***
Лето 1545 года. Стамбул. Дворец Топкапы Я вышел из султанской опочивальни, где только что было объявлено имя престолонаследника. Разумеется, им стал не я. Султан, видимо, до такой степени боялся сына, что сделала все, чтобы Маниса досталась не Мустафе, то есть не мне. Не скажу, что новость меня удивила. Я бы больше удивился, если бы Сулейман меня отправил в главный санджак. Так что все нормально. И я не понимал, чем Маниса отличается от других провинций, почему она так важна. На трон взойти можно и из других санджаков. Но все так цепляются за Манису. Не зря же Хюррем Султан так волновалась. К слову, о султанше. Я ожидал от нее чего-то большего, но сегодня утром я столкнулся с ней в одном из коридоров и увидел только уставшую женщину. Власть давила на нее, а страх за сыновей отнимал последние силы. Она боялась, что я убью их, взойдя на трон. Как глупо, словно брат может убить брата. Вот только я не считал сыновей Хюррем Султан братьями, но тем не менее на убийство я был не способен, меня растили не так. — Мустафа, — окликнул меня шехзаде Баязид. Я обернулся и посмотрел на русоволосого наследника, подошедшего ко мне. — Мне жаль, — проговорил он, словно меня действительно волновало решение отца. — Селим не достоин Манисы. — Не говори так о брате, Баязид, на нем теперь большая ответственность, — промолвил я, внимательно следя за реакцией шехзаде. Он набрал в грудь побольше воздуха, явно собираясь спорить, но я поднял руку, призывая его к молчанию. С одного взгляда на Баязида можно было понять, что тот вспыльчив и своенравен. Как правило, такие люди в детстве были обделены вниманием и любовью, что пытались компенсировать необдуманными выходками, желая доказать всем вокруг, что чего-то стоят. Я видел это в Баязиде, и понимал, что султаном он вряд ли станет. Вспыльчивость и импульсивность еще никого до добра не доводили. В этот момент из опочивальни Повелителя вышел до неприличия счастливый Селим, который, увидев нас с Баязидом, попытался скрыть радость, но глаза его выдавали с головой. Мужчина подошел к нам, и я заметил, как Баязид сжал руки в кулаки, словно собирался наброситься на брата. Не знаю, что на меня нашло, мое ли это было желание или память старого хозяина тела, но я встал между двумя братьями, чтобы в случае чего погасить конфликт. Конфликт, который был бы мне на руку. — Поздравляю тебя, Селим, — промолвил я, глядя на рыжеволосого наследника, светло-зеленые глаза которого искрились радостью. Пусть порадуется, пока есть возможность, не стоит отнимать у ребенка такой неожиданный подарок. Баязид от моих слов скривился, но быстро взял себя в руки. — Спасибо, брат, — сухо проговорил Селим, и его глаза подозрительно сощурились, он внимательно на меня посмотрел, и мне до отвращения не понравился этот взгляд. Селим словно пытался меня просканировать, определить, в каком я состоянии. Я видел, как Селим ведет себе перед султаном и понимал, почему Сулейман отдал ему в управление Манису. Селим был с виду безобидным, бледным и худощавым по сравнению со мной и Баязидом, с одного взгляда становилось ясно, что шехзаде пренебрегает физическими упражнениями. Но речи Селима были до такой степени пышными и аккуратными, словно он плел словесные кружева, что говорило об его образованности. Стало ясно: Баязид — сила и отвага, Селим –ум и хитрость. И признаюсь, меня больше всего напрягал именно шехзаде Селим. Его младший брат вспыльчив и действует под влиянием импульса, как правило, такие люди сначала делают, затем думают, и то не всегда. Шехзаде Баязид был похож на огонь, беспощадный, сметающий всё на своем пути. Шехзаде Селим, в противовес брату, вода, вроде бы податливая, тихая и мягкая, но на самом деле смертельно опасная. Было что-то непонятное в Селиме, что-то скрывалось на дне его зеленых глаз. И я понимал, что за мнимой покорностью, слабостью и тишиной скрывается нечто страшное. Именно такие люди, как шехзаде Селим, предавали без зазрения совести, улыбались в лицо врагам, чтобы потом нанести смертельный удар в спину.***
Спустя некоторое время я, Баязид и Джихангир расположились в покоях самого младшего шехзаде. Баязид тут же начал расспрашивать брата о росписи на тарелках, и Джихангир воодушевленно начал объяснять технику. Я слушал их в полуха, думая, как Махидевран Султан отнесется к выбору престолонаследника. Я итак был на нее немного зол за самодеятельность. Султанша накануне, сама того не ведая, подставила меня, попросив султана отправить меня в Манису. Не стоило ей просить об этом. На решение падишаха просьба матери не повлияла, а меня выставила в невыгодном свете, словно я прячусь за юбкой матери. Я поблагодарил её, но попросил больше не пытаться говорить с султаном обо мне. — Нет, ты неправильно делаешь, — вырвал меня из размышлений Джихангир, который уже несколько минут пытался что-то объяснить Баязиду. Я видел, как шехзаде злится, и его глаза мечут молнии, и понимал почему. Как правило, вспыльчивые и импульсивные люди неусидчивы, они хотят получить мгновенный результат. Кропотливая аккуратная работа, вроде рисования или вышивания, не для них. Я помнил, как одна из моих сестер училась вышивать по просьбе матери. Сестра была самой вспыльчивой среди нас и от этого в первую очередь страдала она сама. Матушка же заставила ее вышивать бисером, назвав это тренировкой терпения. Анна психовала, рвала нитки, ломала иголки, хотела бросить занятие, но мама не дала ей этого. И через несколько месяцев вышивание дало результаты. Анна стала поспокойнее, она перестала взрываться по поводу и без. Она научилась терпению. Вот и теперь, вспомнив про сестру, я смотрел, прищурившись на хмурого Баязида, который пытался нарисовать на тарелке аккуратный лепесток. Шехзаде закусывал губу и хмурился. У него дрожали руки, и я гадал, когда же он психанет. Спустя пару минут этот момент настал. Баязид отложил в сторону тарелку и вскочил на ноги, словно его подбросила пружина. Он заходил по комнате. — Успокойся, брат, только благодаря терпению и труду мы можем научиться чему-либо, — проговорил я зачем-то, вспомнив, как матушка подбадривала сестру. Удивительно, но Баязид послушал меня и снова сел рядом с Джихангиром и снова начал пробовать нарисовать узор. — Поверить не могу, что отец выбрал Селима, — внезапно проговорил шехзаде Джихангир. — Зачем, если есть я? — спросил он, и мы, переглянувшись, улыбнулись. Я же внимательно взглянул на младшего шехзаде. И мое сердце сжалось от жалости. Он мне понравился больше всех братьев. Спокойный, чуткий, добрый. Единственный светлый и чистый в этом дворце человек, но с таким страшным недугом. Лицо Джихангира было таким же прекрасным, как и его душа, но вот тело… Смотреть было больно. Почему-то на ум пришел Атлант, держащий на своих плечах небосвод, вот почему именно ему достался этот недуг? Я помрачнел. Наверное, благодаря болезни Джихангир такой светлый и чистый. Неизвестно, каким бы он был, если бы был здоровым? К тому же невинная шутка шехзаде была вовсе не шуткой. Как правило, люди высмеивают то, что пытаются скрыть ото всех. Недостатки, ошибки. В каждой шутке есть доля правды. И я понял, что Джихангир всем сердцем желает отправится в санджак, стать на одну ступень с братьями, чтобы отец им гордился. Вечер того же дня. Проведя несколько часов с младшими братьями и составив их психологические портреты (никогда не думал, что буду благодарен профессору по психологии, который до последнего не ставил мне зачет и заставил выучить проклятый учебник от корки до корки), я покинул покои Джихангира, размышляя о характерах братьев. В принципе, мне они понравились. Джихангир, словно маленькое солнышко, освещал этот мрачный дворец, стены которого были насквозь пропитаны кровью. Баязида я тоже нашел неплохим человеком, открытым и честным, не способным нанести удар в спину. Насчет Селима я ничего не мог сказать. Пока не мог. Слишком мало я его знал, чтобы судить о нем. Он показался мне тихим, спокойным и до одури хитрым, все же не каждый умеет так искусно говорить. К тому же не просто так же он стал султаном, сомневаюсь, что тут дело в его жене, Нурбану. Кстати, о ней. Я не очень помнил, когда именно Нурбану появится в гареме, я не знал, как она выглядит, я даже имени настоящего её не помнил. Иными словами, я впервые в жизни жалел, что вместо просмотра Великолепного века зубрил гистологию, патологию и прочие гадости жизни. Стоматологом я уже не буду, а вот шехзаде — пожалуйста. До сих пор удивляюсь, как меня угораздило. Размышляя в подобном ключе, я сам не заметил, как оказался в гареме. Девушки, которые до моего прихода занимались своими делами, повставали с мест и выстроились в два ряда, бросая на меня заинтересованные взгляды. Проклятье, наверное, большинство из них видит вместо меня только мешок золота. Я, стараясь не обращать внимания на наложниц, поднялся на второй этаж и вошел в комнату для фавориток. Комнатушка оказалась небольшой по сравнению с моими покоям, но тем не менее в ней царил идеальный порядок. Хозяйка комнаты сидела на кровати спиной к входу за небольшим столиком и что-то старательно выводила на листе пергамента, иногда поглядывая в книгу, Почему-то мне мгновенно вспомнились «приятные» вечера в студенческие годы, когда я точно так же сидел за столом и пытался утрамбовать в голову огромные пласты информации. Отчего-то вспомнилась проклятая височная кость на латинском языке, из-за которой я не спал нормально около месяца. До сих пор, закрывая глаза, я вижу перед собой страницу атласа по анатомии. Не даром преподаватель говорил, что височная кость нам будет сниться в кошмарах. Я покачал головой, отгоняя дурное воспоминание. Эх, знал бы я, что именно меня ждет, учил бы историю востока, а не анатомию. — Анастасия, — позвал я девушку, подходя к ней со спины. Наложница вздрогнула и резко обернулась, задев локтем чернильницу, которая упала, черные чернила разлились безобразным пятном по столу. Девушка вскрикнула, когда несколько капель попало на ее бежевое платье. — О, нет! — вскрикнула она, вскакивая на ноги, и тут же поморщилась от боли в ноге. Но она не обратила на боль никакого внимания, поскольку схватила заляпанный чернилами пергамент. — Я его писала несколько часов, — проговорила Анастасия со слезами на глазах и обиженно на меня посмотрела. — Прости, я не думал, что напугаю тебя, — промолвил я, вглядываясь в светлые глаза девушки, которая удрученно вздохнула. — Это по какому предмету? — Чистописание, — ответила Анастасия, и я вздохнул. Да, мне тоже нужно бы поучиться, поскольку перо я держать в руках не умею, пишу, словно курица лапой. — Я писала текст по истории, чтобы запомнить, — пояснила зачем-то девушка. Да, и историю мне нужно подтянуть. — Я устно не запоминаю. Эх, Анастасия, знала бы ты, как хорошо я тебя понимаю. Я тоже не мог запомнить устно информацию, мне нужно было несколько раз прочитать внимательно текст, или же пару раз выписать нужные сведения. Или… Я взглянул на наложницу, которая принялась убирать на столе. — Знаешь, как еще можно запомнить что-то? –спросил я. Настя подняла голову и посмотрела на меня. — Как? — не удержалась она. — Кому-то рассказать, объяснить какую-либо информацию, ты тогда лучше запомнишь ее, — объяснил я. Анастасия нахмурилась, глядя на меня. Она, видимо, не особо мне верила. — Можешь мне рассказать, — улыбнулся я. Не знаю, как часто это делал Мустафа, но в прошлой жизни я любил улыбаться. Анастасия задумалась, склонив голову немного вправо. В ней явно что-то боролось, она хотела возразить, поскольку опасалась меня, но тем не менее я был ей интересен, наверное. К тому же накануне мы неплохо поговорили, а потом девушка уснула в моей постели, и я решил её не будить, позабыв про правила гарема. На следующее утро Анастасия покинула мои покои, а потом ко мне заявилась довольная, как дьявол, Махидевран Султан, которая, видимо, все не так поняла. Она сказала, что рада, что у меня появилась ещё одна фаворитка. Я не разу понял матушку, позабыв, где нахожусь, но решил не спорить с матерью. К тому же Анастасию поселили в комнате для фавориток, где она находилась под наблюдением лекаря. С какой стороны не взгляни, везде плюсы. — Хорошо, — кивнула Анастасия, садясь за стол. Я же, подойдя к кровати, сел рядом с наложницей. Отчего та вздрогнула и отодвинулась от меня, слегка покраснев. Не знаю почему, но мне нравилось её смущать. Она так мило краснела. Девушка открыла учебника на нужной странице и взяла еще один лист пергамента, видимо, желая по ходу дела что-то законспектировать. — С чего начнем? –спросила Анастасия, заметив мой внимательный взгляд. — С начала желательно, — ляпнул я. Наложница вопросительно приподняла бровь. Да уж, странно звучит, наследник Османской Империи не знает историю Османской Империи. — Чтобы ты лучше запомнила, — быстро исправил я. Анастасия кивнула, собираясь с мыслями. — Итак, Османская Империя основана в 1299 году османами под предводительством удж-бея Османа Гази, — начала рассказывать девушка, стараясь не смотреть на меня. Я прекрасно видел, что девушка волнуется, хотя пытается всеми скрыть это. Но то, как она сжимала в тоненьких пальчиках перо, выдавало ее с головой. Я слушал рассказ Анастасии, пытаясь запомнить, как можно больше информации. Эх, знала бы ты, Анастасия, как помогаешь мне. Рассказ девушки был наполнен подробностями и разбавлен эмоциями. Я еще вчера заметил, что наложница весьма эмоциональная и чувствительная, но особо не предал этому значения. Но теперь я с каждым ее словом впадал в транс, попадал под власть её нежного и красивого голоса. — Шехзаде? — вырвал меня из размышлений вопрос Анастасии. Я вздрогнул и тупо на нее уставился. — Что-то не так, вы уже несколько минут на меня смотрите, что мне стало страшно, — промолвила она, отодвигаясь от меня. — Все в порядке, продолжай, — велел я, разглядывая наложницу, как какую-то диковинку. Она была красива и я, мужчина в самом цвете лет, не мог не заметить этого. Круглое невинное личико, серо-голубые глаза, темно-русые, мягкие волосы, собранные в небрежную косу, пухлые нежно-розовые губы, и светлое платье, делающее девушку похожей на небесное создание. Анастасия была воплощением доброты и невинности, и мне почему-то вдруг захотелось, чтобы этот солнечный луч освещал дорогу только мне. Хотя, если подумать, она и так в моей власти, в моем гареме, хотя и не делила со мной постель. Но мне почему-то хотелось не только владеть ее телом, но и душой. Мда, глупое желание. Кажется, я вчера во время падения хорошенько ударился головой. С чего вдруг такие мысли?