Телохранитель киллера

      Хлопок двери за сбежавшими посетителями служит командой для незваных гостей. Путь на выход преграждают двое мужиков в косухах, ещё двое становятся у лестницы. Верховодит ими блондинистый псих с хвостиком из шайки Джонни, которого я видел в отеле. Белобрысый ржёт, картинно распахнув пасть и запрокинув голову, — вылитый главный злодей из комиксов. Но мы-то знаем, кто настоящий злодей, дьявол воплоти, причина всех наших бед. Мы… Да, мы. Я больше не один, и у нас есть план. А ведь проснувшись в одиночестве, я почти поверил, что Тэн сбежал, настолько неприятно-яркими оказались ощущения. Недавние события вспоминаются с трудом, они словно погрязли в прошлом десятилетней давности, даже детали нашей совместной с Тэном ночи стираются, остаётся лишь серый фон, за которым едва ощутимо брезжит волнение, радость, боль, эмоциональная близость и тепло.       В голове шумит, несмотря на выпитую перед сном ещё одну таблетку обезболивающего: Тэн едва ли не силой заставил, хотя знал, что мне может стать плохо. Он надеялся, что я хоть немного расслаблюсь и отдохну, а я надеялся, что плохо не станет, но вот они последствия: муть, шум, гул в ушах, яркие вспышки перед глазами. Хорошо хоть галлюцинаций нет. Несмотря на то, что удалось несколько часов поспать, и даже несмотря на наш новый с Тэном статус отношений, которые, вроде как, должны давать радость и заряд бодрости, я полностью разбит. Ни говорить, ни думать не хочется. Болит каждая клеточка тела. В голове образовалась чёрная дыра, вакуум. Ресурс организма исчерпан, извилины в мозгах выпрямились и разгладились, а тело превратилось в желе. Каждый вдох даётся с трудом, внутри всё хрипит, скрипит, как старый, износившийся, давно не смазываемый механизм.       Меня берут в клещи, подпирают справа и слева, не дав сделать назад и шага.       — Видел бы ты свою рожу, дебил. — Подтянув сползшую заколку на куцем хвостике, блондин подходит впритык и, сопровождая тычком костлявого пальца в плечо каждый слог, выдыхает в лицо тёплым смрадом сигарет и жвачки: — По-пал-ся. Нет, ну ты и правда тормоз, не вижу на твоей физиономии ни единой разумной мысли. Ты хоть понимаешь, в каком сейчас положении? Где твой коротышка?       — Ушёл.       — Во как. Вполне возможно. Чего ещё ждать от парня с такой репутацией. Ты хоть знаешь, кто он?       Беспардонно обшарив карманы, блондинчик довольно скалится, глядя на мою неподвижность. Моя задача — не сопротивляться, тянуть время.       Забирает кошелёк, ключи от машины, кидает карту от комнаты своим помощникам, и те уходят наверх проверить, не спрятался ли Тэн в номере или где-то рядом. Я знаю, что его здесь нет, потому спокоен настолько, насколько возможно в таком положении. Да и нет сил нервничать: будь я немного бодрее, возможно, попытался бы слегка поактёрствовать ради этой суки, но я практически в ауте.       Став серьёзным, Белобрысый хмурится. Я молчу, тем самым напрягая его, он оглядывается по сторонам, щурится в объективы камер по углам, запоздало натягивает бейсболку, спрятанную во внутреннем кармане куртки, вызвав у меня смешок. О своей несдержанности сразу жалею.       Несмотря на худобу, бьёт он метко и сильно. Живот взрывается болью, кишки скручивает судорогой, сгибаюсь пополам, глотая внезапно загустевший воздух, получаю вдогонку каблуком туфли в плечо и падаю на ледяной затоптанный пол. Хотелось бы так и лежать, не двигаясь, беречь силы, но меня тут же поднимают за волосы, впрочем, не так уж больно…       — Чисто, — докладывает один из помощников, лицо которого постепенно всплывает в памяти. Точно, один из «Феникса», а этот Белобрысый — их главный. Ему тридцать пять, не судим, и он не раз был замечен рядом с Джонни. Официально он начальник его охраны, неофициально — лидер «Феникса». Вот где я его видел! В голове постепенно, нет, не проясняется, просто, попривыкнув к мути, начинаю различать разные образы и по их очертаниям угадывать события и людей.       — Печалька. Видео с камер достанешь?       Мужик заглядывает за стойку, прослеживает, куда уходят провода, и машет головой.       — Сервер не здесь. Вполне возможно, камеры вообще не работают. Вон та точно бутафорская, — он тычет в сторону камеры, направленной на лестницу.       — Ладно. Тогда готовьте всё к транспортировке.       Помощники уходят, остаётся только один. Оттопыренный край куртки обнажает расстёгнутую кобуру, на которую он, проследив за моим взглядом, демонстративно кладёт руку, а я могу выстрелить разве что из пальца. Белобрысый поворачивается, изгибает вниз губы, цокает языком. Есть в нём что-то такое наигранное, начиная от выбеленных сухих волос, собранных в хвост, и заканчивая мимикой, жестами и даже постоянными повторами глупых фраз.       — Твоему коротышке, конечно, не печалька, он-то уже свалил. Бросил тебя, хитрожопый. Такие, как он, знают, когда вовремя удочки смотать. А вот ты будешь отдуваться за двоих. Джонни велел привести коротышку, ты ему не нужен. Тебя в расход, чтобы больше глаза не мозолил. Однако что-то планы идут коту под хвост. Я надеялся застать вас обоих. Но раз ангелочек свалил, а я не хочу попасть под горячую руку Джонни, мальчиком для битья станешь ты. Вставай, размазня!       Снова дёрнув за волосы, он тащит меня вверх, но я как тряпка вишу у него в руках. Пусть видит, что я вообще без сил. Мне даже притворяться почти не приходится, похоже, не рассчитал я свои силы, да и надеялся, что времени будет побольше.       — Знаешь, как сильно я расстроился, когда ты грохнул моего человека? Лучшего, между прочим. А ведь это был идеальный план, коротышка должен был сдохнуть. Он очень любит сантименты, такой весь из себя трогательный, склонный к героизму, стоило лишь намекнуть, что по твою душу придут, а он сразу рванул тебя спасать.       Я напрягся и сразу понял, что речь идёт о случившемся в книжном. Получается, это он подготовил то нападение?! А я всё никак не мог понять, зачем Джонни, который так жаждал получить Тэна, прислал за ним убийцу. В нашем плане обнаружилось слепое пятно, и теперь последствия могут сломать всю картину. Только очередного психопата нам не хватает!       — Кто ж знал, что паталогический дебилизм… тьфу! героизм присущ вам обоим? Я думал, ты умнее. Это вас и спасло, повезло ещё, что Джонни не узнал о моём участии. Ты ведь уже догадался, кто я? Ох, именно я был Ангелом Джонни до появления коротышки. Между прочим, я знаю Джонни со времён, когда тот под стол пешком ходил. За верную службу семье господин Со обещал мне, что я навсегда останусь с ним. Джонни вырастает, почти становится моим — я отлично умею обращаться с пушками большого калибра, — Белобрысый ухмыляется чему-то своему и изображает передёргивание затвора, но улыбка резко сменяется гримасой ярости: — И тут из ниоткуда появляется какой-то сопляк, а я отправляюсь на помойку и… уже не могу что-либо сделать. Только слушать приказы того, на которого положил свою жизнь. Справедливо? — дёрнув мои многострадальные волосы, он поворачивается в сторону двери. — Да сколько можно ждать-то? Время! Время, придурки!       На часах шесть пятьдесят. Даже не верится, что прошло только пять минут в реальном мире, ведь в моем сознании пронеслись уже целые годы. Годы и события, в которых мне не место. В некоторой степени я понимаю Джонни, он, как и Тэн в своё время, увидел нечто, изменившее все его желания и жизнь. Джонни хотел Тэна — очередную игрушку в коллекцию богатенького мальчика, и неважно, что игрушка — живой человек. Тэн, сгрызаемый одиночеством, хотел меня и с присущими его характеру эгоизмом, обаянием и хитростью, каким-то чудом сплетёнными со страхами и комплексами, добился своего. Теперь я его, а он мой. Неважно как, неважно почему, просто иногда люди встречаются и становятся жизненно необходимыми друг для друга. Как воздух. И для нас Джонни — патология, ядовитый элемент в кислороде. А я, в свою очередь, стал патологией для зарвавшегося чеболя. Но, оказывается, есть ещё одна сторона — бывший Ангел, выброшенный на обочину и жаждущий мести.       В двери врывается один из бандюков, распахивает куртку, и я машинально дёргаюсь назад, вмиг растеряв все мысли, и уже воображаю простреленную голову, но из внутреннего кармана он достаёт… бутылку водки, которая сразу же оказывается в руках говорливого блондина.       — Тебя только за смертью посылать, мудила. Машины подогнали?       — Да, босс.       Отвинтив крышку, Белобрысый нюхает горлышко и морщится. На фига ему сейчас водка? Неужели пить будет? — Забористая, что надо. Держите его.       Такого не мог предусмотреть никто. То, что меня начнут избивать, пытать или даже убьют — да, а вот поверить в то, что меня напоят…       Двое хватают за руки, один держит сзади за шею, не давая сдвинуться с места, а их предводитель зажимает мне нос. Держусь из последних сил, но воздух, особенно когда сильно дёргаешься, кончается быстрее терпения, по зубам больно стучит стекло, а в горле сразу жжёт ледяное пойло. Задыхаюсь от алкогольных паров, не чувствуя уже ничего — хватает нескольких секунд, чтобы земля и небо поменялись местами, будто с большой высоты я ухнул в воду, плашмя, прямо пузом, выбив и дух, и душу. Подскакивает давление, желудок скручивает невыносимым спазмом. Он поднимается выше по пищеводу, выталкивая ядовитое содержимое, и я блюю прямо на чьи-то ноги, получаю по уху и сквозь шум в голове слышу маты и крики.       — Сука! Гондон! Прямо на брюки! Да не бей его, как нам его с разбитой мордой через город тащить средь бела дня?!       После нескольких тычков в живот и по рёбрам, в меня заливают ещё немного алкоголя, поднимают и опирают о стену. Стена меня не держит, сползаю вниз. На электронных часах семь ноль пять. Цифры плывут, двоятся, растекаются, как на картинах Дали. Будь там секундная стрелка, я бы на неё залип, но внезапно наступает ночь. Крики сбоку становятся тихими, будто в отдалении. Я куда-то иду-плыву, потом меня тащат. Потом мы стоим, слышу разговор о том, как какой-то козёл ужрался в хламину, а теперь друзья должны тащить его домой, пока жена не узнала. А почему лицо в крови? Так упал этим лицом в асфальт, на ногах же стоять не может.       Я возражаю заплетающимся языком, даже поднимаю голову и вижу краешек полицейской формы. Форма качается. Вот же ж блять. Пытаюсь сказать, что я заложник, а они наёмники, но изо рта вырывается нечленораздельное бормотание, а следом новая порция пойла: непривыкший к алкоголю организм пытается избавиться от яда. Видимо, этого доказательства для полицейского оказывается достаточно, но тут меня вырубает, и дальнейшее передвижение проходит без моего участия.       Прихожу в себя от противного, разрывающего слух скрежета. Голова чумная, во рту будто кошки насрали, зато чувствую себя немного лучше, карусели приостановили полёт. Ситуация до боли знакома, лежу в багажнике своей машины, который открыт и даже никем не охраняется. В углу валяется вода в старой, потёртой бутылке без этикетки, которую я туда бросил на случай, если надо помыть руки или туфли от грязи. Рядом лежит разводной ключ. Воду воспринимаю как дар богов. На вкус она далеко не нектар, тёплая, затхлая, пропахшая бензином и очень несвежая, но жажду всё равно утоляю, как могу, освежаю лицо.       С трудом поднимаюсь и, словно зомби из могилы, вываливаюсь из тачки. М-да, не ниндзя.       — Далеко намылился? — движение слева не замечаю, потому подсечку тоже пропускаю, лечу на землю с высоты своего роста, ударяюсь скулой о бампер, обдираю ладони о щебень. Ключ залетает под днище, мне до него уже не добраться. Пейзаж вокруг открывается пустынный, пересечённый ровной линией железной дороги. Чуть дальше вижу незнакомый внедорожник. Стону от боли, пока надо мной возвышается здоровая детина, жующая жвачку.       Точно, один из типов, которые меня окучивали. Рядом на корточках сидит Белобрысый и царапает ключом на боку машины «FОGOT». Оборачивается и весело машет мне.       — Через «а» пишется, мудила безграмотный, — голоса своего не узнаю, будто из трубы откуда-то звучит.       Блондин показывает большой палец, отворачивается, тщательно выцарапывает у первой «о» внизу хвостик и даже чуток отклоняется в сторону, любуясь.       — Вижу, ты уже оклемался. Печалька, однако. Живучий как таракан. — Кулак с зажатым ключом и металлическим брелком со всей силы врезается мне в скулу, и половина лица сразу немеет. — Это за «безграмотного мудилу». Между прочим, я Сунын сдал на высший балл, свой язык я знаю, а вся эта американщина не для меня… Я патриот. В любом случае дань моде я отдал, теперь всё по фен-шую. — Второй удар приходится вскользь, и даже боли будто нет. Или у меня уже атрофировались нервные клетки, и болеть там нечему. — А это за твою блевотину. Сука. Как с брандспойта. Три раза! И как ты умудрился заблевать нас всех, при этом сам остался чистым? Чудеса… Ну да ладно, у меня для тебя две хорошие новости! — потерев ладони, Белобрысый довольно докладывает: — Твой начальничек активизировался. Откуда-то, ну, мы догадываемся откуда, ему пришла наводка, где ты и с кем ты. Ну, и не только ему. Тот дешманский мотель за всю свою историю существования подобного аншлага не видел! И нацгвардия, и полиция, и даже какие-то частники — все ищут двух маленьких засранцев. Надо же! Телохранитель из уважаемого агентства на самом деле пособник серийного убийцы. Джонни решил идти ва-банк и задействовал всех, кого смог. Вам обоим кранты, ваши физиономии крутят по всем каналам. Скоро и твою тачку найдут, решат, что ты ударился в бега, и дело примет совсем печальный оборот. Вам деваться некуда, но ты ещё можешь спасти своего коротышку, — мне под нос подсовывают телефон. — Позвони ему, скажи, что Джонни даст ему защиту. Только так он сможет спастись. Пусть скажет, где он, и я его заберу.       — Классный план, — я нахожу силы поднять большой палец вверх.       — Паясничай, сколько хочешь, но выбора у тебя нет. У меня чёткое задание: найти коротышку, грохнуть тебя, и все могут идти по домам пить пивасик. Ты по-любому жмур, только второй пункт может отличаться в своём исполнении: ты волен выбрать быструю и лёгкую смерть, долгую и мучительную, или же для начала я примусь за твоих родственников. Кто там у тебя, мамка-папка колхозники? И красавица-сестрёнка. И в кого только такая удалась? Я, конечно, буду не против трахнуть её перед тем, как пущу в лоб пулю.       — Иди к чёрту! — впервые за весь вечер меня бросает в жар. Пламя ненависти прорывается сквозь намёрзшую корку льда и плавит её в мгновение ока. Вскакиваю на ноги, с размаху заезжаю ему макушкой прямо в подбородок. Засранец не ожидал такой прыти от полудохолого типа, что за всё время едва две фразы сказал, потому уклониться не успевает, хватается за челюсть и рычит от боли.       Сестра в безопасности. Как и родители. Я знаю, что это обещание будет точно исполнено в первую очередь. Невинные и непричастные не должны пострадать, но всё равно не выдерживаю морального давления. Я устал и маленько заебался.       Ещё и новости совсем безрадостные. Если нас объявили в розыск, значит Тэн уже давно в руках властей. Не, только не это! Но… если он у них, зачем тогда Джонни его искать? Прибег бы к своим обычным методам, подёргал за ниточки и сразу бы достал его. Что-то тут не так. К сожалению, посидеть в интернете и почитать последние новости мне никто не даст.       — Но-но-но! Не нервничай, — меня скручивают, заломив руки за спину и уткнув лицом в землю. От боли я едва не стираю зубы, но вскрик сдерживаю. На запястьях затягивается стяжка, от которой на сей раз мне не дадут избавиться.       — Ублюдок. — Каблук Белобрысого вдавливается в моё плечо. — Ну, ничего, не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. Я бы вас двоих быстро прикончил без шума и пыли, но сейчас уже нельзя. С коротышкой разберусь, когда придёт время. А оно придёт. С тобой же пусть разбирается Джонни. Правда, он великодушен не будет, пока не получит желаемое. Соловьём запоёшь, всё расскажешь, покажешь… О, карета на подходе, — издевательские нотки из голоса исчезают, Белобрысый становится деловым. — Хёк, уведи нашу тачку. Джихун, прихвати немного «топлива» из багажника, пока этот снова не стал слишком резвым.       Вдали слышатся гудки поезда, а вскоре щекой чувствую вибрацию земли. К нам действительно приближается товарняк, он замедляется и практически останавливается, продолжая катить на тихом ходу.       — Шевелите булками, у нас тридцать секунд! — орёт здоровяк, таща меня за шкирку, я, конечно, сильно ему не помогаю, больше путаюсь в ногах, но когда он грозит сунуть мою голову под вагонное колесо, становлюсь сговорчивей. Меня одолевают сомнения, ведь всё идёт далеко не по плану, и чем дольше я тяну, тем меньше у меня шансов выбраться живым. В безопасности ли Тэн? Сможет ли Чэнлэ сделать всё так, как мы условились?       Меня закидывают внутрь грузового вагона. Дикий холод улицы сменяется терпимой промозглостью, там сыро и воняет гнилым луком, зато дует не так сильно. Для полноты ощущений по мне пару раз проходятся кулаками — не так уж и сильно, но мне хватает, чтобы свалиться на пол. Там же мне силой вливают немного водки, на этот раз всего пару глотков, и я даже не могу себе представить большего издевательства, которое могли бы ко мне применить.       Тошнит, но всё выпитое остаётся внутри. Желудок замер в спазме, да так и остался. Снова мучает жажда, голова кружится от слабости. Сажусь, опираюсь о стену и впадаю не то в транс, не то в полудрему под тихие, размазанные по сознанию разговоры своих конвоиров и мерный стук колёс. Я уже не улавливаю смысла, хотя порой, вроде, слышу имя Джонни. Белобрысый несколько раз говорит по телефону, кивая головой словно болванчик, и постоянно дакает, крутя на пальце ключи от моей машины.       Мне тяжело дышать, во рту стоит привкус крови. Чтобы не отключиться, смотрю в щель между досок наружу туда, где гуляет ветер и мелькают здания, фасады которых ни о чём не говорят. Продумываю план побега, как поведу себя в той или иной ситуации. Мысли путаются в хитросплетениях бесполезного философствования, всё глубже погружая в забытьё. Накатывает слабость, очень холодно и очень хочется спать.       Ветер свистит, рельсы стучат, а может, это через пробитое лёгкое утекает воздух, и оттуда же доносится стук поломанного механизма сердца.       Время — та же дорога. Кто-то — пыль, кто-то — камень, кто-то — ветер. Выбор за мной. Нужна лишь капелька решимости выбрать свою дорогу и идти по ней, но я никак не могу обрести уверенность. С того самого дня, как я увидел Тэна, сомнения — мои вечные спутники.       Голова кружится, перед глазами то темнеет, то вспыхивают ослепительные круги. Мысли вяло текут в никуда, рождая диковинные образы: мне кажется, что поезда, идущие через Сеул, плывут среди крыш словно корабли. Они мелькают между небоскрёбами, тянущимися в небо, будто длинные шеи океанических монстров. Внизу, где-то в тесных душных объятьях старых кварталов теснятся крохотные магазинчики, уютные кафешки и частные офисы. Как ожившие коралловые рифы, мелькают стены, густо изрисованные яркими граффити.       А где-то там, на огромном пространстве между предместьями и центром набирают свою силу ритмы Сеула. Чем ближе к сердцу города, тем шире станут улочки и величественней высотки. Постепенно возникнут знакомые названия кафе и магазинов, привычные звуки и запахи, но я лишь молча смотрю, как живой город удаляется, уносится прочь, а старый товарняк увозит меня всё дальше. Туда, где иные правила, туда, где всё ещё царит старая эпоха. Мы двигаемся на север. Там холод и лёд диктуют свои правила.       Ветер почти не проникает в крытый вагон, но музыкально посвистывает в щелях, игриво треплет брошенный впопыхах брезент. Жутко холодно, разорванная на груди рубашка совсем не греет, а я не могу даже запахнуться, лишь мелко дрожу как пёс, вызывая смешки у своих конвоиров.       — Не ссы, педрила, скоро согреешься, — ухмыляется здоровяк. Джихун, вроде. Я всех запоминаю и надеюсь, мне пригодятся эти знания.       Достав изо рта жвачку, Джихун упоённо размазывает розовое липкое пальцами по стене, а потом вытирает руку о моё плечо и толкает. Пошатнувшись, заваливаюсь набок и ломаю хлипкую деревянную перегородку, падаю на кучу полупустых ящиков, больно отбивая бока и поднимая клубы пыли вперемешку с хрупкой луковой шелухой.       — Подрываемся, приехали, — командует Белобрысый.       И правда, скорость товарняка заметно снижается, но никто не ждёт его полной остановки. Открыв засов на железной двери, все присутствующие, обыденно переговариваясь, по очереди выпрыгивают наружу. Здоровяк за моей спиной заносит руку для нового толчка, но я выскакиваю раньше, чем он успевает коснуться. Приходится нелегко: с разбитой гудящей головой и связанными за спиной руками трудно держать равновесие. Чудом справившись, приземляюсь на крупный щебень, больно ударяясь пятками, оскальзываюсь на насыпи, по инерции пробегаю пару метров вперёд, но гордо остаюсь на ногах. Оглядываюсь. Поезд, недавно тормозивший, вновь набирает скорость и всё быстрее уносится прочь, гремя пустыми вагонами и стуча колёсами. Теперь я уверен, что притормаживал он лишь ради нас. Неужели Джонни даже здесь приложил руку?       Один из сопровождающих подхватывает меня под локоть, почти выворачивая плечо из сустава, тащит через рельсы куда-то вглубь старых построек вокруг сооружения, на вид совсем древних, довоенных. Я никогда не бывал в этом районе и даже не подозревал, что в Сеуле до сих пор существуют подобные места. Вот тебе и культурная столица… В таком месте мне совсем не по себе.       Мы скрываемся между остовами зданий, сворачиваем в переулок и идём по грязной, усыпанной строительным мусором дороге. Справа от нас виднеется заброшенная стройплощадка, а по другую сторону тянутся кирпичные филиграни разрушенного, некогда, наверняка, очень красивого дома.       Ветер шумно треплет рваные пакеты, нанизанные на ржавую арматуру, и сухие ветки, похожие на флаги капитулянтов.       Когда впереди показывается высокий практически целый особняк, я чуть ли не загибаюсь от холода и мечтаю оказаться внутри, несмотря на любые опасности.       Перед крыльцом даже сохранился сад — полоска запылённой зелени, которую посещают в основном одичавшие псы. Их тут целая стая, они провожают нашу процессию злыми взглядами и угрожающим рычанием. Маленькие и большие, молодые с тощими, подтянутыми животами и совсем дряхлые с седыми пастями и белёсыми подслеповатыми глазами. Пока нас много, они не тронут, но одинокого путника, случайно забредшего сюда, могут и разорвать.       Делаю несколько шагов сквозь импровизированный коридор полудиких зверей и сильнее сжимаю кулаки за спиной. В воздухе отчётливо пахнет дымом и капельку чем-то сладковато-омерзительным.       Окинув взглядом тёмные заросли кустарника, растущего по обе стороны крыльца, вижу полусгнивший труп большой собаки, сквозь её изгрызенные бока c засохшими клочками свалявшейся шерсти желтеют ребра. Сглатываю подступивший комок и поднимаюсь по раздолбанным ступенькам, осторожно входя внутрь. Там тоже стоит жуткий холод.       Обширный вестибюль с первого взгляда вызывает отвращение. Я до сих пор пьян и далеко не человек искусства, но от столь безвкусного по отделке, аляповатого и вульгарного интерьера начинает тошнить. Стены покрашены тёмно-бордовой краской с золотистыми узорами, высокие дубовые панели украшены ажурными воздушными арочками, а массивный тяжёлый потолок, кажется, сейчас свалится на голову. Почти каждый свободный клочок стен завешен запылёнными картинами с изображением охоты и толстых голых женщин. Огромные окна чем-то заляпаны, кое-где виднеются остатки тяжёлых портьер, таких же безвкусных и покрытых пылью, но внутри светло как днём: множество бра и канделябров не оставляют шанса ни одной тени.       Из вестибюля вглубь ведут несколько дверей, что за ними — мне не видно. Но там точно должен быть запасной выход. Делаю себе зарубку в памяти, потому что, если придётся бежать, не хочу столкнуться с псами.       В центре стоят простенький табурет и массивный деревянный стол метра три в длину, накрытые чехлами.       С табурета сдирают покрывало, подняв облако пыли, и, с силой надавив мне на плечо, заставляют сесть. К сожалению, у меня нет часов, а попытки узнать время заканчиваются очередными тумаками и насмешками в стиле «на тот свет торопишься?» и «зачем время мертвецу?». Навскидку, на дорогу ушло чуть меньше часа, а на все — не больше двух, двух с половиной, то есть скоро всё должно начаться. Или закончиться. Вот-вот, с минуты на минуту… Нервно оглядываюсь. Внутренние часики тикают, ситуация нравится мне всё меньше, и в попытке приободрить себя хоть каплей позитива, просто радуюсь отдыху ноющих ног и спины.       Наконец доносится хлопок двери со стороны предполагаемого чёрного хода. Оттуда шагает некто, чьи каблуки громко стучат по мрамору. Мне кажется, что хозяина отвратительного особняка с трепетом ожидают не только присутствующие, но и все герои картин. Томные женщины, животные, скалящиеся охотники. Животным страшно, охотникам весело. Так забавно. Символично.       Я узнаю его не сразу. Одетый в роскошный темно-синий костюм, белую сорочку и яркий шёлковый галстук выглядит в этой пыльной вульгарной комнате он как петух на навозной куче и явно этим гордится. Его черные волосы взъерошены в модном стиле, которому он, впрочем, следует без энтузиазма. Бесстрашно зачёсывает пятернёй волосы назад, не боясь испортить причёску, и, конечно же, не портит её. Он из тех, кто в любой ситуации и при любых декорациях выглядит идеально. Когда я наблюдал его трусливое бегство от Шрама, он совсем не соответствовал своему обычному высокомерному виду, но сейчас, в отличие от меня, разбитого и побитого, снова при параде: свежий, прилизанный, довольный. Получается, Шрам проиграл? Но как? Как бойцовский пёс мог сгинуть в зубах у лиса? Чувствую досаду и робкий страх, какие же козыри на руках у этого человека, раз ничто его не берет?       За спиной у него маячит пацан лет двадцати с коротким ёжиком выбеленных пересушенных волос, к которому сразу присоединяется Белобрысый. Оба словно братья-близнецы: черные брюки, пиджаки, тёмные водолазки. Даже разрез глаз и узкие длинные носы похожи. Отличаются лишь причёсками. А может, они действительно братья. В руках у пацана видеокамера, он активно щелкает кнопками под наставления старшего.       — Ох, Джонни Красавчик! Какая честь! — пьяно паясничаю хриплым голосом, когда франт подходит ближе, с ухмылкой глядя на меня сверху вниз. Он закладывает руки за спину, вольготно перекатывается с пятки на носок.       — Я ждал других гостей. К сожалению, раз обстоятельства меняются каждую минуту, буду пользоваться тем, что есть. Перейдём к делу. Я к твоим пальчикам, если не возражаешь. Хочу пригласить их в гости. Сегодня на диво чудная погода, не находишь? Он ведёт себя так, словно собравшиеся выбрались на дружескую прогулку.       — Да, погода просто чудо, — соглашаюсь сквозь кривую улыбку.       Моя неконтролируемая трясучка — тому доказательство. Все вокруг зубоскалят, глядя на мои жалкие попытки сдержать невольную дрожь от холода. И, конечно же, видят во мне растущий страх. Я слишком жалко выгляжу, чтобы пытаться строить из себя крутого, потому сцепляю зубы до скрежета, до звона в ушах, лишь бы не показать истинные эмоции. Земля под ногами вращается, впиваюсь пальцами в края стула, чтобы не свалиться, но опоры не чувствую.       Джонни улыбается шире, не показывая зубов, и без слов кивает парням, которые меня привели. Те без вопросов, будто заранее получили инструкции, надавливают мне на спину и шею, плотно прижимая грудью к столу, впечатывают щекой в старое покрывало. В нос ударяет запах затхлости, плесени. Слышу звук выщелкнутого ножа, в районе почек будто проводят ледяным пером, а потом стяжка на запястьях ослабевает и лопается.       Держат крепко настолько, что начинаю задыхаться и непроизвольно дёргаться, однако не могу сдвинуться с места. Сил не остаётся даже для банальной язвительности, колкости, и я рад этому, не хочу превратиться в мелкую уличную шавку, лающую на больших, флегматичных собак — перекусят и не заметят.       Кто-то хватает меня за левую руку и, до боли выворачивая запястье, рассматривает пальцы, пока не выбирает безымянный.       — Этот.       В тот же миг ладонь прижимают к столу, растопыривая пальцы и не давая сжать в кулак. Я не хочу знать, что произойдёт дальше, но страх овладевает мною мгновенно, а тело, заледеневшее на холоде, немеет ещё сильнее. Пытаюсь вырываться, сжав зубы и тяжело дыша.       — Ох, Тэён, Тэён, — ухмыляется Джонни, доставая из внутреннего кармана пиджака продолговатый предмет, аккуратно завёрнутый в тёмную тряпицу, — мне так не хочется это с тобой делать. Честное слово! Я совсем не сентиментален, но… такая банальная вещичка как родинка поможет ему понять, что пальчик настоящий, а я настроен серьёзно. Откуда я знаю про родинку? Как ни стыдно признаваться, но я знаю о тебе всё. Твой дружок Джехён любезно предоставил досье на каждого из вашей конторки, вот и пригодилось. Забавно было читать «особые приметы для опознания». Ваш начальник подошёл к делу основательно. И забавно, что вы с Тэном, два голубка, вместо того, чтобы удариться в бега в попытке продлить своё жалкое существование, устроили рандеву. Ты, поганец, осквернил собою венец моей коллекции, и это… — он разворачивает тряпицу, извлекая короткий толстый нож. Чёрная сталь не блестит, но даже на расстоянии я чувствую её жгучее, ледяное прикосновение. Сомнений не остаётся. — Это малая толика того, что ты заслужил. Переговоров у нас с тобой не будет, потому что ты никто. Просто вещь. Маленькая веха на пути к цели. Мне очень надоела вся эта мышиная возня, потому, если я не получу желаемое сегодня, вы все умрёте. Снимай, — командует он Белобрысому, и тот сначала скалится счастливо, включает камеру, наводит на моё лицо, а потом отходит на пару шагов назад, освобождая пространство, и замирает с серьёзнейшим выражением лица, потому что это видео — будущий блокбастер, а я главная звезда.       — Ты лучше не дёргайся, иначе парочку лишних оттяпаю. Я порой так неаккуратен. Впрочем, не расстраивайся, они тебе всё равно не пригодятся больше, — всё также невозмутимо уговаривает Джонни. — Но кричать можно. Чем громче, тем лучше!       — Ублюдок, — сплёвываю кровавую слюну ему под ноги. — Ты пожалеешь. Нервы сдают, дёргаюсь сильнее из последних сил. Сознанием овладевает безумие, тонкой проволокой нарезающее мысли рваными ломтиками, в голову ударяет кровь, в затылке пульсирует. Им приходится дать мне по почкам и держать крепче, давить больнее, выворачивая пальцы в разные стороны, чуть не ломая. В адреналиновом шоке ничего не ощущаю. Нутром чую противный скрежет стали о кость, а следом глухой стук, когда нож под натиском наконец преодолевает препятствие и встречается со столешницей. Коленом подбиваю снизу стол, но тот сдвигается едва ли на пару сантиметров. Вижу, как из руки хлещет, заляпывая некогда белое покрывало. Росчерком алых бусин остаётся кровь на рубашке Джонни.       Хочется кричать, понимаю, что должно быть больно, но мне лишь до банальности обидно. Руки никогда не были моей гордостью, да и вообще, как можно гордиться тем, что у тебя просто нормальное. А теперь…       — Лицо! Сними его лицо! — орёт Джонни в лихорадочном восторге, и я до черноты в глазах, до болезненного отупения сжимаю челюсть, стараясь не проронить ни звука. Из горла рвётся что-то вроде несдержанного рычания, и Джонни разочарованно шипит, вытирает нож о скомканное тряпкой покрывало и отступает.       Боль приходит позже вместе с дурацким осознанием, что галлюцинация на самом деле реальна. Смотрю на палец, лежащий отдельно от моей руки, и неистово хочется приделать его обратно, как приделывают поломанным игрушкам оторванные конечности. Будто он из пластилина. Нужно лишь прижать посильнее, залепить трещины, разгладить морщинки, и будет как новенький.       Но к человеку ничего нельзя приделать обратно. Чем дольше смотрю, тем неестественней становится происходящее.       «У тебя такая милая родинка. Мне очень нравится. Смотри, а у меня вот здесь…». Какая же, мать её, банальщина лезет мне в голову! Фрагменты совместной с Тэном ночи осыпаются осколками, покрываются яркими разводами.       Не переставая дёргаться, начинаю хохотать, пока кровь заливает всё вокруг. Разве в человеке есть столько крови? Или крови ровно столько, сколько боли?       — Слабак, — интерес Джонни угасает, он отходит в сторону и брезгливо вытирает руки о белоснежный платок, пачкая его красным. — Перевяжите его, чтобы не залил кровью всё вокруг. Позже прикончите его в саду, только без огнестрела. Все улики сожгите. Юн, ты упакуй и доставь подарочек по нужному адресу. А я пока решу вопрос с Чхихо, там что-то интересное намечается.       Кто-то накидывает мне на руку тряпку и неаккуратно заматывает, я не сопротивляюсь: сил и так не осталось, зачем лишний раз трепыхаться. Меня бьёт озноб, мне холодно.       — А тело куда? — басит над ухом, будто я уже не человек, а всего лишь «тело».       — Никуда. На запах крови придут собаки.