенный и стальной. Руки перестают сжимать полы толстовки. Дыхание резко возвращается, и первый вдох полной грудью под небрежное: — Эй, Ли, не хочешь себе такого альфочку, покажи ему, кто… Чимин не дослушивает — бьет с разворота. Кулак тут же опаляет болью, почти что отрезвляющей, но этого мало — он бьет еще раз, пока сзади его грубо не хватают под подмышки и не заламывают. В нос забивается запах алкоголя и сигарет, чужой запах альфы без блокаторов тошнотой опускается до солнечного сплетения, а потом его бьют в ответ. Красным окропляется белоснежный снег, играющий неоновыми отсветами — синий, фиолетовый, желтый, — Чимин смотрит на этот контраст почти что с удовольствием и сплевывает вязкую кровь. Его бьют снова, но руки невозможно вывернуть, невозможно дать сдачи, невозможно что-либо противопоставить, разве что ухнуть ногами наугад. — Чимин! Еще удар — желтый, красный, синий… — Чимин! …фиолетовый… Темнота и тишина только на пару секунд, а потом опять горячей болью опаляет губы. — Да блядский ты Чимин! Хосок… Да, это Хосок буквально выдергивает его за шкирку из потасовки. Немыслимо, как и почему так просто и легко (или его больше не били и не держали?). Оттащив Чимина за ворот, он с силой толкает его куда-то наугад, наверное, чтобы отдышался. Забавно. Толкать только не обязательно — он едва на ногах стоит и без того. Расфокусированный взгляд пытается поймать лицо Хосока, но безрезультатно — ориентиром служит лишь голос. — Ты сейчас вообще лучше не делаешь, — зло говорит Хосок. — Эй, ты слышишь? Проморгавшись, Чимин жмурится и пытается сфокусироваться снова. Хосок много-немного плывет, но в целом терпимо. Он выпрямляет спину. — Ты живой? — снова спрашивает Хосок. — Не твое дело вообще, — непривычно агрессивно отвечает Чимин. — Меня не надо было выводить, мне пятнадцать, по-вашему? Что за отношение вообще? Чимин сплевывает кровь — снова, и, явно злой еще больше из-за тычка Хосока, пытается унять эту злость внутри, заглушить и забить в угол. Забить, сука, как футбольный мяч прямиком в ворота, со злорадной улыбкой и торжеством объявляя себя победителем. Голова, конечно, звенит. — Что вы собрались здесь? — он зло смотрит на Намджуна, который снова здесь, на Хосока. На Тэхена. Они уходили или не уходили? Резко шмыгает носом, вытирает его рукавом — на нем остается кровь. — Я в порядке, блять, в порядке. Не сахарный, не рассыплюсь. Идите уже. Чимин делает шаг, второй и вдруг бьет Намджуна по вытянутой руке. Тот опускает ее. — Не трогай меня, — Чимин глубоко выдыхает и добавляет уже без прежнего раздражения: — Просто… просто отвалите. Все тело — каменное изваяние, болезненное, замурованное под бетон. Что-то зудит и ноет, непонятно что. Но самая сильная боль — еще не обнаружена. Юнги тянет звуком своего имени под языком — с этими дурными баттлами, шпильками между слов, пивом, после которого всегда трезвый от стресса. Музыка, творчество. Снова музыка. Бессонница. Публика. Публика, мать вашу. Чимин уезжает домой.✦
Чимин долго смотрит в черный экран своего телефона, как будто там есть все ответы. Но тот стоически молчит и притворяется кирпичом. Немного подумав, Чимин все же снимает авиарежим, но, кроме оповещений в соцсетях, не приходит ничего. Вздохнув, он собирает с парты тетради, пока Ынсоль делает объявление у кафедры. Убит ли он горем? Нет. Чимин приезжает домой уже вечером, но заснуть не может. Пишет Тэхену, пишет комкано и непонятно, готовый уснуть, но не засыпает, отчего раздражается. Сообщение сохраняется в черновиках без адресата. И в итоге он просто лежит и выстраивает в памяти те моменты на кухне Юнги, когда он смотрел на его отражение в бесконечно черном окне и дышал чертовым никотином. Как будто бы не было этого вечера, будто бы все в порядке сейчас. И это вроде бы помогает, но поверить — вопрос самоубеждения. Вера. Что такое эта ваша вера? И во что верить остается? — Красавчик, — Тэхен нежно проводит по его скуле на следующее утро. — Видел видос, ты не в топе, конечно, но просмотров двести есть. Ничего, что их было четверо, Зорро? Ты вроде бы в математике силен, — он смягчается, когда Чимин уходит от очередного касания. — Ты как? Чимин не хорош в самоанализе. Не сейчас и не сегодня. — На моем животе огромная гематома и мое лицо похоже на несчастный случай, — он неискренне улыбается разбитой губой и тут же морщится от резкой боли. Прижимает палец к лопнувшей ранке: — Тч. Чимин смотрит на друга, где-то на уровне интуиции улавливая, что что-то в нем изменилось. Но нет понимания, что именно. Все, как и прежде, даже запах тот же. Парфюм не сменился, рубашка не новая. Он подобрел? Или это льготное отношение к покалеченным жизнью и обделенным справедливостью? — Ты же в курсе, что мы можем поговорить об этом? Да, думает Чимин, в курсе. Неожиданно у Тэхена возникло желание слушать его бред про Мин Юнги? Или что это за жест доброй воли? Отвечать как-то не хочется. На самом деле, если быть откровенным до конца: не говорить об этом вслух — задвигать это в дальний ящик. К тому же всегда можно запретить себе переживать, потому что альфы так поступают — терпят. Чимин готов смириться, что провалился по всем пунктам перед собой, в первую очередь — не одолел поставленную планку, пытаясь выпрыгнуть из собственной кожи и измениться. Стать, наконец, нормальным. Возможно, это просто тяжелый период, который завершится праздником и жизненным опытом, который он уже согласен забыть. Телефон мигает индикатором, после чего на экране выползает сообщение. Паника, проснувшись, застревает комом в горле. Что нужно Хосоку? — Господин Пак, что за своеволие? — гремит голос профессора, но Чимин не отвечает, продолжив собирать свои книги. — Может, усядетесь, наконец? У вас то лицо другого цвета, то вы подрываетесь посреди пары. Чимин закидывает рюкзак на плечо и, не проронив ни слова, спускается. Проходит мимо кафедры и оторопевшего преподавателя: — Пак Чимин! По аудитории разносится свист и протяжное «Ууу», какие-то апплодисменты, комментарии, хохот — его выходка выводит из себя всех, и Чимин ставит точку хлопнувшей дверью лекционной. Хосок курит в сквере, неподалеку от универа. Сидит в цветастой дутой куртке на резиновом колесе в окружении голых деревьев, на которых в хаотичном порядке едва-едва держатся высохшие листья. Ну, как листья — их огрызки, редкие, почти что черные. Когда Чимин подходит ближе, тот молча протягивает ему пачку, и Чимин соглашается. — Я долго думал над тем, почему именно ты раздражаешь больше всего, — спустя целую вечность говорит Хосок. Чимин возвращает ему и пачку, и зажигалку. — Знаешь, один человек сказал мне, что мы ненавидим в других людях то, что есть в нас самих. И как это убого получается, что мы с тобой слишком похожи. Чимин усмехается. Хосок щурится и усмехается тоже: — Мне он тоже нравился. Юнги. — Это я знаю, — отвечает Чимин. — Ты очевидный в своей ревности. — Это не ревность, думаю, тебе стоит научиться лучше распознавать людей и то, что они прячут. Губа саднит. Голова раскалывается третий день. Чимин не помнит, когда у него так сильно болела голова в последний раз. — Юнги — слишком далекий. От нас всех. Ты ведь не знаешь, а я считаю нужным рассказать тебе, что твой лучший друг Тэхен был тем уебком, который прижал Юнги в начале их знакомства. — Чего?.. — Об этом знали все, но все молчали, потому что ну было — и прошло. К тому же вы и правда выглядите друзьями, которые и в огонь, и в воду. Было бы некрасиво, залезь мы своими грязными руками в ваши чистые отношения. — Погоди, что ты несешь, — Чимин забывает про сигарету и смотрит теперь на Хосока, как на умалишенного. — В каком смысле — прижал? Тэхен? — Ничего не было, — Хосок стряхивает пепел и грузно выдыхает, как будто дышать ему становится в разы тяжелее. — Тэхен не имел дела с такими омегами. Которые не спят с ним, которые не хотят его. Юнги для него был милым парнем, который, по его мнению, хотел, но ломался. Ну, сам знаешь, перчинка в пресном мире отношений и секса. Разнообразие. Хосок говорит: — Тэхену он нравился, быть может, а может и нет, тут не угадаешь, а чужая голова — тот еще мрак. Впрочем, может быть и такое, что Юнги нравится ему и по сей день. Представляешь, если это правда? Охо-хо, было бы забавно, будь оно так. Хосок говорит: — Юнги не дал и не дался, поэтому Юнги стал целью. Добычей. Наверное, Тэхена твоего расхерачило неплохо так, когда слушок прошелся о том, что Пак Чимин и Мин Юнги перепихнулись. Ты же немощный друг, как же ты смог? Хосок говорит: — Напускное пренебрежение — самая отпетая модель поведения. Ты же умный, Чимин. Разве ты не ощутил неладное сам? Разве тебе не показалось, что твой лучший друг неожиданно слился, когда так нужен был? Хосок говорит: — Ты не такой, как он. И в этом твоя главная победа, но вот понять тебя, такого охеренно непохожего, знаешь, очень тяжело. Но я — понимаю. Правда, понимаю. И поэтому я здесь. Хочу покурить с тобой, Чимин, и, наконец, узнать тебя лучше.