Наследник

***

Амасья. 1545 год День выдался на редкость отвратительным. Я по-прежнему изводил себя тренировками и за прошедшие недели смог-таки улучшить навыки, но до идеала было безмерно далеко. В бою я бы продержался от силы минут пять, не больше. Оставалось надеется, что в бой я вступлю не скоро. Я бы хотел продолжить тренировку, погода внезапно испортилась, небо заволокло тяжелыми свинцовыми тучами, и хлынул дождь. Причем, произошло это так внезапно, что я опомниться не успел. Пришлось спешно седлать лошадей и под сплошной стеной дождя ехать на полном скаку во дворец. Честно сказать, сидя верхом на черной вроде как смирной кобыле, я готов был молиться всем богам, чтобы не навернуться с нее. Дождь лошади тоже не нравился, впрочем, как и мне. Я, помня свой предыдущий опыт, оделся не так тепло, как обычно и в результате за считанные секунды промок до нитки. Единственное, что меня успокаивала — это то, что моя охрана тоже промокла. Таким образом, до дворца мы добрались промокшие до нитки и злые. Оставив лошадей в конюшне, расположенной на территории дворца, я отправился во дворец. К счастью, к моему приезду, как обычно, матушка распорядилась растопить хамам. То, что нужно в моей ситуации. Я промерз до костей и разве что зубами от холода не стучал. Поэтому сразу по возвращению во дворец я поспешил в хамам, где, раздевшись до гола и повязав на талии полотенце, разместился на скамье, вытянув ноги. От жара, исходящего от камней, приятно покалывало тело и очень скоро я разомлел. Я прислонился спиной к стене и прикрыл глаза. Да, в прошлой жизни я любил бани. На загородном участке моего отца стояла небольшая банька, в которой я мог часами париться, хотя, как говорят, это вредило здоровью. Я резко открыл глаза и потер переносицу. Что если инсульт, от которого я внезапно умер, вызван не волнением, а я сам шел на верную смерть? Вполне может быть. Осознание этого болезненно обожгло сердце. Мы — это последствия принятых нами решений. Чтобы хоть как-то отвлечься я начал мыться, не желая звать слуг. Мне не пять лет, я взрослый мужчина, в конце концов, могу позволить подобную роскошь. После водных процедур я, вытерев полотенцем голову, отправился в покои, намереваясь провести вечер с хорошенькой книгой в руках. Надо бы Настю позвать, что ли, для разнообразия. Наши отношения вышли на новый уровень, вот уже не думал, что когда-либо применю такое словосочетание. Несколько дней назад, поздним вечером, когда я читал трактат по военной стратегии, во мою опочивальню внезапно вихрем ворвалась наложница, которая без лишних слов подошла ко мне и вовлекла в долгий и страстный поцелуй. Понятия не имею, кто ее этому научил, но мне безумно понравилось целовать ее и держать в кольце рук. А дальше… Дальше все было вполне предсказуемо. Все же я взрослый мужчина в расцвете лет и сил. Мы переспали. Я пытался быть максимально нежным, поскольку, по опыту из прошлой жизни знал, что девушке при вступлению в половую жизнь важна психологическая составляющая, но вышло, что вышло. Анастасия не жаловалась, хотя во время первой близости она всхлипывала, кусая губы, но не отталкивала меня. Так мы стали любовниками. И, признаюсь, подобное положение вещей меня весьма радовало. Я по-настоящему увлекся этой девушкой, и она очень быстро заставила меня забыть об угрозе в виде Михрюнисы-хатун. Теперь мы стали практический неразлучны. Ночами мы не спали до рассвета, предаваясь любовным утехам, потом расставались утром. Анастасия покидала мои покои и шла на уроки, я же выезжал в лес вместе с воинами и упражнялся в военном деле. По возвращению во дворец я снова попадал в плен коварных чар прекрасной гречанки, без которой уже не мог жить. Когда я оставался один, в моей голове начинал звучать ее нежный, бархатный голос. Когда я дотрагивался до шелковых подушек я сразу же вспоминал то, как во время близости перебирал ее темно-русые волосы. Когда я пытался делать украшения, мое внимание сразу же привлекали прекрасные сапфиры, напоминающие ее глаза. Временами я думал, нормально ли это, почему эта девушка так быстро затмила солнце в моих глазах? Но ответов не было. Она мне просто нравилась, и я с ума сходил от страсти, забыв о гареме. А зря. Вот и теперь, вернувшись в опочивальню, я отдал приказ о том, чтобы к хальвету подготовили Анастасию. Евнух отправился исполнять приказ, а я сел за стол и вытащил из шкатулки заколку, которую пытался сделать. Да, руки у меня росли точно не из нужного места. Заколка хоть и выглядела красиво, была неаккуратной и кривой. Такую стыдно дарить девушке. А мне так хотелось порадовать Настю, чтобы она чуть-чуть повеселела. В последние дни девушка стала совсем тихой и задумчивой, выглядела неважно. Надо было отправить Яхью на рынок, чтобы он купил подходящий подарок, это художество стыдно людям показывать. Да, я всегда знал, что ручонки у меня кривые. Мое уединение нарушил стук в дверь. Я крикнул «войдите». Не пришло и минуты, как в опочивальню вошла улыбающаяся Анастасия, облаченная в красивое белое платье, расшитое золотой нитью. Ее темно-русые волосы были собраны в низкий пучок и их венчала маленькая изящная диадема с жемчужинами. Весь вид девушки говорил о чистоте и невинности, что мне было совестно прикасаться к этому нежному ангелу. Но я знал, что ее внешность обманчива. В ее глазах пылали огни преисподней, когда она смотрела на меня, и временами мне казалось, что однажды это пламя сожжет меня дотла. — Вы желали меня видеть, шехзаде? — спросила Настя нежным голосом. Я улыбнулся, встав с тахты. После чего приблизился к девушке, которая смотрела на меня снизу вверх. Мне безумно нравилось, что она больше, чем на голову ниже меня, что она такая тоненькая и маленькая. — Желал. Но, признаюсь, я хочу кое-чего другого, — промолвил я, криво усмехнувшись. Я встал почти вплотную к наложнице, отчего она вынуждена была откинуть голову назад, чтобы видеть мое лицо. — Мой господин утомился? — спросила шепотом девушка, и как частенько бывало у меня начисто снесло крышу от ее голоса. Я наклонился и впился в ее пухлые губы требовательным поцелуем, а Настя с готовностью обвила мою шею руками, подставляя лицо и шею моим смелым ласкам. Через некоторое время мы оба лежали на смятых простынях, обнаженные и вполне счастливые. Я блаженно закрыл глаза, уткнувшись носом в пришедшие в полные беспорядок волосы фаворитки, а она лежала, обнимая меня за оголенный торс. — И где тебя научили этому? –спросил я, нарушив тишину. Настя тихо рассмеялась. — Вы не знаете всего, чему нас учат в гареме, — прошептала она. — Как же хорошо. Я хочу, чтобы так было всегда, — спустя некоторое время прошептала Анастасия, блаженно прикрыв глаза. Я промолчал, не желая в лишний раз ничего обещать. Я не видел в этом смысла. В словах заключалась большая сила, как любил говорить мой отец. «Все на Земле имеет вес, Слова свои сначала взвесь, Тогда они и прозвучат, Так предки наши говорят» Да, отец любил это четверостишье, были и другие, но это он использовал чаще всего. Мужчина должен быть хозяином своих слов. Иначе он не мужчина. И сколько я помнил своего родного отца, он никогда никому ничего не обещал, а если и обещал, то делал все, чтобы сдержать обещание. Каким бы строгим родителем не был Сергей Амирханов, я ему безмерно благодарен за такие вот уроки. И все-таки любовь моя была во много раз сильнее ненависти к нему. Сам того не заметив, я погрузился в сон, слыша, как за стенами дворца свирепствует стихия. Анастасия по-прежнему обнимала меня, и ее присутствие даровала мне покой, о котором я в борьбе за жизнь успел позабыть. Амасья. Покои Махидевран Султан. — Султанша, вам бы прилечь, возможно и головная боль пройдет? — с заботой спросила Фидан-калфа, глядя на мечущуюся по покоям госпожу. Махидевран Султан выглядела взволнованной, она, будучи облаченной в ночную сорочку и шелковый халат из темно-зеленого шелка расхаживала по покоям, нервно заламывая руки. — Нет мне покоя, — промолвила султанша, неожиданно остановившись посреди комнаты. Женщина посмотрела на верную калфу и вздохнула. — Убивая Мехмеда, я думала, что успокоюсь, у Мустафы не будет конкурента, но, кажется, я ошиблась. Фидан-калфа промолчала, понимая, что султанша устала и ей нужно кому-то излить душу. Но Махидевран Султан никогда до этого не жалела о содеянном. Возможно, в глубине души ее точила вина, но она никогда не позволяла ей взять над собой верх. Но что же произошло? — Мне сниться один и тот же сон, Фидан. В нем я вижу султана Сулеймана, восседающего на престоле, и он смотрит, как немые палачи душат моего Мустафу. Когда я подбегаю к сыну и пытаюсь вырвать его из рук убийц, палачи исчезают и появляется шехзаде Мехмед, который шелковым шнурком продолжает дело палачей. — Вы переволновались, султанша, — проговорила Фидан-калфа, подходя к взволнованной госпоже. Служанка осторожно взяла султаншу за руку и отвела к кровати. Махидевран Султан тяжело опустилась на нее и устало прикрыла глаза. — Я боюсь за сына, — вздохнула женщина. — Кстати, как он? — С шехзаде все в порядке, после хамама он позвал на хальвет Анастасию-хатун, — промолвила Фидан-хатун. Махидевран Султан поджала губы. Ей не очень нравился, что Мустафа увлекся греческой рабыней, которая к тому же обучалась в Топкапы. Сколько было случаев, когда Хюррем подсылала наложниц убить Мустафу? Вспомнить страшно. Махидевран Султан теперь в каждом человеке видела врага и готова была на все, чтобы уберечь единственного ребенка. — Выбери красивых наложниц, Фидан, нужно устроить для Мустафы праздник, он давно не отдыхал, — вздохнула Махидевран Султан, принимая решение. Она понимала, что Румейсе это не понравится, но пока наложница донашивала ребенка, кто-то должен был бороться с Анастасией. Вспоминая рабыню, которую привели в ее покои для знакомства, султанша ощущала раздражение, которое усиливалось подозрениями. Что, если ее подослала Хюррем? Что если она уже начала действовать? Страх рос, да и поведение рабыни почему-то не нравилось Махидевран. Какая-то она тихая и спокойная, по личному опыту, султанша знала, что в тихой воде водятся самые страшные демоны. К тому же она видела глаза рабыни, в них горел какой-то стальной блеск, говорящий, что наложница далеко пойдет и, возможно, по головам. — Я даровала ей новое имя, как она отнеслась к этому? — спросила Махидевран Султан, вспомнив, как назвала фаворитку сына. — Хатидже-хатун не понравилась ваша милость, султанша, она продолжает всем твердить, что она — Анастасия и навсегда ей останется, — проговорила Фидан-хатун, отчего Махидевран Султан усмехнулась. — Она глупее, чем я думала. В таком случае, избавиться от нее будет намного проще, — жестко заключила она. Покои Румейсы-хатун. Главная фаворитка шехзаде Мустафы сидела на тахте и задумчиво смотрела в окно. Опочивальня была погружена в полумрак, но это не смущало наложницу. Она знала, что бояться нужно не темноты, а того, что скрывает эта темнота. И еще Румейса знала, что после долгой ночи всегда наступает утро. Вот только в последние дни она начала сомневаться в этом. Шехзаде Мустафа забыл о ней, окончательно и бесповоротно. Осознание этого болезненно жгло душу, отравляя разум безоглядно влюбленной девушки смрадом боли и ненависти. Ревность сжигала душу Румейсы и исцеления невозможно было отыскать. Мустафа по-настоящему увлекся Анастасией, и этот факт болезненно жег самолюбие фаворитки. Столько лет одна она царила в его душе, столько лет его взор был обращен только на нее, но все встало с ног на голову и рухнуло на плечи несчастной девушки. Что удивительно, Румейса не плакала, хотя хотелось до зубного скрежета, но вместо этого в ее душе разгоралось пламя злости, готовое смести последние границы и раз и навсегда уничтожить любые преграды к сердцу Мустафы. Преграда была пока одна. Анастасия. Но Румейса медлила, поскольку знала, что любой неверный шаг может привести к пропасти. Она не сильно полагалась на глупую, как дерево, Элиф-хатун, поскольку наложница была неописуемо глупа. Как она попала в гарем с такими мозгами? Загадка, наверное, слуги купили ее из-за красивого личика. Так часто поступали, вот только практика показывала, что красоты мало для гарема. Румейса-хатун гадала, смогла ли Элиф-хатун правильно отравить Анастасию ядом или опять что-то перепутала. Правильно говорят, хочешь что-то сделать, делай сам. Ну не с кулаками же ей бросаться на соперницу. Пришлось выбирать исполнителя так, чтобы исполнитель не знал об этом. Румейса мысленно подгоняла время, желая поскорее родить и встать на ноги. А там смерть Анастасии — вопрос решенный. Она живьем сгорит в пламени ревности Румейсы и ни за что не отыщет спасения. Даже шехзаде не сможет ее уберечь. Очевидно, что молитвы фаворитки оказались услышаны высшими силами. Румейса-хатун внезапно почувствовала, как чрево пронзила сильная боль. Она со вскриком схватилась за большой живот, закусив губу, чтобы сдержать полный мук вопль, огласивший ночную тишину. Из смежной комнаты тут же выбежала испуганная Ягмур-хатун, которая выглядела сонной. Но увидев скрюченную от боли госпожу, служанка тут же метнулась к ней. — Что с вами? — не соображая от волнения спросила Ягмур-затун, за что была награждена яростным взглядом госпожи. Женщина побежала к дверям, чтобы велеть стражникам вызвать лекаршу. После этого девушка вернулась к Румейсе и помогла ей подняться на ноги. Девушка кричала от боли, держась за живот, и тщетно пыталась гасить болезненные вопли. Безрезультатно. — Вы только дышите, — пробормотала Ягмур, помогая госпоже лечь на ложе и подкладывая под ее голову подушку. Румейса-хатун наградила ее злым взглядом, а потом зашлась в крике. — Где же лекарь? — вскрикнула она в перерывах между схватками. — Мой шехзаде на подходе. Дальнейшие события развивались стремительно. Их Румейса помнила смутно, кроме особенно ярких моментов, все остальное было затуманено огненной, невыносимой болью, сжигающей внутренности. Казалось, что роды длились сутки, хотя мучилась фаворитка всего десять часов. Тело жгло огнем, Румейса хватала синеющими губами воздух, а две повитухи пытались облегчить ее мучения. Бледная и взволнованная Ягмур-хатун металась по комнате, принося то чистые полотенца и простыни, то меняя в тазиках воду. В какой-то момент боль стала практический непереносимой, и Румейса обреченно подумала, что это конец, но внезапно муки притупились, и девушка услышала слабый писк. Фаворитка была в таком ужасном, полу невменяемом состоянии, что ее сознание снова заволокла кровавая пелена, а тело вновь пронзила боль. — Ребенок, это двойня! — словно сквозь плотный слой ваты услышала Румейса, проваливаясь в черную бездну.