Телохранитель киллера

      Джонни уходит вглубь здания, уводя за собой подручных, я ору ему вслед, что он никогда не получит желаемого. Меня игнорируют, даже не бьют.       Рядом остаются только здоровяк, да братья. Хлопают двери, а через десяток секунд слышу звук мотора, машину хозяин дома оставил с другой стороны, наверняка, там есть ещё один съезд. И правда, незачем ему светиться у парадного входа. Только вот мне этот факт уже ничем не поможет.       Всё звуки становятся в разы громче, сильнее, даже воздух такой пронзительно-сладкий. Перед смертью ведь не надышишься, но я честно пытаюсь. Меня мутит. Да где же грёбаный Чэнлэ?! Неужели Тэн не справился? Или не захотел. Бросил меня. Такие, как он, знают, когда вовремя удочки смотать. Кажется, так мне сказал недавно Юн. Сейчас он вместе с братом беззаботно спорит, куда упаковать мой палец: в банку или коробку. Занятие не для слабонервных, но им явно не впервые подобным заниматься. Прижимаю к себе покалеченную руку, удивительно, но в груди болит сильнее.       Чэнлэ всё нет. Если у них там что-то пошло не так, главное, чтобы Тэн сюда не явился. Он обещал. А я обещал, что справлюсь, дождусь, когда придёт подмога. Ловить на живца — плохая идея, но я ведь сам захотел. Я так решил. Тогда я был на подъёме, переоценил свои силы, сейчас уверенности поубавилось. Времени много прошло, а движения никакого, и Джонни уже уехал. Кого теперь ловить? Все зря… Все зря! А вдруг друзья не смогли отследить, где я? Как долго мне изображать клоуна?       Ключи от моей машины до сих пор в кармане Белобрысого, значит Юта знает, где я. Да и Чэнлэ умелец в своём деле, нужно только дождаться.       — Вставай!       Подняв за шкирку, Джихун тянет меня к двери. Видимо, он тут выполняет всю грязную работу, потому что ему больше никто не помогает. Не сильно активно, но я сопротивляюсь, ведь за дверью — тот самый сад. И псы. Злые, голодные. Пока здоровяк возится с замком, который просто чудом заело, лихорадочно обдумываю, когда лучше дать дёру. На дворе уже ночь, я совсем не знаю местности, до сих пор не протрезвел окончательно и, если меня не подстрелят и не нападут псы, обязательно наткнусь на торчащую из земли арматурину. Возможно, меня даже добивать не станут, ведь тупее смерти не придумаешь, не придётся даже улики подтирать — пьяный придурок нарвался на неприятности за городом, что необычного?       Времени не осталось, а я до сих пор совсем один. Я безоружен, ослаблен, мне бы попытаться вызвать их на разговор, денег предложить что ли… выиграть хотя бы каплю времени. Едва издаю звук, получаю по челюсти, рот наполняется кровью, я ею чуть захлёбываюсь, и тело само решает за меня: собираю всё в один большой плевок, который вместе с выбитым зубом от души отправляю в физиономию здоровяка. Прямо в глаза.       — Сука!       Вывернуться из захвата оказывается несложно, он уже отпустил одну руку, которой пытался очистить глаза, а второй с самого начала некрепко держал. Со всей силы заряжаю ему в пах, а когда сгибается пополам, добавляю локтём по темечку. Он падает мордой вниз, но, увы, сразу начинает подниматься. Рычит похлеще псов за дверью и кидается на меня с остервенением дикого животного.       Перекатываюсь назад под ноги блондинам, и один из них — который именно, я не успеваю заметить, — с визгом отскакивает на пару шагов, а когда поднимаю голову, упираюсь взглядом в дуло пистолета.       — Не стрелять! Джонни дал чёткий приказ.       — Мне похуй, что сказал Джонни. Я, а не он получил по яйцам. Этот проклятый подранок не заслуживает…       На мгновение у меня перед глазами появляется крохотная, едва заметная вспышка, будто кто-то фонариком посветил. Бросаю взгляд в сторону и ловлю движение за окном, сразу понимаю, что это совсем не ветка. Белобрысый реагирует быстрее меня, даже не задумывается, выхватывает пистолет из кобуры и трижды стреляет. Огромное окно взрывается тысячей осколков и со звоном осыпается на подоконник и наружу на улицу. Внутрь врывается ледяной ночной ветер и заливистый лай собак. Снаружи чужаки… Здоровяк забывает обо мне и бросается к двери, прижимается к стене.       Я, не успев подняться, падаю на пол, накрываю голову руками. Ну вот, наконец-то началось! Но почему не стреляют? Боятся поранить меня? Сказал бы, что польщён, но нет.       Белобрысый без труда опрокидывает стол перед нами — не представляю, как он вообще его сдвинул, он же такой тяжеленный. Рядом падает его брательник и наваливается на меня, пытается скрутить, но даже в таком состоянии он мне не помеха, просто вырубаю его одним тычком в подбородок. Запрокинув голову, он заваливается на спину, а я деру когти в сторону двери, через которую ушёл Джонни, так как больше не вижу путей отхода. Под ногами мрамор взрывается осколками, впиваясь в кожу на ногах. Добежать не успеваю, Белобрысый держит меня на мушке, велит вернуться обратно, иначе следующая пуля прилетит мне в голову. По уверенным движениям, по тому, как держит пистолет, видно, что оружием он умеет пользоваться очень хорошо и точно не промажет. Приходится повиноваться. По крайней мере, я выиграл немного времени, меня никто не убьёт, разве что шальная пуля зацепит. Сейчас я ценный заложник. Надеюсь… Юн продолжает крутить головой по сторонам и обмениваться знаками с Джихуном. В ярко освещённой комнате мы будто на ладони, зато на улице ни зги не видать и подозрительно тихо. Почему никто не кричит сдаваться, не кричит «полиция» и тому подобную ерунду?       — Свет, — шипит он, и здоровяк показывает ему фак, а потом машет рукой в сторону выключателя, мол, сам выключай, раз такой умный. Потрогав пульс брата, Юн кривит губы и замахивается на меня, впрочем, не бьёт — я на расстоянии вытянутой руки от него, если потянется вперёд, точно отберу оружие.       — Раз ты такой бодрый, давай, подсоби. Вон за ту верёвочку дёрни, пожалуйста, — он показывает пистолетом в сторону вычурного выключателя, замаскированного под колокольчик.       — Что-то не хочется, — не хватало ещё попасть под перекрёстный огонь. Конечно, наши парни не идиоты, палить в любую цель не станут, но вдруг у кого-то от напряжения палец дрогнет, да как раз в мою сторону?       — Тогда выбирай, что тебе прострелить первым, — он начинает злиться, а я нервничать. Почему на той стороне медлят? Что-то тут не так. Медленно, не делая резких движений, привстаю.       Во второе окно прилетает нечто небольшое и заходится визгом. Кто-то кинул в окно собаку! Белобрысый на резкий звук реагирует мгновенно, снова всаживает в пустоту три пули, целясь в разные точки, и стекло осыпается градом острых осколков, визг повторяется, но вдали. Собаки захлёбываются лаем, кто-то здорово их напугал, да так, что они и подойти боятся.       — Юн, да сделай уже что-нибудь! — орёт Джихун. Ему ни с места сдвинуться, ни наружу выйти, но он наползает своей тушей на двери, те почти проминаются под весом, и тем самым он обозначает свою позицию. С той стороны стреляют в упор, не жалея патронов. Пули прошибают дерево насквозь, несколько пролетает мимо цели, застревая в столешнице, за которой мы прячемся. Джихун успевает вскрикнуть и, вытаращив глаза, сделать несколько шагов вперёд. Кашлянув, он исторгает изо рта поток крови, тот густой пузыристой жижей стекает по подбородку на грудь, и он, не меняя недоумённого выражения, заваливается мордой вниз.       — Сука-а-а! — Белобрысый в ответ всаживает в дверь ещё тройку пуль, но долгожданных воплей боли не слышит. Тянется рукой к карману, достаёт новый магазин, косится на меня. Я не свожу с него взгляда, напряжённо, будто взведённая пружина, готовый к броску. Пользуется он гражданским Деу К5 на тринадцать патронов, десять уже потрачено, я считал. Если попытается сменить магазин, успею напасть на него, и тогда всё станет намного интересней. Если, конечно, он не решит избавиться от меня раньше.       — Эй, Хо, очнись, дрыщ малолетний, — он пинает брата ногой, но продолжает смотреть на меня. — Блять, мать меня вздрючит за это.       — Юн, может, договоримся? — я тоже не в лучшем положении, или пан, или пропал. — Отпусти меня, я просто уйду, и всё. Я всё равно в бегах, мне теперь только из страны валить. Твой Джонни даже не узнает. А так и сам живым останешься, и брата спасёшь. И мать не вздрючит. — Пытаюсь улыбнуться, но получается кривовато: половину лица не чувствую, обзор слева тоже совсем плохой, глаз заплыл от постоянных ударов.       — От Джонни не получится ничего скрыть. И скрыться тоже. Мне проще убить тебя, а потом самому пристрелиться. От такого провала мне уже все равно не отмыться. Печалька… Но я ещё побарахтаюсь. — Он наводит пистолет на меня, а потом орёт на всю громкость лёгких: — Эй! Стрелок! Если не хочешь, чтобы я пристрелил твоего дружка, выходи! Мы можем договориться!       На той стороне отвечают сразу.       — Стреляй. Но выйти тебе всё равно придётся. К тому же на улице холодно, к вам жаждут присоединиться гости.       Я удивлённо замираю. Голос мне не знаком. Низкий, хриплый, с каким-то странным неопределимым акцентом, будто человек в совершенстве знает много языков, и всё у него в голове смешалось. Юн тоже не узнает говорившего и вопросительно смотрит на меня, а я пытаюсь сделать вид, что происходящие — лишь часть плана. Стрелок один, но он явно не из команды Чэнлэ, это точно не Тэн, хотя я уже начал обдумывать и такой вариант.       Новый порыв ветра картинно взвивает портьеры, и входная дверь распахивается. Юн быстро вскидывает пистолет, однако не стреляет — бережёт патроны. Вообще уверенности после смерти подельника и обморока брата у него убавляется, но действует он спокойно, периметр держит очень грамотно, фактически в одно рыло контролируя всех вокруг, подступиться к нему я никак не могу. Он явно не задарма ест свой хлеб.       — Эй, Стрелок! — снова орёт Юн, — Ещё варианты есть? Покажись, поговорим, как цивилизованные люди.       В ответ тишина и внезапный цокот коготков по мрамору. Выглядываю из-за столешницы. В вестибюле, трусливо оглядываясь, принюхивается здоровенная чёрная псина. Свалявшаяся шерсть, втянутые голодные бока, капающая слюна. Один глаз белый, мутный, как у зомби. Жуткое зрелище. У входа топчутся ещё несколько диких собак. Их злые глаза поблёскивают из темноты.       Несмотря на шум, страх, их влечёт запах крови, а натекло её уже немало. Пёс лакает её с пола, обнюхивает тело, пару раз цапает зубами одежду, а потом наконец находит открытый участок тела, вгрызается в лицо. Его урчание становится сигналом для остальных, и они уже смелее проникают внутрь, но пока ещё боятся подойти ближе, ведь вожак пока не насытился, хотя вполне могут заинтересоваться пока ещё живыми источниками мяса.       От увиденного у меня мутнеет в глазах, ком подкатывает к горлу, но вытошнить мне нечего. Откидываюсь назад и пытаюсь унять дрожь. А ведь я сам едва не оказался на месте трапезы для одичалых тварей. Именно мою плоть должны были уже рвать. Закрываю на миг глаза, но продолжаю видеть и даже чувствовать острые клыки, разрывающие моё лицо, даже боль вполне реальна. Думаю, боязнь собак мне обеспечена на всю оставшуюся жизнь.       — Да ну нахуй, — ёмко выражает общее мнение Юн и сильнее пинает брата. Тот наконец начинает стонать и приходить в себя. Неплохо я его приложил, даже горжусь собой. — Эй, Стрелок, ты победил, мы сдаёмся! Мы с товарищем сейчас встанем и уйдём, а ты можешь забирать своего дружка. Договорились?       — Договорились. Отдай пистолет мальчишке и вали. — Голос, который был слышен справа, теперь доносится слева. Как незнакомец перемещается, да ещё среди дикой стаи, не представляю, но он крут. И, получается, он всё-таки за меня? Но кто же это? Назвал меня мальчишкой… Волнение, что за меня кто-то вступился и я больше не один, даже заглушает недавний страх смерти и совсем свежее видение собак-людоедов. Может, человек Шрама? На кой я ему сдался? Перестрелял бы всех, и дело с концом. Или я знаю нечто, нужное ему?       — Эй, так не пойдёт!       — Не ссы, — незнакомец смеётся, но как-то натянуто, будто сдерживая кашель. — Он благородный, стрелять в тебя не станет. Да и мне ты на хрен не сдался. Думай. Только быстрее. Надоело ждать.       Хо наконец приходит в себя, но, судя по косому взгляду, он точно не боец. Слабенький пацан оказался. Юн сомневается, но и страха в его глазах не вижу. Он напряжённо просчитывает ситуацию. С одной стороны, он не хочет подвести Джонни, с другой, жизнь дороже, тем более тут его брат. Засранец поступает хитрее: секунда, и магазин гулко падает на пол, спугнув подобравшуюся ближе собаку, а пистолет он швыряет мне под ноги, подхватывает брата и тащит его на другой конец вестибюля. Я выдыхаю и ползу к магазину: три патрона — тоже подспорье, лучше уж они, чем ничего, но дверь, через которую недавно ушёл Джонни, вдруг распахивается, и собственной персоной появляется хозяин торжества в окружении двух телохранителей. Он явно взволнован, даже бледен и сильно спешит.       — Юн, скорее, нам надо уходить!..       Джонни резко замолкает, обводит взглядом помещение, замечает и выбитые окна, и псов, что в спешке отрывают куски плоти от некогда живого человека, и меня, держащегося за ноющий бок, и останавливается на Юне. Его лицо холодеет и становится будто пластиковым. Я слышу, как гулко сглатывает Хо, повисший на плече у брата.       — Я, значит, волнуюсь о своём самом важном сотруднике, который не выходит на связь, а он… — Джонни поджимает пухлые губы, и на его всегда высокомерном лице отражается эмоция, похожая на обиду. — Как ты это объяснишь, Юн? Ты предал меня?       — Джонни, я не…       — Какой я тебе «Джонни» после этого?       — От меня живого пользы будет больше, чем от мёртвого, господин Со, — голос Белобрысого тоже холодеет на десяток градусов. Гордости в нём столько же, сколько и дури.       — Сомневаюсь. Ты уже не впервые предаёшь меня, надо было верить докладам. Зря я вернулся за тобой. Давно надо было прекратить это. Дай сюда.       Он забирает пистолет у своего телохранителя и, не целясь, хладнокровно, с тем же выражением лица опустошает весь магазин в не ожидавших такой хладнокровной и мгновенной расправы братьев. Я успеваю перемахнуть через стол и спрятаться с наружной его стороны, псы с рычанием разбегаются, а я чуть не вою — да что же так не везёт! Джонни явно не самый меткий стрелок, он постоянно мажет, несколько пуль застревают в столешнице, к счастью, она потолще хлипкой двери. Потом слышу звук перезарядки и новые выстрелы — на этот раз уже только по мне. Рука у Джонни не дрожит, стол ходит ходуном, я на карачках смещаюсь левее и левее, благо, стол длинный, не менее трёх метров, но с такого близкого расстояния крепкое дерево выдерживает не везде, периодически взрываясь щепками, а пол — осколками. Псы прячутся снаружи, но далеко не уходят: от голода и запаха крови совсем страх потеряли.       — Надо было тебя сразу прикончить. Я сам виноват, от скуки увлёкся. Но вы мне все заплатите.       Снова слышу звуки перезарядки, а следом стук каблуков.       — Господин Со, не подходите, это опасно. Он вооружён.       — Заткнись!       Что же, спасибо, что напомнили! Я уже дополз до самого края слева, выдохнул и резко выглянул, выстрелив практически наугад.       — Назад!       Не я один тут с пушкой. За спиной у меня звучат выстрелы, один из телохранителей сразу падает, второй хватает Джонни за шкирку и зашвыривает в двери, а сам ловит куда-то между лопаток уже мою пулю, одну, вторую и, спотыкаясь, забегает следом. Деревянные панели разлетаются щепками, позолоченная лепнина обращается в крошку, картины валятся на пол, несколько бра разлетаются осколками, с одной стороны в вестибюле становится почти темно. Над головой свистят шальные пули, кажется, что мой неизвестный спаситель впервые взялся за оружие и палит куда попало.       — За ним! — незнакомец прекращает пальбу и командует таким тоном, что я не задумываясь бросаюсь в погоню. Перескакиваю через трупы братьев, они так и погибли, держась друг за друга, а следом и через тело первого телохранителя. Ему прилетело прямо в лицо — у него без вариантов, а вот второй, может быть, не только жив, но даже не ранен: нормальные телохранители имеют привычку носить бронежилеты.       За дверью темно, продолжаю держать всё под прицелом: пусть патронов и не осталось, но мои враги об этом не знают. Сразу натыкаюсь на тело. Здоровый мужик занимает почти весь проход, приходится на него наступить, чтобы пройти дальше. Куда же я ему попал, что вот прямо так сразу…       Коридор длинный, с несколькими дверьми по бокам, а в конце выход, вроде как, на террасу. Там брезжит неяркий свет и слышен ровный гул — машину оставили с включённым мотором, но пока никто уехать не пытается, значит Джонни до сих пор здесь. Меня знобит: в носу щиплет, глаза слезятся, руки трясутся, а пальцы заледенели от холода, вообще не ощущаю их, даже спуск не чувствую. Давит кашель и чих. Терплю, потому что любой неровный вздох отзывается болью внутри — как бы не развалиться от неверного движения. Хотя это было бы неплохо, вот так просто упасть без сознания. Пусть тут разбираются без меня. Куда же делся Джонни?       Каждый шаг даётся с трудом, я даже мечтаю, чтобы этот проклятый франт сбежал. Понимаю, что нельзя его сейчас отпускать, не зря же я столько всего терпел? Вспоминаю о пальце, слегка апатично отмечаю, что боли-то и нет. Странно…       Последняя дверь с грохотом слетает с петель и валится прямо на меня, я врезаюсь в противоположную стену, а на меня с рёвом налетает тяжёлое тело. Сразу даже теряюсь, успеваю лишь закрыть голову руками, а следом безвольно принимать удары кулаков.       — Ты не жилец, урод! Жалкая тварь! Вонючая обслуга! — орёт Джонни. — Ты мне всю жизнь испортил!       Удар в голову, по рёбрам, в плечо и по предплечьям. Бьёт он хаотично, непрофессионально, но сильно, энергия из него прёт, в то время как мои батарейки держатся лишь на том, что их слегка пожевали. Никак не могу выбраться из-под него, даже вывернуться не получается, сильная боль рвёт лёгкие, трещит в рёбрах, отдаётся хрустом в зубах и скрежетом в голове. Мы катаемся по полу, и я уже не понимаю, где небо, а где земля, всё свернулось в трубочку, в конце которой — свет. Вот только не приближается он, а всё сильнее отдаляется. Цепкие пальцы смыкаются на горле, на миг я проваливаюсь во тьму и сразу же возвращаюсь — кислород заканчивается, организм начинает бороться сам.       — Тэн мой! Мой! Это я его нашёл первым! Не ты, слышишь? Не ты! — я будто на волнах, то над, то под водой. Крики Джонни прерывисты, как азбука Морзе, я его не понимаю. Он не столько душит, сколько трясёт меня, пытается вытрясти душу, но зачем ему моя душа? — Я всегда получаю, что хочу! А ты все испортил!       Пытаюсь разжать его пальцы, но левая рука странная, не слушается, а в правой сил не хватает. Наконец захватываю большой палец и заламываю его в другую сторону, Джонни затыкается, влепляет мне пощёчину, но хватка на горле ослабевает, и я бью ему под дых. Получается слабо, но он к такому не привык и сразу хватается за грудь. Не думаю, что его вообще хотя бы раз в жизни били.       — Он всё равно тебя никогда не полюбит, — хриплю ему в ответ, отпихиваясь и отползая назад. Ударяюсь головой о стену, зато, получив опору, могу наконец оттолкнуть его ногой.       — Да кому сдалась ваша дурацкая любовь? С чего вы все решили, что я его трахнуть хочу? Я вложил в него кучу ресурсов, я сделал его имя, я следил за его жизнью. Мне было скучно, он единственный, кто смог меня развлечь. А я не привык терять то, на что потратился. Он должен был заменить Юна, я давно заметил его крысятничество, всё никак поверить не мог. — Он тяжело и возмущённо дышит, и мы оба медленно и тяжело поднимаемся. Я уже не пытаюсь понять его извращённую логику, просто жду, что появится чёртова подмога, но незнакомец не спешит, а Чэнлэ с ребятами так и не появились. — Ладно, пора кончать. Я и так всё потерял, теперь в бегах, хоть напоследок оторвусь. Как же я тебя ненавижу. Такие, как ты, только и могут разрушать всё вокруг себя, ты как проказа — прикоснёшься лишь, и зараза уже повсюду. Подумать только, всего лишь обслуга, а смог испортить всё. Удачи тебе не занимать, но сегодня она у тебя закончилась. На Земле не место нам обоим.       Джонни говорит как обиженный ребёнок, у которого отобрали любимые игрушки, достаёт из пиджака нож, тот самый, которым кромсал мне руку и, вздохнув, будто делает мне одолжение, делает шаг вперёд. Похоже, о наличии третьего лица он даже не подозревает, привык полагаться на охрану, потому не оглядывается назад. А мне уже плевать на подмогу, на удачу, на всё плевать, кажется, я исчерпал лимит везения, или кто-то его у меня украл. Если я выживу, это будет чудом.       Ножом Джонни пользоваться тоже толком не умеет, но я ослаб так, что наши силы и возможности сравниваются, я даже сильно уступаю. Пара размашистых ударов проходят вскользь, третий, кажется, оставляет царапину, ноги меня уже не держат, и прыгать не могу, из последних сил перехватываю чужую руку, выворачиваю запястье и нож входит в мягкую плоть. Джонни даже не вскрикивает, у него вырывается лишь короткое «ой», и он отступает, нож выпадает из рук, а я следом съезжаю по стене на пол. Всё, моя остановка.       Если сейчас он попытается пырнуть снова, я уже не смогу сопротивляться. Жутко хочется спать. Спать-спать-спать… Даже жажда отступает. Перед глазами пляшут звезды, в ушах под грозовые раскаты рычат псы. Наверное, Джонни шагает ко мне, но его силуэт отдаляется, пока не растворяется во тьме тоннеля. А со светлой его стороны движется другой силуэт, такой тоненький, такой зыбкий. Он припадает на одну ногу, а затем резко оказывается около меня, наклоняется ближе. Тьма и свет смешиваются.       — Тэн? — из горла вырывается лишь шёпот и хрип. — Тэн? Где твои крылья?       — Я обменял их на твою жизнь. Тебе стоило отплатить тем же, но ты отпустил врага.       — Я снова сделал недостаточно?       — Достаточно. Молчи.       Земля вращается вокруг своей оси, убаюкивая. Мне снится холод. Несколько раз просыпаюсь, чтобы поплотнее закутаться в одеяло, обнаруживаю себя на полу среди мусора и пыли, будто я тоже мусор и пыль. Никак не могу понять, где нахожусь, и снова проваливаюсь в бредовый, полный сюрреализма сон. А может, я и не просыпался вовсе, а уже умер и попал в ад, потому что как иначе назвать то место, где я нахожусь?       Я просто парю над обрывом, где под самыми низкими облаками скала вспарывает воду и начинается море. По краям мира солёная вода так холодна, что обжигает. Не касаясь, чувствую её ледяные объятья, они режут меня словно нож.       Хочется кричать, хочется, чтобы небо и вода поменялись местами, и тогда огромные плиты замёрзшего моря, притворяющиеся сушей, ломаются, рушатся. Вдоль и поперёк их рассекают тоннели, обиталища ледяных чудовищ, я стою посреди них и не могу пошевелиться, потому что я — не я, а всего лишь льдинка, ледяное изваяние, призванное навеки сторожить обиталища древних монстров…       — Ты слишком много взял на себя. Сам виноват.       Чэнлэ вертит в руках Parker с золотым пером. На пере и руках алые отблески. Мы всем коллективом скидывались ему на подарок, Джехён выбирал. Сказал, что Чэнлэ обожает банальные презенты, и, раз уж он начальник, ему положен Parker. А мне… мне уже ничего не положено. В груди у меня крохотная дырочка как раз напротив сердца, оттуда при каждом тяжёлом вздохе тоненькой струйкой вытекает кровь.       — Разве я не доверился вам? Вы обещали помочь, и вот он я здесь, а вы — там…       — Если бы ты не забыл подать сигнал, мы бы тебя спасли…       Какой сигнал? Хватаюсь за грудь, за края рубашки без пуговиц, но там нет крови, лишь синеватые разводы. Больно. Дышать тоже больно, в лёгких крошится лёд, острые края режут плоть изнутри. Так вот откуда синяки… Ничего, пройдёт. Всегда проходило.       — На этот раз не пройдёт. Это конец, Тэён.       — Тэн! Ты в порядке! Ты пришёл.       — Конечно, я в порядке. Главное в моём деле — вовремя выбрать правильную сторону. Прости.       Тэн сидит на столе и болтает ногами. На нём короткие шорты и пляжные тапочки, он больше не прячет крылья. А браслета нет. Я вижу тоненькую незагорелую полоску, как от обручального кольца, которое блудливый муж, загулявший в баре, снимает с руки, чтобы не смущать потенциальных подружек.       — Ты говорил, что любишь меня, — льдинки внутри замирают и резко разрастаются, острыми шипами пронзая сердце и затягивая его инеем. Почти не больно.       — Я много чего говорил. К примеру, о родинке твоей. И домике на пляже. И о том, что хочу тебя. И что готов на всё… Ты ведь не поверил в эти глупости? Любви не существует. Мы переспали, я получил удовольствие, закрыл гештальт. Да, — он смотрит вверх, пощипывая пальцами нижнюю губу, — было неплохо. Весьма. Я теперь могу жить дальше, не боясь. Ёнхо сможет меня защитить. В отличие от тебя. Я вовремя выбрал правильную сторону.       Мы смотрим друг на друга, Тэн улыбается, болтая ногами с крыльями. Целыми, ровненькими крыльями ангела.       — Уходи. Ты ненастоящий.       — Это ты ненастоящий. Посмотри на себя. Жалкое зрелище. Ты самый ненадёжный человек в мире. Хорошо, что я вовремя это понял.       — Тэн… прости…       Он спрыгивает со стола и уходит, я слышу захлопнувшуюся дверь, а обернуться не могу. За дверью знакомые голоса: один родной, второй ненавистный. Им хорошо вместе. Я не вижу, но знаю, что они делают, и ничего не могу изменить. Двери сердца назад так просто не распахнёшь.       Хочу проснуться, сбежать из персонального ада, но он никак не кончается. Я то брошен, то истерзан, то предан, то снова мои руки кромсают ножом, я уже не отличаю одно от другого. Долгие минуты, часы или даже годы, и вот миру моих вывернутых наизнанку фантазий наконец наступает конец, мне слышится страшный грохот, такой отчётливый, громкий, способный вырвать из крепких объятий лихорадочного безумия.       Очнувшись, понимаю, что всё происходит наяву. Адреналин врывается в кровь, посылая по телу волну дрожи. Под натиском природного допинга оживаю. Неужели всё сейчас снова повторится? Они придут и опять будут резать, кромсать, отрезать «ненужные» кусочки, пока от меня ничего не останется? Нет… некому меня больше кромсать…       С бешено стучащим, рвущимся наружу сердцем становлюсь сначала на колени, вздрагивая от пронзающей тело боли, потом, едва ли не со слезами, нетвёрдо встаю на ноги. Ноет всё, но боль в руке самая страшная, там болит то, чего больше нет…       Комната промёрзла насквозь. Вижу ледяные наросты на стенах, они стекаются сосульками к моим ногам, впиваются в тело. Колотят во входную дверь. Зачем стучать в комнату пленника? Не чудится ли мне это всё? Реальность слишком неустойчива, а затуманенный болью мозг отказывается разделять истину и фантазию, путает события. Стук не прекращается ни на секунду, и мне очень жутко. В глазах всё переворачивается, порождает диковинные и страшные образы. Так страшно, но я даже не могу понять, почему. Просто кошмарно, как для ребёнка, который боится ночью монстра, прячущегося под кроватью или в шкафу. Он видит его светящиеся глаза, его блестящие от голодной слюны клыки, слышит шуршание и постукивание.       В бреду я плохо соображаю. Во рту горько, на зубах осела пыль с привкусом железа. Ещё темно. Старые настенные часы показывают полночь, их тонкая стрелка дёргается и дёргается, секунда за секундой, но не сдвигается ни на миллиметр, будто время застыло, и я застыл вместе с ним, попав во временную петлю.       Спотыкаясь, подхожу к двери. Жуткое «бум-бум-бум» длится и длится целую вечность, укачивая и сотрясая меня, а потом к нему примешиваются резкие неразборчивые крики. Кричат люди или монстры в моей голове?       Тянусь к дверному замку, сердце неистово колотится, рука дрожит, неожиданно возникает мысль: нужно спрятаться! Но уже поздно. Дверь отлетает и сбивает меня с ног, лавина тел стремительно заполняет комнату, рассредоточиваясь. Я слышу голоса, но не слышу слов, не понимаю, будто забыл человеческий язык.       Чьи-то руки тащат меня наружу. Там слишком светло, слишком ярко. В комнате напротив виден диван, на нём стоит тарелка застывшей лапши, а на полу недопитая бутылка пива. Мне кажется это важным и неважным одновременно. А в просторном вестибюле всё вверх дном. Налетает холодный ветер — я поднимаю глаза к окну. Портьеры высоко вздымаются, пол усыпан битым стеклом. В оконной раме больше ничего нет, лишь несколько острых осколков, будто зубы морского чудовища, торчат по краям. Меня разворачивают к выходу. Комната кружится каруселью, мимо несутся осколки стёкол, красные ткани и пальцы. Их много, и все они не мои. Но где же тогда мой? Смотрю на свою руку и пытаюсь посчитать до пяти, но у меня никак не сходится.       — Тэён! — кричит кто-то и теребит, трясёт меня, заставляя круговерть ненастоящего вертеться ещё сильнее. — Тэён, очнись! Где доктор, скорее, нужен врач!       — Он не в себе, — доносится с другой стороны, и мне становится смешно. Если я не в себе, то где же я?       — Лукас? — шепчу чуть слышно, скорее узнавая его огромные чёрные глаза, нежели голос.       Он что-то говорит, но я не слышу. Голоса заглушают ругань и отвратительный невероятно громкий скрежет стекла под тяжёлыми ботинками. Там, среди осколков и алых росчерков лежат тела монстров. Мне кажется, они спят, вот только почему здесь так холодно?       На улице начинает светать. Значит, часы соврали. А может дело в ярко горящих фонарях, сейчас я не отличу их от звёзд.       Синий луч мигалки блуждает по машинам, высвечивает клочья грязно-коричневых домов и жухлых кустарников. Внутри них, будто глаза диких псов, блестят осколки, а сами псы прячутся — им, наверняка, тоже страшно.       Меня усаживают, накрывают мягким, колючим, а в руки суют стаканчик с тёплым. Но пальцы мои не гнутся, я не могу ничего удержать. Мне кажется, что больше никогда ничего не смогу держать. Снова хочу спать, зачем меня разбудили? Со мной рядом всё время кто-то находится, спрашивает, что-то делает. Обернувшись, ищу за спинами тот самый силуэт, теряюсь среди знакомо-незнакомых лиц, но не нахожу.       Он не пришёл?       Разве не этого я хотел? Тогда почему так больно? Ведь всё ради него.       Свет теряется среди миллионов осколков в поблёкшей траве. Чэнлэ, да, я наконец вспоминаю имя того, кого вижу, держит рулон жёлтой ленты, которую растягивает между вбитыми в землю колышками, ограждая небольшой участок земли. Он сам это делает, потому что не хочет подходить ко мне, ведь я спрошу «почему?». А там, внутри этого участка кто-то склоняется над лежащим на газоне тёмным телом. Его фигура загораживает нечто бесформенное, изломанное. Чэнлэ поднимает глаза и встречается со мной взглядом, и мне кажется, что я вижу на его лице скорбь и чувство вины.       Неужели он всё же пришёл?       Тогда кто там лежит?       Застываю, охваченный цепенящим ужасом. Только не это. Невозможно. Нет! Нет-нет-нет!       Яркий прожектор с крыши авто высвечивает мрачные силуэты окрестных зданий, бегающих людей, струйки света разрезают хмурую ночь, рассеивая туман. Меня сжимают чьи-то руки, вокруг кружат непонимающие лица, странные голоса. Я вою, кричу, умоляя объяснить, что происходит, пустить меня туда. Прошу, угрожаю, ругаюсь. Почему меня до сих пор держат? Что они скрывают, почему молчат?       — Тэён!       Я оборачиваюсь на знакомый голос и слепну. Я точно умер, ведь Ангел пришёл за мной. Он спешит, врезается в меня, сжимает крепко, и тугой комок нервов внутри развязывается, нить, держащая меня на поверхности трясины, соскальзывает в пучину. Захожусь кашлем, внутренности будто копьём пронзает невыносимой режущей болью, а в глазах темнеет, падаю в пустоту, а вокруг непрекращающийся шум.       — Да где чёртов врач?.. скорее… нужен кислород… возможна остановка сердца… у него пневмоторакс… Тэён! Тэён!!! Да уберите этого ненормального, он мешает…       Когда же наступит тишина? Пустота уплотняется, тьма окутывает меня мягким, нежным покрывалом. Наконец-то мне не больно.       — Я снова сделал недостаточно?       — Достаточно.       Это главное. Теперь я могу спокойно уйти.