***
Я сидел на кровати и угрюмо всматривался в бледное и словно иссушенное лицо наложницы, которая почти не подавала признаков жизни. Она была бледна на столько, что казалась мертвой. Из-за плохого питания и болезни Анастасия сильно исхудала, и теперь напоминала скелет, обтянутый кожей. Ее волосы, разметавшиеся по подушкам, потускнели и поблекли. Я ощущал полное бессилие, но вместе с тем в моей душе росла злость и ненависть. Анастасия медленно угасала, изредка приходя в себя. Причем сознанием это нельзя было назвать, что-то между сном и явью, она бредила, плакала, что-то шептала на непонятном мне языке. Впрочем, слугам удавалось каким-то чудом запихать в нее пару ложек супа-пюре и немного воды, этого пока хватало, чтобы поддержать жизненные силы фаворитки. Однако в последние пару дней Анастасия совсем не приходила в себя и не получала необходимую ей пищу. Я всерьез опасался за нее. Страх царил у меня в душе, оплетал паутиной сердце и не давал нормально жить. За минувшие дни я тоже похудел, побледнел, что с моей смуглой кожей выглядело не лучшем образом. Кожа приобрела нездоровый зеленовато-серый оттенок. К тому же я забросил тренировки, совсем потеряв возможность трезво мыслить. Я большую часть времени проводил в главных покоях рядом с Настей, около которой круглые стуки дежурил доставленный во дворец по моему приказу лекарь. Я же пытался заниматься делами санджака, даже несколько раз созывал совет. Но все валилось из рук. Я не мог ни есть, ни спать, и теперь уже члены семьи боялись за мое состояние. Вот и теперь я сидел рядом с Настей, как верная тень. Никогда не думал, что буду о ком-то так переживать. Я тщетно перебирал в голове все знания, полученные за годы учебы в медицинском, но с грустью признавал, что их недостаточно. Необходимо фармацевтическое образование, там, вроде, изучают яды. К тому же большинство ядов — это лекарства в очень малых количествах, возможно, я вспомнил бы, если бы знания были. К кровати подошел лекарь, смешивающий что-то в ступке. Я посмотрел на него мрачным взглядом карих уставших глаз. Лекарь этого не заметил. — Она поправится, — нет, это не вопрос, и даже не констатация факта. Я вообще сомневался, что Анастасия выживет, но гнал из головы подобные мысли. Она должна жить. Обязана! — Яд очень силен, — промолвил лекарь. — Я почти вывел его из организма, но не полностью. Яд накопился в теле хатун, и именно он травит ее сейчас. К тому же зелье нанесло вред организму, — добавил он тихо. Я едва не застонал от досады. В голове, как назло, всплыла лекция по фармакологии. Накапливаться в организме, вроде, способны жирорастворимые вещества, они связываются с жировыми запасами организма и могут длительное время вызывать эффект. Наверное, в организме Махпейкер произошло что-то подобное. Но смертельная доза в таких случаях накапливается до первых симптомов. Зашибись просто. — Не отчаивайтесь, шехзаде, мы будем молиться за здоровье девушки, и она поправится, — промолвил лекарь, а я наградил его таким взглядом, что он неосознанно сделал шаг назад. Нет, я, конечно, понимаю средние века и все такое, но должен же быть предел у веры. Я не верил в Бога, я верил в людей, и всегда был уверен, что моя судьба в моих руках. «В твоих? И кто тебя отправил в сериальчик, ты что ли? По-моему, это и есть воля Всевышнего», — ехидно заметил внутренний голос, и я поспешил его заткнуть. Понимая, что не могу находиться в главных покоях и видеть Махпейкер-хатун в таком состоянии, я встал с кровати и вышел из опочивальни. Я побрел по коридору, и мне впервые стены дворца казались неприглядными, холодными, мрачными, пропитанными кровью и слезами. Что-то воображение разыгралось, мда. Так и до психушки недалеко, но сомневаюсь, что она уже существует. Я задыхался во дворце, словно попал в капкан, из которого не мог выбраться, как бы не пытался. С каждой попыткой, чем сильнее я бился, этот капкан смыкался вокруг меня все сильнее и сильнее. Ноги сами привели меня в дальнюю, почти заброшенную часть дворца. Я остановился у двери, возле которой стояли два стражника. Увидев меня, они поклонились и молчаливо отворили дверь. Я вошел в убогую, лишенную всякой роскоши, комнатушку и подошел к жесткой односпальной кровати, на которой возлежала безмятежно спящая наложница. Светлые, длинные волосы, ресницы подрагивали, а на нежных щеках пылал румянец. Девица была здорова и вполне счастлива. Пока. Элиф-хатун, а это была именно она, спала и не ведала, каких мрачные и жестокие мысли множились в моей голове. Я смотрел в милое личико наложницы и испытывал весьма сильно желание сомкнуть руки у нее на шее. Я хотел бы чтобы она страдала так же, как страдает Махпейкер сейчас, я хотел бы, чтобы она кричала и плакала, чтобы отравительница молила о пощаде. Я прищуренным взором окинул тело девушки и остановил его на одной из подушек. Небольшая и легкая она подошла бы для приговора. Стоило только взять ее в руки и накрыть лицо спящей фаворитки. Видит Аллах, я бы так сделал. Я бы близок к этому. Но кое-что меня сдерживало. Элиф-хатун была беременна, она носила под сердцем члена Османской Династии и по этой причине была неприкосновенна. К моему сожалению, разумеется. Я пошатнулся, чувствуя, как силы покидают меня. Слабость сковала все тело, раньше, я не давал ей взять надо мной верх. Теперь же из меня словно вырвали стальной стержень, и я сел на край постели, рядом с подлой отравительницей, которая безмятежно спала. Я чувствовал себя мерзко, посмотрел на чуть подрагивающие от волнения руки и ощутил, как к горлу подкатывает тошнота. Липкое, мерзкое ощущение охватывало тело, и я уже не мог с ним бороться. Мне казалось, что я искупался в помоях. Грязь впиталась в кожу, и ее теперь нельзя было отмыть, только содрать. Я едва не убил Элиф. Собственными руками. Бессилие и злость медленно убивали меня, травили, словно яд. Я немигающим взглядом посмотрел на живот наложницы, в котором мирно спал невинный ребенок, плод развлечений прежнего хозяина тела. Я криво усмехнулся, хотя в моей сардонической улыбке не было ни капли веселья. Что за ирония? Мустафа наломал дров, развлекался, жил в одно удовольствия. А я пожинаю плоды его поступков. Ребенок Элиф ни в чем не виноват. Я понимал это умом, но сердце мое твердило иное. В ночной темноте оно, словно змея, шептало, чтобы я, согласно законам этого времени, привел приговор в исполнение. Казнил предательницу, но я не мог так поступить. Мне казалось, если я, не задумываясь, убью девушку, меня настигнет темное облако, и тьма проникнет в сердце. Тогда спасения точно не будет. — Шехзаде? — надломленный, дрожащий голос проснувшейся девушки разрезал ночную тишину. Я словно очнулся от дурмана, вынырнул из мрачного колодца тягостных дум. Я посмотрел на наложницу, немигающим взглядом, в упор. Она поспешила отползти к изголовью, приподнялась в постели и сжалась, таращась на меня так, словно перед ней предстал адский дух. — Как ты себя чувствуешь, хаутн? — спрятав всю ненависть и злобу на фаворитку в глубинах души, вопросил я очень спокойно. Элиф прошиб холодный пот, она начала кусать губы и мелко дрожать, при этом накрыв ладонью плоский живот. Глупая, думает, что я пришел убить ее ребенка. — Все хорошо, — пролепетала она. Я неожиданно улыбнулся. Нервы были на пределе, мне казалось еще чуть-чуть, и я окончательно паду в бездну безумия. Элиф, видимо, прочитала это на дне моих глаз и сдавленно пискнула. В ее серо-зеленых глазах промелькнул самый настоящий ужас и неподдельный страх. Страх, но не за себя, а за ребенка. — Махпейкер при смерти, — заметил я, пытаясь сдержать вспышку ослепляющей злости. Проклятье! Зачем я вообще заявился в эту комнату? Знал же, что в порыве гнева могу покалечить хатун. Лучше мне ее не видеть. Элиф молчала, глядя на меня широко распахнутыми глазами. Она была красива, очень красива. Но что-толку от ее красоты. Если душа у нее темна и уродлива? — Я не трону ребенка, в нем кровь династии, — промолвил я и встал с кровати. — Но сразу после родов ты будешь казнена, — сказал я и направился к выходу из опочивальни. Ответом мне послужил сдавленный всхлип. Уже выходя из комнаты, я обернулся и увидел, как Элиф беззвучно рыдает, страшась расплаты за содеянное. Я покинул комнату Элиф-хатун, в которой она обретет последнее пристанище. Я собирался казнить девушку, как только узнал о преступлении, но новость о беременности меня озадачила. Все-таки Мустафа неплохо жил, а мне теперь растить его детей. Я не проникся к маленьким Эсманур Султан и шехзаде Ахмеду любовью, потому что это были не мои дети, я не знал их мать, и не желал ее узнать. Я не имел к ним никакого отношения, и от этого чувствовал неловкость. К ребенку Элиф я больше чувствовал. Кого я обманываю? Ничего я к нему не чувствовал, потому что не я его создал, к тому же мать его меня разгневала. Я боялся, что после рождения малыша, я его возненавижу. Но дети не виноваты в грехах родителей. В прошлом я был в этом убежден. Теперь же мои былые убеждения стремительно таяли. Я, разбитый и уставший, слонялся по коридорам дворца, больше всего на свете мечтая покинуть его. Это не дворец, это клетка. Ничего больше. — Шехзаде? — раздался удивленный голос. Я порывисто обернулся и увидел в другом конце коридора черноволосую Айше-хатун, облаченную в легкое платье. Скорее всего фаворитка в поздний час шла в хамам. Вот только где служанки? Наверное, отстали, или уже в бане. Айше бесстрашно приблизилась ко мне и поклонилась. Я же в оцепенении глядел на нее, как на сказочное создание. Айше уже не была юной и невинной, взгляд у нее был серьезный и мудрый, что я не осознанно восхищался ее умом. — Как Махпейкер-хатун? Я слышала, ей стало хуже? — участливо спросила Айше. Я подавил отчаянный вздох. Почему-то многие обитатели дворца пытались поддержать меня, выразить сочувствие, но я видел в них лишь желание угодить. В глазах слуг не было понимания, была лишь лесть, которую я от души презирал. Я посмотрел в карие глаза Айше-хатун, которая молчала, ожидая ответа. Но во взгляде женщины я не видел притворства, словно она, действительно, сожалела о случившемся. — К сожалению, да, — промолвил я тихо. Айше нахмурилась. — Я слышала, что на окраине города, недалеко от озера, живет знахарка. — задумчиво произнесла хатун. — Девушки говорят, она может спасти даже самых безнадежных, — добавила тише она. Я с трудом удержался от того, чтобы не закатить глаза. Я не особо верил в знахарей и в ведьм, раз уже даже лекарь, известный на всю империю, не мог помочь отравленной фаворитке. Но вместе с тем во мне ожила почти убитая надежда. Подаваясь ей, я спросил: — Откуда ты о ней знаешь? — Мою служанку Лале родители продали в гарем, она жила по соседству со знахаркой, — проговорила нехотя Айше-хатун. Очевидно, она, узнав о прошлом служанки, поклялась ей, что не выдаст тайну никому. Но вмешались непредвиденные обстоятельства. — В таком случае пусть Лале-хатун придет в мои покои сегодня же, я отправлю Ташлыджалы за знахаркой, кто знает, возможно она совершит чудо, — криво усмехнулся я и хотел уже продолжить путь, чтобы отдать необходимые приказы. Но почему-то задержался, еще раз посмотрев на первую жену. Я положил руку на плечо фаворитки и, сжав его, сказал: — Спасибо.***
Через каких-то двадцать минут в моей опочивальне собрались Атмаджа-бей, Ташлыджалы и Лале-хатун. Я оглядел присутствующих твердым взглядом, прекрасно зная, какой приказ отдам. Атмаджа хмуро на меня поглядывал, но во взоре его сквозила решимость. Несчастный Яхья, целый день бегающий по моим поручениям, еле стоял на ногах и сонно моргал, словно вообще не понимал, что происходит. Лале-хатун выглядела бледной и взволнованной, она чуть сгорбилась и словно пыталась спрятаться за спинами моих сторонников. Лале-хатун представляла собой невысокую миловидную девушку с черными, как воронье крыло, волосами и серыми глазами, в которых, несмотря на юный возраст их обладательницы, царил мир и покой. В целом, служанка казалась смышлёной, умной и удивительно спокойной, несмотря на тот факт, что ее по сути предали собственные родители. — Лале-хатун, мне сообщили, что ты знаешь какую-то знахарку, — отбросив в сторону все приличия в упор спросил я, не желая казаться деликатным. За ширмой, скрывающей от посторонних глаз мою постель, лекарь боролся за жизнь Махпейкер, поэтому мне было не до вежливых фразочек. — Да, шехзаде, но, возможно, ее уже давно нет в живых, — ответила быстро Лале, дрогнувшим голосом. — Будем надеяться на лучшее, — промолвил я, а мысленно добавил: «А готовиться к худшему». — Лале, я приказываю тебе, указать путь Атмадже и Яхье к дому знахарки и уговорить ее прийти во дворец, — сказал я, вздохнув. — Она просит цену за работу, — промолвила тихо Лале-хатун, отчего-то смертельно побледнев. — Не волнуйся, я заплачу ей так, что ее внуки не будут ни в чем нуждаться, — ответил я. Лале горько усмехнулась и посмотрела на меня. — У ее работы иная цена, но я не в праве говорить о ней, — промолвила Лале. — Я укажу вашим слугам путь, господин. Троица покинула опочивальню, а после и дворце. Я же снова сел на кровать рядом с Настей и взял ее за руку. Кожа наложницы была мертвенно бледной и холодной. Если бы не сбивчивое, едва различимое дыхание, я бы подумал, что неизбежное свершилось. Я смотрел в осунувшееся лицо наложницы и с тоской думал о том, что, вероятно, никогда не увижу ее счастливый глаз, напоминающих чистые озера. Никогда не почувствую нежного поцелуя на губах, не вдохну аромат ее волос. Никогда… Но тут же я отогнал прочь дурные мысли. Знахарка поможет. Обязательно. Скорее всего, усталость и переживания, на протяжении нескольких дней терзающие меня, словно стая диких волков, дала о себе знать. Я прислонился спиной к изголовью кровати, прикрыл глаза и провалился в темную бездну. Но вопреки усталости сон мой не был крепок. Поверхностный и какой-то резкий, словно меня швыряло из крайности в крайность. Я шел по густому лесу, будучи облаченным в белую пижаму. Кругом царила непроглядная темнота, словно ночь торжествовала над светом, и в этой темноте на меня глядели тысячи глаз. Они смотрели на меня и злорадно улыбались, словно торжествовали. И мне хотелось сбежать от их взора, но куда бы я не шел, они следовали за мной, как стрелы, кинжалы. В какой-то момент я увидел фигуру, облаченную в кроваво-красный плащ. Я побежал за ней, но тело не слушалось меня и каждый шаг, каждое движение давалось с трудом, ценой огромных усилий. Воздух вокруг сгущался, становился вязким, но я упрямо прорывался вперед, за фигурой в красном плаще. В какой-то момент на небе воссияла яркая звезда и вспышка света озарила пространство вокруг. Я неосознанно сделал выпад вперед и схватил неизвестного за капюшон плаща. Фигура остановилась, а я затаил дыхание и решил идти до конца, стянув с головы незнакомца капюшон. Тот начал поворачиваться ко мне лицом, и вскрик застыл на моих губах. Передо мной стоял в красном плаще я сам. Я! Денис Сергеевич Амирханов, единственный сын и наследник Сергея Амирханова, преподаватель кафедры органической химии в институте… Но одновременно это был не я. Взгляд светло-карих глаз озлоблен и дик, из уголков губ стекают струйки крови, а черные волосы пришли в полный беспорядок… — Кто ты? — спросил троящийся голос, идущий, казалось, из самой земли. — Я — Денис Амирханов, — просипел я, чувствуя, как кислород постепенно покидает легкие, а новый вдох сделать не получается. — Кто ты? — вновь спросил тот самый голос, я в ужасе смотрел на фигуру, имеющую мой лик и не мог даже закричать. Оно смотрело на меня и лишало сил. — Кто ты? — Я Денис… — ослепляющая, неимоверно сильная боль пронзила каждую клеточку тела, словно десяток самых острых кинжалов. — Кто ты? — опять тот же вопрос, звучащий как похоронный марш. — Я — Мустафа, — прохрипел я, чувствуя неведомую силу, свалившуюся на плечи. Я потерял равновесие и упал на колени, а взор мой заволокла кроваво-красная пелена. — Я Шехзаде Мустафа, наследник Османской Империи, — одними губами выдавил я, снова проваливаясь в бездонную пропасть. Я резко подскочил, ударившись головой об изголовье кровати. Я ошалело огляделся, чувствуя слабость и ужас, словно та фигура в красном плаще все еще стояла рядом со мной. Сердце гулко стучало в груди, казалось, вот-вот выпрыгнет. Я положил руку на грудь, словно пытаясь успокоить сердце. Раздался стук в дверь, и я чуть не подпрыгнул, уставившись на дверь. — Войдите, — приказал я. Двери распахнулись и в опочивальню вошли Яхья, Атмаджа, Лале и неизвестная очень старая женщина в темно-сером, ветхом платье. Ее седые волосы были собраны под капюшоном плаща, а глаза уставились на меня, я натужно проглотил вставший в горле ком. Можно было подумать, что старуха меня видит, но одного взгляда в лицо знахарки хватило, чтобы понять, она — слепа. Некогда карие глаза женщины заволокла молочно-белая пелена. — Ты звал меня, о чуждый? — раздался скрипучий голос старухи. Я велел жестом выйти слугам. Лале и Атмаджа покинули опочивальню, а Яхья замешкался. Но под моим взглядом покинул покои. Когда двери захлопнулись, я ощутил, что оказался в ловушке.